Kitobni o'qish: «Железный город»

Пролог

«В 2299 году, на исходе первого этапа формирования современного мироустройства, Объединение Вольных Княжеств и Марсианский Триумвират столкнулись со множеством проблем, среди которых значилась и проблема космического города Эйзен, искусственного спутника Плутона-Харона. Трудное возвращение к мирной жизни после Пятой Космической войны отнимало у Земли и Марса слишком много сил, не позволяя отвлекаться на дела «третьего порядка», а между тем, на Эйзене прорастали политические зерна идеологии, которая однажды уже привела к разжиганию мировой войны. Правительства ОВК и Триумвирата отлично понимали, что Эйзен превратился в мину с часовым механизмом, и рано или поздно последует взрыв, но прямо вмешаться в развитие событий столичные дипломаты не могли. Руководство Эйзена умело держалось на политической волне и не давало формального повода для начала разбирательств. К тому же Колонии Рур, Юнкер и Марта использовали все свое влияние в парламенте ОВК и Наблюдательном Совете Наций, чтобы не допустить вмешательства сверхдержав во внутренние дела формально независимого, но близкого Колониям по духу и национальной идее космического города.

В связи с полной закрытостью и жесткой иммиграционной политикой Эйзена практически бесполезными оказались и усилия разведок, не раз пытавшихся, действуя своими специфическими методами, составить подробную картину жизни немецких колонистов на орбите Плутона. Тайная дуэль Главной разведывательной службы Марса и Geheimestaatspolizei ¹ Эйзена закончилась с «сухим счетом» в пользу Эйзенской ГСП. Военная разведка Земли действовала успешнее марсианских коллег, но ощутимых результатов также не добилась.

По мнению большинства аналитиков, именно провал разведывательных мероприятий привел к тому, что правительства Гордеева и Стивенсона недооценили степень опасности и не приняли мер, которые позволили бы избежать трагической развязки скрытого противостояния Эйзена и большинства обитаемых миров Солнечной Системы…

…Своеобразный статус-кво продержался до марта 2299 года. До того момента, когда из железных лабиринтов космического города Эйзен начала исходить не скрытая, а прямая и явная угроза безопасности ОВК, Марсианского Триумвирата и дальних Колоний». 

(Служебный справочник «Новейшая история человечества», Земля, Москва, издательский портал RYBUF, 2327 г.)

* * *

Взрыв раздробил тело на тысячу частей. Единственное, что помешало организму рассыпаться грудой обломков – толстая кожа, задубевшая в соленой воде и под ураганными ветрами, покрытая коростой солнечных ожогов, почти ороговевшая в тех местах, где ее натирали ремни и лямки снаряжения. Превратившаяся в легкую броню кожа удержала кости, мышцы и внутренности на месте. Ура спасительной оболочке! Чем толще кожа подневольных бойцов, тем крепче оборона полигонов! Даешь поголовные аресты и отправку на планету Марта не прошедших расовый отбор слонов и носорогов!

Всё, попер бред контуженного. В общем-то, неудивительно, ведь от сотрясения мозга не спасает ни черепная коробка, ни титановая каска, а уж она-то покрепче любой слоновьей шкуры. Взрыв бризантного заряда буквально в трех метрах от тебя гарантирует подобное сотрясение, хоть надень две каски и вырой окоп в полтора полных профиля. Нет, в принципе и каски, и окопы – дело правильное, но не когда тебя обстреливают из орудий крупного калибра. Впрочем, знатоки утверждают, что калибр у них не самый крупный – сто пятьдесят миллиметров. Если взять для сравнения что-нибудь привычное, например, мишенный диск-отражатель, кажется, что сто пятьдесят миллиметров не так уж много, чуть больше диаметра диска. Ерунда! А вот если включить воображение и представить себе начиненную смертью дуру, ухающую от тебя в трех метрах, получается более чем достаточно. Мозги бьются о стенки черепа, все тело сковывает жуткая тягучая боль, а в ушах звенит, будто на голову надели медный колокол и пробили склянки. В глазах при этом становится темно, как в карцере политической тюрьмы «Шварцлюфт», а во рту образуется локальная пустыня, полная шершавого песка. В дополнение к богатой гамме ощущений взрывная волна поднимает и с силой швыряет тебя в густую липкую грязь на дне окопа. Пусть это не та волна, что способна убить, лишь ее краешек, но все равно приятного мало, вернее, нет совсем. Утешение одно – мыслишь, следовательно, пока существуешь.

«Ох, уж это академическое образование!» Аксель Хорст резко поднял голову, выныривая из лужи, и едва не застонал от боли в затылке. Грязь чавкнула, неохотно отдавая законную добычу. Аксель торопливо стер с лица вязкий чернозем и судорожно вдохнул. От удара о дно окопа весь воздух из легких вышел и превратился в пузырьки, теперь медленно лопающиеся на поверхности земляного киселя.

В лицо ударили брызги все той же грязи. Хорст снова утерся рукавом и попытался сесть, но тело не послушалось – руки дрожали и проскальзывали по стенке окопа, а ноги никак не желали подтягиваться к животу. В лицо снова брызнуло. Аксель часто заморгал, прогоняя муть и пытаясь хоть немого очистить глаза с помощью навернувшихся слез.

Перед самым лицом, утопая в грязи по шнуровку, стояли армейские ботинки. То есть, стоял человек в ботинках, но выше щиколотки взгляд Хорста не поднимался. Поле зрения ограничивал поднятый кверху и непроницаемо грязный лицевой щиток шлема, а запрокинуть голову мешала проклятая боль в затылке. Человек наклонился – Аксель этого не увидел и не услышал, а почувствовал – подхватил Хорста под мышки и усадил к стенке посуше. Условно, конечно, посуше. Под проливным дождем сухого места не найти даже в герметичном бункере, не то что в окопе.

– Жив?

Вопрос был риторический, однако, ответить на него следовало. И лучше утвердительно. Не в том дело, что, ответь Аксель «нет», его бы тут же уложили на бруствер в качестве дополнительной защиты от пуль и осколков. В принципе, ответ мог быть любым. Понятно, что если ответил, значит, жив. Но неписаные правила обязывали отвечать утвердительно. Почему так? А почему в армии положено ходить строем и с песней? Для порядка, а еще, чтобы в голове не роились лишние мысли. Вот по той же причине долго рассуждать в боевой обстановке не следовало. Чтобы не сбивать товарищей с толку. Ведь любая заминка, например, вызванная мгновенным замешательством, недоумением, могла стоить жизни.

– Жив, – прохрипел Хорст, сплевывая набившуюся в рот грязь. – Вода есть?

– Держи, – товарищ присел рядом и отстегнул фляжку. – Стихло вроде.

– А?! В ушах звенит, не слышу! – Аксель прополоскал рот и сплюнул в лужу.

– Стихло, говорю! – боец взял фляжку и сделал большой глоток. – Минут через десять полезут щупать! Если отобьемся, снова начнут молотить. И так пока не закопают всех без остатка. А как закопают, путь на станцию открыт. Что там во второй линии – десяток укреплений и батальон пехоты. Линия так себе, для галочки.

Солдат неплохо говорил по-немецки, но с явным акцентом. Хорст присмотрелся повнимательнее. Нет, раньше этого парня Аксель не встречал, наверное, он из другой роты.

– Что разглядываешь, не узнал? – боец усмехнулся. – Правильно, я не из ваших. Я разведчик.

– А-а, из взвода Райнхарта?

– С Земли я, парень. Загремел в ваш «Шварцлюфт» по глупости, и вот теперь тут. А ты политический?

– Как все, – Хорст замкнулся. Он, конечно, неслучайно попал в тюрьму для неблагонадежных граждан, но воспитан был на Эйзене и к чужакам относился в точности так же, как и «сознательные» граждане. Нет, не как к людям низшего сорта, но без панибратства. Особенно к землянам.

– Ясно, – разведчик уселся напротив. – Слушай меня внимательно, ариец. Нравлюсь я тебе или нет, мне начхать, понял? Твои гестаповцы засунули нас в эту жопу в качестве мишеней и в живых не оставят, так что мы в одной упряжке.

– Не мои, – обиженно буркнул Хорст.

– А чьи, мои? – землянин снял шлем и утер со лба испарину. – Это, наверное, я ору «Хайль Айзен!» и запираю людей в казематах за то, что они пропустили лекцию в Доме пропаганды. Я забавляюсь на секретных полигонах Марты и Гефеста, отрабатывая захват стратегических объектов Земли и Марса, я гною политзеков в окопах, заставляя изображать земных солдат, да? А еще это именно я делю всех людей на сорта. Так, что ли? Чего молчишь, Гитлер недорезанный?!

– Это издержки системы, – сквозь зубы процедил Аксель. – Идея Великого Порядка верна! Просто ее неверно толкуют.

– Кто толкует-то, идиот ты рыжий, кто? Канцлер твой? Министры? Да сами вы и толкуете! Так что лично мне лично тебя не жалко. Ты сам виноват, что сюда попал. Но кроме тебя и других фашистов-неудачников тут полно реально невиновных людей, которых надо срочно спасать. С нашим объектом все ясно, еще один штурм – и конец, но есть скромный шанс помочь соседям, а заодно выжить самим. Вон там, к югу, заброшенный завод, его обороняют пленные колонисты с Форпоста и Данаи. Гестаповцы замаскировали их под марсиан, даже заставляют разговаривать только на английском, для достоверности. Так вот, у них дела вроде бы не так плохи…

– Я не понимаю, зачем вы все это мне…

– Заткнись! Говорю, значит, надо! Под присмотром инструкторов позиции соседей «штурмует» десантная дивизия Сил орбитальной обороны Эйзена. Тамошним зекам обещано такое же липовое вознаграждение, как нам.

– Нас освободят!

– Нет, ну ты точно идиот! – землянин рассмеялся громко, зло, прямо Акселю в лицо. – Ты серьезно веришь, что твои фашисты освободят тех, кто доживет до «белой ракеты»?

– Послушайте, герр…

– Лейтенант Фролов, разведка Генштаба армии ОВК.

– Послушайте, герр Фролов, я не знаю, чем вам так насолили мои соотечественники…

– Да уж многим!

– А я думаю, только тем, что поймали вас с поличным и справедливо посадили в тюрьму за шпионаж! Так вот, не знаю, почему вы так не любите немцев, но я не потерплю…

Фролов неожиданно схватил Акселя за кадык и резко притянул к себе. Заключенный понял, что не может дышать, но сопротивляться не посмел. Русский был вдвое крупнее и сильнее тщедушного эйзенского студента (теперь уже навсегда с приставкой «экс»). Примерно полминуты землянин мрачно смотрел Хорсту в глаза, затем покосился на его нашивку с фамилией, и четко проговаривая, казалось, каждую букву, сказал:

– Немцев я обожаю, герр Хорст. У меня дед по матери чистый немец. Я фашистов ненавижу.

Он разжал пальцы, и Аксель снова смог дышать. Конечно, насилие не могло изменить убеждений, но легко меняло намерения. Для начала Хорст умолк и обратился в слух. Русский, поняв, что строптивый птенец из далекого нацистского гнезда морально сломлен, продолжил беседу более миролюбиво.

– Есть удобный и безопасный маршрут. Пройдем по нему, пока не началась атака, соединимся с колонистами, удвоим шансы и свои, и соседей. Понял замысел?

– Да, – в горле запершило, и Аксель закашлялся. – Вы хотите, чтобы я всех предупредил?

– Соображаешь, – землянин одобрительно похлопал Хорста по плечу. – Через эфир такую вводную не доведешь, поэтому нужно обойти позиции и предупредить всех, кто еще жив. С собой брать только оружие и боеприпасы. Приказ ясен?

– Да, герр лейтенант, – Аксель ответил неохотно.

– Тогда двигай по окопу, собирай народ, а я проверю позиции артиллерии.

Фролов перебрался через задний бруствер и уполз в дождливый сумрак. Хорст же не торопился выполнять приказ. Он пока не доверял этому человеку. Да и не собирался доверять в дальнейшем. Посредник на этих учениях, комиссар ГСП Штраух лично гарантировал всем политическим заключенным пересмотр дела и освобождение, а уголовникам – значительное сокращение срока. Особенно убедительным был такой нюанс: герр Штраух уточнил, что освободят политзеков, конечно же, условно-досрочно и на воле они будут находиться под пристальным наблюдением участковых политических комиссий. Это было очень похоже на правду. И смотрел Штраух твердо, уверенно, как человек говорящий чистую, кристально чистую правду.

Аксель поймал себя на мысли, что не столько вспоминает обстоятельства инструктажа перед добровольно-принудительной отправкой на полигон Марты, сколько пытается себя убедить. А в чем, собственно? Посредник не уточнял, что уцелеть следует, оставаясь в своем окопе. Возможно, русский лейтенант прав и под прикрытием капитальных заводских стен выжить будет легче, чем в чистом поле. Возможно, вот он, благословенный компромисс, золотая середина, очередное подтверждение состоятельности учения о рациональном, средневзвешенном подходе ко всем нюансам жизни, которое так рьяно пропагандировал профессор Бернард, и за которое его вместе с учениками, включая Хорста, упрятали в самую мрачную политическую тюрьму Эйзена.

Аксель с трудом поднялся и, поскальзываясь на каждом шагу, двинулся по траншее. Мучительная прогулка оказалась не слишком результативной. Найти удалось всего троих выживших. Из них только один согласился пойти с Хорстом. Двое оставшихся не хотели рисковать. Они, как и Аксель, свято верили в слово, данное офицером ГСП, и уповали на скорую «белую ракету». Резонное замечание, что вдвоем очередную атаку противника не отбить, зеков не испугало.

– У артиллеристов кладбище вместо позиций, – сообщил Фролов, съехав на животе в окоп. – Значит, трое нас? Негусто. Ладно, сколько есть. Время выходит. За мной.

Он рисково выбрался на бруствер и пополз с ловкостью ящерицы куда-то прямо и немного вправо, Акселю показалось, что прямиком на позиции врага. Так же решил и Дитер, солдат, рискнувший пойти с Хорстом.

– Он с ума сошел! – ужаснулся Дитер.

– Там есть секретная тропа, – Аксель сделал глубокий вдох, задержал дыхание, как перед прыжком в холодную воду, и вскарабкался на бруствер следом за лейтенантом.

В грязи зачавкали мелкие, резкие всплески от пуль. Хорста обнаружил противник. Аксель прополз пару метров, спустился в очень условную ложбинку и прижался к земле.

– Дитер, оставайся на месте! – крикнул он товарищу. – Не высовывайся!

Видимо, солдат не услышал или не понял, что кричит Хорст. Он взобрался на бруствер точно там же, где это сделали Фролов и Аксель, но перевалить через земляной вал не успел. Пули выбили короткую барабанную дробь по каске и бронежилету, одна или две звонко щелкнули, пробивая лицевой щиток, и Дитер съехал обратно в траншею. Хорст стиснул зубы и пополз догонять Фролова.

Нагнал лейтенанта он в узкой ложбине, по дну которой струился то ли ручей, то ли просто поток грязи, стекающей по склонам.

– Вот по этому овражку в ту сторону, – пытаясь отдышаться, сказал Фролов. – Километра четыре.

– Такой длинный ручей?

– Нет, там дальше лес начнется… тоже ничего как прикрытие. Главное – на мины не нарваться или под обстрел не угодить. Двинули?

Он поднялся и, пригибаясь, быстро пошел прямо по руслу ручья. Аксель почти уже двинулся за ним, но в последний момент замер и оглянулся, словно почувствовав чей-то недобрый взгляд.

Эйзенские десантники появились в распадке внезапно, будто бы материализовавшись из струй дождя и пузырящейся грязи. Хорст был новичком в военном деле, но месяц тренировок на полигоне даром для него не прошел. Аксель мгновенно развернулся, бросился на землю, вскинул винтовку и открыл огонь. Фролов сделал то же самое, но с позиции по другую сторону грязного ручья. Десантники оттянулись из ложбины назад, но обоим заключенным было уже понятно, что колонистам придется удерживать свой объект без посторонней помощи.

Фролов жестом приказал Акселю контролировать пространство к северу, вверх по ручью, а сам взял южное направление. Лейтенант оказался прозорлив. Десантники довольно быстро обогнули позицию противника и зашли с тыла. Интенсивный огонь заставил их отступить и в этот раз, но даже Хорсту стало ясно, что ситуация складывается далеко не в пользу зеков.

Как подтверждение этой невеселой мысли, в воде между беглецами ухнул взрыв, и Акселя накрыла тяжеленная волна грязи…

… – Этот готов, а пацан жив, даже почти в порядке…

Аксель понял, что говорят о нем, и с трудом разлепил глаза. В голове шумело, звенело и молотило, но терпимо. Руки, ноги были на месте, а болело по большому счету только в затылке, да немного в левом боку.

– Везучий, – пробасил человек в черном, наклоняясь к Хорсту. – Ну что, хитрец, выжил?

Хорст открыл глаза пошире. Над ним стояли двое: совсем юный лейтенант десанта и толстый комиссар ГСП, тот самый, который обещал выжившим условно-досрочное освобождение.

– Я… – Аксель попытался сесть, но рука проскользнула, и он снова шлепнулся в лужу, забрызгав серой грязью черное галифе офицера. – Простите, герр Штраух! Была белая ракета?

– Была, была, – ответил вместо Штрауха десантник. – Ты один дотянул, везунчик.

Хорст повозился в луже и все-таки умудрился встать на ноги. Помогать «везунчику», то есть, теперь практически свободному и реабилитированному гражданину Эйзена, лейтенант не спешил. Да и ладно, Аксель не обиделся, главное – жив!

– Ваша фамилия… – герр Штраух тоже смотрел на Акселя снисходительно, но с каким-то оттенком… подозрения, что ли?

– Заключенный Хорст, статья двенадцать двести восемь! – выпалил он автоматически. – Аксель Хорст.

– Ну что ж, вы свободны, герр Хорст. Можете идти, куда пожелаете. Вон там, на востоке есть небольшой городок, оттуда ходят рейсовые автобусы до столицы округа. Ну, а там… космодром, цивилизация, возможности.

– И я могу идти? – Аксель никак не решался поверить в свою удачу. – Прямо сейчас?

– А вам что, нужно прихватить из гостиницы багаж? – Штраух рассмеялся. – Проваливайте, Хорст. Если вернетесь домой до истечения срока, не забудьте встать на учет в политкомиссии. Но ГСП не будет возражать, если вы решите осесть на Марте. Намек ясен?

– Да, герр Штраух, спасибо! – Аксель попятился, затем развернулся и бросился прочь, то и дело поскальзываясь в грязи.

Примерно минуту офицеры молча смотрели вслед убегающему узнику, затем Штраух хмыкнул и, подставив ладонь ослабевшему дождю, сказал:

– Не все считают это этичным: дать человеку надежду перед тем, как отнять жизнь, но я думаю, это в первую очередь гуманно, и к черту этику. А вы как считаете, лейтенант Пфайлер?

– Этика и гуманизм тесно связаны, – десантник удивленно взглянул на Штрауха. – К чему вы об этом заговорили?

– К тому, что еще минута, и вам придется спускать собак, лейтенант, чтобы остановить беглого преступника. Вы что, не устали месить эту грязь?

– Не понимаю, – десантник напрягся. – Вы же его отпустили.

– Я? – офицер ГСП состроил кислую мину и покачал головой. – Я не государственный суд, чтобы отпускать заключенных на все четыре стороны. Я же объяснил вам, лейтенант, это был акт гуманизма. На этих учениях никто из заключенных не выжил, к сожалению. Никто. Вам ясен намек?

– Нет! – офицер нахмурился. – Это… действительно неэтично, герр комиссар, и негуманно.

– Давайте без сантиментов. Вы стреляете лучше меня. Поставьте точку в этом деле.

– Я солдат и не стреляю в спину!

– Зато я не солдат и вполне могу вас арестовать за неподчинение приказу, – Штраух произнес это негромко и как-то вяло, но именно этот тон убедил лейтенанта, что спор не стоит нервов.

Пфайлер коротким жестом подозвал снайпера и кивком указал на удаляющуюся фигурку Хорста.

– Попытка к бегству! На поражение!

Выстрел был почти неслышным. Аксель Хорст споткнулся, рухнул на колени и, немного покачавшись, завалился назад.

Впервые за последний месяц он не упал лицом в грязь. В первый раз он лежал и любовался хмурым осенним небом северного полушария Марты, не заботясь о маскировке и защите от осколков. В первый и последний.

– И все-таки это было… подло, – процедил сквозь зубы десантник. – Я буду вынужден подать рапорт в политкомиссию ГСП.

– Не забывайтесь, лейтенант, – Штраух так и не повысил голос, но добавил строгих ноток. – Не забывайтесь и не забывайте одну аксиому: политический преступник не может исправиться, он враг навсегда. Не факт, что, оставшись здесь, на Марте, он стал бы доносить землянам или марсианам о сути тренировок армии Эйзена, но исключать такой вариант нельзя.

– Я понимаю, но…

– А-а, дошло! Вас не устроил спектакль, так? Согласен, Пфайлер, я не великий актер. Хорошо, пойду вам навстречу, – Штраух саркастично улыбнулся. – Найдете еще кого-нибудь живого – добивайте сразу. Безопасный враг – мертвый. Альтернативы нет, лейтенант. Нет, и не будет. А рапорт можете подавать хоть самому канцлеру.

1. Февраль 2299 г., космический город Эйзен – Земля

«Кеттлеровская» беговая дорожка натурально, почти как живая трава, пружинила под ногами, виртуальная пастораль от «Телефункен» выглядела даже правдоподобнее реальности, а климатическая установка «Бош» создавала удивительно достоверную иллюзию утренней свежести. Пробежка по заветным уголкам земли отцов считалась обязательной утренней процедурой, но Альфред Краузе был готов выполнять этот пункт свода законов Великого Порядка и без отметок в личном политическом дневнике. Ему нравилось бегать по утрам. Особенно, когда климатическая программа выбирала туманное утро или первый, нежный и неустойчивый снежок на берегах Рейна. Правда, туман затруднял дыхание, а имитируя зимнее утро, «Бош» занижал температуру почти до космической, но все равно это было хоть какое-то разнообразие. Летние пасторали, честно говоря, наскучили.

Ветерок подул чуть сильнее, и Альфред прищурился. Пыль! На виртуальной сельской тропинке это было уместным явлением, но ведь пыль попала в глаза на самом деле. Откуда пыль в отсеке космического города? Поломка климат-контроля? Нет, наверное, все-таки имитация, просто снова очень правдоподобная.

Альфред потер глаза, опомнился, сошел с дорожки и заглянул в ванную. Тратить воду на виртуальную пыль было неразумно. Недельный лимит был почти исчерпан, а до воскресенья оставалось еще три дня. Краузе нащупал коробку с влажными салфетками (тоже недешевым удовольствием, но хотя бы имеющимся в свободной продаже), протер глаза, немного поразмыслил и умыл всё лицо. Отразившийся в небольшом зеркале результат был удовлетворительным. Некоторая помятость физиономии после сна осталась, но кожа посвежела, а глаза прояснились. Альфред пригладил ладонью короткие светлые волосы. Теперь почти полный порядок. Перевернув салфетку, он вытер шею и руки. А вот теперь без «почти».

Использованной ветошью можно было еще протереть стол и надраить ботинки, но времени на полное использование салфетки не осталось. Замечтавшись на беговой дорожке, Альфред слегка выбился из графика. Через десять минут следовало выходить из дома, а он еще не позавтракал. На ходу прикусив чистящую зубы и впоследствии самоочищающуюся губку, он прихватил с полочки бритву и направился в кухонный отсек.

Десять шагов – немыслимое расстояние. Не квартира, а дворец какой-то! Новое жилище нравилось Альфреду гораздо больше прежней клетушки, но привыкнуть к свалившейся на голову роскоши Краузе пока не успел. Целых три отсека, не считая ванной, заблудиться можно! Спальня, гостиная и кухня – мечта, а не квартирка. Хотя тут как посмотреть. После студии на сто пятом уровне – да, в сравнении с апартаментами шефа – скворечник, только чуть просторнее прежнего, на упитанного скворца. А старший инспектор ГСП – это по определению «скворец» вполне упитанный, даже если и молодой. Краузе получил должность всего две недели назад, но когда ему предложили переехать в сектор «А-12» на сорок четвертый уровень, скромничать не стал. Да, такого серьезного поощрения он пока не заслужил, но жилье жильем, а заслуги заслугами, накопятся еще, никуда не денутся.

Альфред включил бритву и занялся приготовлением завтрака. Выбирать было особенно не из чего. Программа пищевого синтеза предлагала либо бутерброды и яичницу, либо витаминную кашу из семи разных злаков. Напитки тоже стандартные: кофе и сок, якобы апельсиновый. Испытывая традиционное чувство досады, Краузе припомнил число и выбрал кашу. По четным он всегда выбирал четное блюдо, в данном случае второе, оно же последнее в списке.

Почему Министерство продовольствия не разрешало добавить в меню образцового гражданина еще хотя бы два-три блюда, Альфред не понимал с самого рождения. Ведь пищематы умели готовить что угодно, был бы рецепт и достаточное количество всего двух исходных ингредиентов: универсального концентрата «Хайнц» и воды. В ресторанах же подают свиные отбивные и шикарные сосиски с великолепной тушеной капустой. Неужели свинину привозят с планет, а капусту квасят в пустых контейнерах из-под ядерного топлива на трехсотом уровне? Все сделано из концентрата, без сомнений, но почему вкушать эти деликатесы можно только в дорогих заведениях? Непонятно.

Краузе отмахнулся от бритвы, назойливой, будто муха (которую Альфред представлял себе весьма условно, по голокадрам из познавательных программ), и мельком взглянул в блестящий бок термоса. Искаженная «зеркалом» физиономия старшего инспектора была достаточно выбрита и летающая вокруг подбородка мушка-бритва, похоже, просто выслуживалась.

Каша сегодня удалась… как обычно. То есть, не удалась, а просто получилась: пресная, невкусная и вообще… мерзость. Но не доесть Краузе просто не мог. Это было все равно, что недомочиться или вдохнуть и не выдохнуть. Воспитание в рамках Великого Порядка не допускало таких вольностей по отношению к собственному организму – в равной степени принадлежащему и субъекту, и государству. Не хочешь – не ешь, но государственную собственность будь добр содержать в полном порядке и рабочем состоянии. Как приговаривала бабушка Эльза: «за маму, за папу». Сама она при этом ела пищу, приготовленную из продуктов с черного рынка. Иногда ее стряпня оказывалась и в карманах у Альфреда, но это случалось крайне редко; родители требовали, чтобы мальчик питался как подобает законопослушному гражданину, поэтому Краузе не запомнил вкуса бабушкиной стряпни. Зато он запомнил множество ее поговорок и баек: о Земле в целом и земле отцов в частности. Жаль, что бабушку выслали с Эйзена еще до того, как Альфред научился записывать файлы категории «личное». Вернее, научился он еще при бабушке (она и научила), но домашний компьютер хранить такие файлы отказывался, рекомендовал подождать до вступления в возраст «личности». Можно было сохранить файлы на детском сервере «Kleinegemeine» ², но для хранения в городской сети требовалось предъявить Ausweis ³ кого-то из родителей. Пришлось запоминать. С одной стороны, дело было трудоемкое и неудобное, с другой – Альфреду оно понравилось. Он вдруг обнаружил, что внутри него есть некое пространство, даже целый мирок, в котором действуют только его личные правила и где ему не нужен «аусвайс» или еще какие-нибудь глупые документы, чтобы делать, что угодно и думать, о чем угодно. Конечно, в этом мирке и основой, и оболочкой, и внутренними перегородками служили статьи закона о Великом Порядке, но Альфред бежал не от закона, а от возраста. Бежал лишь для того, чтобы почувствовать себя не ребенком, но взрослым и ответственным гражданином, имеющим как обязанности, так и права, например, на личные файлы с бабушкиными рассказами.

Впоследствии, когда Краузе вырос, и необходимость ускользать из реальности в мир фантазий вроде бы отпала, он не забросил детский игрушечный домик внутри души. Он оставил его в качестве коробки под архив сугубо личных мыслей, чувств и страхов.

Сегодня в архив ушла раздраженная мысль об однообразии питания. Довольно брюзжать. Так недолго и проболтаться, да еще при ком-нибудь из начальства. Вот будет фокус! Только-только назначили старшим инспектором (в сектор – паршивее некуда, но все-таки), и вдруг критика Министерства продовольствия. Здоровая критика, конечно, приветствуется, но ведь требование расширить программы пищематов больше похоже на блажь! Ах, ах, как же мы ошиблись в вас, герр Краузе. Пинка под зад и обратно в сто пятый сектор. Не-ет уж. Лучше сдать брюзжание в архив и спокойно жрать «семизлаковую» кашу «Хайнц», сдобренную витаминами «Байер». В конце концов, есть свет в далекой перспективе тоннеля, есть! Получив должность шефа отдела, можно переехать в «Золотую свастику», роскошный сектор на двадцать первом уровне, и гурманствовать, сколько угодно. Там в компы заложены другие программы, поговаривают, специально купленные на Терции. А уж готовить в том курортном раю умеют.

Кофе обжег пальцы, но Альфред не сразу сообразил, что произошло на самом деле. Только в следующую секунду, когда сигнал повторился, Краузе осознал, что пролил напиток, вздрогнув от неожиданности.

В меру чертыхнувшись, инспектор поставил чашку и поднял взгляд на проектор.

– Здесь Краузе.

– Герр старший инспектор, срочно требуется ваше присутствие! – сообщил крайне серьезный и образцово подтянутый Фриц Найдер, дежурный по сектору, он же первый заместитель старшего инспектора.

– Я выхожу через семь минут.

– Герр старший инспектор, оранжевая тревога.

– Дерь… – Альфред стиснул зубы и с сожалением покосился на остывающий кофе. – Да, иду. Чтобы не терять времени, докладывайте виртуально.

– Сегодня в четыре тридцать три-пять сорок две патрульные катера Сил орбитальной обороны блокировали и взяли на абордаж неопознанное судно. Оно шло в автоматическом режиме, ориентируясь на сигналы наших маяков. Судно не заминировано, но что-то с ним не в порядке, в эфире военные обсуждать это отказались. Согласно аварийному расписанию, судно пристыковано к выносному шлюзу карантинной зоны нашего сектора. По инструкции первым обследовать корабль должна группа экспертов ГСП во главе… с вами, герр старший инспектор.

– Да, я знаю, – Альфред почувствовал, что раздражение постепенно уходит. – Что еще?

Недопитый кофе в такой ситуации он готов был государству простить, да и государство наверняка прощало ему недокорм организма, ведь дело было важным. В конце концов, выпить чашку кофе можно и на службе, это не возбраняется.

– Кораблик устаревшей модели. Судя по идентификационному коду, также устаревшему, но пока действующему для гражданских судов, приписан к Юнкеру. Проверка по базам нашей разведки на Юнкере дала любопытный результат. Судно внезапно исчезло десять лет назад, во время Пятой Космической. Записано как не вышедшее из прыжка, так называемая жертва нуль-катастрофы.

– Неизбежные полпроцента комиссионных космосу за удобство гипердрайва, – припомнил Альфред фразу из обучающего фильма. – Занятно. Я что-то не слышал, чтобы пропавшие возвращались.

– Так и есть, герр старший инспектор – уникальный случай, – дежурный на мгновение замялся. – И еще одно… корабль идет на автомате, вроде мертвого, но сканеры показывают нагрузку в бортовой сети и… присутствие на борту живых организмов.

– И что вас не устраивает, Фриц? – Краузе покинул жилой сектор и вошел в лифт, который должен был доставить старшего инспектора прямиком в карантинный сектор.