Kitobni o'qish: «Эмпирика любви, Евангелие от…»

В оформлении издания использованы фрагменты картин Григория Майофиса (Санкт-Петербург)

Автор выражает большую благодарность д.ф.н. Милюгиной Е. Г. (Тверь) за помощь в редактировании этой книги.

Авторские права защищены: свидет. о публик. № 107060600157 от 06.06.2007 и № 119070300546 от 03.07.2019 Российского Союза Писателей

Об авторе

Вячеслав Панкратов – инженер-ракетостроитель, конструктор, испытатель, музыкант, поэт, руководитель экспериментальной проектной организации, член Российского Союза Писателей.

Музыку и технику он полюбил в раннем детстве, первые стихи написал в двенадцать лет, спектакль по своему сценарию поставил еще в школе в пятнадцать.

В студенчестве он изучал инженерию, играл на сцене и писал музыку для студенческих спектаклей. Так была написана музыка к поэме Р. Рождественского «Реквием», к спектаклю по роману А. Грина «Дорога никуда», к инсценировке по повести Б. Лавренева «Ветер». Уже работая инженером, В. Панкратов проектировал и строил, проводил испытания, пересек страну с запада на восток и с севера на юг, изучал людей, писал стихи и прозу, преподавал, написал пьесу в стихах «Евангелие от Макиавелли», и при этом никогда не собирался становиться профессиональным поэтом, считая, что профессия у него есть, а публикация его произведений вряд ли возможна из-за их явного несоответствия официальным догмам конца ХХ века.

И только после разрушительных девяностых, переосмыслив написанное, Панкратов издал свою первую книгу «Энтропия начал»(2005 г.) – поэтическое исследование о становлении молодого человека в переломные годы России.

Построенная как сюжетное повествование, сочетая разные стили, утверждая свободу стихосложения, как право человека на свободу мышления, меняя ритмику и настроение, эта книга заинтересовала первых читателей настолько, что половина тиража исчезла еще в типографии и до сих пор встречается в интернет-магазинах и на сетевых порталах помимо воли автора.

И вот – вторая книга «Эмпирика любви, Евангелие от…», состоящая из двух произведений, и снова – художественное исследование, посвященное уже «вечным» темам человечества – любви и организации человеческого общества. И это сочетание – не случайно: и то, и другое автор осознает как единое целое общей системы человеческих отношений.

«Эмпирика любви» заметно перекликается с «Энтропией начал». Она так же сюжетна и возможно «биографична», хотя автор и предупреждает читателя не отождествлять автора и его героя, фрагментарна, потому что лепится из мозаик самой жизни, искренна до откровения, лирична, порой трагична, порой – иронична, как и сама любовь в жизни людей. «Евангелие от…» – та самая литературная пьеса о Макиавелли, написанная еще в начале восьмидесятых, и она, так же, как и «Эмпирика», постоянно изменчива в движении мысли и чувства, постоянно варьирует ритмику, стихи и прозу в поисках поэтической гармонии, совершенно необходимой, когда речь идет о таких животрепещущих темах, как любовь, искусство и общество.

Это книга-предупреждение, книга-провокация и одновременно утверждение. Она удивит читателя нестандартным восприятием жизни ее героев и почти исповедальной открытостью. И она несомненно заставит нас задуматься о том, куда мы придем, если в современном жестком и прагматичном мире забудем о наших исконных устремлениях и чувствах.

Алина Грэм

Книга 1
Эмпирика любви

Явление

Истина рождается не в спорах, а в муках, как все живое.

 
– Решил сказать?..
             Он вышел из стены,
как будто проживал там постоянно,
прошел сквозь книги, подошел к столу,
рукой пошевелил черновики
и комнату обвел скользящим взглядом,
как будто что-то отыскать хотел.
(Простой костюм, спокойные глаза,
руки неторопливые движенья
и проседь темных вьющихся волос).
 
 
– Решил сказать?.. Но ты уже писал,
и отложил… Опять упрятал в стол?..
Чего-то испугался… но чего?..
Разрушить тайну первых ощущений?
В словах увидеть слабости свои?
Или, быть может, начал сомневаться,
что не дойдешь до нужного конца?
 
 
– А разве в этом могут быть концы?..
 
 
– Да, могут быть… Но ты на слове ловишь:
концы – везде, и нет конца во всем.
Ты написал об этом в «Энтропии»:
концы Концов – источники Начал, —
магическая формула движенья.
Но там Начала было из Концов,
а здесь с чего собрался начинать?
С каких концов?.. «Эмпирика любви»?..
Эмпирика?.. Всему начало – опыт?..
 
 
Он посмотрел с улыбкой на меня
И не преминул вслух поиздеваться:
– Где здесь концы и есть ли здесь начала?
Какая нота в этом прозвучала?
Какую тему развиваешь, для?
Быть может лучше начинать с нуля?
 
 
– С нуля чего?
– Ну, может быть, сознанья?
– С большого взрыва?
– Э-э, куда хватил!.. Вселенский хаос?..
– Да… И в нем – Любовь…
 
 
Он вдруг задумался и даже погрустнел:
– Хотя… Все начинается со вспышки:
Желанье видеть, удивляться, жить,
Ну и конечно – первая любовь…
Лишь позже начинаем разбираться
Любовь ли это, или увлеченье,
Или, быть может, – страстная любовь?
Петля любви… Любовная петля…
 
 
Он усмехнулся, глядя мне в глаза
и снова осмотрелся (где бы сесть?),
но вместо стула подошел к окну
и посмотрел сквозь черное стекло.
 
 
– Поэзия… – распахнутое знамя
твоей души и музыка сердец,
и отзвук сокровенного желанья,
и низверженье серости людской,
и лучший способ познавать пространство,
и метод воспитания души…
Поэзия!.. Чего в ней только нет?..
И ты решил в ней повторить любовь?..
 
 
– С чего ж начать, когда движенье вечно?..
 
 
– Ну, а тогда… Не с самого ль себя?..
(Он вдруг чихнул и наконец-то сел,
но не на стул, присел на подоконник.)
«Вот книжный червь, – подумал я о нем,
а он сказал:
              – Опасное решенье!..
Перед людьми предстать и – нагишом,
со… первых слов еще, со… первых звуков,
неловких, неуклюжих, как щенки,
ну а порой так попросту противных:
младенца рев, пеленки, ползунки…
взросление, потом открытие мира…
Потом бродил мальчишкой по асфальту
и арии, как Моцарт, распевал,
легко переходя из лада в лад
и по руладам поднимаясь к небу.
Как там просторно!.. помнишь, как летал?..
 
 
– Пока что не забыл…
– Что ж опустился?
– Восторг не бесконечен, как слова.
– Вот видишь, значит есть концы во всем.
– И снова начинаются Начала…
 
 
– Ну да, конечно, – засмеялся он. —
А дальше помнишь?… Первые стихи
ты написал едва ли многим позже,
и так же тебя музыка вела.
Другая муза… траурные марши:
Шопен, Бетховен плыли по стране.
Везде со стен домов свисали флаги
венозной кровью с черною каймой,
и люди проходили словно тени,
как будто потеряли свет и небо,
и плакали по своему Вождю,
еще не зная, что ушел Тиран.
 
 
– Тиран, Хозяин, Вождь… и Властелин…
– И все ж – Тиран…
– Или Наместник Воли,
необходимой людям, чтобы жить.
 
 
Он посмотрел в глаза мне напрямик:
– Почти что Бог?…Ты помнишь те стихи?
– Увы, забыл.
– Нисколько не жалеешь?
– Жалею… Все же было б интересно
взглянуть на то, что написал в двенадцать
при ощущении рухнувших небес.
– А-а… значит было это ощущенье? —
– Конечно, было… Но потом ушло…
– Но многие еще теперь жалеют,
что государство потеряло Волю
и в хаос обратило все мечты.
 
 
– Мечты, мечты… так много изменилось,
полопалось, перекрутилось в мире,
издергалось, и былью поросло!..
– Иронизируешь?.. Не над самим собой?..
 
 
– И над собой и над прошедшим веком:
он многих одарил не той мечтой.
 
 
Он усмехнулся и слегка кивнул:
– Да, к сожаленью, много в нем бывало
контрастного… Такие времена:
война, победа, зов преодоленья,
и достиженье новых идеалов,
и многое, что рухнуло потом.
 
 
Мы оба помолчали. Ночь текла,
как темная река перед глазами,
и в ней всплывали памяти куски
фрагментами, как на стенах собора.
 
 
– Но почему от музыки ушел ты?
– Не уходил. Скорей она сама
вела к стихам, от звука к смыслу слова,
из слов и звуков проросли стихи.
 
 
– Да, в музыке, увы, нехватка слов:
раздолье чувств, но нет конкретной мысли.
Страданья, ужас, ненависть, любовь,
тоску, мечту, спокойствие, томленье,
нирвану, ощущение полета, —
она все может!.. Может возбудить,
и передать, и натолкнуть на мысль,
но вот слова, ей это не подвластно…
 
 
– «Когда б вы знали, из какого сора
растут стихи…»¹
             – Ну нет, не повторяй!
(Он даже ртом подернул с неприязнью.)
Из сора вырастает только сор!..
Парадоксизм, неточность выраженья,
красивость мысли, но, увы, не мысль:
прекрасная приманка для наивных.
Недаром с ней так спорила Марина.²
Вот Спенсер³, тот точнее излагал:
от чувства к звуку, а от звука к слову…
 
 
– Примерно так…
– И ты тогда решил?
 
 
– Нет не решал, сначала просто пел,
но как-то реже подходил к роялю
и чаще в тишине искал слова.
Потом прорвалось, но коряво, с болью.
От этой боли и пошли стихи.
 
 
Он головой качнул и прочитал:
 
 
«Где-то за околицей,
где туманы сходятся,
где нависли грустные стога,
диск луны серебряный
вышел посеребривать
мокрые речные берега.
 
 
Звезды всплыли мятые,
как снежинки ватные,
лес затих, плеснуло на реке.
Первое признание,
теплое дыхание,
губы на щеке…»
 
 
Надеюсь, ты хоть эти не забыл?
 
 
– Нет не забыл, хотя – «серебровато»…
 
 
– Ну, перестань, – двойное серебро:
серебряное серебрит пространство.
Да и потом – не рифма суть стиха…
 
 
Он помолчал и глубоко вздохнул:
– Любовь и боль – вот верные подруги!
Двуликая монета всех вещей.
Об этом в мире написали столько,
что можно Гималаи создавать
и, к сожаленью, только повторяться.
И ты в словах готов соревноваться
со множеством писавших?.. Сколько их!..
 
 
Катулл, Петрарка, Сапфо, Ариосто,
Ростан, Лукреций, Лорка, Буало!..
Не говоря, конечно, о Шекспире
или о тех, кого он подменял:
(Шекспир, или лорд Бэкон, мудрый лорд?)⁴
 
 
…Одних имен в года не перечислить.
И это только тех, кого успело
заметить человечество в себе.
Ну, а других – тех просто океан!
Архипелаги человечьих чувств!
И слов, и снов, и «бредов», и волнений…
И все ушло, втопилось в мир людской
 
 
– Не все ушло. Что – лучшее, – осталось.
 
 
– Ну да, еще осталось кое-что…
А что Любовь – Само-уничтоженье,
об этом хоть бы кто-то написал…
Быть может ты?
 
 
– Пока что не успел.
 
 
Он грустно шевелюрой покачал
и… поудобней сел на подоконник:
– Любовь и слово, музыка любви,
любовь – мечта, любовь – очарованье,
любовь – надежда и любовь – борьба,
и, наконец, – корыстная любовь!..
 
 
Воистину двуликая монета —
орел и решка: там любовь, здесь боль,
скользящие из одного в другое,
как Мёбиуса гибкая петля.
С одной пласты сползаешь на другую,
не замечая, как туда попал,
и иногда не зная, где живешь:
в любви или на темной стороне…
 
 
Готов соревноваться?..
 
 
             – Нет, не так:
сказать то, что другие не успели,
а может быть боялись рассказать.
 
 
Он усмехнулся:
             – Даже папа в Риме
провозгласил, что Бог и есть Любовь.
– Ну, Библия сказала это раньше…
– Не ищешь ли ты бога?
– Вряд ли… нет.
Теперь уж нет, а раньше – может быть…
 
 
– Ты женщину тогда боготворил,
и бог любви кружился над тобою,
как Херувим. А кто в тебе витал?..
Мечта любви?.. Красивая мечта…
 
 
Ее все ищут, мало кто находит:
любовь давно сменил меркантилизм,
и чувства подменяются рефлексом,
дающим нам возможность выживать…
А ты задумал чувства утверждать
в пришедший к нам утилитарный мир,
где деньги стали выше всех амбиций,
а первенство – превыше всех идей?..
 
 
– Но всех роднит желание любви…
 
 
– Любви к себе, или любви к другому?..
Забытым всуе не боишься стать?
 
 
– Забытым – нет, нечитанным – пожалуй.
 
 
– Да-а… это так… Особенно теперь.
Идя «вперед», пришли к капитализму
и получили все, что он принес:
войну систем, коррупцию, продажность,
гламур, корпоративные пиры
и, как всегда, обманутый народ.
 
 
Мир удовольствий – вот желанье века!
Искусство заразилось конформизмом
и вышло с ним на битву против чувств.
 
 
– Но в битве без любви другой исход.
 
 
– Другой исход?.. Ты думаешь продолжить
что будет дальше за любовью?.. СЕКС!
А, может быть, и больше – ИМ-ПО-СЕКС⁵
или очередная ПАНДЕМИЯ…
 
 
– А, может быть, – ПРОЗРЕНИЕ ИСКУССТВА?
 
 
Он замолчал и наконец-то встал:
– Начни с того, что ты умеешь делать:
свои сомненья в песнях изложи.
С того, как задавал себе вопросы,
и как тебя по ним вела любовь.
Хотя бы вот… —
Он вытянул листы
из вороха на письменном столе
и положил поверх лежащей кипы:
– Так многое порой дают нам сны…
 
 
Он двинулся к стене, но обернулся:
– А почему ты не спросил, кто я?
Ведь мы с тобой увиделись впервые.
 
 
Но тут, конечно, рассмеялся я:
– Я просто знаю, кто ты… Ты – мой бес,
моя дразнилка, мой упрек пространству.
Возможно даже больше – Люцифер⁶…
 
 
Ты – мой Непроходящий непокой…
 
 
Он усмехнулся:
– Вот на этом кончим.
Коль разобрался сам, то я пошел…
(Лукавый взгляд, над ним волнистый локон
и серые спокойные глаза).
«Ах, книжный червь, – подумал я опять, —
зачем я для себя – тебя придумал?
Чтоб было с кем мне по ночам болтать?»
 
 
– Когда не можешь не писать, – пиши.
Быть может прав тот, кто сказал нам: «Любим!»
 
 
И он ушел: шагнул к своей стене
и постепенно растворился в книгах.
В какой из них жила его душа?
В одной?.. во всех?.. И в каждой понемногу?
 
 
Я подошел к столу и взял листки,
что он случайно вытянул из кипы,
и снова усмехнулся: «Ловкий бес,
сумел найти, что я не ожидал,
и что он предварял самим собою».
 
 
Передо мной лежал мой старый «Сон»:
 
 
«…Который час? – спросили у него,
И он ответил пробегавшим: Вечность!..»
 

Тот странный сон…

Который час? – спросили у него,

И он ответил пробегавшим: Вечность!.»

 
Я видел сон…
 
 
Мы с девушкой одной,
играя, бегали по закоулкам
какой-то сцены старого театра,
похожего на брошенный амбар:
сдвигали рамы, трогали холсты,
как белки, пролезали сквозь решетки
и драпировку старых декораций,
скопившихся за годы.
             Веселясь,
мы шли вперед, за нами шли другие,
и наполняли эту сцену жизни
своими молодыми голосами,
звенящими, как радость удивленья.
 
 
Здесь было все: телеги, жернова,
колеса, бочки, седла, этажерки,
канаты, фонари, прожектора,
противовесы, цепи, хомуты
и снова – декорации, столы,
поломанные кресла, канделябры…
И все кругом – как яркий карнавал!
 
 
Нам было радостно и интересно,
и в каждом взгляде было удивленье
и новизна, открывшаяся нам,
и все кругом сияло, словно праздник.
Но главное – мы были вместе с ней.
 
 
С той девушкой, мы были словно дети,
По сцене и по жизни были вместе,
Рука в руке, глаза в глаза во всем:
Бежали вместе, радовались вместе
Тем новым неожиданностям, что
Дарила обстановка закулисья,
 
 
И духом общим связаны, как будто
Существовали в коконе одном,
Нас охранявшем от другого мира.
И в кокон мы впускали только то,
Что нас затронуло и поразило.
 
 
Я весь был в ней, она была во мне.
Как это много – духом быть единым
И, как само собою, жить в другом!..
 
 
И вдруг… Вдруг что-то изменилось в ней,
Как будто чей-то голос пролетел
Или беззвучно чей-то дух пронесся.
Его не слышал я, но вот она…
 
 
Она как будто сразу испугалась
И начала отыскивать глазами
То, что услышала и поняла,
И я невольно начал вместе с ней
Отыскивать вокруг, что так смутило,
Обеспокоило ее лицо.
 
 
Кругом толпа играла карнавально,
И я не мог найти то, что искал,
Не мог понять, что тронуло ее
И что она пыталась отыскать.
И вдруг увидел в стороне мужчину,
В цилиндре, фраке, в шелковой накидке,
С холодными блестящими глазами
И тростью с набалдашником в руках.
 
 
Ужели он?.. Я быстро с удивленьем
Взглянул на девушку. Я знать хотел, спросить,
Сказать хотел – во сне сказать не просто, —
Смотрел в нее и взгляд ее искал.
Но не нашел. Она была со мной,
Еще со мной, но взгляд его искала
И неподвижно на него смотрела,
Не отрываясь, словно на судьбу.
 
 
Какая связь? Откуда? Почему?
Что тронуло ее? – подумал я.
И почему такое беспокойство
При взгляде на него?.. А он?.. Что – он?..
 
 
Он тоже на нее смотрел в упор
Своим холодным, словно мертвым взглядом,
Затем неторопливо на меня
Взгляд перевел, какое-то мгновенье
Смотрел в глаза мне, словно изучал
И понимал, что с ней мы были вместе,
Затем отбросил трость и поднял прут —
Железный прут из хлама под ногами —
И этот прут, как длинный ржавый меч
Послал в меня…
 
 
             Хотел вонзить, но я…
Я не успел понять его движенья,
Но все же увернулся. Прут скользнул мне
Вдоль ребер справа, сразу под рукой.
Я ухватил его, прижал к себе —
Ребристый стержень с грубыми краями.
Но тот мужчина продолжал уже
Тянуть его обратно на себя,
Все так же молча, неподвижным взглядом
В глаза мне глядя, потянул сильней,
Еще сильней. Его глаза сужались,
Рука крепчала, он как будто рос…
И вот тогда, так словно фехтовал я
Уже не раз, я сделал резкий выпад
И стержень, как клинок, вогнал в него.
 
 
Сквозь черный плащ, сквозь белую манишку
Вошел он удивительно легко
Ему под сердце, словно грудь его
Была не грудь, а лишь подушка с ватой, —
Чуть дрогнув только в тот момент, когда
Ткань прорывал своим тупым концом.
 
 
Мужчина прянул, сделал шаг назад
И начал на колени опускаться.
 
 
Я повернулся к девушке. Она,
Вся побледнев, смотрела на мужчину,
И вдруг безвольно стала оседать,
Как будто это ей пронзили сердце.
 
 
Едва успел я подхватить ее,
Не понимая, что же происходит,
Что сделал я, и что же стало с ней, —
И что за связь у них существовала
При мне, или, быть может, до меня?…
И здесь пропало все: театр и свет.
 
 
… Я с женщиной сидел в пустом кафе,
За столиком, должно быть с близким другом,
Рассказывал об этом странном сне,
Понять пытаясь, что же значил он.
 
 
Внезапно он возник, исчез внезапно,
Внезапно подарил мгновенье счастья
И тут же отнял это у меня…
 
 
И почему, хотя был только сон,
Я чувствую его настолько сильно,
Что до сих пор горит моя ладонь,
Сжимавшая тот грубый ржавый стержень,
И кожа на предплечье там, где стержень
Ее касался. Странно… почему?
 
 
Возможно, этот сон был в чем-то вещим,
И для меня значительным настолько,
Что даже тело помнило его?
 
 
Не знаю, может быть, я был не прав?
Быть может, я убил любовь чужую,
Надежду, романтичную, как сказка,
Пусть даже не желая, а случайно?
 
 
В конце концов, я первый раз убил.
И потому, хотя был только сон,
Горит ладонь и кожа на предплечье,
Как будто был ожег на месте том.
 
 
Но нет, я помню тот холодный взгляд,
Бесчувственный, немой и неподвижный,
Когда, меня увидев, понял он,
Что у него пути другого нет,
И руку он за стержнем протянул,
И стержень тот в меня вогнать пытался.
 
 
– Скажи, – спросил ее я, – почему?
И только здесь я, наконец, проснулся.
 
 
…………………………………
Теперь я знаю, то был вещий сон.
Вся эта сцена повторилась в жизни:
И девушка, и тот брюнет в плаще,
Пришедший словно из другого мира,
И женщина, которая была мне —
Хотелось мне так думать – только другом,
И ощущенье жаркое в ладони,
И множество находок и потерь.
Но вот никак мне не собраться, чтобы
Все записать, что с нами было в жизни,
И что я в ней прочувствовать успел.
 
 
Как жаль, что не смогу я описать
Все те прекрасные мгновенья жизни,
Все удивительное, что встречалось
И часто забывалось по дороге,
И не нашло пути к черновикам.
 
 
В ней было много… Часто по ночам
Мне снится прошлое, во сне перевоплотившись,
И снится то, чего не прожил я,
Но лишь предположил или предвидел,
И снится то, что не было со мной
И, верно, никогда уже не будет:
Фантазии мои, мои мечты,
Полет свободный духа над пространством.
 
 
Как жаль, что не смогу я записать
И тысячных долей своей же жизни,
Хотя бы самое прекрасное из них,
Так поражавшее мое воображенье
И звавшее опять идти вперед.
 
 
Была бы удивительная книга:
Без споров, без идей, без направлений, —
Простая книга, словно сборник песен,
Евангелие от моей души…
И все же я пытаюсь…
 

Убедительная просьба к читателям не отождествлять автора и его героя. Это несомненно разные личности.

Часть 1
Осознание чувства

Подтверждением роста —

то, что нам не забыть.

Если б было так просто

всех понять и любить…

1. Влюбленный младенец

«Мир повторяет все, лишь нас не повторит».

Омар Хайям

Айке

 
Лучше падать, чем стоять на месте,
Ниже, чем ты есть, не упадешь.
Почему-то подмывает врезаться
В мир большой из облаков и звезд,
 
 
И глаза твои – частицы мира,
Пряные, лучистые глаза,
Узнавать за миллионы милей
И любить одни твои глаза.
 
 
Ветром набегают километры,
Дождь в лицо и неба крутизна,
Я бегу, бегу навстречу ветру,
Я ищу, ищу твои глаза.
 
 
Может быть, найду их где-то рядом,
Кто-то остановит, коль найду?
Миру в грудь готов влететь снарядом:
Лучше разорвусь, чем упаду.
 
 
Только набегают километры,
Снег в лицо и неба крутизна,
Все еще бегу навстречу ветру,
Все еще ищу твои глаза.
 
 
Все еще в надеждах и сомненьях
Нежное дыханием шепчу:
Женщина, в людском обыкновении,
Как надежду, я тебя ищу.
 

«Взгляни в глаза, ты их запомнишь…»

 
Взгляни в глаза, ты их запомнишь.
Там не гроза, там ходят волны
Чужой души.
 
 
Ты не спеши, не думай косо,
В моих глазах свои вопросы
Не вороши.
 
 
Ты не играй, не стоит силы,
Мои глаза Земля носила,
Как вешний май.
 
 
Ты помни день, в котором вечность,
Ты помни взгляд, где бесконечность
Любви моей.
 
 
И если будет, в изломе судеб
Не сможешь правду ты мне сказать,
Не говори, не лги, не надо.
Мне хватит одного лишь взгляда, —
Взгляни в глаза…
 

«Золото кулонов и часов…»

 
Золото кулонов и часов,
Золото крестов и куполов,
Золото твоих льняных волос,
Золото июльских абрикос.
 
 
Золото червонное, как медь,
Золото кровавое, как плеть,
Золото течет в потоке лет…
 
 
Синий цвет ты любишь или нет?
 
 
От того, что синяя река,
В синих жилках белая рука,
Синие с серинкою глаза,
Серая с сининкою лоза,
 
 
От того, что это небо синее,
Это небо над чудной осиною,
От того, что сини облака:
Синее – в разливах молока,
 
 
От того, что синь бывает иней,
А ночами незабудки сини…
Синий цвет…
 
 
Ты любишь или нет?