Kitobni o'qish: «Приключения среди птиц»

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2025

Предисловие переводчика Уильям Генри Хадсон. Его время и птицы

 
С ветвей струилась златая сеть,
Небесных арий мотив простой.
И сердце, спутавшись высотой,
Забилось птице в грудную клеть.
Взгляну я в небо – оно парит,
 И где кромешно – начнет светлеть.
Я сердцем целюсь из клети в клеть,
Доколе сердце огнем горит.
 

Джордж Мередит

Будущий писатель и натуралист Уильям Генри Хадсон родился в 1841 году, когда королева Виктория только заняла престол Британской Империи и еще никто не знал, что она – эпоха; а щеглы в каждом графстве водились в огромном изобилии, и трудно было представить, что позже, чтобы реанимировать их уже подзабытое пение, понадобится помощь орнитолога Генри Хадсона. Хадсон родился в Аргентине, на просторах великой равнины Пампы (сегодня это сердце страны, но в те времена – крайний юг молодой республики, едва обратившей свой взор к холодным просторам Патагонии), в семье американских поселенцев англо-ирландского происхождения, так что траекторию его переезда в Англию в 1874 году можно рассматривать как гипотенузу, завершившую межатлантический треугольник сложной семейной истории.

Детство, отрочество, юность и университеты будущего натуралиста прошли вдали от большинства институтов цивилизации. «…Благосклонная судьба обнесла меня школой, так что мне некуда было плестись, и скучными учебниками, так что мне не над чем было корпеть», – вспоминает Хадсон; зато были идеально инкорпорированы в практически нетронутую природу степи и богатство ее животного мира. Как и многие герои его книг, практически лишенный отвлекающего общества людей, хотя и будучи четвертым ребенком в семье, Энрике Гильермо Худсон (имя маленького болезненного мальчика звучало именно так) обратил все силы своего пытливого ума на живую природу, самой разнообразной, яркой и динамичной частью которой в степи являются птицы. Будущий натуралист быстро понял, что клетки – это пыточные в миниатюре и, вооружившись обретенным знанием, на всю жизнь стал благоговейным созерцателем природы. В семнадцать лет в руки Хадсона попадает «Естественная история Селборна» пера английского священника и натуралиста Гилберта Уайта, которая перевернула сознание юноши, сделав его увлеченным краеведом. В следующем году Хадсон читает горячую, только из типографии, книгу Чарльза Дарвина «Происхождение видов», и это знакомство окончательно направляет его на научную стезю.

Однако поначалу наука оборачивается к молодому орнитологу своей теневой стороной: всю вторую половину 60-х – начало 70-х Хадсон зарабатывает на жизнь промыслом чучел птиц для Смитсоновского института (США), Музея естественной истории Буэнос-Айреса, которым руководил знаменитый Герман Бурмейстер, а также Лондонского зоологического общества. Спустя полвека в книге «Птицы и человек» Хадсон напишет: «И даже лучший образчик работы таксидермиста, даже самый „живой“ предмет его мерзкого искусства, способен вызывать лишь изжогу и отвращение». Научная звезда молодого Хадсона показалась над горизонтом в 1870-м, когда в третьем из девяти писем орнитологическому обществу Буэнос-Айреса, опубликованных Филипом Склейтером, он поставил под сомнение утверждение самого Чарльза Дарвина, что дятел Colaptes campestris парадоксальным образом водится в Пампе, где нет ни единого дерева. В ответ Хадсон пишет, что деревья в Пампе всё же есть, а на тех участках, где их нет, дятел не встречается. Дарвин ответил, что действительно мог ошибиться, но там, где дятла наблюдал он, деревья не росли. Еще ярче звезда Хадсона засветилась в 1872 году, когда в его честь была названа описанная им птица семейства тиранновых – Cnipolegus hudsoni, название которой по-русски звучит как Гудзонов черный тиранн. Любопытно, что название птицы вошло в русский язык еще в те времена, когда фамилия Hudson транслитерировалась как Гудзон. Asthenes hudsoni (земляной канастеро, или мякгохвостка Хадсона) – еще один представитель южноамериканской крылатой фауны, названный в честь Хадсона.

В 1874 году тридцатидвухлетний орнитолог садится на теплоход «Эбро» и навсегда прощается с южным полушарием. Отметим, что Аргентина не забыла своего героя и в 1930-м назвала в его честь целый город: Гильермо-Энрике-Удсон (исп. Guillermo Enrique Hudson), или, сокращенно, Удсон, впоследствии ставший частью Большого Буэнос-Айреса. Но яркое сияние на родном небосводе не гарантирует места и видимости без телескопа на новом небе. Альбион встретил молодого ученого не только потрясшей его глаз зеленью острова Уайт и гемпширского побережья, но и необычайным холодом. Первые недели по прибытии в Лондон Хадсон ночует на скамейке в Гайд-парке, а перспективы работы улетучиваются одна за другой. Твердую почву под ногами Хадсон обретает в 1876 году, женившись на певице Эмили, которая к тому моменту владеет пансионом и имеет собственное гнездо. Для бедствующего орнитолога это означает возможность перевести дух и засесть за книги. Детей у пары не было, но книг под фамилией Хадсон за сорок лет собрался целый выводок.

Всё творческое наследие Уильяма Генри Хадсона – в год его смерти вышло полное 22-томное собрание сочинений – можно разделить на три группы. В первую (1880-е – 1890-е) входят природоведческие очерки, созданные на аргентинском материале, среди них «Птицы Аргентины», «Натуралист в Ла-Плате» и другие. Вторую группу (1900-е – 1922) составляют научно-популярные произведения об Англии и ее птицах. Сменив полушарие и семейное положение, Хадсон до последних лет жизни останется активным полевым исследователем, разве что с лошади он пересядет на велосипед. Любимым краем Хадсона становится графство Уилтшир с его одетыми в густые леса холмами-даунсами, любимым временем для орнитологических путешествий – стык весны и лета: от прилета птиц и пока «не ляжет тишина». Месяцы и мили зеленых дорог нашли отражение на страницах книг «Природа Даунсов» (1900), «Дни в Гемпшире» (1903), «По Англии пешком» (1909) и других. Третью группу литературного наследия Хадсона составляют художественные сочинения: романы «Пурпурный край» (1906), «Сказки Пампы» (1916) и, наиболее известный, любовно-приключенческий роман «Зеленые чертоги» (1904), повествующий о встрече английского путешественника Абеля и туземки Римы в экваториальном лесу Юго-Восточной Венесуэлы. «Зеленые чертоги» принесли автору популярность и обратили внимание широкой публики на его природоведческие труды. В 1900-е, декаду правления короля Эдуарда VII, звезда Уильяма Генри Хадсона в зените. Не зря его называют эдвардианским писателем. Последнюю дюжину лет вплоть до смерти в августе 1922 года Хадсон плодотворно работает. В своем завещании орнитолог просит уничтожить все его бумаги и не подпускать биографов.

Книга «Приключения среди птиц» (1913) относится ко второй группе трудов Хадсона, каждый из которых так или иначе связан с птицами – главным объектом изучения аргентинско-британского натуралиста. И если книги, где птицы не вынесены в заголовок, изобилуют птичьими эпизодами, то и «Приключения» состоят из птиц только наполовину. Контрапунктом к основной, пернатой, теме книги идут встречи Хадсона с простыми людьми во время поездок по Англии, истории этих людей, описание архитектурных и природных объектов, воспоминания о ранних годах в Пампе; рассуждения о литературе, музыке, смысле писательства, возможности путешествия на край Вселенной на поезде; упражнения в сравнительной антропологии и географическом детерминизме в области поэзии. Так Хадсон недоумевает, почему обделенная соловьями Северная Англия, рождая людей, чьи души тянутся к прекрасному, не дала миру ни одного по-настоящему крупного поэта.

«Приключения» увидели свет в 1913-м – в последний полный год Прекрасной эпохи. Возможно, именно потому книга такая светлая. Возможно, именно потому ее автор ставит проблему истребления черных ворон в рощах на холмах-даунсах в число величайших проблем человечества.

Дэвид Миллер, исследователь творчества Хадсона, пишет о нем как о певце «ускользающего рая» – этот мотив объединяет природоведческие произведения автора с художественными, в последних расцветая необычайно. За конкретными земными деталями, пишет Миллер, Хадсон видит незримые или потусторонние миры. Это зрение может быть и положительным, и отрицательным, причем видимое вторым, неизбывно горестное, преобладает и в трансцендентном мире. Потусторонние миры глядят на нас и со страниц «Приключений», дополнительно объясняя популярность Хадсона у читателя первой четверти ХХ века, когда буйным цветом расцвел спиритизм. О завываниях аргентинского ветра в пампасском рогозе Хадсон пишет как о призрачных созданиях, «беседующих и зовущих друг друга потусторонними голосами». В главе «Белая утка» повествователь вслед за персонажами индийской легенды, принявшими после смерти облик птиц, забирается выше парящих сапсанов в небесную страну. У Хадсона проводниками неземного практически всегда выступают птицы. Миллер добавляет, что в картине мира Хадсона математические и рационалистические доктрины (в особенности дарвинизм) входят в конфронтацию с последовательным спиритуализмом. Из научных течений ближе всего Хадсону был ламаркизм¹. Дарвинизм, поначалу принимаемый им в штыки, к концу жизни занял определенное место в его мировоззрении. Воспитанный матерью в христианских традициях, в своих книгах он неоднократно называл себя анимистом. «…И не хватает старого доброго анимизма, чтобы с внезапной дрожью осознать, что их глазами или сквозь них кто-то наблюдает за наблюдающими нами – иная суть, иное бытие», – пишет Хадсон о насекомых.

Подобно американскому мыслителю и поэту Генри Торо, автору знаменитой книги «Уолден, или Жизнь в лесу», Хадсон практикует физическое и духовное погружение в мир природы. Он пишет: «Одно из величайших наслаждений в жизни (я имею в виду свою жизнь) – на короткое время оказаться невидимкой в семейном кругу существ иного порядка, иной вселенной. Наслаждение это – более простое, чем кажется, и доступно каждому, кто его пожелает. Ведь многие из малых птиц совсем не против невинного любопытства с нашей стороны».

В очередной раз обвиняя современного человека в клиповом мышлении, вспомним, что по сравнению с образом жизни и мыслей

Уильяма Генри Хадсона, любое наше действие, даже чтение толстого романа за чашкой кофе с периодическим сличением образов книги с собственной жизнью (три в одном!), смотрится безнадежно клиповым. Чего стоят следующие пассажи из «Приключений»: «Сосны обступали мой укромный уголок темными красными колоннами, было удивительно тихо; просидев так с полчаса, я понял, что здесь можно провести и полдня…» Или: «Я мог наблюдать их [птиц. – Примеч. пер.] часами, и мне никогда не становилось скучно, даже если в птичьем обществе ничего не происходило». Современному человеку не вернуться к подобному образу мыслей, тем интересней наблюдать за его носителем. Впрочем, само повествование в большинстве глав «Приключений» достаточно динамичное. Хадсон мастерски переключает внимание читателя с темы на тему, с полушария на полушарие, с описания птицы на философское отступление.

«Хадсон был одновременно старомодным романтиком и прозорливым мечтателем», – пишет орнитолог Стивен Мосс в книге «Журавль в небе» (2004) и определяет бренд Хадсона как сентиментально-спиритуалистический.

Читая «Приключения», нельзя не обратить внимания на стиль Хадсона, характерный для его эпохи. Даже размышляя о вещах сугубо научных, он использует танцующий образный язык – общее место для времени, когда наука не открещивалась от литературности. «Это был тот исчезнувший язык, которым писали Докучаев, Костычев, Тулайков, не боявшиеся в научном изложении живого словечка, просторечия, метафоры», – напишет о подобном языке Александр Чудаков в романе «Ложится мгла на старые ступени». Вот Хадсон рассуждает о динамике численности соловья: «Однако соловей не может похвастаться ни подобным, ни каким-либо вообще ростом численности: „бессмертная птица“, которая несет в себе „сердца негасимый огнь“ далеко не столь жизнеспособна и, по всей видимости, живет гораздо меньше, чем блестящие щегольки». А вот – о причинах отсутствия лесов на меловых холмах: «Таким образом, облик даунсов, каким мы его знаем, сформирован и поддерживается именно овцой – тысячеротым щиплющим созданием, равняющим разнотравно-злаковый покров под одну короткую гребенку и в зародыше уничтожающим любые древесные начинания».

Отличаясь в целом поэтичностью языка, «Приключения» содержат множество прекрасных строк из английской и мировой поэзии, которые Хадсон, кажется, способен отыскать по любому поводу. Несмотря на то что это общее место для всей английской литературы, узкоспециализированное, птичье, цитирование в исполнении Хадсона всё же поражает. Такое чувство, что ум орнитолога наделен опцией поиска в тысяче томов поэзии, этаким поэтическим cntrl+f. Рассуждая о якобы бессмертии соловья, Хадсон цитирует и «Оду соловью» Китса, и эпитафию Каллимаха; строки о пересмешнике он, как драгоценную руду, извлекает из тома «бесконечной эпики» Роберта Саути, сравнение птичьих трелей с журчащими ручьями – из мильтоновского «Потерянного рая»; и точно знает, в каких произведениях староирландской поэзии героям поет черный дрозд. Он вспоминает поэму Майкла Дрейтона: «Во всей Англии едва ли найдется человек… кто, положа руку на сердце, мог бы сказать, что осилил весь „Поли-Альбион“ – все тысячи его двенадцатистопных строчек, через каждую из которых нужно продираться медленно и с великим усердием. Всего лишь стострочное описание топей выглядит совершенно непроходимым, за исключением того места, где автор рисует великолепные птичьи сборища», – пишет Хадсон, и нет никаких сомнений, что сам он успешно преодолел все топи поэмы Дрейтона.

Если выводить формулу «Приключений» из более известных авторов и книг, то, согласно переводчику, она следующая: «Нина Бёртон² на языке „Троих в лодке, не считая собаки“». Помимо синопсиса каждой главы в Оглавлении, с первых абзацев книги становится ясно, что повествование Хадсона искрится по-настоящему качественной иронией. Чего стоит определение ружья как «громогласного средства истребления на расстоянии с огненно-дымной отрыжкой», или Англии (мировой державы) как земли славных курятников.

Хадсон не устает эпатировать своих современников и свою эпоху. В двадцатой главе читатель узнает об опыте пребывания автора между церковными колоколами во время службы. И если в сегодняшнем, бесконечно себя исследующем, мире такой поступок может показаться дурацким эпатажем, то в начале ХХ века в исполнении 70-летнего натуралиста он дорогого стоил. Как и использование ветки в качестве средства преодоления луж в аналогичном возрасте – несмотря на всю жизнь мучившие Хадсона последствия перенесенного в пятнадцать лет тяжелейшего бронхита! (Глава XХI). Как и пошаговая инструкция по уподоблению журавлю или аисту (Глава ХХVІІ) – «какой-никакой способ влезть в птичьи перья, за неимением лучших». Как и открыто некомлиментарное отношение к стихам Аделаиды Энн Проктер – любимой поэтессы королевы Виктории (Глава ХХІІ).

В рассуждениях о людях и птицах Хадсон на шаг опережает свое время, но на шаг отстает от нашего. Автор «Приключений» мыслит категориями нации, но у Хадсона этот подход основывается на критерии отношения наций к природе, в частности к птицам. Так, Хадсон выделяет: А) нации птицелюбов (не истребляют, не держат в клетках, не едят, любят), к ним он причисляет голландцев – народ, который «относится к животным лучше всех прочих наций на континенте», и, с оговорками, англичан и немцев; Б) нации птицененавистников (истребляют, держат в клетках, едят, если любят, то странною любовью), коими он полагает французов и итальянцев (соловью, пишет Хадсон, «приходится лететь через всю Францию – опаснейшую страну убийц и едоков птичек»); В) нейтральные нации (держат в клетках, продают в Англию, не едят, любят) – например испанцев. Хадсон почитает птиц разумными и высоко организованными существами, при всякой возможности подчеркивая их незаурядный интеллект. И, прежде чем наброситься на Хадсона с кулаками, натренированными научными открытиями последних десятилетий, читателю стоит подумать о расстоянии, на которое за ХХ век ушло человечество, и о том, что автор «Приключений» сделал первые из этих шагов самостоятельно и чуть ли не на ощупь.

Несмотря на старомодный романтический подход и визионерство, в рассуждениях Хадсона мы обнаруживаем эколога современного склада. Во-первых, ему свойственно комплексное, экосистемное мышление. Он постоянно сетует на пустоту лесов с прореженным птичьим миром, рассуждает о роли овец в преобразовании ландшафта меловых холмов, видит в низких, поросших вереском горах бастионы, сохранившие разнообразие птиц.

Во-вторых, поражают его наблюдательность полевого исследователя, внимательность к деталям. Он пишет: «Я практически уверен, что делалось это [ласточками. – Примеч. пер.], для того чтобы согреть птенцов, во всяком случае не для отдыха: в предыдущие дни дежурства я заметил, что, устав, ласточка залетала отдохнуть в одно из пустующих соседних гнезд».

В-третьих, гибкий ум позволяет Хадсону, не отрываясь от наблюдений за птицами, изобретать рецепты по их сохранению, как в случае с болотной камышовкой. Он замечает: «мы можем легко помочь болотным камышовкам вырасти числом, убедив фермеров и крестьян, которые выращивают лозу, подстригать траву не в июне, а в мае или позже».

В-четвертых, Хадсон постоянно спорит с господствующими в то время взглядами. «…Наше представление о том, что побуждение или влечение лететь на юг вынуждает ласточек покинуть поздний выводок, тем самым обрекая его на голодную смерть в гнезде, ошибочно», – пишет он в той же (ХХVI) главе о ласточках. В этих спорах Хадсон последовательно говорит о птицах как о существах с более высоким интеллектом, чем принято считать. Таким образом, романтик со спиритуалистом, живущие в нем, в вопросе сознания животных логично оказываются едва ли не на позициях ХХІ века.

Практически на каждой странице «Приключений» Хадсон обличает современное ему общество в потребительском отношении к природе. «Приключения», наряду с другими книгами Хадсона, во многом способствовали становлению дела сохранения крылатой фауны в Великобритании, а значит, и во всей Европе. Хадсон стоит у истоков Общества охраны птиц, основанного в 1889-м, а в 1904-м получившее приставку «Королевское» (КООП), на собраниях которого, организованных Элизой Филлипс, он зачастую был единственным мистером среди многих миссис и мисс.

Со страниц «Приключений», словно карту великой битвы, мы можем реконструировать расстановку сил в борьбе за дело сохранения птиц в поздневикторианской и эдвардианской Англии. К многочисленным, хорошо организованным, и всё же отступающим силам зла относятся «торговцы птицами, стоящие за ними „птицелюбы“ и их мелкие сошки птицеловы, рискующие, однако, больше всех»; проводящие тотальную зачистку вверенных им лесов и рощ, за что на страницах «Приключений» им достается больше всех; покровительствующие им лорды – «благородные охотники на кур… служащие мамоне варвары, которые проводят время в охоте и только поприветствуют исчезновение большинства видов наших птиц от дрозда и крупнее во имя охраняемых парков с полуручными фазанами»; частные коллекционеры – этот подлинный «бич сельской Англии; батальоны ужасных женщин, настойчиво украшающих головы плюмажами и тушками убиенных птиц. Нет такого закона, – сетует Хадсон, – который защищал бы наших птиц от этих грабителей; к тому же у них полно уважаемых представителей на самом верху: на скамьях городских магистратов, в обеих Палатах Парламента…»

К силам добра (птицелюбам без кавычек) относятся орнитологи – «представител(и) многочисленного племени с существенными внутриплеменными различиями в том, что касается вкусов, привычек, амбиций и, главное, толщины бумажников», – делящиеся на профессиональных, которым Хадсон при малейшей возможности не преминет воткнуть шпильку: «Но скажите, о, премудрые орнитологи, чем, по-вашему, щегол питается остальные девять месяцев в году?»; и энтузиастов, которых автор «Приключений» горячо приветствует, как, например, своего друга по переписке, бывшего актера, который, «сойдя с подмостков, спешит в уединенные птичьи уголки, дарящие ему радость, совершенно не понятную его театральной пастве». Кроме орнитологов, к лагерю добра относятся представители высшего класса (аристократы, литераторы, политики), деятельно сочувствующие борьбе за сохранение птиц, в том числе близкие друзья Хадсона: писатель Джордж Гиссинг, крупный представитель натуралистического романа; писатель Морли Робертс, автор короткой прозы; Каннингем Грэм, политик, журналист и путешественник, шотландец по происхождению. Третья, интегральная, сила в лагере добра – общественные организации, такие как уже упомянутое КООП, или Селборн, возникший в 1885 году и чье название отсылает к книге Гилберта Уайта. Силы добра разношерстны и разобщены, и всё же цель сохранения пернатого мира настолько благородна и является настолько неотъемлемой частью будущего, что, даже несмотря на отсутствие чувства плеча и каких-бы то ни было внятных планов, они с каждым годом наступают, всё больше формируя общественное мнение, на которое Хадсон возлагает особые надежды. Он пишет: «…сегодня это мнение еще не всеобщее и недостаточно сильное, точнее, не такое сильное, как хотелось бы птицелюбам, но оно существует, более того, за последние полстолетия, поддерживаемое поправками в законодательстве, им же и вдохновленными, оно сделало большой шаг вперед и уже сегодня работает». Еще большую надежду автор «Приключений» возлагает на народное просвещение, полагая, что «утопия [нового отношения. – Примеч. пер.] реальна, и… уже прокладывает дорогу к умам наших юных „сельских вандалов“». Хадсона радует приобщение детей к наблюдению за природой с помощью общенациональных школьных конкурсов, таких как конкурс сочинений «Птица и дерево» под эгидой КООП. Хадсон-орнитолог горячо приветствует возникновение национального экологического законодательства – актов об охране птиц, принятых Парламентом в 1880, 1894, 1896 и 1898 годах. В не меньшей степени воодушевляют Хадсона шаги по охране природы, предпринимаемые на местном уровне («на столе лежит небольшая карта с закрашенными красным графствами, где щегол обеспечен круглогодичной защитой: так вот, на трех четвертях территории Англии и Уэлса эта птица сегодня может жить спокойно»), некоторые из которых были претворены в жизнь с подачи самого автора «Приключений», в чем он иногда скромно признается на страницах книги. На местный же уровень Хадсон предлагает вынести и реализацию инициатив, таких как, например, уже упомянутой формулы спасения болотной камышовки: «Просветительской работой могли бы заняться местные общества охраны птиц в Глостершире, Сомерсете и других графствах, где будут находить подобные колонии». Хадсон постоянно твердит о важности законодательных актов на всех уровнях, но гораздо важнее для него – достучаться до сердца каждого человека, ради этого во время своих весенних путешествий он беседует со встречными: «слово за слово, тропинка нашего разговора выведет на нужную тему».

Особым «пунктиком» для самого Хадсона и его личной кампанией на всю жизнь стала борьба за запрет на использование птичьих перьев, и первая зримая победа в этом экологическом походе была одержана в 1899 году, когда королева Виктория запретила плюмажи в армии. А в 1921-м, после более десятка лет обсуждений, Парламент утвердил Закон о запрете импорта птичьих перьев, положивший конец хищническому использованию «маленьких пернатых симпатяг» в угоду моде. Уверенный в лучшем будущем для птиц, Уильям Генри Хадсон мог со спокойной душой отправляться на поиски небесной страны, чтобы уже оттуда увидеть, как шестьдесят лет спустя, в 1982 году, осуществятся его самые смелые мечты и за торговлю чучелами и яйцами птиц в Англии будет введена уголовная ответственность.

«Он умер в августе 1922 года, – пишет Стивен Мосс, – успев увидеть, как его взгляды начинают одерживать верх, и пребывая на пике литературной славы. Однако уже к 1950-м мода на бренд Хадсона прошла – сегодня его открывают редко».

Иван Булва