Вальс несогласных ямбов

Предисловие к следующей книге

Библия с давних пор именуется «Книгой книг». А в первой ее части, в Ветхом завете существует нечто совершенно особенное, некое духовное сокровище – Псалтирь, собрание псалмов. В этих высочайших поэтических шедеврах содержатся и благодарения Создателю, и хвала Ему, тут и сердечное покаяние, и слезные мольбы, тут и пророчества, и назидания…

И в древние, и в христианские времена псалмы занимали в богослужении едва ли не первенствующее место. По свидетельству летописца, на славянский язык Псалтирь была переведена еще Святыми Кириллом и Мефодием и в последующие столетия стала любимейшей книгой русских людей. По ней учились читать, с ней не расставались в течение всей жизни… В монастырях псалмы пелись не только в богослужебные часы, но и во все прочее время, так как многие иноки знали Псалтирь наизусть.

Начиная с века восемнадцатого русские поэты стали перелагать псалмы на современный поэтический язык. Это продолжилось и в девятнадцатом, среди тех кто отдал дань Псалтири – Алексей Хомяков, Федор Глинка, Николай Языков…

Из поэтов XX века, когда интерес к переложениям Псалтири резко упал, можно отдать должное в полной мере, пожалуй, лишь Борису Садовскому да еще Сергею Аверинцеву, хотя перевод Аверинцева, строго говоря, поэтическим переложением не назовешь.

Отрадно сознавать, что в наше печальное и бездуховное время нашелся стихотворец, который решил последовать примеру старых русских поэтов и обратиться к псалмам. И при том Вячеслав Ладогин совершил своеобразный подвиг – он охватил все псалмы – числом 151!

Если представить себе русскую поэзию, как некое изящное здание, труд Ладогина можно сравнить с прекрасным архитектурным элементом, служащим украшением великолепному сооружению.

Я уже упомянул о том, что в течение долгих веков псалмы были неотъемлемой частью богослужения, т. е. большинство людей воспринимало их, что называется, с голоса. По этой причине решение Ладогина положить свои стихи на музыку и донести их не только до читателя, но и до слушателя – не только правомерно, но и необходимо. Я уверен, что талантливый стихотворец найдет путь к сердцам не чуждых религии и культуре людей.

протоиерей Михаил Ардов

Чашка

 
Разбил однажды я фарфоровую чашку
Свою любимую, на мелкие куски,
Как собственную душу. Было тяжко,
Хоть чаю впредь не пей, не сочиняй стихи.
 
 
Вошла Марина, говорит: «Бедняжка,
Возьми мой клей, для чашек и для ссор
С самим собой он годен в равной мере».
 
 
Макаю кисть, советчице не веря,
…Целёхонек опять, фарфор стоит,
Фиалка, как живая, и узор
По краю – только сеточкой покрыт.
 

Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей

                                    …И не на чем стать.

Из Псалма Давида 68.

* * *

 
Спички, и марки, и мятые фантики —
Я от души подарил бы их Катеньке.
Ей ни к чему? Ну, и мне всё равно,
Все по одной подожгу – и в окно.
 

Предисловие

Коробок Чудовской фабрики

 
– Дай покоя, Всеблагая!
– Спи, мой свет, покой не про тебя.
Дай же снов мне золотых, судьба,
Дай, прожгу мечты, играя!
 
 
– Спи, азарт не для тебя.
– Я
Плох?
– Нет, Славка, ты не плох… другой.
– Я мечтал бы быть твоим слугой!
…Ночь, ответь, от звёзд рябая!
 
 
– Не печалься нищим детством,
На, возьми вот, вместо кошелька
Серных спичек
Пол-здесь-коробка
«Чудовских». Ступай. Не бедствуй.
 
 
Ныл я? Нет.
Я жил «по средствам».
Что тут ныть, хоть спичками богат.
Чиркнешь – чудно так они трещат,
Звёзды. Ночь. Горжусь наследством.
 

Настя и ангел

 
От одиночества немой, что ни творишь… но мир твой тёмен.
И спичкой чиркнешь, словно с кем заговоришь в вечернем доме,
И зажигается свеча, и разломился луч о мебель,
И – пробуждённый от внезапного луча – цветочный стебель.
Свеча придумывает свет – живое слово, без жеманства,
Луч – ярче пишет, чем поэт, стихи, без прозы, без шаманства.
 
 
Пускай зовётся он Матвей, она… пускай зовётся Настя.
Он – муж, отчасти муравей, она дрожит на крыльях счастья
Над жизнью точно над прудом, и ах! – отказывает разум.
Язык не ведает о том, что сетчатым поймала глазом
Стрекозка Настя… Как-то раз она взяла – и в Крым умчалась,
А он лелеял день и час, жизнь студена́ ему казалась.
 
 
Она звонит подружке – ждёт в субботу… пошучу с Матюшей,
Представь, я в пятницу вернусь, вот удивится-то, послушай!
Идея вызвала восторг, вернулась утром ранним Настя,
И стол был к вечеру готов… на улице октябрь, ненастье,
На кухне свечи… муж идёт, стрекозка прячется за дверку,
Вот ключ в замке, скрип двери, вот явились свечи человеку.
 
 
Выходит Настя, как на бал, смеясь, становится с ним рядом…
Оторопев, Матвей стоял минуту-две с недвижным взглядом.
Вдруг – поясной поклон творит он, не здоровается с нею, —
Как ты прекрасен, – говорит, – мой ангел, глядя, пламенею!
Прошло мгновение, два, три, Матвей подругу обнимая, —
Настюша, здравствуй, – говорит, – к нам ангел в гости был, родная.
 

Коробок I
Жар-Птица

Саркастичному приятелю

 
Всё шутите… мой дорогой,
Что «у меня в душе жар-птица»…
Вольно ж – от Славки отшутиться
Так зло… коль ест не вас – огонь!
 
 
…С жар-птицей той, и в остальном
Я прост, как пареная репа.
Стругацкие… орёл дон Рэба —
Читаю повесть перед сном,
 
 
Там, в буквах – в решете – блеснёт:
Прощай, жандармы… голубыя…
Прощайте, дятлы нефтяныя,
Ты, клюкнутый в драже народ…
 
 
Хоть… если бы не птичий жар,
Меня бы вырвало без урны
На отдыхающих культурно,
И я бы чистый стал клошар,
 
 
И (ясно дело бы) – утёк,
Где там утечь… «в душе жар-птица»,
Крыло сквозь рану шевелится,
Ал на бумаге – уголёк.
 
 
А не крыло б, так отчего ж
Прохладным благородным донам,
Не сесть нам с вами по гондолам?
(Точнее рифму не найдёшь).
 
 
Мне б плыть, куда зовёт тоска,
Запретной ясности отведав —
В канал, что ждёт, как Грибоедов,
Балетной тапочки мыска,
И кьянти б пить за микеллин,
Да графов потчевать по фене…
Скорлупки! Крошечные феи!
Гондолы!
Гоцци! Апельсин!
 
 
Всё так, всё это там и так…
Но у меня в душе жар-птица.
Щелкунчик, скворушка, дурак —
 
 
Мой аватар (в ЖЖ страница) —
…У лукоморья дуб зелёный.
 

Незваный друг

 
Приветствую. Полно уж, брось с моим образом говорить.
Я уж лучше свалюсь, как снег на голову… Тут я, здравствуй.
Освободи своё креслище и дай у тебя погостить.
Кипящим чайником – дружески встречу празднуй!
 
 
Я, скажешь ты, ненадолго? Врёшь, навсегда.
Вода вскипела. А ты, погляжу, не веришь.
Да, очень уж, кстати, ранние холода.
Мне, знаешь ли, некуда. Ты вот как раз и – поселишь.
 

Лист

 
Как, надо ж… в кайф
                    сентябрьским дышится – леском:
Не замечаешь боли сердца. Красен
Лист сохлый. С кем молчать, коль не с листком?
Язык изгоя Славе Ладогину… ясен.
 
 
Я поднял руку, лист поплыл над головой,
Лучи насквозь, как точно в бездну вдавлен —
В прожилках… и почти ещё живой,
Он вьётся, вьюсь… кайфова ерунда мне —
 
 
Сравнить с листом себя… И понарошку стать
Им, мёртвым, им, сухим… им, выше рощ взлетая,
То вниз посматривать, где ветвь моя пустая,
То в даль кудлатую… завившуюся в прядь.
 
 
В чём наваждение – не быть собой, чтоб – быть?
В чём радость нежная – ушедшее любить?
Быть может – в зеркале? Какое там… во тьме!
Дай неба!.. Воздуха любви прошу, дай мне,
 
 
Дай ветрогранник… грани ветра не для глаз,
Но вот – кружу, лечу, лист, лист пяти-я-палый,
Луч грани чертит – то линейка, то лекало,
Мир… ты в моей душе, стань мой – алмазный глаз!
 

«Сайт. Ссылки. Слушаешь муру…»

 
Сайт. Ссылки. Слушаешь муру,
Щёлк! – Джиованни Перголези…
Октябрь. Море поутру
Лежит щекой на волнорезе.
 
 
Январь. Ребёнком по двору —
Решётка… кожа на железе.
Октябрь. Море поутру
Лежит щекой на волнорезе.
 
 
Мать помню, Летний Сад, игру
С детьми, дубовую кору,
Луч в зелени – слезой в шартрезе.
Кто я? скворец, и не совру.
«Я кто? я Слава… – не умру»…
Октябрь. Море поутру
Лежит щекой на волнорезе.
 
 
Мне целых семь, когда в жару
Труба сгорала на ветру,
Мне целых десять… клочья труб,
Труп, парус, джаз и торс… Боргезе
А он, мятежный, просит… тпрр-ру!
Над мышью, канувшей в миру
Октябрь. Море поутру
Щекой лежит на волнорезе.
 
 
«Я мышь. Я юркнула в нору»,
– Я, Мышь! – твой мрамор не беру,
Туда, где мох в паху, не лезу,
 
 
Над Карадагом, и под ним
Меня устраивает Крым,
Октябрь. Море поутру
Щекой сползло – по волнорезу.
 

Ноябрь

 
Серебряно кипит, как в тигле, солнце,
Как мачты, ветер нагибает сосны,
Дождь выставил пять радуг, все поверх
Лесов – потусторонний фейерверк.
 
 
…Бунтуется, переживает
Туч море, луч сломивши на весу,
Бессолою слезой оно смывает
Зарю, не жги соринкой смерч – в глазу.
 

* * *

 
Пять одиночеств, радуг, крик вороний,
Плывёт Ноябрь, как смерч потусторонний,
 

* * *

 
Не хватит пороху, нет сил
На снег – на серебро и позлащенье,
Божественное мановенье.
Сырое око смерча – гладь, тишь, синь…
…………………………………………………………………
 

Упованье

 
Прорицаете басом – кошмар… беду…
Всё вам прахом, да швах, дрянь-де жизнь – наказанье…
И не вспомните – горюшко с луком – моё!
Есть певучая радость в словце: «упованье» —
Прошуршите свой «Даль» – что имелось – в виду,
Как заветное слово-то произносилось,
У-ПО-(слышно ли, звучно ли?) – ВАНЬ-Е… – НА МИ-ЛОСТЬ.
Освежили? Марш – петь! Уж мне – вот где – вытьё.
 

Снег

 
Снег… фонари висят в снегу, нарядны,
Прекрасные снежинки ненаглядны,
Разнообразны, колки, кружевны —
Всё – от коклюшек вороты брабантских
С картин, особо же с – флама…испанских.
Мы ждём снегов… не так же, как весны…
 
 
Снег, снег мы ждём, ждал мытарь так – прощенья,
Ребёнка – мать, обжора – угощенья.
…В Одессе, Петербурге и в Москве,
В Нью-Йорке… Гриша, правда ль? Ждёшь? Вестимо!
Частицы вышины – в ладонь, и мимо.
Сверкают светом, пропускают свет.
 
 
Не как весны… смелее жду, и проще,
Как – коммунизма! – снег везде – всеобщий —
Не лист, не почка, и не человек.
Он, снег, любим был девушкой одною,
И зря она не ладила со мною,
Я, как она, влюблён в зиму навек.
 
 
И снег люблю, ты тоже, слышу, тоже,
Услышав чужестранный шорох: «Боже»! —
Воскликнет Катя, как дитя, – «Зима»!
А дети из Коннектикута: «Винтер»!
…Пойдём на двор, не позабудь про свитер —
Там снегопад, фонарь, там – синема.
 
 
Сквозь снег рябит Гудзон – водою невской.
Айда в кинотеатр на Чернышевской —
 
 
В «Спартак»: у них сеанс вечерний – Снег!
Спартак сгорел. Сеанс – не отменяют!
Экран волшебный нас объединяет,
И океан, как третий человек.
 
 
И вовсе не изгои мы с тобою,
Скулящие у разного прибоя,
Едва слышна команда «Снегопад»,
Нам небо, теша грозную натуру,
Качнёт крылом, посыплет десантуру,
Снег. Парашюты-души нам летят
 
 
Спасать – и их число неимоверно.
Они не «вероятно» мне, «наверное»,
Несут победу в тонких кружевах.
Всеобщему крещенью снегом рады,
Мы ждём его, как мытарь ждёт пощады.
Степь дремлет – со звездою в головах.
…………………………………………
…………………………………………
 
 
Ты скажешь: «Слава, лишь октябрь, нескоро
Ещё получит лакомство обжора,
И на столе пока пустой прибор».
А я отвечу: «Друг, не будь зануда!
Я верую в излюбленное чудо,
В наш снежный невесомый разговор».
 

Зимний букварь

 
Букварь пронизывает холод,
Дыханья пар от букв идёт.
У «Р» вверху кружок проколот,
Не жабра, не ноздря, не рот,
Но дырка… чувствуешь, как дышит,
Как пора кожи букваря,
Он – лёд живой. Всё говоря,
Про всё молча, слова колышет,
Сухи камышные слова
На азбуки краю – морозном.
Как холод жгуч в размахе грозном,
Уже не чувствует трава,
И «Я бывала зелена», —
Жаль, жаль… не шелестит она.
 

Моему портрету

 
Неласков, несвеж, неумыт,
Небрит, груб, негож для контакта
С. Ладогин с виду. Внутри ж меня – мирт
Желтеет бутонами. Так-то!
 

Сосновый бор

 
Покажется тающим воском
Детство: прошло – взял, позабыл…
Помню, был, был я подростком,
Бор я сосновый любил.
 
 
Были и Купера книжки…
Купера книжки прошли.
Жёлтые иглы… шишки,
Солнце до самой земли,
 
 
Полосы солнца на хвое
И на сосновых стволах…
Знать, начинает живое
Жить при погасших навеки свечах.
 

Семечко

 
На берегу одной реки
Лежало семечко чудное,
Устроенное, как стихи,
И вместе с тем совсем иное.
 
 
Смотря сквозь лупу на него б,
Нашёл естествоиспытатель
И шар земной, и лунный кратер,
И вещество живое вод,
 
 
И отдалённую звезду,
И Андромедову туманность,
И всякую на свете странность,
Что вовсе и не на виду.
 
 
Прозрачным глазом между тем
На воду семечко смотрело,
Внутри ж оно текло, горело,
Летело, попадало в плен,
Освобождалось, песни пело…
 
 
И видит – гусь белокрылат,
Нет… ветер вдруг заколебался,
Как некою рукою смят,
И гусь из ветра взял-собрался…
 
 
Сел гусь на воду, брызги взбил,
Мотнул главой с неярким клювом,
И в даль речную, не скажу вам,
Куда, сквозь краснотал уплыл.
 
 
Смотрело семечко. Вода
Пустой была, как никогда.
 

Дуб и жук

 
Теперь вам расскажу, как въехал головой
В дуб – с треском – вековой
Пожарный жук.
Мундир, об острый порван сук,
Теперь стал тряпка.
Прочь откатилась форменная шапка.
 
 
Но вот, очнулся Жук-Пожарник, чуть живой,
Увидел ветку над собой,
И с бодуна ли,
Жары вина ли,
Глядит, на ветке доллары растут.
Верней всего, удар мозгов причиной тут,
Тут жук подпрыгнул,
Да китель застегнул,
Жук спинку выгнул,
Да встал на караул.
 

 
«Вас, дуб, я за беспечность оштрафую», —
Жук начал речь, жучиную такую, —
Стыд! Рынды нет… должна висеть на ветке,
Срам! Не ПРОКЛАДЕНО в округе труб
С водой! Дуб – сразу станете вы – труп,
Когда придут,
И сядут тут
Шашлыкоеды и шашлыкоедки.
В честь этого прошу мне отслюнить
Пол-зелени, чтоб лапку, ЗНАЧ’Т, позеленить
Тут ворон с дуба говорит: «Окстись, пьянчуга,
Здесь толпы недоумков видел я,
Две сотни лет назад здесь хрюкала свинья
В корнях, мы с ней не поняли друг друга,
Свинья была проста, искала желудей,
 
 
Чудна мне узость свинских интересов,
Но средь жуков, зверья, меж рыб, и меж людей,
Как ты, тупых я не встречал балбесов,
Ещё никто не назюзюкался столь круто,
Чтоб для него на дубе выросла валюта».
Тут жук продрал глаза, и листья увидал,
Которые за деньги принимал,
 
 
И улетел, не вымолвив ни звука
(Спешил подать отчёт
Двум дятлам нефтяным, что друг стучат на друга
Как он, жучок, борьбу с коррупцией ведёт).
А в этот миг
В лесу две сойки жарили шашлык.
 
 
………………………………………
………………………………………
 
 
Жук улетает,
Русь вся пылает.
Огнём тут вспыхнула и шапка на жуке-
Красавчи-ке, Пожарни-чке.
 
 
Несложная мораль видна мне лично тут
Сквозь наши дым да пламя:
Деревья листьями шумят, а не деньгами,
Увы – горят – раз – взяток не дают,
 
 
Отчизна спит, вертяся с боку набок.
В дыму – два – дятла нефтяных – без шапок.
 

«Отпусти, роди, гора, мать-красавица…»

 
Отпусти, роди, гора, мать-красавица,
Нету силушки, задохся я в кратере.
Человек бежит туда, где спасаются,
Это бегство – от отца и от матери.
 
 
Человек бежит туда рыжей лавою,
Где его остудит море горючее.
Мать-гора, ты прозвала меня Славою,
А могла Тимошей, вышло по случаю.
 
 
Выше нынешних панов ибн товарищей,
(Им гулять вольно по скользкому погребу)
Отворил бы дверь мне, ветер мерцающий,
Жарким клубом погулял бы я по небу,
 
 
Со звездою, точно сын её, спелся бы
Я, прозрачным молоком напоён её.
Вся-то Русь, дву(дятло)главая Персия —
Для звезды – в ручьях и лужах – зелёная,
 
 
Или красная поляна, с застывшею
Магмой, ставшею для ветра игрушками,
Где-то там гора, меня отпустившая,
…За года торговля в рощах с кукушками:
 
 
«Ты ещё ку-ку добавь, ты не жмись-давай,
А не хочешь, поджидай покупателя»…
А кукушечка: «Живи уж, неистовый»…
Только всё это – до лавы, до кратера,
 
 
До горы и до звезды с пуповиною,
И до обморока млечного, звездного.
Кабы ведать, что живя, весь остыну я,
В неземного превращусь, в несерьёзного.
 

Вырица. К отцу. Зима

 
Печатью в снегу – голубая тень —
В ранних сумерках вечерних.
Боюсь, не утопну ль я – в темноте,
Как лодочник, чей блиц-финал
Ты предсказывал, грустный Генрих
Гейне, когда меня в детстве знал.
 
 
Там, за углом – певучий вздох —
Перед немецким вытьём овчарки.
Сейчас раздастся хриплый брёх…
И вдруг навстречу моргнёт фонарь,
Коснувшись золотом сетчатки.
Морозный воздух. Вполнеба хмарь.
 
 
«Как поживаешь к январю,
Отец? Пустынно кругом, сугробы», —
Молчу, глазами говорю, —
«Ты знаешь, ведь негоже пить
До полусмерти»! – «Ещё бы». —
Скажет взгляд, – «А как тут быть»?
 
 
«Этого я не знаю сам»… —
И о погоде помолчим,
Как помолчали про запой мы.
Хрипит овчарка. – «Чаю, сын»? —
Раскусим карамель с тобой мы,
Пока ещё вдвоём,
Так – каждый – не вполне один.
 

Коробок II
Отечество нам Царс – три слога – ло…

Сонет-Сура

 
Когда придёт к нам кара легкокрылая,
Перстами щедро участь раздавая,
Как мне увидеть смерть воочью, милая,
Кто ангелов мне возвестит, родная?
 
 
Так моль сквозняк смахнул свежайшей силою,
Как мир людской замечется, порхая.
…Ни гор не пощадит уборщица унылая,
Их, как отрезанные косы, выметая.
 
 
Рука с весами в меру тяжкой горечи
Воздаст своим любимцам милой вечностью.
Иное – сонмам лёгкой, страстной сволочи,
Рождённым бездной-матерью – возлечь им с ней!
 
 
Кто бездну эту возвестит мне, милая?
Гнев жаркого огня своей ревнивой силою.
 

Над строчкой Пушкина

 
О-те-чес-тво нам Цар-ское се-ло.
Поспоришь разве? Жаль, что… слишком звучно.
В парк многим и зайти не повезло,
Другим же зябко, и… здесь очень скучно,
 
 
Невежда задушил, экскурсовод
Несчастный слух мой. Грязь. Не до природ:
 
 
В гниющий пруд летят сплошные капли
Некрупной мороси. В немых садах
Листы, преснея сыростью, набрякли,
……………………………………….
Картавит ложь ворона в проводах.
 
 
А всё же здесь – отчизна мне. Пройду
С Мариной под руку назад-вперёд по парку.
Кто ж песен не поёт – ни холодно, ни жарко
Ему в Селе, где все сгорали на ходу.
 

Пьющему собрату

 
Знаешь: «Гордость, хоть плачь, – не в спирту же – топить…
Так что, – «полно Прыщом быть, с кашлем – горькую пить».
 
 
«Ты-то… сам-то… кто»? – хмыкнешь, – «что ж… стоик»?
«Я-то?.. Вряд ли… вот, только – на жалость давить – на Руси
Стоит разве»? – сердечного Бога спроси,
Как Бог скажет: «Хнычь пьяно»? – … Или же, – «не стоит»?!
 
 
Скажет: «Гордость, хоть плачь, – не в спирту же – топить…
Скажет, – «полно Прыщом быть, с кашлем – горькую пить».
 
 
Разве ж – горлом хрипя-в-перемать, доползать
Злой свиньёю, обрюзгшей, до ватерклозета? —
Разве – дохать истошно – забота поэта?
Или ж – с кофеем валокордины глотать…
 
 
Дурь, товарищ. Дурь – зряшно – за гонор держаться.
Хва! Брось, лучше! Плюнуть – тонка аль кишка? —
 
 
Пусть всем горе!.. Да стоит ли – столь упиваться
Мягкой, скользкой, да пьяною, – судьбой слизняка?
Что? Не гадко ль – всей печенью кашлять натужно
Плюс – молясь (через слёзы): «Спасительный спирт»… —
Может, спишь, так проснулся б – друг ситный, твой – стыд?
Шепчешь: «Боже, уже и не нужно»! —
 
 
Брось-ка, знаешь ли, брось-ка-брось пить.
Гордость, батенька, не утопить.
 

«Вот миг, когда порыв внезапен…»

 
Вот миг, когда порыв внезапен —
Сказать: «Продлись! Как хорошо»…
Zum Augenblicke dürft’ ich sagen:
Verweile doch, du bist so schön!
 

Псалом 22 Давида

 
1. Царь мой и – Отец – меняа
Пас, как я – стада в полях,
2. Породил мне в небе Бога,
                     плоть – на тучных берегах.
 
 
Припев:
Голос мой – чужестранец,
Земля эта мне так чужда.
Не скрывай тайн пресветлых от сына, святая Звезда!
 
 
3. Чтоб Святое славить Имя,
Сердце мне Ты воспитал.
4. Рви, мол, тропами моими,
Сын мой, Клевер до-сы-та́.
5. Мне ль робеть, Отец? – Иду я
В кровь и в смерть – среди теней,
6. Чую нечисть!.. в ус не дую: Царь с душой един – моей.
7. Стол для трапезы накрыл мне
Ты у вражеских шатров.
 
 
Маслом кудри умастил мне,
Дал мне – братину пиров:
 
 
Припев:
 
 
Пьян напьюсь высокой силы —
Тут, Отец, не до могилы.
8. С сыном добр, к ягнёнку – нежен,
Следуешь, мой Гром, за мной.
Будет долгий век утешен,
Добрый сын, ягнёнок твой!
Как забыть, что время длится
Как навеки в Храм – вселиться?
 
 
Припев:
 

«Вчера стоял у алтаря…»

 
Вчера стоял у алтаря,
Был голос вот таков:
– Я, Ладогин, не смертных, я
Сужу – временщиков.
 
 
Сверкает яблоком земля
Сквозь глубину веков.
Я, Слава, не людишек, я
Сужу временщиков.
 
 
Сын, люди что? Вода ручья:
Плеснул, и был таков
Их век… и как… судить их? Я
Судья временщиков.
 
 
У тех – сердца и дух репья,
Всю ж сорную траву
Из гряд пропалываю я,
И всё спалю, что рву.
 

Псалом 41

 
1. Как жаден рот оленя до воды —
До родниковой – мне напиток нужен – Ты.
 
 
2. Желание души – предстать перед Тобой,
Дух крепкий, Гром живой. Бог! Царь! – хочу домой!
 
 
Припев:
Вот тогда дам ответ я любому, кто посмел клеветать на меня,
Потому что верую в Слово, что оно – вся опора моя.
Верю! Не отнимай же способности языка
Твоё слово сказать,
Потому что не вижу доблести выше, чем на суде мне
Предстать.
 
 
3. Слезой солёной жажды не уймёт олень:
«Что ж Бог твой? оплошал?» – Вопят, кому не лень.
 
 
4. Себе шепчу и сам я – жалобно теперь,
Что скрыт от взора путь в селения чудес,
Где Ты, Отец…. И что не смог сыскать я дверь,
 
 
Где песен звучных ликованье – до небес.
 
 
Припев:
 
 
5. Да как ты смеешь горевать, душа моя?
На Небо уповай, и слёз не лей, не смей!
6. Ты слушай, как молюсь я, с Небом говоря
И о лице своём, и о душе своей.
 
 
Припев:
 
 
7. Как – ртом оленя, не касаясь до ручья,
Душа, ты сохнешь!..
Пойте, память, кровь моя!
От Йиордана до Йермониима
И Малых гор одно Грохочет имя.
 
 
8. Слуга Твой водопад, гудя, гремя с высот,
Друг бездны бездну по соседству он зовёт,
Рокочут надо мной валы, их свист, и пена…
 
 
9. Царь! спас Ты днём меня от ужаса их плена,
 
 
Припев:
 
 
Бог! В ночь – Тебе псалом я складываю в дар,
Ты – жизнь моя.
10. Ты Спас… но для чего тогда
Забыт я, плачу я, растоптанный врагом?
 
 
11. Насквозь я заболел… Они ж вопят кругом:
«Что ж твой Отец, ха-ха»… Как сердцу срам снести?
12. Не смеешь ты, душа, скорбеть! Ликуй! Лети!
 
 
Смущенье позабудь, о небе только пой:
Спаси лицо, мой Боже!.. душу, Боже мой!
 
 
Припев: