Kitobni o'qish: «Белый щенок ищет хозяина»

Всем мальчишкам с Уктусских гор, где лес подходит к самым окнам Свердловска.

ПРЯМАЯ СТРЕЛА

Хребет, покрытый сосновым лесом, врезается в город с юга. Он разрубает на две части самую солнечную окраину. Слева раскинулся новый район восточных улиц. Справа белеет многоэтажный поселок химкомбината.

Горы небольшие. Но все-таки это горы. Есть там и острые каменные зубцы, и гранитные обрывы, хоть встречаются они не часто. Зато много круглых вершин, на которые могут подняться даже совсем маленькие мальчишки. На одной из самых высоких гор сосны расступаются и открывают поляну. Здесь, в метелках высокой травы, среди глазастых ромашек греются под солнцем валуны, похожие на спящих слонят. Сухой зеленовато-серый мох покрывает спины слонят узорчатыми чешуйками.

Если взойти на эту вершину да еще подняться на самый большой валун, то можно увидеть, как горы плавными волнами уходят к юго-западу. Волны, сначала темно-зеленые, вдали окутываются синевой и, наконец, сливаются на горизонте с морем совершенно синего леса.

Это если смотреть на юг…

А если повернешься к северу, то сквозь поредевший лес у подножия зеленых склонов увидишь дома под цветными крышами, и ленточку асфальта, и синий троллейбус на этой ленточке… Там лежит поселок. Стрелогорск.

Это имя дали ему не зря. Сам хребет называется странно и красиво – Прямая Стрела. Так назвали его древние жители гор, смелые всадники в острых лисьих шапках, с луками, выгнутыми, как маленькие коромысла. Говорят, по берегам ручья, который бежит вдоль западного склона, рос удивительный кустарник с прямыми и крепкими ветками. Всадники делали из этих веток стрелы.

Стрелогорску тесно внизу. Некоторые улицы уже заползают на горы, подобрались к самому лесу.

На самой высокой улице, на той, за которой уже поднимается березовый подлесок, как раз и живут герои этой повести. Вообще там живет много

людей: рабачие с химкомбината и фабрики “Металлист”, почтальоны, учителя, шофер дядя Саша, лейтенант милиции Сережа, мальчишки и пенсионер Гурьян Кириллович.

О Гурьяне Кирилловиче стоит рассказать подробнее потому, что мы с ним еще встретимся. Мальчишки не любят этого почтенного человека. Называют его не иначе, как Курьян Курилыч. Впрочем, чаще зовут его просто Курилычем. А все из-за того, что Гурьян Кириллович каждый день рассказывает соседям, будто бросил курить. Ему вредно курить. У него гипертония и больное сердце. Поговорив о гипертонии и больном сердце, Курилыч обязательно попросит папироску – последнюю, будь она проклята. И уйдет, тяжело покачивая животом, подхваченным снизу прочным ремнем.

Лицо у Курилыча мясистое и красное, будто он каждый день трет его спелой свеклой. Мальчишкам это не нравится. Они говорят, что у инвалидов не бывает таких здоровых мор… то есть лиц. Не ценят они и мужества Курилыча. Ведь он, несмотря на больное сердце, копается целыми днями на своем огороде, в малиннике или среди кустов крыжовника. А то еще возьмется дрова колоть. Кубометров пять за один прием наколет и в поленницу сложит. Жизнью рискует человек, а мальчишки смеются. И всякие обидные слова говорят. Придумали даже, что свою инвалидную мотоколяску Гурьян Кириллович приобрел незаконным путем. Мол, у него две ноги, и коляска не нужна. Не соображают, что грузному человеку, да еще с таким животом, трудно пешком ходить…

В Стрелогорске смешались деревянные старые домики и новые здания из крупных панелей. Поэтому рядом с домом Курилыча поднимается трехэтажный корпус. Новый, светло-розовый, с большими веселыми окнами. Здесь-то и живут враги почтенного владельца мотоколяски… Впрочем, хватит о нем. Речь главным образом пойдет о мальчишках.

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО. ХУДОЖНИК ВОВКА РИСУЕТ С НАТУРЫ

– Боря-а! Бори-и-ска!

Слышишь? Нам повезло. Сейчас мы и познакомимся с главным героем повести. Борискина мать зачем-то зовет сына. Она открыла окно и с третьего этажа своим певучим голосом взывает:

– Борис! Ну, где ты, наконец?!

А правда, где он? Ага, вот…

Знакомство придется начинать не совсем обычно. На середине двора стоит коричневый “москвич”. Из-под “москвича” торчат четыре ноги. Две ноги – в желтых туфлях сорок третьего размера и узких синих штанах, две другие – в старых маленьких сандалиях и в разных царапинах. Особенно интересна одна царапина, украшающая левую ногу. Длинная, зигзагообразная, словно молния.

После каждого крика нога с царапиной-молнией досадливо дрыгается. Значит, она принадлежит Борису. И, значит, Борис помогает шоферу.

Ноги, конечно, не голова. Но и по ним судить о человеке можно. Царапины говорят о том, что человек презирает гладкие дороги. Левая сандалия с протертой насквозь подошвой доказывает, что ее хозяин любит скорость: ведь левой ногой толкаются, когда мчатся на самокате. На правой ноге обувь просит каши. Подошва оторвалась. Все знают, что сами подошвы отрываются редко. А вот если садануть как следует по мячу…

– Бориска! Уголек! Долго мне ждать?!

Две ноги начинают выползать из-под машины. Появляются на солнце вымазанные автолом колени. Потом вельветовые штаны, загорелый живот и сбитая на грудь рубашка в красную и желтую клеточку.

И вот он на ногах.

Ты думал, что Бориска черный, как цыганенок? Ничего подобного. Волосы у него не светлые, но и не темные, а самые обыкновенные. А почему же тогда все зовут его Угольком? Может быть, из-за глаз? Они у Бориски и вправду словно блестящие угли. Но ведь ему девять лет. А когда человеку девять лет, кого интересуют его глаза? Просто фамилия такая у Бориски – Угольков. Потому и дали это прозвище. И Угольком его зовут гораздо чаще, чем настоящим именем.

Он стоит посреди асфальтового двора, щурясь от солнца и прикусив нижнюю губу. Прикусил губу он от досады: так и не дали ему помочь дяде Саше до конца.

– Уголек! – закричала мама. – Появился, слава богу! Ну-ка скажи, куда ты дел ручку от мясорубки?

– Хорошенькое дело, – обиделся он. – Я ее и не видел.

– А где веревка для белья? Тоже не видел? Кто учил Вьюна через нее прыгать?

– Это была другая веревка! – крикнул Уголек. – Маленькая! – Он не стал уточнять, что маленькая веревка была проводом от электроутюга. – А про большую я не знаю…

Певучесть окончательно исчезла в мамином голосе.

– Вы посмотрите! Он ничего не знает!.. А кто Гурьяну Кириллычу пистоны в замок сунул, тоже не знаешь, да? А он почему-то знает!

– Какие пистоны? – сказал Уголек и стал разглядывать палец, который вылез из правой сандалии.

– Вот приди домой! Узнаешь, какие! – рассердилась мама.

Она обязательно сердилась, если не могла что-нибудь найти или если у нее что-нибудь не получалось. Тогда Угольку вспоминались все грехи, и ему попадало. Бывало даже, что не совсем справедливо попадало…

От упоминания о пистонах вполне могло испортиться настроение. И оно уже начало портиться. Угольку не захотелось возвращаться под машину. Уголек грустно задумался. Он вздохнул и повернул голову, чтобы почесать плечо о подбородок.

И тогда он увидел Белого Щенка.

В двадцати шагах от Уголька тянулся забор, путанный вверху колючей проволокой. Его построил Курилыч, чтобы отгородить свои грядки, парники и малинник от шумного и опасного двора соседей. Новых досок он не нашел, забор получился кривой и разношерстный. И вот на сером и скучном заборе кто-то нарисовал мелом Щенка.

Щенок был веселый. Он припадал на передние лапы, улыбался и тявкал. Правое ухо у Щенка торчало, как стрелка, а кончик левого загибался вниз.

Уголек подходил к забору медленно, широко раскрыв свои большие черные глаза. Будто оказалось перед ним невиданное чудо. Щенок смотрел на него с забора и улыбался, словно звал поиграть.

– Ты как сюда попал? – спросил Уголек. – Тебя кто нарисовал?

Но собаки, нарисованные на заборе, не умеют разговаривать. Щенок улыбался и молчал. Уголек тоже заулыбался и протянул к забору ладонь.

Рука сама потянулась, словно хотела погладить Щенка. Но как погладишь, если под ладонью только шершавые доски…

– Уголек, здравствуй! А я на дачу еду. Бориска оторвал глаза от Щенка. Дядя Саша вылез из-под машины и теперь заталкивал в багажник огромный рыжий чемодан. Рядом стоял приятель Уголька Вовка Ларионов, Вовка-художник. Несмотря на жару, он был в длинных бархатных штанах и такой же куртке, похожей на колокол. Говорят, это обычный костюм художников. Сверху Вовку накрывала широченная войлочная шляпа, которую в прошлом году он привез из Сочи.

Счастливо блестя круглыми очками, Вовка повторил:

– Мы на дачу едем.

Уголек молчал. Подумаешь, на дачу едет! Какой интерес ехать на дачу в августе? И вообще, зачем дача, когда лес в двух шагах от дома, где живут Уголек и Вовка.

Уголек снова глянул на забор.

– Слушай, Вов, не знаешь, кто его нарисовал?

– Щенка? Я, – сказал Вовка так спокойно, словно речь шла о какой-нибудь обыкновенной обезьяне или, скажем, крокодиле.

– Ух, Вовка, – выдохнул Уголек, – замирая от проснувшейся надежды. – Ты просто так рисовал, из головы, или срисовывал?

– Я всегда рисую с натуры, – солидно сказал Вовка. – Утром я вышел подышать свежим воздухом. Ты, конечно, еще дрыхнул… Я вышел, а он сидит. Потом стал какой-то щепкой играть, развеселился. У калитки, где лужа. Я посмотрел и набросал для разминки… Ничего?

– А где он сейчас? Вовка! Где? – отчаянным голосом спросил Уголек.

– Ушел, – развел руками Вовка и снова между прочим кивнул на рисунок: – Ну как?

– Ушел. Эх ты…

Вовка, видя, что Уголек воздерживается от оценки его произведения, надул губы.

– Славная псина, – грустно сказал Уголек. – Чья же она?

– Может быть, ничья. Ведь без ошейника.

– Правда! Вдруг ничья? Может, потерялась…

Полыхнув нарядным цветастым платьем, к машине проплыла Вовкина мать.

– Вовочка, мы едем.

– Ну, пока, – сказал Вовка-художник.

– Ты не знаешь, как его звать? – глупо спросил Уголек у захлопнувшейся дверцы.

Машина выпустила синий дымок и укатила со двора.

СОБАК ВОСПИТЫВАЮТ С ДЕТСТВА. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ВЬЮНА

Уголек шел домой с опаской. Но мама уже отыскала и ручку от мясорубки, и веревку. А порванный провод от утюга она еще не видела. Поэтому она не вспомнила о пистонах, и Уголек не получил ни шлепков, ни подзатыльника. Мама весело велела ему смыть с себя мазут и садиться обедать. А сама стала собираться в клуб. Она спешила на занятие оперной труппы. Мама всегда куда-нибудь спешила: то на работу, то в вечерний институт, то на репетицию.

– Не хочется есть, – сказал Уголек. Он и думать не хотел о еде. Он думал о щенке.

Уголек вздохнул и позвал:

– Кис! Вьюн! Иди сюда, морда.

– Бедное животное, – жалобно сказала мама. – Ты, Уголек, ненормальный…

Но это была неправда. Голова Уголька работала отлично. Он даже закончил второй класс без “троек”. “Тройку” вывели только по рисованию. Уголек не меньше других любил гонять футбол, прыгать сарая. и лазить за малиной в огород Курилыча. То есть он был вполне нормальным человеком.

Но у него была страсть: он бредил собаками. Конечно, есть люди, которые равнодушны к собакам. Есть даже такие глупцы, которые боятся собак. Эта повесть не для них. Им не понять человека, в груди которого бьется сердце, полное любви ко всем собакам на свете: к лохматым городским дворнягам, к мужественным пограничным псам, к смелым караульщикам овечьих стад, к благородным представителям охотничьих пород и даже к бесприютным динго – жителям. Австралийских степей.

Конечно, если бы имел Уголек свою собаку, он излил бы любовь на нее одну.

Но не было собаки.

В прошлом году, летом. Уголек чуть не стал самым счастливым.

Он шел с мамой в соседний гастроном и у крыльца магазина увидел пса.

Пес был большой и пегий. Он линял, и шерсть висела клочьями на худых боках. У него была добрая розовая пасть и чудесные коричневые глаза.

– Ох, какой ты… – выдохнул Уголек. Он медленно поставил на асфальт сумку с банкой для сметаны. Он сел перед псом на корточки.

– Боря! – воскликнула мама и певуче застонала.

Сидя на корточках. Уголек был ниже собаки. Пес перестал зевать. Веселыми глазами он посмотрел на Уголька и, поднимая пыль, заколотил по асфальту тяжелым хвостом.

– Псина. Милая, – сказал Уголек. Он притянул к себе мохнатую голову с полувисячими ушами и прижал ее к плечу. Милая псина облизала Угольку ухо. Сердце Уголька от радости запрыгало, словно крышка на кипящем чайнике.

– О-о, – проговорила мама издалека, потому что боялась собак больше, чем мышей и скарлатины. – О-о… Не прижимай это чудовище.

Чудовище облизало Угольку второе ухо.

Пока сын обдумывал, какой угол в квартире лучше подойдет для собаки, а мама выбирала место, чтобы упасть в обморок, на крыльце раздалось постукивание. Из магазина вышел человек с седой щетиной на подбородке и деревяшкой вместо левой ноги.

– Балалай, – сипло позвал он.

Балалай бросил Уголька, медленно поднялся и описал вокруг хозяина ленивую орбиту. Как большая планета вокруг светила. Светило, что-то бормоча, прятало в кармане зеленое горлышко поллитровки.

Уголек молчал. Но в его черных глазах, наверно, была такая тоска. что человек решил снизойти до разговора.

– С тобой Балалай не пойдет. Н-не пойдет, – сообщил он, уперев в Уголька мутноватый взор. – Ты собаку с детства… воспитывай с дет-ства. Тогда пойдет. Потому что преданность в ней. Вот я последние штаны… отдам. А собаку ни-ни за что…

Видимо, он собрался произнести длинную речь о собачьей преданности, но мама, оправившись от потрясения, схватила Уголька за локоть и увлекла от опасного места…

Итак, собаки не было. Был только пожилой кот Вьюн, прозванный так за то, что в молодости отличался изяществом и грациозностью.

Собачья жизнь не для котов. Коты созданы для того, чтобы по ночам дурными голосами орать на крышах, днем спать на солнце, утром и вечером воровать на кухне молоко и рыбу, а в свободное от этих занятий время изредка ловить мышей. Вьюн считал такой образ жизни совершенно правильным. Уголек считал иначе.

У него не было верного пса, который бы вытаскивал хозяина из кипящей морской пучины, шагал с ним по ледяным арктическим пустыням. помогал в охоте на носорогов и ловил шпионов. Зато у нашего Уголька было богатое воображение. А с помощью воображения нетрудно сделать из кота собаку.

Начались для Вьюна тяжелые дни. Через неделю он похудел и стал тонким, как в юности. Он сопротивлялся. Он показывал когти. Но через месяц

Вьюн понял, что для собственного благополучия следует ходить на цепочке, не упираясь, и становиться на задние лапы, как только этого захочет упрямый хозяин. В общем, он многое понял.

Но ничего не понял Митька Шумихин. И его друзья не поняли.

Когда Уголек первый раз вывел кота на цепочке от старых ходиков, во дворе раздался восторженный вой пяти глоток. Даже Витька-Мушкетер, которого Уголек считал человеком благородным и умным, поддался общему настроению. Он подскочил к Угольку, вежливо помахал перед ним бумажной шляпой и задал вопрос:

– Позвольте узнать, что за порода у вашей великолепной собаки?

– Верблюд, – сказал Уголек.

– Очевидно, иностранная порода? Удивительное название…

– Ты верблюд, – уточнил Уголек, отойдя поближе к дому…

Ты думаешь, с тех пор он бросил дрессировать Вьюна? Уголек упрямый. Если смеются над ним или не получается что-нибудь, он только прикусывает нижнюю губу. Даже глаз не прищуривает, как это делают другие упрямые люди. Он лишь прикусит губу, а глаза открывает еще шире, будто удивляется чему-то.