Мазини

Никто не заботился о выработке у него колоратуры, но любая колоратурная певица позавидовала бы этому блеску гамм.

Когда «Севильского цирюльника»^[4] поют Зембрих, Мазини и Котоньи.

Великая Зембрих, великий Мазини и великий Котоньи!

И когда в сцене урока пения они начинают «дурачиться» и вставлять «отсебятины», – это настоящие шалости богов пения.

Мазини проделывает трель, доступную только колоратурной певице, Зембрих; эта блестящая ученица графа Альмавивы^[5] повторяет эту трель на своих высочайших, чистейших, хрустальных нотах, – и Котоньи, старый Котоньи, передразнивая обоих, делает баритоном то же, что делают только величайший в мире тенор и величайшее в мире колоратурное сопрано!

Они дурачатся друг с другом, нарочно стараются задать друг другу головоломнейшие вокальные задачи и решают их так, что театр дрожит от треска рукоплесканий.

Это черт знает что за минуты.

Джузеппе Верди никогда не слыхал Мазини.

Наконец, его заинтересовал тенор, которого слушает с восторгом весь мир.

Анжело Мазини послушно явился в его отель, чтобы иметь честь петь перед Джузеппе Верди.

Из почтения к Верди, которого в Италии почитают несколько меньше папы и несколько больше короля, Мазини выбрал, конечно, одну из его арий.

Верди сам аккомпанировал.

По окончании арии он со слезами обратился к Мазини:

– Черт тебя знает, что ты поешь! Но ты поешь лучше, чем я написал.