Kitobni o'qish: «Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания»

Shrift:

Россия в мемуарах

Немецкие предприниматели в Москве

Воспоминания

Новое литературное обозрение

Москва

2023

УДК 94(47+57)«189/191»

ББК 63.3(2)53

Н50

Серия выходит под редакцией А. И. Рейтблата

Перевод с немецкого воспоминаний Г. Шписа Р. С. Эйвадиса,

воспоминаний В. Марка Н. А. Зоркой

и воспоминаний А. Ценкера Н. Н. Федоровой

Составление, подготовка текста, вступительная статья и комментарии В. Сартора

Немецкие предприниматели в Москве: Воспоминания. – М.: Новое литературное обозрение, 2023. – (Серия «Россия в мемуарах»).

В XVIII–XIX веках немецкие предприниматели активно переселялись в Россию. Уезжая из Германии, где торговля была осложнена раздробленностью страны, одни из них надеялись поправить дела, которые на родине шли не очень успешно, а другие – увеличить капитал. Сборник, составленный немецким историком Вольфгангом Сартором, содержит воспоминания трех московских предпринимателей немецкого происхождения (Георга Шписа (1861–1926), Вальтера Марка (1873–1950) и Андреаса Ценкера (1855–1928)) о жизни немецкой колонии в Москве, о немецких фирмах, существовавших там, и их руководителях, об их контактах с русскими предпринимателями, администраторами и деятелями культуры. Мемуары содержат как общие наблюдения за условиями предпринимательской деятельности в России, так и частные замечания о нравах и обычаях россиян. Герои книги описывают и конкретные события от коронации Николая II и давки на Ходынском поле до Всероссийской выставки в Нижнем Новгороде в 1896 году и немецких погромов в 1914‐м. Вольфганг Сартор – историк, независимый исследователь.

В оформлении обложки использован рисунок торговой марки Вогау и фрагменты фотографий из собрания В. Сартора.

ISBN 978-5-4448-2361-7

НЕМЕЦКИЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ В РОССИИ (1800–1918): ЭКОНОМИКА – ИНТЕГРАЦИЯ – АДАПТАЦИЯ

Большие коммерческие перспективы в огромной стране, относительная легкость быстро заработать деньги, а вероятно, и возможность жить в этой полуазиатской стране на широкую ногу побудили его там обосноваться.
Андреас Ценкер

Контакты немецких купцов и предпринимателей с Россией имеют давнюю историю.

Географическая близость средневековой Германии и русских княжеств, в особенности Новгородского и Смоленского, способствовала тесным экономическим связям. Ганзейский союз, державший контору в Новгороде, этому благоприятствовал. Пушнина, воск, древесина, поташ, лен, конопля, юфть и металлы обменивались на текстиль и серебро. В XVIII в. этот обмен весьма вырос вследствие потребностей Петра I в промышленных товарах и вооружении. Первые металлургические и текстильные предприятия в России были основаны немцами.

С 1770‐х гг. множество немецких крестьян стало переселяться на необжитые территории Причерноморья, что дало толчок развитию сельского хозяйства. В 1820–1830‐е гг. новым импульсом к переселению послужил увеличившийся спрос на европейские промышленные товары. Создавалась и росла промышленность и в самой Российской империи. В сфере коммерции действовали либо активные уже в XVIII в. предпринимательские семьи (Штиглиц, Мас), либо многочисленные новые, искавшие там успеха. В первой половине XIX в. среди них можно назвать семейства Штиглиц, Кноп, Вогау – Марк, Брандт, Кёниг, Рабенек и Эйнем. Важное значение имела торговля такими импортными промышленными товарами, как текстильные изделия и станки, а позднее фабричное оборудование, красильное и химическое сырье, сахар-сырец, чай и кофе. К прежним статьям экспорта добавилось зерно. С 1850–1860‐х гг. начался поворот к промышленности, постепенно охвативший все отрасли: металлургию и горнодобывающую промышленность, текстильную, химическую, свекольносахарную, табачную, пищевую, электротехническую и нефтеперерабатывающую индустрию, а также банковский сектор. Доля немецких предпринимателей в промышленном производстве составляла порядка 10–20%. Существовали, конечно, и другие иностранные предприятия, в частности британские, а позднее французские, однако ведущее место занимали немцы.

Среди коммерсантов-немцев были как подданные России, так и такие, кто работал на немецких предприятиях («Сименс» и др.) и имел немецкое гражданство.

В целом эмиграция коммерсантов в первой половине XIX в. возросла. Так, в 1812–1876 гг. в Россию переехало около 530 000 немецкоязычных переселенцев. В совокупности лица немецкого происхождения (из германских государств, Австрии и Швейцарии) составили 90% от общего числа иммигрантов, то есть явно преобладали среди приезжающих иностранцев¹. В России насчитывалось тогда примерно 1,8 млн немецкоязычных жителей. Нередко чисто деловые поездки совмещались с постоянным или почти постоянным проживанием², причем новоприбывшие зачастую встречали здесь постоянно проживающих в России земляков³.

Причины эмиграции могли быть разными. Так, Кнопов, самую состоятельную семью немецких коммерсантов, подвигли к переезду в Россию чисто деловые интересы⁴. У Руперти толчком к эмиграции послужили неудачи в делах в Германии. Семейства Ахенбах, Юнкер, Вогау и Ценкер тоже были относительно бедны, когда перебрались в Россию.

«Жизнь в России зиждется отчасти на имущественном благоденствии, каковое обеспечивает им Россия и каковое они тщетно ищут в Германии»⁵. Это высказывание Д. В. Зольтау, сделанное в 1811 г., – попытка объяснить стремление немецких коммерсантов переселиться в Россию. Вероятно, немецкие предприниматели или те, что еще только хотели стать таковыми и, пожалуй, оказались в России совершенно случайно, ощущали это абстрактное «благоденствие», находясь в Петербурге или в Москве. «Всех отпугивает немецкое обывательство, хотя они сами из него-то и вышли. Они бегут сюда и привозят его с собою, а вот того, что находят здесь, там ищут напрасно». Другой коммерсант писал: «Нет, говорит разбогатевший немецкий ремесленник, не хочу я каждый вечер пить пиво в немецком городишке и мусолить грязную колоду карт, не хочу каждые выходные принимать визит почтмейстера с его дочерьми, которые вдобавок воображают, будто оказывают мне огромную честь»⁶. Раздробленность Германии на мелкие государства, различные денежные системы и меры веса в них мешали торговле. В условиях идущей индустриализации, развития торговли и промышленности это было особенно тягостно. В России дело обстояло иначе, хотя и здесь хватало проблем.

В целом ситуация стала меняться со второй половины XIX в., по мере все большего объединения Германии в это время начинается сокращение эмиграции.

Рудольф Шпис называет еще ряд привлекательных сторон России: «Очень симпатичным было отсутствие строгих форм и формальностей <…> никому в голову не приходит в приватном общении прибегать к титулованию собеседника…» Упоминает он и радушие: «Величайшее радушие, совершенно неизвестное в Германии, здесь само собою разумелось»⁷.

Словом, для многих коммерсантов общий климат был, судя по всему, благоприятным.

В России, однако, иностранец сталкивался со множеством проблем: коррумпированными бюрократами, скверной организацией дел, плохими дорогами, более холодным климатом. Правда, были и положительные аспекты: гостеприимство местных жителей и большие просторы страны, выгодно отличавшиеся от «тесноты» Германии. Эдуард Рудольфи писал: «На мой взгляд, в Санкт-Петербурге или в Москве сделки заключаются легче и быстрее, чем в каком-нибудь немецком городишке <…>. Здесь есть необходимые связи, в любое время можно переговорить с купцами и чиновниками. Возможны даже встречи на дому. В Германии же только и слышишь, что тот, кого ищешь, “ушел в пивную”»⁸.

Адаптироваться к нравам и традициям чужой страны было непросто. Показательны воспоминания Рудольфа Шписа о первом увиденном русском бале: «…один из первых балов, где я побывал, проходил в доме знаменитого текстильного фабриканта, г-на Саввы Морозова, который выстроил себе дом в псевдоготическом стиле. В самом начале первой моей зимы в этом городе я как-то раз, воротившись домой, обнаружил его визитную карточку и знать не знал, чтó это означает <…>, однако потом выяснил, что карточка означает приглашение сделать визит ему или его супруге, так как в скором времени она намеревалась дать большой бал». Рудольф Шпис, разумеется, отдал визит Морозовой, супруге одного из богатейших людей России. А после того отправился на бал: «…с доброй немецкой пунктуальностью явившись немногим позже назначенного времени, около 9, я поначалу был совершенно один, ведь и хозяева еще одевались; я покуда не знал, что в Москве гостей на бал ожидают по меньшей мере на час, если не на два после назначенного времени, то бишь только в 10 или в 11 часов вечера, зато и заканчиваются балы редко раньше 5 утра, зачастую даже позднее…». На балу были «200 представителей московских промышленников и финансовой верхушки, дамы <…>. Никогда прежде я не видел подобной роскоши и пышности и на первых порах, учитывая вдобавок зрелище множества очаровательных молодых девушек и женщин, словно ослеп, так что, несмотря на вполне симпатичную наружность и безупречный английский фрак, казался себе ничтожным и уродливым. Однако это впечатление скоро улетучилось, отчасти благодаря <…> танцевальной музыке, а отчасти благодаря любезности и непринужденности, с какою все здоровались со мной, едва только меня представили как новоприбывшего…»⁹ Далее он описал превосходную, с его точки зрения, организацию праздника: те, кто не увлекался танцами, могли в боковых комнатах заняться карточной игрой, а также послушать выступление знаменитого певца Шаляпина. Около часу ночи был подан «сказочный ужин», а закончилось все рано утром, в 5–6 часов. Русский бал произвел на него куда большее впечатление, чем подобные балы в Германии, откуда он только что приехал.

От поколения к поколению немецкие предприниматели все лучше узнавали обычаи и традиции русского народа и сами постепенно русифицировались, хотя имели место и противоречивые тенденции. Нередко приезжие немцы вначале входили в общество своих соотечественников или других иностранцев, а лишь потом налаживали отношения с местными жителями.

Адаптацию облегчал и тот факт, что по сравнению с другими приезжими немцы имели одну особенность: «Ubi bene, ibi patria» («Где хорошо, там отечество») – вот их принцип, тогда как у других иностранцев преобладал иной подход: «Ubi patria, ibi bene» («Где отечество, там хорошо»)¹⁰. Это утверждение Рудольфи характеризует различие между немцами и другими иностранцами. Другие иностранцы хотя и оставались в России надолго, но в большинстве своем твердо намеревались вернуться на родину. Имперские немцы жили главным образом в городах. Числом 470 тысяч, они на 82% были заняты в торговле и промышленности¹¹. В обеих столицах их доля среди крупного купечества составляла 20–25%¹².

Адаптация нарастала от поколения к поколению. Представители первого поколения преимущественно вращались в обществе соотечественников и были очень привязаны к родному языку (русским они не владели или владели слабо) и родной культуре. В последующих поколениях адаптация нарастала. Например, в семье Рабенек она шла очень быстро¹³.

Позднее адаптация усиливалась также благодаря политическим переменам: в школах эмигранты обязаны были изучать русский язык. Обязательное введение русского языка привело к любопытному результату: с одной стороны, многие русские мальчики поступали в немецкие школы, чтобы лучше изучить немецкий язык, однако это привело и «к удивительно быстрой русификации немецкой молодежи: она учила немецкий как распространенный иностранный язык, владела только русским, думала – и чувствовала – только на русском»¹⁴. В немецких школах училось теперь растущее число русских¹⁵.

В результате ассимиляция усилилась. В 1910 г. один из учителей так высказался о немецких учениках: «Дети говорят на плохом немецком, дух немецкого языка им чужд, а если они говорят или пишут по-немецки, то, чтобы их понять, нужно буквально переводить немецкий на русский»¹⁶.

Немецкая церковь, впрочем, еще поддерживала национальное единство. Однако то, что дети от смешанных браков в обязательном порядке становились православными, по-прежнему действовало разъединяющим образом. Жесткость этого запрета несколько смягчилась в 1905 г. Число смешанных браков в церкви Св. Петра и Павла в 1842–1902 гг. колебалось в пределах 25–37%¹⁷. В целом доля смешанных браков возрастала, поскольку принцип брака как делового договора начиная с 1890‐х гг. устаревал и утрачивал строгость¹⁸.

Наряду с церковью и школами существовало несколько немецких социальных учреждений, которые также поддерживало купечество, например Евангелический госпиталь в Москве, Евангелическое общество вспомоществования и другие, в том числе Союз имперских немцев и Московский немецкий клуб¹⁹.

Леон и Альберт, старшие братья одного из авторов этой книги – Георга Шписа, – осознавали себя немцами, оба были немецкими офицерами-резервистами. Зато у его третьего брата, Рудольфа, значительно младше, тенденции к ассимиляции уже куда заметнее. В соответствии со своей русофилией, касавшейся многих явлений повседневной жизненной культуры в России, он называл эту страну своей второй родиной.

Руперти даже воевал как русский офицер против немецкой армии. Свои воспоминания он начинает словами: «Моя семья по происхождению немецкая. Сам я родился в 1897 г. в Москве как русский, поскольку отец мой принял российское подданство. Тесных связей с немецкой колонией в Москве мы не поддерживали»²⁰, однако после Первой мировой войны был вынужден покинуть Россию, поскольку прекрасно понимал, что должен уехать из страны не столько по причине немецкого происхождения, сколько потому, что принадлежит к крупной буржуазии. Некоторые выездные документы он смог получить только в немецкой миссии, где служил его дядя Эрнст Руперти, в прошлом московский купец. Там он вновь столкнулся с кризисом идентичности. В ответ на его просьбу брат отца сказал: «Ты – русский офицер, я – немецкий. И ты должен понимать, что…». Руперти пишет: «Я ничего не понимал и словно упал с небес на землю»²¹. Мы видим, что конфликт, связанный с национальным самоопределением, затрагивал самый узкий семейный круг.

Петербургский учитель, немец Х. Пантениус, подтверждает это. В 1930 г. он вспоминал, что немцев «очень быстро поглощало русское <…>. Дети сравнительно недавних иммигрантов зачастую говорят друг с другом только по-русски…», и возмущался, что «родители не только допускают это, но и сами говорят со своими отпрысками на ломаном русском»²².

Еще один аспект идентичности немецких предпринимателей в России – их космополитизм, естественный в особенности для элиты, которая действовала преимущественно на международной арене. Они ощущали себя не русскими и не немцами, но гражданами мира, членами российской финансовой элиты, которая уже в XIX в. имела международный характер.

При этом вплоть до Первой мировой войны гражданство, по всей видимости, играло незначительную роль. Были немцы натурализованные, принявшие российское гражданство, и немцы имперские. В принципе это не составляло разницы, как упоминал Рудольф Шпис: «Когда я приехал в Москву, “немецкая колония” состояла уже большей частью из российских подданных. Хотя они любили и ценили Россию как свою новую родину, чувствовали себя русскими и шли воевать за Россию, “настоящие русские” по-прежнему считали их немцами <…> что связано с обычно сохраненным евангелическим или римско-католическим вероисповеданием; полностью русскими они считались – да и то условно, – только когда переходили в православие; собственно, опять-таки лишь те, кто вдобавок сменил немецкую фамилию на русскую, могли быть уверены, что в них видят русских, и опять-таки только они не пострадали в немецких погромах 1915 года <…> Здесь я, пожалуй, должен добавить, что до 1914 года переход в другую национальность вовсе не считался очень важным и значительным <…> и переход из немецкого подданства в российское едва ли имел большее значение, чем, например, переход из саксонского подданства в прусское. Иными словами, человек, решившийся на это, отнюдь не был “не имеющим отечества” <…> просто он нашел в России новую и милую родину…».

Однако Роберт Шпис в своей статье подчеркивал: «В нравах и религиозных обычаях <…> все [немцы] одинаковы…»²³.

Любопытно проследить, в какой мере деловая культура немцев сближалась с местной.

Рудольфи отзывался о российской деловой жизни в целом положительно: «Жить и давать жить другим – вот торговый и жизненный принцип, и он работает. В России приобретение права собственности еще возможно»²⁴. Здесь определенную роль играл интересный для коммерсантов факт, что в противоположность Германии в России еще можно было получать довольно крупную прибыль.

«Бесспорно, среди русских малоимущий новичок в ремесле находится в более благоприятных условиях, чем в Германии, благодаря помощи, какую ему охотно оказывают [русские] купцы»²⁵.

Сходным образом высказался и Георг Шпис в 1920‐е гг.: «С тех пор я познакомился с деловой психологией и методами большинства европейских стран, а также Америки и должен откровенно заявить, что нигде не работалось так приятно и легко, как с московским крупным купечеством 90‐х годов»²⁶. «При заключении сделок даже на очень крупные суммы они не требовали письменных подтверждений, не говоря уже о нотариальном договоре; устной договоренности было для них достаточно»²⁷.

В настоящее издание включены воспоминания Георга Шписа, Вальтера Марка и Андреаса Ценкера, коммерсантов немецкого происхождения, которые жили и работали в Российской империи в XIX и в начале ХХ в.

Георг Шпис (1861–1926)

Георг Шпис родился в 1861 г. в Москве, в семье купца Роберта Шписа, основавшего в Петербурге и Москве солидный торговый дом «Шпис и Штукен». Происходила эта семья из города Эльберфельд на востоке Рейнской области. Фирма работала в нескольких отраслях. В 1850‐е гг. она занималась импортом красильного сырья, в частности индиго, а также табака и хлопка. Фирма быстро вошла в число ведущих экспортеров и импортеров империи, в 1858 г. она была вообще крупнейшим российским импортером. На Украине, в Киеве и Подольске, ей принадлежали сахарные фабрики, например Киевский сахарорафинадный завод и товарищество «Яроповице». Шпис был тогда одним из самых значительных производителей сахара. В Петербурге он владел табачной и сигаретной фабрикой «Лаферм», первой в мире сигаретной фабрикой. В 1868 г. в состав фирмы вошла крупная красильная фабрика «Франц Рабенек». В России Шпис входил в круг немецко-российских предпринимателей, среди которых нельзя не назвать весьма важные предпринимательские семейства Вогау, Кноп, Юнкер, Марк, Рабенек, Банза, Штукен. С ними Шписа связывали и тесные родственные узы. Основная деятельность постепенно переместилась в Москву, в Петербурге же главной базой остался «Лаферм».

Торговый дом продолжал расти и развиваться вплоть до Первой мировой войны, в 1880‐е гг. он инвестировал в металлургию, волжский транспорт и, наконец, в нефтяную отрасль. Среди представителей семьи наряду с основателем, Робертом, надо назвать его сыновей Альберта (1859–1929), Леона (1858–1921) и Рудольфа (1874–1958), а также племянника Эрнста Шписа (1849–1917).

Временно уехав в Дрезден, Георг Шпис в 1889 г. по приглашению московского кузена Эрнста вернулся в Россию и занялся волжскими нефтеперевозками. Следующим объектом стало Товарищество мышегских рудников, которое он продал бельгийской металлургической компании «Hauts Fourneaux de Toula» («Тульские доменные печи»). Возникла новая фирма «Шпис, Штукен и К°». В итоге Георг создал многостороннее дело, которое включало металлургию, текстильную химию, торговлю хлопком и пряжей, маслобойню, торф, а позднее нефть²⁸.

Георг Шпис начал вкладывать капитал в еще сравнительно молодой нефтяной район в Грозном²⁹. Так появился синдикат «Терек», а затем весьма значительная Spies Petroleum Company Ltd. («Нефтяная компания Шписа») (1900).

Кризис для Георга и всего торгового дома наступил в ходе общего экономического кризиса 1900–1901 гг. Они много потеряли на акциях Société anonyme des Hauts Fourneaux de Toula, рухнувших на брюссельской бирже, а именно эти акции составляли значительную часть их основного капитала. Синдикат «Казбек» в Грозном Георг сумел спасти. За финансированием он обратился в Немецкий банк (Deutsche Bank), и директор банка, Артур фон Гвиннер, не только предоставил ему необходимый кредит, но и предложил пост генерального директора купленной банком румынской нефтяной компании Steaua Romana.

В должности генерального директора «Акционерного нефтяного общества Стяуа романа» начинается новый стремительный карьерный взлет Шписа. Затем он стал директором Европейского нефтяного союза (Немецкий банк, Нобель и Ротшильд), конкурировавшего с рокфеллеровской «Стандард ойл компани», которая в те годы во многом контролировала европейский нефтяной рынок. В 1909 г. у Шписа возникли разногласия с Немецким банком, в результате которых он в 1910 г., оставив все посты, ушел в отставку. Затем он возглавлял энергетический концерн «Продуголь», а в 1912 г. входил в состав директората лондонской компании «Эмба», добывавшей нефть на северном побережье Каспийского моря. Когда началась Первая мировая война, он находился в Лондоне. В Петроград он еще раз вернулся в 1922 г.

В годы Первой мировой войны Георг Шпис, сотрудничая с посольством в Бухаресте, управлял нефтяной промышленностью на оккупированной территории³⁰. В Хельсинки и в Берлине он владел фирмой, занимавшейся нефтяными сделками. Были у него и деловые контакты с правительством РСФСР, которое предлагало ему важный пост в нефтяной промышленности, но он отказался³¹. На жизненные и экономические взгляды Георга Шписа наложило свой отпечаток происхождение из кальвинистской купеческой семьи³². Семейный уклад тяготел к скромности и благоприятствовал рациональному и экономному образу жизни, что способствовало развитию дела. Ни Георг, ни его братья не принадлежали, однако, к числу фанатичных поборников кальвинистско-пиетистской идеологии. Они, конечно, поддерживали финансово свою реформированную церковь, но в их записках особая набожность не играет роли. Георг характеризует своего отца как человека «толерантного» и вполне отдает себе отчет, в чем состоит отличие от «ультра»-пиетистов. Тем не менее возобладал экономический дух, «протестантская этика» (по Максу Веберу)³³.

Уверенный в себе, Георг рассматривает свою коммерческую деятельность как успешную и амбициозную, но при этом вполне самокритичен.

К российской деловой жизни он относился с определенной критичностью, но и с симпатией и постепенно в нее интегрировался. «Г-н Шпис обрел очень выгодное положение в России, своей родной стране…»³⁴

Отчетливо звучащая в его мемуарах критика Российской империи учитывает и опыт, и последствия событий 1917–1918 гг.

Шпис был крупной фигурой и на международной арене: был близко знаком с французским политиком П. Думером, министром иностранных дел Германии А. фон Кидерлен-Вехтером и с Э. Людендорфом, занимавшим в годы Первой мировой войны руководящий пост в германском генштабе. В России он знал таких важных особ, как председатели кабинета министров С. Ю. Витте и В. Н. Коковцов и министр торговли С. И. Тимашев³⁵. Умер Шпис в 1926 г.

Георг Шпис обладал выдающимся управленческим талантом, отличаясь знанием деталей, энтузиазмом и организаторскими способностями. При этом у него были и отрицательные качества – непомерное честолюбие и склонность к спекуляциям. Словом, он являлся типичным представителем эпохи грюндерства.

Вальтер Марк (1873–1950)

Вальтер Марк с 1893 г. был членом дома Вогау и одноименного концерна. Происходили Марки из города Арользен, где были придворными факторами князя Вальдека³⁶. В конце XVIII в. они переселились в Россию. Брачные узы тесно связали их с Людвигом Штиглицем, основателем Российского государственного банка. От Альберта Карла (1794–1850) и Филиппа Августа (1804–1876) пошли две важнейшие семейные линии российских Марков³⁷.

Фирма Альберта Марка стала первым крупным коммерческим предприятием семьи Марк в России³⁸.

Еврейские корни уже, видимо, не играли для Марка большой роли. Как и Штиглицы, Марки приняли христианство еще в XVIII – начале XIX в.

С 1850‐х гг. Марки породнились с членами семьи Вогау и другими семьями этого торгового дома, например с Шумахером и Рюхардтом, а затем начались и их деловые взаимоотношения. Вообще в ходе своей почти столетней истории (1840–1918) фирма «Вогау и К°» достигла в Российской империи поистине удивительного размаха.

Дом Вогау развивался в нескольких направлениях: изначально, в 1840–1860‐х гг., компания росла за счет импорта чая и хлопка-сырца. В 1865 г. дом вложил средства в свое первое промышленное предприятие, бумажную фабрику Говарда, после чего в 1870–1890‐е гг. последовали многочисленные инвестиции в сахарную, металлургическую, а в особенности в медную, содохимическую, текстильную, цементную и нефтяную отрасли. В Москве и Лондоне у него был собственный банкирский дом. К 1914 г. «Вогау и К°» были в России одним из крупнейших предприятий, в которое полноправно и активно входила семья Марк. Более того, «Вогау и К°» оставалась под самым непосредственным контролем семьи. Все остальные совладельцы в первую очередь происходили из семей фон Вогау и Марк. После смерти Карла Генриха фон Вогау в 1870 г. в фирму вошел совладельцем Мориц Марк (1873). Членами компании были Максимилиан (1853–1895), Отто Вогау (1844–1904), Гуго Марк (1869–1918) и, наконец, с 1900 г. Вальтер, брат Гуго. По второй линии туда входили семьи Шумахер, Банза, Герман и Рюхардт, опять-таки состоявшие в близком родстве с фон Вогау и Марками.

Семья Марк прижилась в России и активно участвовала в общественной жизни. Ее члены поддерживали социальные учреждения, например Евангелическое общество вспомоществования и др., причем не только финансово.

Первая мировая война и революция привели к серьезным последствиям для «Вогау и К°» и дома Марка. Война, антинемецкие погромы и антинемецкое законодательство обременяли компанию Вогау и материально, и психологически. Революция положила конец торговому дому «Вогау и К°», в результате почти все связанные с Вогау семейства России покинули страну, чем окончательно завершилось пребывание там и Марка³⁹. С остатками состояния – в особенности Лондонского банка и компенсации Германской империи⁴⁰ – они начали заново, создав в тяжелых экономических и политических условиях, в каких жила в 1920‐е гг. побежденная Германия, компанию БРАМАРКО.

Мемуары Вальтера Марка были написаны в 1942 г. по инициативе его тетки Фанни Рюхардт⁴¹ и повествуют о его жизни начиная с детства в России и Германии, о его деятельности в фирме «Вогау и К°» в России в эпоху экономического подъема.

Андреас Ценкер (Андрей Иосифович; 1855–1928)

Семья Ценкер родом из Богемии. Первый из Ценкеров, Андреас (1764–1838), стекольщик по профессии, приехал в Москву еще во второй половине XVIII в. По-видимому, семья сумела быстро достичь успеха, ведь уже около 1810 г. Ценкеры принадлежали к числу крупнейших немецких купцов в России. В первой половине XIX в. Ценкеры стали одним из ведущих банкирских домов Москвы. Поэтому Андреас Ценкер, активно действовавший в 1880–1917 гг., очень хорошо ориентировался в российской деловой жизни и в финансовой элите – по его словам, как с точки зрения структуры, так и с точки зрения занятых там людей. Сам мемуарист в 1890‐е г. возглавлял частный банк «Ценкер и К°», а затем, перейдя в крупный Санкт-Петербургский международный коммерческий банк, сделал свой банк его московским филиалом. В результате он расширил собственный кругозор.

Ценкер рассказывает об эпохе роста российской экономики и, так сказать, на своем материале анализирует экономическое развитие России.

Судьба сурово обошлась с ним. Подобно другим очень состоятельным российским предпринимателям, он поневоле оказался в других географических и материально худших обстоятельствах. Несмотря на немецкое происхождение, он тоже считал себя эмигрантом. Финляндское гражданство, которое Ценкеры имели с 1830‐х гг., уже отрезало их от немецких корней. Следует отметить, что свои письма Ценкер писал в 1926 г. из Парижа. В 1920‐м он, одолев немало препон, выехал из России и поселился там. Причина однозначна: в Париже (прежде всего в XVI округе) проживало большинство его знакомых, в том числе Рабенек и Путилов. Потомки его остались в Париже, стали адвокатами, как, например, внук Константин. Опубликовать свои воспоминания Андреас Ценкер не успел, в 1928 г. он скончался в Париже. Примечательно, что на могильной плите в Париже отсутствует дворянская частица. Он и сам почти ею не пользуется, вероятно, как и многие другие дворяне-предприниматели, не придавая ей большого значения.

Многие особенности экономики, для которой весьма характерен жесткий контроль государства при наличии чиновно-бюрократического управления, каковое действовало не слишком эффективно, выступают в рассказе Ценкера весьма ярко и выразительно. Например, он упоминает важную роль государства в строительстве железных дорог и в финансовой политике.

Письма Андреаса Ценкера Георгу Шпису 1926 г. впервые были опубликованы по-немецки в 2004 г.⁴² В них Ценкер описывает свою семью и свое предприятие, а далее речь идет о развитии отдельных отраслей российской экономики.

На первом место у него банки, затем идет строительство железных дорог, с которыми банки по причине выдачи кредитов были тесно связаны, затем – текстиль, экспорт зерна, сахар, импорт чая, сельское хозяйство, химия, металлургия, электротехника, а также нефть. Становится ясно, что главную роль играли текстильная промышленность, сахарорафинадная отрасль и экспорт зерна. В особенности заметен быстрый рост нефтедобычи.

Он также учитывает национальные группы в экономике – немцев, англичан, французов, итальянцев, армян, евреев и греков.

Местами повествование прерывают или дополняют общие рассуждения, содержащие замечания касательно большевиков, нуворишей, а порой и антисемитские высказывания. Публикатор не разделяет взгляды Ценкера, но информация о них может представлять интерес для исследователей антисемитизма.

1.См.: Ischchanian B. Die ausländischen Elemente in der russischen Volkswirtschaft. Berlin, 1913. S. 55–57.

2.См.: Schramm P. E. Hamburg, Deutschland und die Welt. Hamburg, 1952.

3.Idem. S. 71.

4.См.: Wolde A. Ludwig Knoop. Erinnerungsbilder aus seinem Leben. Bremen, 1998. S. 10.

5.Rudolphi E. Unterhaltungen über Rußland. Altenburg, 1853. Bd. 2. S. 29.

6.Idem. S. 30.

7.Spies R. Lebens-Erinnerungen 1874–1914 [1915] // Архив публикатора.

8.Rudolphi E. Op. cit. S. 231–232.

9.Spiess R. Op. cit. S. 153.

10.Rudolphi E. Op. cit. S. 30.

11.Idem. S. 99.

12.Подсчеты произведены по «Справочнику по лицам санкт-петербургского купечества» и «Справочнику по лицам московского купечества».

13.См. статьи Л. Л. Рабенека в парижском журнале «Возрождение»: «Москва времени до Первой мировой войны» (1960. № 107); «Москва и ее хозяева» (1960. № 105); «Московская хлопчатобумажная промышленность» (1963. № 135); «Незабываемое прошлое» (1964. № 149); «Хлопчатобумажная промышленность старой Москвы 1914 года» (1966. № 172; 1967. № 190); «Хлопчатобумажные мануфактуры Москвы и Подмосковья времени до Первой мировой войны» (1965. № 161, 162).

14.С. 152 настоящего издания.

15.См.: Найденов Н. Н. Воспоминания о виденном, слышанном и испытанном. М., 1903. Т. 1. С. 84; Busch M. Deutsche in St.-Petersburg 1865–1914. Essen, 1995. S. 150–151.

16.Busch M. Op. cit. S. 168.

17.См.: Namentliches Verzeichnis der im Jahre … Geborenen, Getauften, Confirmirten und Getrauten bei der Evangelisch-Lutherischen St. Petri-Pauli Kirche. Moskau, 1843–1903; Berichte des Kirchenrathes der Evangelisch-Reformierten Kirche in Moskau. Moskau, 1874–1905.

18.См.: Сартор В. Немецкие предприниматели Санкт-Петербурга: семья и конфессиональная структура, 1815–1914 гг.; этническая и религиозная среда // Экономическая история: ежегодник. 2010. М., 2010. С. 75.

19.См.: Erster Jahresbericht über die Leistungen des Evangelischen Hospitals in Moskau. M., 1876–1914; Moskauer Deutsche Zeitung. 22.6.1878. № 71. S. 322; 20.2.1879. № 20. S. 95; 5.3.1883. № 85. S. 358; 9.4.1887. № 79. S. 303.

20.Ruperti A. Erlebtes in Rußland (машинопись) // Частный архив. С. 1.

21.Там же. С. 70.

22.Wolde A. Op. cit. S. 12.

23.Moskauer Deutsche Zeitung. 1879. № 21. S. 100.

24.Rudolphi E. Op. cit. S. 33.

25.Idem. S. 32.

26.С. 135 настоящего издания.

27.Wolde A. Op. cit. S. 40.

28.Spies R. Op. cit. S. 77.

29.Gerretson F. C. History of the Royal Dutch. Leiden, 1953. T. 3. P. 155.

30.См.: Spies G. Rumänische Erinnerungen [Румынские воспоминания]. Kap. 3. Руко пись // Archiv Ernst und Georg Spies, Traben-Trarbach.

31.См.: Lebenserinnerungen von Robert C. Spies (Russischer Zweig) // Familien-Zeitung Spieß und Spies. 1970. № 59. S. 241. Тут говорится, что Шпису предлагали пост наркома по нефти, но этого быть не могло, так как и поста такого не было, и иностранцу не доверили бы пост в правительстве. Тем не менее предложение работать специалистом-нефтяником (в рамках общего привлечения во время НЭПа бывших иностранных предпринимателей и специалистов) он вполне мог получить.

32.См.: Zunkel F. Der Rheinisch-Westfälische Unternehmer 1834–1879. Ein Beitrag zur Geschichte des deutschen Bürgertums im 19. Jahrhundert. Köln-Opladen, 1962. S. 67.

33.См.: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма / Пер. с нем. М. Левиной. М., 2020.

34.Письмо Гвиннера Моравицу от 24 ноября 1910 г. // Historisches Archiv der Deutschen Bank. Sekretariat. EPU. Akte 1633.

35.Там же.

36.Schnee H. Die Hoffinanz und der moderne Staat. Geschichte und System der Hoffaktoren an deutschen Fürstenhöfen im Zeitalter des Absolutismus. Berlin, 1955. Bd. 3. S. 87–93, особенно S. 88–89.

37.Генеалогические данные о Марках и Штиглицах основаны на: Heidsieck A. Die Arolser Familie Marc. Bückeburg, 1956; и на генеалогическом древе Вогау: Stammtafel von Wogau. Genealogisches Handbuch des Adels. Adelige Häuser B. 1985. Bd. 16. S. 495 и далее.

38.См.: Нистрем К. М. Адрес-календарь жителей Москвы. M., 1846; То же. М., 1849. Ч. 2. С. XIII. Жил А. Марк в районе Мясницкой улицы.

39.Исключение составлял Максим Гугович Марк (1895–1938), сын Гуго Марка; он восторженно приветствовал революцию, занимался научной работой, а в 1930‐х гг. возглавлял кафедру радиоприемных устройств в Инженерно-технической академии связи. В 1938 г. он пал жертвой репрессий, в 1996 г. реабилитирован. См.: Petrov Ju.A. Das Handelshaus Wogau & Co. in Moskau, Eine grosse Zukunft // Deutsche in Russlands Wirtschaft. M.; Berlin, 2000. S. 168, 174.

40.По соглашению между Германией и Россией 27 августа 1918 г. был создан особый фонд, из которого совладельцы дома Вогау до ноября 1918 г. получили 3,7 млн руб. (Макс фон Вогау – 2 млн, Рюхардт – 1,4 млн, Гуго Марк – 255 тыс. руб.) по довоенному курсу, то есть ок. 7 млн марок. См.: Petrov Ju. A. Op. cit. S. 408.

41.Фанни фон Вогау (1854–1946), дочь Карла Генриха фон Вогау, была замужем за Георгом Рюхардтом (1851–1922).

42.Sartor W. Das Handelshaus Spies. Die deutsche Unternehmerfamilie Spies in Russland und Europa 1846–1918: Ein internationales Unternehmen um die Jahrhundertwende // Berliner Jahrbuch für osteuropäische Geschichte. 1996. № 2. S. 147–178.