Kitobni o'qish: «Ученица мертвой белки. Книга 1»

Shrift:

Я иду, оставляя следы.
Их так быстро глотает земля.
То ли я оставляю их,
То ли это они – меня…

Н. Фёдорова, «Следы»

Пролог

Грубые бронзовые поножи оставляли следы на рыхлой земле. Амазонка держала твердый шаг по нехоженой тропе широколиственного леса. Природа молчала, пряча страх перед непрошеной гостьей под пологом тишины. Природа чуяла – не с добром наведалась гостья, в руке ее поскрипывал деревянный лук. Но Амазонку не проведешь. Она никогда не теряла бдительности. Малейшее дрожание невесомой листвы выдавало живое тепло загнанных страхом душ.

Гостья замерла. Черную кирасу, надетую поверх сплошной светлой туники с длинным узким рукавом, перехлестывал ремень от колчана. Решительно, с быстротой, не оставляющей шанса на раздумье, Амазонка извлекла из-за спины стрелу, и, натянув тетиву, метнула стрелу в фиолетово-черное пятно, схоронившееся среди темной зелени листвы. Не успела подстреленная птица коснуться земли, как перепуганные собратья-тетерева взмыли в небо врассыпную, судорожно суча крылышками, мелькая в вышине ниточками ярко-красных бровей. Лучше мишени не найти: несколько стрел одна за другой с леденящим свистом пронзили цель.

И вновь стало тихо вокруг. Но тишина более не напрягала Амазонку – дело было сделано. Пять подстреленных тетеревов! Она не привыкла приходить в гости с пустыми руками, да и чревато было бы иначе – Ведьмина стряпня совершенно невозможна на вкус: чего стоят сушеная зелень да черствые безвкусные коренья – печаль сердцу да колики желудку! Поэтому Амазонка всегда являлась к подруге с полной сумой. И на этот раз неказистая, видавшая виды, зато вместительная войлочная сумка была набита битком.

Амазонка выпрямила спину, по-хозяйски огляделась: ненавязчивые солнечные лучи, боязливо пробиваясь сквозь узорчатые решетки ясеневых крон и изящные талии молодых лип, ласково щекотали обветренное лицо воительницы. Смелые глаза смотрели вперед, туда, где за болотистым рвом раскинулась необъятная дубрава, и откуда до обители Ведьмы было рукой подать.

Они с Ведьмой были давними подругами, счет годам их дружбы затерялся в вечности. Других подруг у Амазонки не было, да и у Ведьмы тоже. Они неважно ладили, но неизменно скучали порознь. Ведьма не переставала ждать подругу, и та всегда приходила. Являлась шуметь, раздражать до безумия своей топорной глупостью, напиваясь в стельку, крушить посуду (а такое случалось нередко), и вместе с тем, не уставая, с упоением слушать ее россказни, в которых она сама за давностью лет уже не могла отличить правду от привнесенной мирянами выдумки.

Немало времени утекло с их последней встречи. Амазонка с трудом узнала хижину. Лачуга Ведьмы переменилась, или так только виделось: тот же разнокалиберный сруб, неровная геометрия выпирающих из стен деревянных колец, новизна крылась в двери, отягощенной замысловатой громоздкой ручкой в форме кольца. Амазонка тронула кольцо – холодная сталь, тяжелый металл. «И охота ей хилыми ручками каждый раз с такой тяжестью возиться», – удивилась Амазонка, поднимая кольцо. Как вдруг остановилась: за памятной лавочкой, целиком обвитой пронырливым хмелем, острый взор различил два колеса, раму и руль. «Велосипед! Так называется эта штука», – вспомнила Амазонка, на миг плененная туманной сетью из обрывков воспоминаний, связанных с этим чудом, в числе других предметов время от времени появлявшихся у Ведьмы после посещения мира Создателей, невнятные объяснения о которых с трудом укладывались в голове. Не желая смуты, воительница прогнала мысли прочь, резко повернувшись к двери, – волосы, собранные в длинный хвост, больно хлестнули по лицу, – и к лучшему: мысли пропали, осталась лишь красная дверь с тугим железным кольцом.

– Тук-тук! Есть кто дома? – зычно прокричала Амазонка, ударив по дверному массиву всей тяжестью кольца.

Умиротворение лесной тиши было безжалостно попрано, доселе молчавший ветер возмущенно взвыл, листва заворчала шелестом, тут и там захрустели сухие ветви, – потревоженная живность в страхе бежала от беспощадной охотницы.

– Ты будто на бой зовешь, – отозвался мягкий голос из приоткрывшейся двери.

Амазонка не питала иллюзий, прекрасно понимая, что и мягкость тона, и речи подруги, в особенности те, что струятся гладко, подобно прозрачным водам тихих рек голубой долины, – всего лишь морок, за которым таится несгибаемая сталь колдовской души, способная без раздумья искромсать твое существо острием ледяных осколков.

– Где тебя так долго носило, подруга? – напевал голосок.

Дверь распахнулась во всю ширь, и Амазонка шагнула в жилище Ведьмы.

– Подруга! – с улыбкой, подобной грозовой вспышке, Амазонка заключила Ведьму в объятия. – Не близок путь в твои края, сама знаешь. Не одна луна умрет, не на одной паре обуви оставят следы камни дорог и соль морей, пока я доберусь до затерянной в лесу хижины, – сказала она, отпуская.

– Что правда, то правда, – согласилась Ведьма. – Проходи! Знала, что сегодня явишься. Уж и на стол собрала.

– Я со своим! – заявила Амазонка с порога, и сумка с подстреленными тетеревами полетела на стол.

– Как угодно, как знаешь… – равнодушно отозвалась Ведьма.

Ее глаза болотистого цвета с неприкрытым презрением посматривали за тем, как подруга одну за другой вынимала из сумы тушки птиц. Прошелестев полами длинного платья цвета воронова крыла, Ведьма приблизилась к столу.

– Позволь мне. Я сумею их быстро приготовить.

Она отстранила подругу изящным движением кисти.

– Снова чудеса Создателей? – спросила Амазонка.

– Они самые, – ответила Ведьма, сверкнув взглядом в направлении столешницы, на которой между старым самоваром и ступкой выделялся непонятный предмет обтекаемой формы с встроенным рядом аккуратных кнопочек и дремавшим покамест циферблатом.

От неведомого чуда взгляд Амазонки переметнулся к предмету вполне обыкновенному: рядом с диковинкой стояла фляга, неподалеку – граненый стакан.

– Угощайся! – сказала Ведьма, улыбнувшись на одну сторону лица.

Амазонка знала, что во фляге – яд. Но, наполнив стакан, все равно выпила залпом. Чем ядренее был яд, тем сильнее становилась Амазонка.

«Сколько ни трави – ей все нипочем!» – в который раз дивилась Ведьма.

– Классное пойло! – восторженно оценила Амазонка зелье, вытирая ладонью губы.

Приятное тепло разливалось по телу, глаза искрились, вены наполняла новая кровь, – прежнюю забрал яд. В тусклую хижину Ведьмы будто заглянуло само Солнце. Словно и не было всех тех лун за спиною, возмущенного моря, гравия дорог, поскрипывающего под тяжелым шагом, застилавшей глаза пыли, всего накопившегося груза под сердцем усталого путника. Точно и не покидала Амазонка лачугу у дубравы, как будто вернулась, отлучившись лишь на миг.

Пока Амазонка пребывала в сладостном плену сиюминутных радостных настроений, тетерева оказались ощипаны и разделаны, причем без какого-либо ущерба для матово-белой кожи Ведьминых рук. Хозяйка поднесла тушки к непонятному агрегату и, приоткрыв на нем крышку, погрузила их внутрь емкости.

– Похоже на кастрюлю, – произнесла Амазонка, отвлеченно улыбаясь.

– Вроде того, – кивнула Ведьма.

Закрываясь, щелкнула крышка. Из пальцев Ведьмы брызнули алые искры, в воздухе запахло гарью. Ведьма выругалась, поплевала на пальцы. Следующий разряд привел «кастрюлю» в движение – прибор затрясся, зашипел, циферблат вспыхнул красным. Пальцы Ведьмы прошлись по кнопкам, и… «кастрюля» заговорила!

«Тушеное мясо», – отозвалась «кастрюля» ровным, весьма приятным женским голосом.

От удивления из головы Амазонки в один момент выветрился весь старательно сцеженный неистощимым организмом из зелья хмель. Осталась ядовитая горечь, возвращавшая тоску.

– Только не говори, что ты приручила демона! – недовольно хмыкнула Амазонка.

Ведьма, острым чутьем уловив настроение подруги, тут же поднесла флягу, собственноручно наполнив стакан.

– Не по мне бесовские штучки, я всего лишь позаимствовала очередное изобретение Создателей, – ответила она.

Облегченно выдохнув, Амазонка снова осушила стакан. Ядовитая субстанция хлынула в кровь, бессильная против воли воительницы, тотчас обращалась в хмель. Дух пришел в тонус, и Амазонка, облизнув губы, спросила:

– Никак не возьму в толк: зачем Создателям изобретать всяческие штуковины, когда в их руках источник великой Силы творения?

В дальнем углу лачуги послышалось шевеление, за ним – свирепое «мяу…» – огромный черный котяра опрокинул помело, которое, упав, больно прижало длинный, привыкший к страданиям, но все еще считавшейся предметом гордости хвост. Раздосадованный кот шмыгнул вниз, пронесся под столом в поисках сочувствия у хозяйки. Поздно завидел он Амазонку – его неприятие обладательницы грубой поношенной обуви и скверных привычек, худшая из которых – производить неожиданно резкие движения, было взаимным. Прячась за длинными полами платья Ведьмы, он встал в боевую стойку, изогнув спину и взъерошив шерсть.

Амазонка шикнула, изобразив оскал, и замахнулась рукой в притворном намерении врезать мохнатому. Кот молниеносно ретировался, поджав хвост, забрался в тот же угол, не переставая оттуда ворчливо шипеть.

Ведьма укоризненно поглядела на подругу, но промолчала. После паузы произнесла:

– О чем ты говорила? Ах… об источнике Силы.

Вот что я думаю. Создатели львиную долю сил вложили в свои творения, оставив себе ничтожную малость. А позже и вовсе позабыли о Силе, утратили веру в нее, как будто ни Силы, ни ее источника никогда не существовало на свете. Они сами наделили ею свои творения, начисто позабыв об этом, а после стали думать, что их создания обладали Силой изначально. В дальнейшем Создатели поистине впали в крайнее безумие, вообразив, что не кто иной, как их творения создали материю – мир, где они пребывают, и даже их самих.

– Разве они не понимают? Как мыслеформа может породить мыслителя? Это же полнейший абсурд!

– Спроси чего полегче, – ухмыльнулась Ведьма, направляясь в угол поправить упавшее помело.

Проходя мимо настенного зеркала, Ведьма на миг отразилась в нем. Зрелище явилось гостье не впервой, но, как и много раз до того, ее передернуло: полуистлевшие лицевые кости, черные дыры глазниц и наполнявшая их муть, голый череп – таков был правдивый облик хозяйки дома, остальное – морок. Чуткое обоняние гостьи уловило запах разложения, и она поспешила отвлечься.

– Зачем я, собственно, пришла? – опомнилась Амазонка. – Ах да, послушать истории.

Ведьма слыла превосходной рассказчицей. Правдивость историй не заботила Амазонку, – главным был интерес, он один и принимался в расчет.

«Блюдо приготовлено!» – непрошено возвестил механический голос – неблизкий, чуждый, неживой.

Ведьма, поколдовав над чудо-кастрюлей, вернулась к столу с готовым блюдом.

– Какую историю поведать тебе на этот раз? – спросила Ведьма, усаживаясь подле подруги и сочувственно, с легкой примесью снисхождения наблюдая, как та со зверским аппетитом уплетает мертвую плоть, запивая ядом из хозяйской кладовой.

Сама Ведьма не была голодна. Она зажгла свечи, взяла на кончик ножа смолу и подпалила на только занявшейся огнем свече. Хижину тотчас наполнил аромат ладана. Ведьма воскурила благовония, приготовила травяной отвар, – тем и осталась сыта.

– Я хочу послушать о Создателях, – ответила Амазонка, откидываясь на высокую спинку стула, на которой уже висела сброшенная с плеч кираса. Она слегка оттянула пояс, перетягивавший тунику, просунула пальцы за металлическую бляшку.

Ведьма отхлебнула чаю и криво усмехнулась:

– Почему непременно о них? Их мир банален и узок. Они сами закрыли границы, отгородившись от Вселенной.

– Знаешь ли, – заговорила Амазонка, собравшись с мыслями, – слушая твои байки о Создателях, я будто прикасаюсь к самому источнику Силы.

– Нет в них никакой Силы – ни в байках, ни в Создателях. Говорю же: забыто все и быльем поросло.

Сталь сверкнула в глазах Амазонки:

– Дело твое – ворожить и речами заговаривать. Вот и трави наговоры, байки рассказывай, наводи морок, как умеешь, а уж я сама свежим взглядом авось и рассмотрю золотое зернышко в песчаной пыли.

Ведьма насмешливо воззрилась на подругу, справедливо подметив, что взгляд ее уже бесконечно далек от определения «свежий», но в чертогах ведьминой сущности всегда властвовал разум, подсказывая очевидное – с воительницей сейчас дешевле не спорить.

– Изволь! – ответила Ведьма, готовясь начать рассказ и остановившимся взглядом наблюдая за дрожащим пламенем свечи.

Ведьма вспоминала. Довольная Амазонка, отпустив бляшку на ремне, приготовилась слушать. Свеча затрещала. Голубая искра, отделившись от пламени, взмыла к потолку. Ведьма вспоминала… Ведьма говорила…

Ведьма не подозревала… Как тем временем коварный месяц подсвечивал следы, оставленные грубыми подошвами башмаков приближавшегося к хижине путника. Охотник никогда не оглядывался. Зачем? В том не было нужды, все чувства обострены до крайности. Он более не принадлежал страху. Тот, кто страху принадлежал, давным-давно сгинул со свету, время стерло его в порошок.

Охотник приближался к хижине постепенно, крадучись, равно незаметный для живности лесной и духов бестелесных, словно скрытый за собственной тенью. Оружие Создателей было при нем. За пару шагов до Ведьминого дома он взвел курок. Но что-то остановило его. Через щелочку приоткрытого оконца слышались голоса: Ведьма не одна, – это меняло дело. Рука, сжимавшая пистолет, опустилась. Стоя вровень со стеной, Охотник втягивал ноздрями аромат древесины и тянущийся из Ведьминой избы шлейф благовоний. Охотник напряг слух. Он слышал, как согревающе потрескивали поленья в камине, как недовольно мяукал обиженный кот, как Ведьма говорила…

Ведьма вспоминала…

Глава 1
Метро

Перед глазами пролетали черные ленты проводов тоннеля Варшавской подземки. Провода тянулись вдоль бетонных блоков, колеса поезда стучали металлом – монотонно, ритмично. Девушка понимала, что ей уже случалось проезжать в таком вагоне, и не раз. Но дремота не отпускала, мешала собрать мысли воедино, в одночасье соединить разум и чувства. В голове творилась неразбериха. Она не могла вспомнить, как оказалась в вагоне метро, куда следует и который сейчас день и час.

Дремота заволакивала глаза туманом, не позволяя прояснить взор. Она опустила голову, посмотрела на руки: кисти облегали черные кожаные перчатки, размытое очертание ткани под напряженным взглядом наконец обрело четкость, и девушка позволила себе осмотреться.

Поезд как раз подъезжал к следующей остановке. Полупустой вагон поравнялся с табличкой с названием станции. «Имелин», – возвестил автоинформатор голосом Ксаверия Ясеньского¹. Сидевшая напротив полная дама с усилием поднялась и, грузно ступая, побрела к выходу. Девушка проводила ее взглядом. «Может, и мне выйти?» Взор зацепился за висевшую на стене схему метрополитена: «Имелин», предыдущая станция – «Стоклосы». В уме тут же всплыли потускневшие в осенних заморозках туи, стриженый зеленый газон, строй фонарей подле простеньких деревянных скамеечек, корпуса университета с невысокими стенами салатово-зеленых тонов. Район Урсынув… Оттуда девушка держала путь, из университета возвращалась домой на окраину города. Все как всегда: та же дорога, заурядный, ничем не примечательный день, как сотни других до него. Но в чем тогда причина столь внезапной забывчивости? Такое происходило с Янкой впервые. После того, как она вынырнула из плена дремоты, ее более, чем забывчивость, обеспокоило некое неуловимое ощущение, будто она натворила что-то – не обязательно противозаконное, нет, скорее в корне неверное и необратимое.

Вагон качало, стучали рельсы, гул поезда отдавался в голове. Необъяснимое чувство давило изнутри, тревога нарастала. Янка смотрела прямо перед собой, созерцая свое отражение в оконном стекле, до тех пор, пока место, освободившееся после полной дамы, не занял вошедший на следующей станции пассажир. Янка окинула парня поверхностным взглядом: черная шапка надвинута по самые глаза, выдающиеся скулы, потрепанная косуха да потертые кожаные штаны – ничего заслуживающего внимания в облике вошедшего, в сущности, не было, но что-то волей-неволей заставляло взор возвращаться к нему снова и снова.

Девушка зевнула – опять наваливалась дремота, в которую не давали окончательно провалиться продолжавшее возрастать чувство тревоги и необъяснимая настороженность по поводу пассажира напротив. Янка опустила взгляд – в поле зрения попала обувь незнакомца: нечищеные ботинки с высоким голенищем наподобие берцев. Вид грязной обуви раздражал, и она сомкнула веки. Вновь открыв глаза, она обнаружила, что поезд отправляется, и следующая станция – конечная. За последними покидавшими вагон пассажирами захлопнулись двери, и они с незнакомцем в выпачканных берцах остались одни. Янка почувствовала себя неуютно и намеренно отвернулась, сделав вид, что изучает схему метро. Но дискомфорт усиливался – девушка безошибочно ощущала на себе посторонний пристальный взгляд. Ей вдруг подумалось, что та смутная тревога по поводу якобы совершенного поступка, ошибки, из памяти стертой, но сохранившей неприятный осадок, и подозрительный тип напротив – уму непостижимо как, но связаны между собой. И от этой думы бросало в жар.

Янка сняла перчатки, расстегнула ворот и воззрилась на попутчика. Ее пальцы до боли впились ногтями в кожу, – незнакомец неотрывно смотрел на нее, и взгляд его казался хищным. Растерявшись, девушка захлопала ресницами и опустила голову – уж лучше глядеть на нечищеные берцы, выдерживать такой взгляд – все равно что находиться под прицелом. «Ничего, скоро “Кабаты”, конечная, я выйду, и все закончится», – успокаивала себя Янка.

Гул поезда нарастал, срываясь на свист. До остановки оставались считаные секунды. Поезд замедлил ход. После пары коротких и одного длинного гудков автоинформатор сообщил о прибытии поезда на конечную станцию, сопроводив объявление вежливой просьбой освободить вагоны.

Девушка вскочила с места, пулей вылетела из дверей. В вестибюле станции по-будничному туда-сюда сновали люди, их присутствие и обыденное равнодушие возвращали девушке спокойствие и уверенность. Не оглядываясь, она поспешила наверх, к выходу. Окончательно унять отчаянное биение сердца ей удалось лишь выйдя наружу.

Ранние сумерки застлали небо Варшавы дымчатым саваном. Прохладный ветерок щекотал кожу под распахнутым воротом и приятно остужал. Янка уверенно ступала по асфальту, свободная от груза навязчивых мыслей. Подойдя к оживленному перекрестку, она остановилась, дожидаясь зеленого сигнала светофора, чтобы перейти дорогу. Неожиданно чья-то твердая рука с силой сжала ее локоть. Сердце кольнуло льдом, голова пошла кругом. Девушку качнуло в сторону, она развернулась на 180 градусов, ожидая увидеть глаза хищника из вагона метро. Ожидание обмануло – перед ней возвышался плечистый мужчина в полицейской форме. Он отпустил ее локоть, но во взгляде офицера читалось предельное внимание, казалось, он только и ждет момента, когда девушка решит пуститься наутек, а он, будучи наготове, вцепится в нее стальной хваткой, не дав ни на шаг сдвинуться с места. Полицейский пробурчал что-то сквозь зубы, по всей видимости, представился – Янка не разобрала, волнение переполняло, не позволяя сосредоточиться.

Окончание фразы ей все же удалось уловить:

– Вам придется проехать с нами. У нас есть к вам пара вопросов.

Девушка завертела головой, словно искала помощи. Случайные прохожие не обращали внимания на полицейского и юную девушку, до Янки с ее немой мольбой им не было ни малейшего дела.

– Разве я что-то нарушила? – спросила Янка, не различая собственной речи, так тиха и далека была она.

– Это мы и собираемся выяснить, – невозмутимо ответил полицейский.

– Я ничего такого не делала, – молвила девушка, чуть не плача, – это, должно быть, ошибка.

– Янина Ракса?

– Да.

– Значит, ошибки нет. Пройдемте! – приказал страж закона тоном, не терпящим возражений.

В этот момент кто-то грубо толкнул девушку в спину. На миг потеряв равновесие, она упала в объятия стража порядка, который с деланной заботой поддержал ее, настойчиво потянув за руку к ожидавшей у обочины легковушке с эмблемой полиции на двери. Янка послушно двигалась, не чувствуя ног, ощущение неотвратимости происходящего превращало ее в марионетку. Кто-то следовал на шаг позади, чье-то дыхание касалось ее кожи. Обернуться она не решалась, да и был ли в том смысл, когда неотвратимость связала ее по рукам и ногам…

Янка и глазом моргнуть не успела, как померк свет, теснота и темнота салона полицейской машины отделили ее от привычной жизни с предсказуемыми, расписанными по часам днями, где все безопасно, все под контролем. Она и не заметила, как начался ливень. Крупные капли дождевой воды стекали по лицу другого полицейского, того, что дышал в спину, – Янка запечатлела его взглядом за мгновение до того, как он захлопнул дверь перед ее лицом. Дождь поливал стекло, будто из ведра. Сквозь водяные разводы Янка старалась разглядеть улицу с тем, чтобы запомнить… Безудержной волной накатило неизъяснимое предчувствие, что ей не суждено вернуться сюда никогда.

Расплывчатым пятном за окном на тротуаре вырисовывался темный силуэт. И, точно по заказу, водяное кольцо на стекле истончилось до тонюсенькой струйки, и перед взором Янки предстала высокая фигура. Внезапное волнение точечными разрядами вырвало ее из оцепенения, – на тротуаре под дождем стоял тот самый парень из вагона подземки, стоял и смотрел на нее, как тогда в метро, пристальным взглядом голубых, очень светлых глаз. На этот раз Янка и не думала отводить взор. А незнакомец меж тем, подняв руку, водил ею по воздуху, вычерчивая какие-то знаки. Янка поняла, что ошибалась, подозревая в нем дурное, как знала и то, что их встреча не случайна: и он, и знаки – все связано с ней и все для нее. И вовсе не незнакомца ей следовало опасаться, не его, а тех, кто увозил ее сейчас в подступивших серых сумерках Варшавы прочь из города в пугающую неизвестность.

1.Ксаверий Ясеньский – известный польский диктор, телеведущий.