Kitobni o'qish: «Основная миссия»

Глава 1

1944 год. Штаб 128‑й авиационной базы особого назначения

Начавшийся наконец дождь принес с собой долгожданную прохладу. Но самое главное, набежавшие тучи позволили откинуть штору светомаскировки, которая до этого напрочь перекрывала доступ свежего воздуха. Зато сейчас влажный, наполненный полынным, степным духом ветерок смог беспрепятственно проникнуть в помещение и разогнать густой табачный дым, из‑за которого у меня уже начала побаливать голова. Хотя голова гудела не столько от табачного перегара, сколько от напряжения, вызванного темой разговора. Не скажу чтобы странной, но просто столь же далекой от меня, как утомленный яхтами олигарх далек от забот сантехника из ЖЭУ. И ведь вопросики подкидываются… Вон, например, как этот:

– А ты можешь сказать мне, что такое пропаганда? Ну просто своими словами?

– Издеваешься?

Я неодобрительно посмотрел на Тверитина, но Стас был совершенно серьезен и, сидя за столом напротив, молча постукивал пальцами по столу, ожидая ответа. Глядя на его серьезную физиономию, я пожал плечами и ответил:

– Пропаганда – это звездеж, распространяемый властью с целью достижения своих целей.

– И все?

Собеседник поставил локти на стол и, сложив ладони домиком, насмешливо прищурился.

– Нет не все, но это основное. А вообще, пропаганда – это способ подачи информации, призванный манипулировать сознанием людей. Ну и побуждать их к каким-то действиям.

Блин, вот никогда не задумывался над определением пропаганды. Она лилась отовсюду, и нутром я отлично знал, что это такое, только вот словами, да еще приличными, выразить свое знание не мог, из‑за чего сейчас пребывал в раздраженном состоянии. А Тверитин, покачав головой, поправил:

– Побуждает к действиям агитация. Хотя эти два понятия между собой неразрывно связаны. А вообще, пропаганда – это распространение информации в любом ее виде. Часто заведомо ложной информации, но позволяющей добиться требуемого результата. И распространяться эта пропаганда может вовсе не только средствами массовой информации. В ее распространении может быть задействовано все, вплоть до слухов и сплетен. Я не буду говорить про лозунги, кинофильмы, памятники и плакаты. Это само собой разумеется. Но ты знаешь, что даже музыка может являться пропагандой. Просто мелодия, без слов. Даже какая-то обычная вещь может быть пропагандой. Она может не нести никакой символики, но все равно являться пропагандой. Только скрытой, воздействующей на подсознание. И главное в любой пропаганде – это чтобы она оказала нужное воздействие на общественное мнение или какую-то целевую аудиторию.

Хмыкнув, я констатировал:

– Слишком умный. Убивать пора!

Стас, поправив очки, улыбнулся:

– Пробовали – не получилось… Закурим?

Он подвинул мне коробку папирос, но я демонстративно достал из пачки свою сигарету и с вызовом посмотрел на собеседника. Только Станислав моим действием вовсе не смутился, а наоборот, широко улыбнувшись, жестом попросил, чтобы я его угостил трофейным «Кэмэлом».

От же жук! Вот так, с лету, переиграл ситуацию и теперь показывает, что готов перейти из положения доминирующего учителя в положение ученика. Увидел, что его собеседник ощетинился всеми иголками и превратился в оппонента, и тут же дал задний ход, сглаживая ситуацию. Сейчас, небось, задаст какой-нибудь вопрос о последней нашей операции. И слушать будет, открыв рот и восхищенно ахая. М‑да… Тверитин еще и психолог хороший. Только и я не лыком шит, а так как с этим парнем мне еще, похоже, предстоит немало работать, то я решил не заморачиваться с вывертами НЛП и не меряться письками, а просто, сдвинув к нему свою пачку и забирая его папиросы, со смешком предупредил:

– Если ты сейчас спросишь о моем боевом прошлом, то я тебя уважать перестану.

Хе! Судя по тому, как в глазах Стаса что-то мигнуло, я сделал свое предупреждение вовремя. После этих слов он несколько секунд молча смотрел на меня, а потом, рассмеявшись, протянул руку со словами:

– Ты извини. Иногда меня заносит. А что, в будущем все такие «подкованные»?

– Не больше, чем в прошлом.

– Понятно… Чай будешь, а то что-то в горле пересохло?

– Буду.

И, глядя, как новый начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) разливает чай в стаканы с металлическими подстаканниками, я, хмыкнув, вспомнил наше с ним сегодняшнее знакомство. То есть уже вчерашнее. Время-то – за полночь…

* * *

А начиналось все… М‑да, начиналось все очень даже нестандартно. Мы еще толком не отошли после нейтрализации диверсионного отряда Армии Крайовой, как вдруг поступила новая вводная. Оказывается, на совместный аэродром, который поляки буквально позавчера собирались перепахать залпами реактивных минометов, должны были прибыть нарком НКВД Иван Петрович Колычев и посол США в СССР Уильям А. Гарриман. В связи с этим нам предписывалось находиться в составе встречающих. Хорошо хоть не в почетном карауле, но я так и не понял, с какого переполоха спецгруппу ставки вообще для этого задействовали. Тем более что Гусев лично мне запретил при виде посла выкрикивать антиамериканские лозунги и показывать ему «факи».

Лозунги и «факи», конечно, относились к разряду шуток, только вопрос, для чего осназ вообще вытащили на эту встречу, остался. Но начальство на то и начальство, чтобы в некоторых случаях иметь возможность просто рявкнуть, не объясняя причин и на этом закрыть вопрос. Лишь потом Серега все-таки снизошел до ответа и сказал, что это личное распоряжение наркома. А еще чуть позже, глядя на поднятую вокруг ожидающегося приезда суету, мы с ним пришли к выводу, что все это «жу-жу» неспроста. Ну не будут ради Колычева выстраивать почетный караул, тем более что Иван Петрович тут был неделю назад и все происходило очень даже демократично, без всякой помпы. Да и посол… Я, конечно, не знаток протоколов, но из‑за этого америкоса вряд ли подобная буча поднимется. Нет, летуны вполне могли захотеть устроить пышную встречу своему высокопоставленному земляку, только ведь в наличии было два выряженных в парадную форму караула – советский и американский. А это уже совсем другой коленкор.

И только когда я увидел среди офицеров людей Власика, все непонятки разрешились наконец в наиболее вероятное предположение. А именно – помимо вышеперечисленных персон, на авиационную базу особого назначения, ожидается прибытие товарища Сталина. Гусев, прикинув расклады, согласился со мной, и поэтому мы даже не удивились, когда после посадки на откидном трапе увидели знакомую коренастую фигуру.

Верховный, выйдя из самолета, вместе с Гарриманом прошелся вдоль почетного караула, попозировал журналюгам, пожал руки «невидимкам» и отправился в специально приготовленный ангар толкать речь. По теперешним временам весьма короткую, минут на тридцать. Но довольно информативную.

Вначале он осветил международную обстановку и поздравил американцев с большими успехами их войск в Италии. Отметил также огромную результативность действий совместной базы для достижения общей победы. А потом огорошил (во всяком случае, меня) тем, что, поблагодарив летчиков, объявил о закрытии 128‑й АБОН. Дескать, свою задачу база выполнила, и так как целей в освобожденной Красной Армией Восточной Европе для стратегической авиации не осталось, то союзнические авиаторы теперь будут постоянно дислоцированы в Италии.

М‑да… Я только покрутил головой. А ведь действительно – сейчас немцами контролируется только Западная Европа, в том числе северо-запад Австрии и запад Германии. И чтобы обрабатывать цели в этих районах, а также во Франции и разных Бельгиях с Нидерландами, им вовсе не надо делать огромного крюка для посадки на востоке. Расстояния-то резко сократились, и летуны могут работать со своего родного аэродрома без заходов в гости.

Потом Верховный рассказал о достигнутых на сегодняшний день результатах операции «Суворов» и как-то незаметно съехал на последние события, что происходили в этих местах. Тут уже среди летчиков поднялся удивленный ропот. Они ведь были ни сном ни духом об опасности, висевшей над их головами. А теперь, когда на сцене, после широкого жеста Сталина: дескать – вот они ваши спасители, появились русские «невидимки», америкосы после секундной паузы разразились аплодисментами и свистом. Иосиф Виссарионович, который явно не привык к такому странному выражению одобрения, слегка поморщился, но тут же, взяв себя в руки, начал улыбаться, а потом пригласил на трибуну Гарримана.

Посол тоже разразился речью, в начальной своей части сильно схожей с выступлением Верховного, но, освещая захват АКовцев, добавил, что попытка покушения на военнослужащих США воспринята президентом их страны очень близко к сердцу. Причем настолько, что с согласия советского правительства в расследовании этого покушения будут принимать участие следственные органы Соединенных Штатов.

Ага, вот оно! Я даже заерзал на своем месте. Ну все – держись, Миколайчик! Теперь тебе небо с овчинку покажется! Теперь тебя будут нагибать не только «восточные варвары», но и америкосы, а против этих объединенных усилий у тебя кишка тонка! А ведь при расследовании вполне возможен и выход на твоих хозяев…

Очередной раз поразившись прозорливости Колычева, я опять обратил внимание на сцену, так как там происходили интересные события. Гарриман после окончания своего спича заявил, что его правительство в знак благодарности за спасение жизни своих летчиков приняло решение наградить советских бойцов террор-групп Бронзовой звездой. И тут же, не сходя с места, приняв из рук помощника коробочки с наградами, начал одаривать ими слегка обалдевших «невидимок». Правда, мужики растерялись буквально на секунду, а потом армейские навыки дали о себе знать. Я даже фыркнул от восторга, когда первый получивший из рук посла звездочку темно-золотистого цвета на красно-сине-белой ленте (а это оказался Федька Свиридов) козырнул, пожал ему руку, а потом, четко повернувшись к залу, громко рявкнул:

– Служу Советскому Союзу!

А за ним «отслужили» свое и остальные ребята. Судя по всему, Верховному эта ситуация тоже очень понравилась, так как он благожелательно кивал и улыбался в знаменитые усы каждому выходящему. И потом, когда все закончилось, еще добавил, что, мол, от советского правительства бойцы получат награды в Кремле, так как статут этих наград подразумевает награждение именно там.

В общем, как я понял, наши решили обыграть ситуацию по полной. В другом случае эта, в общем-то рядовая, операция по поиску и обезвреживанию диверсионной группы противника тянула бы только на Красную Звезду. Ну или если толково составить наградной лист, то на «Знамя» – максимум. А здесь, похоже, пахнет орденом Ленина. Да-а… на что только не пойдешь в пропагандистских целях…

Единственно несколько напрягла мысль о том, что моих ребят могут как-то обойти при раздаче «ништяков». Но, рассудив трезво и посмотрев на просто лучившееся лицо Ивана Петровича, сидящего в президиуме, я тут же успокоился. Американскую висюльку мне и даром не нужно, но вот советскими наградами мы точно не останемся обделенными. Конечно, воюем не за них, но все же, все же, все же…

А потом был небольшой банкет, после которого нас вызвали в дом, где расположился Сталин. Нас – это не в смысле меня и Гусева, а всех моих парней. Кстати, было очень прикольно за ними наблюдать. Они, когда узнали, куда именно мы идем, сильно спали с лица. Даже невозмутимый Марат, который в обычной жизни своим спокойствием мне всегда напоминал индейца, безостановочно облизывал губы и вертел головой, как будто воротник гимнастерки неожиданно стал давить на горло. Про остальных я вообще молчу. И это вполне понятно – когда некто Лисов первый раз входил к Иосифу Виссарионовичу, он испытывал похожие чувства. Хотя для меня тогда Сталин был не более чем историческим персонажем. А ведь для ребят он – ВСЁ. Реально – ВСЁ. Это позже будут стараться смешать его имя с грязью, но на сегодняшний момент он не просто руководитель страны, а руководитель страны, практически выигравшей самую страшную войну в своей истории. И сейчас все прекрасно понимают, что будь на его месте любой другой, то немцы бы уже давно соединились с японцами где-то в районе Урала. Но даже не это главное. Главное то, что уже несколько лет наблюдается просто пик обожания Верховного. И встреча с ним воспринимается обычными людьми как нечто запредельное, поэтому ребят так и колбасит. М‑да… вот тебе и «культ личности» в самом ярком своем проявлении. Хотя правильно говорят: «Был культ, но ведь была и личность»…

В конце концов уже перед самой дверью в кабинет я не выдержал и, сказав сопровождающему нас сотруднику охраны: «Секунду подождите», обратился к мужикам:

– Отставить дрожание! Ведете себя, ёпрст, как барышни перед процессом дефлорации! Вы – офицеры Красной Армии! Возьмите себя в руки!

В ответ Жан, криво улыбнувшись бледными губами, даже попытался пошутить:

– Я только сержант. Мне можно…

– Тогда – делай, как я!

И, кивнув сопровождающему, рубанул строевым шагом в открытую им дверь.

А после всех положенных слов Сталин, оставив Гусева, Колычева и какого-то незнакомого мне очкастого парня сидеть за столом, прошелся перед нашим строем, внимательно вглядываясь в лица стоящих перед ним парней. Те, не дыша, задрав подбородки, ели высшее начальство глазами. Я еще подумал, как бы у них косоглазие не наступило от чрезмерного усердия, но в этот момент Виссарионыч улыбнулся и сказал:

– Вольно, товарищи, – а потом, отступив на шаг, поинтересовался у Колычева: – Иван Петрович, а что это в особой группе Ставки со званиями творится? Или товарищ Гусев своей волей разжаловал всех? Вот, например, Илья Иванович должен быть полковником, но носит майорские погоны. А товарищ Шарафутдинов, – Верховный безошибочно ткнул пальцем в Марата, – майор, но стоит передо мной капитаном.

Гусев вскочил и доложил:

– Товарищ Сталин, это сделано из соображений секретности! Звания, а также рода войск спецгруппа меняет исходя из поставленных задач!

Вождь, как будто про это раньше и не знал, удивленно покачал головой, но потом, улыбнувшись, ответил:

– Это хорошо. А то я уж было подумал, что товарищи в чем-то провинились…

– Никак нет, товарищ Сталин! Результаты работы подразделения выше всяких похвал!

Это уже Колычев вставил свои пять копеек. Верховный глянул на него, после чего жестом усадил вскочившего наркома и, хмыкнув, сказал:

– Знаю, это я просто пошутил. А то наши герои, – он кивнул в сторону застывшего строя, – уж очень сильно нервничают. А товарищ Сталин, он ведь не Зевс-громовержец, он обычный человек, который может и пошутить, и посмеяться.

После этого, опять пройдясь перед нами, он, став серьезным, выдал:

– Товарищ Колычев постоянно держал меня в курсе относительно действий вашей группы. И они действительно – выше всяких похвал. Один захват Вельдберга позволил нашей контрразведке не только вычислить местонахождение гитлеровских подразделений с функциями аналогичными вашим, но и проследить возможные пути и каналы эвакуации нацистских бонз. А исходя из данных советской разведки, они уже бегут! Только далеко уйти им не удастся, и благодаря вашим действиям время на их поиск и поимку сильно сократилось. Поэтому от лица советского правительства выражаю вам благодарность!

– Служим Советскому Союзу!

Сталин после хорового вопля шутливо прикрыл себе ухо ладонью и, посмеиваясь, укорил:

– Совсем оглушили. – После чего, положив трубку на стол и направив палец в нашу сторону, продолжил: – Добавлю, что ваша операция по поимке Вельдберга будет достойно оценена. Но не здесь, а в Кремле. И еще, по поводу найденного золота, хочу сказать, что нами принято решение наградить вас ценными подарками. Какими – сейчас сообщать не стану, пусть это будет сюрпризом, о котором вы тоже узнаете в Москве. Поэтому готовьтесь, товарищи, завтра вы вылетаете в столицу нашей Родины. Товарищ Гусев, займитесь подготовкой бойцов к встрече со столицей. И на этот раз – без всякой секретности. Пусть люди наденут все свои награды и заслуженные погоны.

– Разрешите выполнять?

– Выполняйте, и… – Готовая следовать за Серегой пятерка застыла на месте, опять повернувшись к Верховному. – Я хочу сказать, что очень рад личному знакомству с одной из лучших спецгрупп нашей армии.

А потом прошел вдоль строя и пожал всем руки. У меня мелькнула мысль, что пацаны теперь правую руку год мыть не будут, и, с трудом задавив смешок, собрался было уже идти вслед за генерал-майором, но Сталин, в лучших традициях «Семнадцати мгновений» остановил меня словами:

– Товарищ Лисов, а вас я попрошу задержаться. – И дождавшись, когда за моими ребятами закроется дверь, выдал: – Илья НИКОЛАЕВИЧ, я хотел бы вас познакомить с нашим новым начальником Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) – Станиславом Игоревичем Тверитиным…

Опаньки! Если Верховный выделил мое настоящее отчество, то значит, этот начальник в курсе, что собой представляет Лисов на самом деле. Я более внимательно вгляделся в подходившего ко мне парня. Так, рост примерно метр семьдесят шесть, возраст – чуть за тридцать, очки с минусовыми стеклами. Характерная особенность – когда Сталин говорил, «пропагандист» держал голову чуть повернутой к говорящему левым ухом, значит, правое плохо слышит. И еще: с той же стороны на фейсе несколько мелких шрамов. Ага, похоже, этот паренек вовсе не кабинетный сиделец и успел повоевать. Или не повоевать, а просто попасть под взрыв. Поэтому – барабанной перепонке пипец, глаз поврежден и на морде отметины. Но руку не зацепило. Это я отметил, отвечая на крепкое рукопожатие Тверитина.

В принципе, так наше знакомство и состоялось. Сталин в дальнейшем разговоре подтвердил, что главный идеолог действительно знает о моем иновременном происхождении, а потом, побеседовав с нами еще минут двадцать, отправил обоих со словами:

– Вам теперь придется плотно контактировать, так что начинайте притираться друг к другу. А сейчас можете быть свободны.

Козырнув Верховному, мы вышли, и, уже идя по коридору, Станислав предложил:

– Ну что, может, сейчас ко мне? Вы не против? Я думаю, у нас друг к другу будет масса вопросов.

– Пойдемте. Мне всегда было интересно, как именно творится пропаганда.

– Пропаганда? – Тверитин ухмыльнулся и, открывая передо мной дверь в отведенную ему комнату, спросил: – А вы знаете, что это такое?

Вот так провокационно началась наша первая беседа. Правда, через полчаса мы уже договорились перейти на «ты», но общий накал снизился лишь после того, как основательно «прощупали» друг друга. И поэтому после чая разговор пошел гораздо более доверительный и человечный. А собеседник он оказался – обалденный. И знаний у парня было просто выше крыши. Знаний и упорства в достижении поставленных целей.

– Я чуть больше чем полгода назад был назначен на эту должность и пришел в ужас, когда увидел, что творится в идеологическом секторе! – Стас махнул рукой, рассыпая пепел. – Догадывался, предполагал, но никак не рассчитывал встретить такое… Это же ни в какие ворота! Болото, по-другому состояние дел не назовешь. Те, кто должен отвечать за идеологию, настолько обленились и обросли жиром, что ни о каких изменениях и слышать не хотели! До них просто не доходило, что с двадцатых годов все очень сильно поменялось! А в идеологии ведь очень важно не только понимать текущий момент, но и моментально реагировать на него. И не только в идеологии, а и в экономике. Ведь не зря товарищ Сталин начал проводить экономические преобразования. А пропаганда должна действовать гораздо быстрее и объяснять все нововведения с выгодной для государства точки зрения.

– Это точно. – Ткнув папиросой в переполненную пепельницу, я ухмыльнулся. – После речи Верховного бойцы начали трясти замполитов, требуя объяснений и толкований, а те сами ни ухом ни рылом. Тупо зачитывали спущенные сверху распоряжения, а вот чтобы доступно объяснить начавшиеся реформы, так это получалось буквально у единиц. А остальные просто бздели и при зачитывании утвержденного текста только что в обморок не падали. Кстати, насчет «утвержденного» – я сам был свидетелем, как один замполит полка, волнуясь, интересовался у своего дивизионного начальства: не является ли присланная бумага вражеской провокацией. А уж на вопрос бойцов: «Так это что – почти что новый НЭП?», заходились криком и пенились, как огнетушители. Уж больно резко сменилась линия партии и, как сказал бы незабвенный основоположник ленинизма – твердокаменным большевикам это как серпом по одному месту.

Стас кашлянул и, странно глядя на меня, вклинился в монолог:

– М‑да… Хорошо, что Иосиф Виссарионович меня предупредил…

– Насчет чего?

– Насчет того, что у товарища Лисова весьма своеобразное отношение как к партии, так и к отдельным ее представителям.

Я покладисто согласился:

– Не переношу замполитов. Нет, и среди них нормальные люди встречаются, но мне они попадались крайне редко. В основном стукачи, которые только и могут, что тупо цитировать заранее написанные и спущенные сверху цидули. При этом, не отступая от текста ни на одну запятую. А если вдруг сами что-то напишут – для доклада там или выступления, то речь будет состоять из одних штампов и лозунгов…

А про себя подумал, что Тверитин, наверное, опупел, когда услыхал мою характеристику из уст вождя. Да и я, когда очередной раз, уже после опросов, со Сталиным говорил, честно говоря, забздел основательно. Тогда, помню, после страстного монолога, где я, войдя в раж, крыл всех и вся, Верховный, отложив трубку, долго смотрел на меня немигающим взглядом, а потом подвел черту:

– Слушая вас, я очередной раз убедился, что вы, товарищ Лисов, не только авантюрист, но еще и ярко выраженный антикоммунист.

Похоже, вид у «товарища Лисова» после этих слов, звучавших, как приговор, стал несколько бледноватый, так как Виссарионыч негромко рассмеялся и продолжил:

– Но это делу не помеха. Нам остро необходим критический взгляд на наши недостатки, да и антикоммунизм ваш больше наносной, и я думаю, со временем он пройдет. А если даже не пройдет…

Тудыть твою в качель, вот как я ненавижу подобные паузы, которые Верховный умеет держать мастерски. А если учесть весьма скользкую тему разговора, то седых волос за эти секунды у меня прибавится в разы. И хоть собеседник знает про то, что смерти я не боюсь, и знает причины этой небоязни, но один черт – страшно! Ведь страшит даже не смерть, а возможное разочарование в этом человеке.

Но Иосиф Виссарионович, как будто подслушав мои мысли добавил:

– Если не пройдет – тоже ничего страшного. Вы за эти годы уже поняли, что товарищ Сталин вовсе не такой людоед, как про него говорили в вашем времени. И я совсем не хочу вас в этом хоть как-то разубеждать и подвергать репрессиям за честно сказанные слова и обозначенную гражданскую позицию. Только поверьте мне – ваша позиция будет меняться. Вы ведь на своей шкуре почувствовали, что такое капитализм в самом антигуманном его проявлении, и до вас постепенно дойдет, что нашему, социалистическому, пути развития – альтернативы просто нет. Только не надо путать военный социализм и то, что мы в ближайшем будущем начнем строить. Я думаю, лет через семь-восемь мы вернемся к этому разговору, и я с удовольствием послушаю ваше изменившееся или… или не изменившееся мнение.

Так что после того разговора все эти намеки, озвученные главным пропагандистом, мне по барабану. У меня, считай, карт-бланш от самодержца, поэтому хоть как-то менять свое отношение к зажравшимся аппаратчикам я начну только тогда, когда они сами начнут меняться.

Хотя… вот этот идеолог, похоже, вполне нормальный мужик. С тараканами, конечно, все поймать меня пытается, но это нормально. В нашем деле по-другому не выжить, какой бы ты замечательный ни был. Да и видимся мы первый раз, поэтому вполне понятно его желание разъяснить собеседника, насколько это возможно. Ведь он прекрасно понимает, что весь наш разговор будет доведен до Колычева. Просто потому, что так положено, исходя из специфики моей службы. И я прекрасно знаю, что Стас в свою очередь поделится со Сталиным.

А так как нам вместе еще пахать и пахать, то друг к другу притираться надо по-любому. Только сейчас он меня опасается гораздо больше, чем я его, поэтому и пытается нащупать ту степень доверия, которая вообще возможна в нашей ситуации. Ну да ничего! Пару-другую кило соли вместе съедим, и все устаканится. Его бы в мою группу и в дальний рейд, там бы мы быстро снюхались. Но такой экстрим невозможен, так что все будет зависеть только от времени.

А Тверитин тем временем продолжал:

– Что же касается так нелюбимых тобою партийных работников… А ты учитываешь, что у них нет права на ошибку? Вообще нет! Авиаконструктор, к примеру, если сильно ошибется, то максимум, что ему грозит, так это «шарашка». А если ошибется партийный работник? Ведь не зря про них говорят: «Открыл рот – рабочее место готово».

– Говорят как раз таки про «закрыл рот»…

– Это непринципиально. Так вот, если этот рот хоть в чем-то ошибется при донесении идеи партии, то пощады не будет. Поэтому люди в основном просто боятся допустить ошибку. Но в чем-то ты прав – очень мало осталось среди партаппаратчиков по-настоящему инициативных людей. Ведь самое интересное, что были разосланы циркуляры и рекомендации по подготовке населения к реформам. Только срабатывали они через раз. Те, кто действительно горел своей работой, сделали все, чтобы информация сработала, как задумывалось. А остальные… им ведь ничего не надо. Только паек, власть и привилегии, на прочее – плевать. Нет, они делают свое дело, но очень косно, потому как превратились за эти годы в ярых конъюнктурщиков.

– Понятно, – откинувшись на стуле, я заложил руки за голову, – конъюнктурщики тебе не нужны. Тебе нужны креативщики.

– Кто?

Стас перестал вещать и несколько секунд шевелил губами, бормоча:

– Креатив… ага… созидание… творчество… Английское слово? Но ты опять прав! В этом деле нужны именно творческие люди, которые будут ежесекундно отслеживать настроения в обществе и моментально реагировать на все изменения на местах. Не с недельной, месячной или полугодовой задержкой, а именно моментально! И это ведь не только внутри страны делать нужно, но и по всему миру. Вот сейчас у нас задача – создание положительного образа СССР в глазах мировой общественности. Ну, пока мы немцев бьем, это делать довольно легко. Но ведь, насколько я знаю, после этой войны начнется «холодная война». А это значит, что из первой задачи вытекает вторая – не допустить «холодной войны». И мы уже начали работу в этом направлении.

Я заржал и ответил:

– Видел, видел, как америкосы за нашими портками охотятся.

– Во. – Тверитин поднял палец. – Это мелочи, но из таких мелочей и складывается идеологическое воздействие. В данном случае – пропаганда советских «невидимок» как самых сильных, умелых и страшных бойцов. Люди всегда тянутся к чему-то сильному и героическому, поэтому детали вашей униформы настолько популярны. Каждый хочет хоть как-то приобщиться к живой легенде. А вот, к примеру, на Тихоокеанский ТВД, где о террор-группах слышали только краем уха, но куда идут наши военные поставки, в стволы некоторых минометов вкладывается завернутая в ветошь бутылка водки. И записка, написанная женским или детским почерком. Что-то наподобие: «to dear american brother-in‑arms». И это тоже капля на наши весы. А из таких капель и складывается мировое общественное мнение.

– М‑да…

Я только удивленно крутил головой, слушая разошедшегося Стаса. Блин! А ведь действительно, вот так вот, по мелочи, по чуть-чуть, постепенно преподносить миру облик измененного Союза. Нас представляли зверями и дикарями, а что если все переиграть? Нет, варварами сразу нас считать не перестанут, но если это повернуть в свою пользу? Создать, так скажем, совершенно новый облик советского человека в глазах мировой общественности.

Когда я озвучил эту идею Тверитину, он только хохотнул:

– А мы что делаем? Видишь ли, я читал записи твоих опросов и понял одну интересную штуку. Если опустить наши природные богатства и территории, то знаешь, почему к нам такое отношение на Западе?

– Потому что они – козлы!

– Это тоже опустим… А к нам так херово относятся даже не столько из‑за коммунистической идеологии, а просто из‑за того, что мы – белые.

Я удивился:

– Это в каком смысле?

– В самом обычном. В смысле – цвета кожи. Внешне ведь мы ничем не отличаемся от европейцев, и они подсознательно ждут схожих с ними поведенческих реакций, а их нет! – Стас хлопнул себя кулаком по ладони, продолжая: – Нет, потому что у нас совершенно другой менталитет. СОВЕРШЕННО. И вот когда до них дойдет, что мы пусть и белые, но ДРУГИЕ, то отношение поменяется. Ведь, к примеру, к тем же японцам до войны не было никаких претензий. Да, делают харакири – несколько, конечно, варварское занятие, но это традиция и поэтому воспринимается европейцами спокойно. Кланяются безостановочно, орут как потерпевшие, едят всякую гадость. Но это совершенно никак не влияет на отношение, потому что европейцы внутренне к подобному готовы и воспринимают такое поведение как само собой разумеющееся. А вот по отношению к нам – влияет и еще как!

Хм… а ведь если подумать, то так оно и есть. Мордально мы действительно ничем не отличаемся, и инострики наших за границей начинают вычислять даже не по русскому говору, а по немереному потреблению горячительных напитков, купанию в фонтанах и яростным дракам с грабителями, которые тоже сразу не распознают в своих жертвах русских. Только когда пьяненький турист, вместо того чтобы покорно отдать кошелек здоровенному негру, начинает метелить этого самого негра, да еще и радостно материться, до грабителя доходит, что он круто попал, потому что нарвался именно на выходца из России.

Только вот как изменить это отношение, я не очень понимал. То есть конечная цель понятна, но вот как ее добиться? Спросил у Стаса. Тот, подумав несколько секунд, ответил:

– Вообще, разрабатывается очень обширная и комплексная программа. И для внутреннего применения, и для внешнего. Вот для внешнего мы просто начнем создавать образ русского. Вон, как в Штатах делают. Ты ведь можешь сразу ответить, как представляешь себе обычного, среднего американца?

– Могу, – я с готовностью выпрямился на стуле, – это жирная свинья, которая заботится только о собственном благополучии. Своих родителей он сдает в дом престарелых, а с детей, по достижении ими шестнадцати лет, начинает взимать плату за проживание в собственном доме. Науками не интересуется. Обычно умеет только писать, а с арифметикой уже полные нелады, поэтому даже элементарные вычисления делает на калькуляторе или компьютере. Носит чехол для дирижабля, ошибочно принимая его за футболку. Считает, что весь мир должен жить по его образу и подобию. Да, очень любит себя, гамбургеры и Макдональдс.