И на все, что с таким старанием и нежной любовью отдал театру искренний, тонкий художник – грубым и лживым мазком посягнул Андреев.
Составители репертуара растерялись. Любимый и близкий душе чеховский репертуар, в силу обстоятельств, был исчерпан. Туманный, нудный Гамсун не удался4. И театр пошел навстречу моде.
Произошло высшее святотатство, дикое, хотя и невольное, надругательство над святыней.
Была поставлена «Жизнь Человека»5. Дом молитвы превратился в провинциальный светский базар с безвкусным бархатом на стенах, с крикливыми желтыми платьями, грубой стилизацией, плоским и ходульным исполнением плоской и жизненно-лживой пьесы.
Болезнь началась.
И продолжалась, мучительная и изнуряющая, в течение нескольких лет. Тяжелый бред то ослабевал, то усиливался. Кошмар сменялся кошмаром.
Десятки репетиций для того, чтобы поставить посредственную и философски наивную сказку Метерлинка6, после миллиона терзаний «Горе от ума» без Фамусова7; заурядный «Ревизор»8, новые неудачные попытки с Гамсуном9. Пушкин – мимолетное и счастливое исключение10.