Kitobni o'qish: «Из архивов памяти»

Несколько слов от автора, предваряющих эту книгу

В книге представлены отдельные воспоминания автора о том времени, когда он был молод и жил в самой прекрасной стране на свете. О событиях, повлиявших на мировоззрение автора, о встречах с интересными людьми, иногда мимолётных, но при этом оставивших след в его памяти.

О друзьях, большинства из которых уже нет в живых, но которых автор часто вспоминает.

А ведь не зря говорят: «Мы живы, пока о нас помнят».

По Финляндии с комсомольской путевкой в кармане
(повесть)

Глава первая. Перед поездкой

Эта история, благополучно закончившаяся в августе 1969 года, началась поздней дождливой осенью 1967 года, когда меня, молодого специалиста, без году неделя проработавшего в Центральном институте гематологии и переливания крови, на отчётно-выборном комсомольском собрании избрали в комитет комсомола, где тут же сделали заместителем секретаря по организационной работе. Я, как дисциплинированный человек, исправно выкраивал время из своего весьма плотного рабочего графика и занимался решением довольно скучных, особенно на первых порах, вопросов. Со временем я уже привык регулярно появляться в райкоме комсомола, перезнакомился со всеми его штатными сотрудниками, как правило, симпатичными молоденькими девчонками, и чётко осознал, что имею вполне законную отмазку, позволяющую мне в любое время сбежать с работы под благовидным предлогом, называемым «райком». Правда, я никогда не злоупотреблял такой возможностью просто погулять где-нибудь: все мои отлучки были жизненно необходимы.

Так незаметно пролетело около полутора лет, и вот весной 1969 года я залетел в райкомовский орготдел, где решил какой-то из непрерывно возникающих вопросов, и уже собрался было покинуть райком, как в дверях возникла фигура третьего секретаря Толи Долженко. Не буду утверждать, что мы были знакомы. Я, конечно, мог бы его выделить из толпы при условии, что она собралась в помещении райкома, но, встретив, к примеру, на улице, скорее всего, прошел бы мимо. Он же, как оказалось, о моем существовании вообще только в тот день и узнал.

Все дальнейшие события происходили у меня на глазах. Анатолий задал какой-то вопрос одной из девчонок, и она показала на меня. «Интересно, что это значит», – промелькнуло в голове. Какое-то время Долженко задумчиво меня рассматривал, а затем, по-видимому, приняв решение, окликнул:

– Пойдём ко мне, разговор есть.

Мы вошли в кабинет, он присел на краешек стола и спросил:

– За рубеж поехать хочешь?

Хотелось ли мне? Я даже не знал, что и ответить. С одной стороны, хотелось, но с другой – как подумаешь, сколько это стоит, всякое желание сразу пропадало. Всё это, наверное, прекрасно читалось у меня на лице, но ответ я так и не родил. Тем временем Долженко продолжал разговор, как будто и не задавал провокационный вопрос:

– Есть возможность тебе съездить в Англию или в Финляндию. На первый взгляд, Англия предпочтительней, но я советую согласиться на Финляндию: в такую поездку никогда в жизни больше не попадёшь. Дело в том, что ЦК ВЛКСМ решил организовать группу комсомольцев-медиков. Москва получила два места и отдала их нашему району. Сам бы поехал, но не доктор я, так что будем рекомендовать горкому твою кандидатуру. Быстренько напиши мне все твои данные: фамилию, имя, год рождения, комсомольский стаж, где работаешь, кем и твою должность в комсомоле.

За минутку я всё это написал и отдал Толе. Он не глядя бросил бумагу на свой стол.

– Ну а теперь ответ на твой так и не высказанный вопрос: половину стоимости оплачивает ЦК, вторую – наш райком. Так что, если поедешь, то бес-плат-но, – последнее слово он произнёс по слогам.

Анатолий пожал мне руку и рекомендовал потихонечку читать всё-всё о Финляндии: надо готовиться к комиссии «старых большевиков». Что за зверь эта комиссия, я не знал, а спрашивать не хотелось: ещё за дурачка примет, мол, таких вещей не знает. На этом и расстались.

Прошло больше недели, никаких звонков не было, и я уже решил, что всё это было просто сном. Когда в очередной раз я оказался в райкоме, девочки из орготдела в один голос закричали, что мне надо срочно найти Долженко. Пришлось направиться к нему. Он был на месте.

– Привет, заходи! – закричал Анатолий, как только я заглянул в кабинет. – Твою кандидатуру в горкоме одобрили, так что всё в порядке. Теперь ещё одно дело: мы дадим тебе письмо в твой институт. Если ты добьёшься, что наша просьба будет удовлетворена, в твоём послужном списке появится большой жирный восклицательный знак. – И он протянул мне письмо на бланке райкома, уже подписанное первым секретарём Наташей Марченко. – Да, ещё тебе обязательно надо познакомиться с Раей Гавриловой, комсомольским секретарём из поликлиники № 1. Вы с ней вместе поедете. И готовься к комиссии «старых большевиков», – услышал я напоминание Толи, уже закрывая дверь.

Текст письма был поразительным. Оказывается, именно я один из лучших комсомольцев района, поэтому меня решили наградить поездкой в Финляндию с пятидесятипроцентной оплатой за счёт средств комсомола, а оставшуюся часть райком просит оплатить мой институт. На следующий день райкомовское письмо, «вооружённое» двумя визами с просьбой «Оплатить»: одной – секретаря комитета комсомола Арнольда Котлярова, другой – секретаря парткома Ларисы Ивановны Герасимовой, – лежало на столе директора института.

Через неделю после оплаты путёвки секретарь директора позвала меня расписаться в получении телефонограммы, согласно которой мне необходимо было прибыть в поликлинику № 1 Мосгорздравотдела на совещание по работе с так называемой несоюзной молодёжью. Ответственной за проведение этого мероприятия была назначена Р. Гаврилова.

Ремарка 1. К несоюзной молодёжи относились все молодые люди от 14 до 28 лет, которые не состояли в рядах молодых строителей коммунизма, то есть не были членами ВЛКСМ. Нашей задачей было максимальное снижение этого числа. Методы допускались любые, кроме, разумеется, физического воздействия. Это и было моим основным занятием в то время в комитете комсомола института. В нашем институте работали порядка 100–120 сотрудников в возрасте до 28 лет. На такое количество допускалось не более трёх-четырёх человек, не состоящих в комсомоле.

Совещания по работе с несоюзной молодежью обычно проводились в здании райкома (хотя, конечно, бывали и исключения). Поэтому без всякой задней мысли в назначенный день в десять утра я приехал в эту поликлинику. Милиционер на входе стал изучать вначале телефонограмму, а затем и мои документы.

Что это за поликлиника такая, можете спросить вы, которую охраняет милиция. Отвечаю: таких поликлиник в Москве было несколько.

Ремарка 2. Охране здоровья советских граждан в те годы уделялось большое внимание, но гораздо большее значение для государства имела забота о здоровье так называемого спецконтингента. Он был нескольких уровней: высший составляли члены и сотрудники ЦК КПСС, Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР и ответственные работники союзного значения. Для их обслуживания в Минздраве СССР было даже создано специальное 4-е Главное управление, возглавляемое первым заместителем министра здравоохранения СССР академиком Евгением Ивановичем Чазовым. «Высший эшелон» власти обслуживали спецполиклиника на Ленинских горах и спецбольница в Кунцево, называемая в народе «загородной». Аналогичная структура была создана и в РСФСР, правда, там уровень был пониже, республиканский. Ну а Москва чем хуже? Для обслуживания городской элиты и существовала та самая поликлиника № 1. Вот откуда и милиция при входе в здание.

Милиционер закончил рассматривать мои документы и начал куда-то названивать. Говорил он очень тихо, но фамилию «Гаврилова» мне удалось расслышать.

Вскоре в холле появилась невысокая темноволосая девушка в белом халатике.

– Рая, – представилась она и, проходя со мной мимо милиционера, продолжила: – Толя, конечно, мне говорил, что мы поедем вместе, и просил взять над тобой шефство. Сказал, что ты очень «зелёный» и вообще робкий какой-то. Но я не думала, что нашу встречу он обставит таким образом. Любят они там, в райкоме, выпендриваться, ничего не могут сделать просто так, всё надо с каким-то вывертом, иногда даже противно становится. А в общем там нормальные, хорошие ребята собрались, сам поймёшь.

Мы проболтали с полчаса. Оказалось, она уже пару раз съездила за границу и ничего страшного или неожиданного, непонятного там не происходило. Потом её куда-то позвали, сказав, что на минуточку, но она обречённо махнула рукой:

– Вот так всё время: только начнёшь с человеком по душам говорить, тут же зовут «на минуточку», а сидишь там часами. Ладно, пока! Времени у нас с тобой в Финляндии будет достаточно, там и наговоримся вволю.

Ремарка 3. Я не знаю, был ли специально утверждённый регламент, касающийся зарубежных поездок и их периодичности, но на практике было так: одна поездка раз в три года, при этом первая обязательно в социалистическую страну, чаще всего в Болгарию. А тут молоденькая девчонка, ненамного меня старше, а уже несколько раз была там, «за кордоном».

Прошло ещё несколько дней, и мне позвонила секретарь парткома Лариса Ивановна:

– Володя, завтра к 13:05 нас вызывают на выездную комиссию в райком партии. Будь добр, подготовься как следует.

Трубка звякнула «отбой», а я даже не успел задать вопрос насчет комиссии: что это, зачем и как надо подготовиться, чтобы было «как следует». Пришлось бежать к старшему товарищу, коим являлся уже упомянутый Арнольд Котляров.

«Нолик», как мы его за глаза звали, объяснил:

– В партии очень много людей, общественно активных в прошлом, но которые в силу вполне объективных причин – возраст, здоровье и прочее – уже не могут продолжать вести такой же образ жизни. Вот их и приглашают в подобные выездные комиссии. Надо же понять, достоин человек поездки за границу или нет, не опозорит ли он нашу страну за рубежом. Обычно такую группу коммунистов называют комиссией «старых большевиков», но на самом деле к ним она никакого отношения не имеет. Вопросы там могут быть самыми разными, но чаще всего имеющими отношение к той стране, куда ты должен поехать. Так что читай побольше про Финляндию.

Ремарка 4. Понятие «старый большевик» было введено в 1922 году по предложению Ленина. Тогда же было создано и соответствующее общество, объединявшее членов партии с дореволюционным стажем. Существовало оно в 1922–1935 годах вначале при Комиссии по истории Октябрьской революции и РКП(б) – Истпарт, а затем при Институте В. И. Ленина.

Основным требованием к вступлению в общество было наличие непрерывного партийного стажа в течение 18 лет (то есть по состоянию на год создания Общества, с 1904 года).

Впоследствии критерии причисления к «старым большевикам» стали менее строгими. Этим объясняется, что первоначально в Общество старых большевиков было принято только 64 человека, а к концу прекращения деятельности Общества (1935 год) в нём состояло уже более 2000 человек.

Вот такая информация кочует по страницам интернета, и более в нём ничего не имеется. Я же больше доверяю мнению живых людей, и с таким человеком судьба дала возможность мне встретиться.

В 1960 году я познакомился со студенткой, своей однокурсницей, бабушка и дедушка которой были именно теми самыми «старыми большевиками», принимавшими участие в создании нашей Коммунистической партии. В тридцатые годы, как и тысячи других советских людей, они были репрессированы. Дедушку расстреляли, а бабушка, проведя более 15 лет в тюрьмах и лагерях, вышла после ХХ партсъезда на свободу, получила квартиру, какую-то денежную компенсацию и прикрепление к спецполиклинике, где поправляли здоровье таким вот амнистированным старикам. Мне довелось пару раз поговорить с ней, вернее, послушать её рассказы, и, хотя в то время, по причине беспечной молодости, они меня не очень-то заинтересовали, частичку этих воспоминаний я запомнил.

Помнится, больше всего её возмущало то, что к «старым большевикам» стали причислять и тех, кто вступил в партию до ленинского призыва, который был в 1924 году, и тех, кто, пользуясь оговоркой о необходимости восемнадцатилетнего непрерывного партийного стажа, вступал в неё в 30-е годы, в том числе и работники НКВД, служившие в лагерях ГУЛАГа.

Я не очень волновался перед этой комиссией, но когда мы пришли к назначенному времени в райком партии и нашли свою очередь, то оказалось, что нам ещё ждать и ждать. Каждого желающего съездить за границу допрашивали чуть ли не по десять минут, люди выходили оттуда кто красный, кто, наоборот, белый, и кандидатуры – если не каждого второго, то уж третьего или четвёртого точно – комиссия «зарубала». Вопросы, которые задавали её члены, касались чего угодно, но чаще всего личной жизни будущих отпускников и командированных. Мне вроде бы нечего было опасаться, но нервозность, которая ощущалась чуть ли не физически и словно пронизывала всё помещение, где нас держали, заставила дрожать и меня.

Вдруг откуда-то возник Долженко:

– Привет, вас ещё не впустили? Хорошо, а то я боялся опоздать.

Через несколько минут позвали и нас. По правилам, представлять отъезжающего должен представитель парткома, но в данном случае мою судьбу взял в свои руки секретарь райкома комсомола. Мне задали всего два вопроса, на которые я влёгкую ответил: какую работу написал Ленин, находясь в Финляндии, и кто сейчас президент этой страны? В отношении того, что именно Урхо Калева Кекконен возглавляет Финляндию, я знал наверняка: он оказался заядлым рыбаком и выбрал для этого занятия побережье советского Дальнего Востока. Президент соседнего государства использовал каждую возможность, чтобы прилететь в СССР с «неофициальным дружеским визитом». Посмотрите официальную хронику тех лет: такие визиты на два-три дня бывали чуть ли не каждый месяц. Я знал об этом точно, поскольку мой тесть в то время, работая в аппарате Совета Министров, занимался организацией этих «рыбацких вояжей» финского лидера.

Что же касается книги «Государство и революция», написанной вождём мирового пролетариата в Финляндии, то у меня оказался лишний экземпляр первого издания этой работы, который я решил приготовить в качестве моего личного дара музею Ленина в Тампере. Так что и на этот вопрос я тоже без раздумий ответил.

Меня и пропустили. Толя пожал мне руку, попрощался с Ларисой Ивановной и куда-то умчался – «комсомольский маховик» крутился без остановок.

Поездка была назначена на первые числа августа, и вот примерно двадцатого июля меня отозвали в распоряжение ЦК ВЛКСМ для прохождения инструктажа по поездке. Это мероприятие проводилось в большом конференц-зале здания Бюро молодёжного туризма «Спутник», наверное, специально построенного для таких целей.

Хороший такой зал, ёмкий, человек на сто, наверное, рассчитанный. Не могу сказать, что там был аншлаг, но больше половины мест заполнено было уж точно. Я нашёл Гаврилову, мы сели вместе, покрутили головами по сторонам, заметили, что большинство приглашённых явно переросли комсомольский возраст. Особенно нас поразил один дяденька, которому на вид было наверняка за сорок. Народ собрался опытный. Многие, судя по всему, уже давно знали друг друга, интересно было наблюдать за пожатием рук и взаимными чмоканиями в щёчки.

Начались доклады, сообщения о поездке. Оказывается, едут две группы. Из Москвы обе следуют одним поездом, в Финляндии разъезжаются в разные стороны. Маршрут у обеих групп очень похож, основные города одни и те же: Хельсинки, Тампере, Турку и Лахти. Но у одной группы будет заезд в Лапландию, а у другой – посещение города Мариехамн, столицы Аландского архипелага. Нам объяснили, что по таким маршрутам ездит не более чем по одной группе советских туристов в год. Так вот почему Анатолий советовал ехать именно в Финляндию. Зачитали списки отъезжающих. Мы попали в группу, которая едет по южному маршруту, а руководителем у нас будет второй секретарь ЦК ЛКСМ Белоруссии.

Перечислять всё, о чём в течение двух дней нам рассказывали, я не буду: во-первых, сам мало что запомнил, а во-вторых, это была очевидная элементарная накачка. Но о некоторых моментах упомяну, тем более что со многим мы реально столкнулись в поездке.

Прежде всего нам напомнили, что мы едем в очень сложное время и будем в Финляндии ровно в годовщину ввода в Чехословакию войск Варшавского договора. Так что надо быть готовыми к любым провокациям. Докладчик (думается, это был сотрудник КГБ) отметил следующие моменты:

– Вас будет принимать фирма «Ламаматка», она подотчётна финской компартии. Но всё равно каждый раз, выезжая из гостиницы, обязательно просматривайте свои вещи: могут что-нибудь подложить в чемодан.

Наша же задача при всех встречах с финскими товарищами – проводить разъяснительную работу, объясняя, что это вовсе не оккупация суверенного государства, как это представляют всему миру иностранные средства массовой информации, а наоборот – защита свободы и демократии в Чехословакии.

Возможно, он же, но, может, и другой докладчик очень просил нас не торговать водкой:

– Да, мы понимаем, что денег вам дадут так мало, что даже на сувениры не хватит, а там так многое захочется приобрести. Но не уподобляйтесь американским туристам, которые тащат туда виски в огромных количествах и открыто им торгуют прямо на улицах. В Финляндии действует «полусухой» закон – торговля спиртным резко ограничена, финны любят выпить так же, как и мы, но не позорьте имя советского туриста.

Другой лектор усиленно уговаривал нас заходить только в крупные универмаги, потому что в маленьких магазинах все товары с ценами выставлены прямо в витринах и нет нужды открывать дверь. А вот в антикварные лавки вообще заходить нельзя: там сидят только русские продавцы, бывшие белогвардейцы.

Ну и, наконец, об одежде. Сейчас бы это назвали дресс-код, а тогда докладчик, завершавший мероприятие, попросил подняться на сцену одного из слушателей и на живом примере объяснил, что в привычном нам чёрном костюме с белой рубашкой с галстуком в Финляндии ходят только священники. Поэтому надо одеваться по-простому, а не как на работу.

А для этого нам всем выдали талончики для посещения 200-й секции ГУМа.

Оказалось, что большинство присутствующих знало о таком финале этого странного совещания и встретило последнее сообщение одобрительным гулом.

Я вам рассказал о парадной стороне инструктажа, но, кроме того, была и изнанка партийной жизни, с которой мне тогда впервые пришлось столкнуться: на собрании все сидели молча, аплодируя в определённых местах. Зато в кулуарах шло оживлённое обсуждение, но не самих выступлений, а недомолвок и различных спорных мест в них. В курилке, где все разобрались на группки, слышались из разных углов одни и те же слова: «сколько» и «как». «Сколько» означало количество бутылок водки, которые планируется взять с собой, а «как» – каким образом их можно переместить через границу.

Повсеместно обсуждались вопросы типа «Сколько стоит нейлоновая рубашка?» или ещё какой-нибудь дефицит и за сколько всё это можно продать у нас. Иногда казалось, что мы находимся на каком-нибудь чёрном рынке, а не на инструктаже, проводимом ЦК ВЛКСМ.

В завершение инструктажа нам также напомнили о необходимости взять с собой какие-нибудь сувениры, желательно с ленинской символикой, на что зал отозвался гулом: «Взяли уже, не первый раз, маленькие мы, что ли?» А мы с Раисой переглянулись: об этом мы и не подумали.

– Ладно, я в отделе пропаганды райкома что-нибудь добуду, а ты значков каких-нибудь с Лениным купи, – решительно разделила наши обязанности Рая. – Да, и если сможешь, купи на мою долю пару бутылок водки, деньги потом отдам.

С деньгами в то время в нашей семье было настолько туго, что мы, не раздумывая, отдали талон в 200-ю секцию ГУМа кому-то из родственников, готовящемуся к юбилею, что ли, точно не помню. Сказать об этом Гавриловой я постеснялся. Пришлось занять денег у мамы, и не только на четыре бутылки водки, но и на обмен рублей на финские марки.

Местом сбора в день отъезда назначили тот же «Спутник». Мы должны были явиться туда с советским паспортом, вместо которого нам должны выдать заграничный с уже проставленными визами. Поехать в Финляндию нам предстояло с тринадцатью рублями для обмена их на финские марки.

Глава вторая. Мы едем, едем, едем

Наступил долгожданный день отъезда. Взяв в одну руку папин старенький чемодан, с которым он обычно ездил в командировки и санатории и в котором сейчас находились мои вещи, а в другую его же саквояж – была тогда такая смешная тара в два замочка и одну ручку, – где лежали тщательно завёрнутые четыре бутылки водки и кое-какая еда в поезд, я отправился в «Спутник».

Поезд был вечерний, отходящий от Ленинградского вокзала после двадцати двух часов, поэтому я не спешил и к назначенному времени сбора, 18:00, прибыл часа на полтора пораньше. Здание «Спутника» было превращено в некую перевалочную базу: везде лежали чемоданы, коробки, перетянутые ремнями, различные свёртки, а по зданию и около него бродили неприкаянные группы комсомольских активистов. Было интересно, кто из них кто. Я нашёл нашего руководителя и доложил о прибытии. Поставив закорючку в каком-то гроссбухе, он посоветовал мне поставить вещи в кучу, которая находилась неподалёку от него, а самому пойти куда-нибудь погулять и не маячить перед глазами.

Идти было некуда. Я нашел кусок свободного подоконника, с которого можно было хоть как-то контролировать происходящее, и задумался о том, что нас всех ждёт в этой Финляндии. Историю взаимоотношений наших стран я знал довольно-таки хорошо и понимал, что с распростёртыми объятьями финны нас не ждут: вряд ли они забыли итоги войны 1939–1940 годов и наверняка жаждут реванша, если не на поле боя, где они, несомненно, слабее, то в экономике, с которой мне предстоит хоть как-то, хоть одним глазком, но познакомиться.

Подошли автобусы, народ начал загружать в них вещи и рассаживаться по местам, а я всё сидел и думал, думал… Нас, таких «задумчивых», осталось совсем мало и пришлось опять впрячься, нести свои вещи к последнему автобусу и отправиться на вокзал. Около шестого вагона со списком в руках стоял наш предводитель. Процедура посадки в поезд была наипростейшей: ты ему фамилию, он тебе – номер места. Так я попал на верхнюю полку в четвёртое купе, где уже сидел парень лет тридцати.

– Валентин, можно просто Валя, – представился он, протягивая руку.

Назвался и я. Узнав, что я работаю в Институте переливания крови, Валентин даже в ладони хлопнул:

– Здорово. Ещё одна штафирка медицинская попалась. Да ты не обижайся, это я шутя. Представляешь, у нас группа медработников, почти сорок человек, а имеющих отношение к медицине всего четверо: двое из Питера, один москвич, все комсомольцы. Ещё один из Курска, главный врач какой-то больницы, пятидесяти с лишним лет, но тоже косит под комсомольца.

– Почему «один москвич»? Нас двое – ещё доктор Гаврилова, она тоже комсомолка.

– Ну, замечательно. Только Москва и частично Ленинград выполнили указание ЦК и послали медработников.

– А почему Ленинград – «частично»?

– Да я, понимаешь, к медицине никакого отношения не имею: по образованию технарь, сейчас работаю вторым секретарём Ленинградского горкома комсомола. Да и почти все остальные тоже вторые секретари различных обкомов, на остальные-то регионы дали по одному месту. Так что придётся, доктора, вам за нас за всех отдуваться.

– А я тоже не врач, – пришлось признаться и мне. – Я химик, занимаюсь созданием новых кровезаменителей.

И мы рассмеялись. Подошло время отправления, и я отправился поискать Раису, а то как-то нехорошо получается: едем вместе, а я про неё почти забыл. Рая сидела в соседнем купе, куда собралось ещё с пяток девушек. Увидев меня, махнула рукой – мол, всё в порядке.

Я вернулся в своё купе и застал Валентина за странным занятием: он доставал из чемодана бутылки с водкой и пытался засунуть их в карманы донельзя раздувшегося плаща, висевшего на вешалке. Оставалось ещё три бутылки, но никакой возможности засунуть их туда уже не было.

– Да ты рукава у плаща внизу завяжи – вот и место появится, – посоветовал я.

Валентин убрал две бутылки в завязанные рукава, а последнюю поставил на стол.

– Придерётся – открою и разолью по стаканам, – сказал он. – А ты сколько взял?

– Как и положено – две, – ответил я.

– Ну и дурак, – «припечатал» меня репликой Валентин.

В купе постучали. Вошёл странный тип в чёрном костюме и белой рубашке с галстуком, тот самый, которого демонстрировал лектор в качестве негативного примера ношения одежды в Финляндии:

– Ребята, извините, кто-нибудь знает, как выглядят японские иены и сколько они стоят?

Более дурацкий вопрос трудно было даже предположить. Валентин опомнился первым:

– Простите, а кто вы и при чём тут иены?

– Я доцент Уральского политехнического института, – он назвал своё имя, которое, к сожалению, я забыл, – еду вместе с вами в Финляндию. А насчёт иен целая история приключилась. Представляете, в нашем купе едут двое молодожёнов из Японии, они решили свадебное путешествие в Европе провести, а маршрут выискали через Москву, говорят, так намного дешевле. Они долетели до Москвы – и без остановки на наш поезд. В Хельсинки их путешествие и начинается. Так они везут целую кучу своих монеток, говорят, что хотят из каждой страны привезти набор местных монет, которые надеются поменять на иены. Я у них выменял целую кучу, а теперь думаю: не прогадал ли?

Что такое иена, мы не знали, а вот посмотреть на молодых японцев нам захотелось, и мы пошли в купе этого странного типа. Действительно, там сидели девушка и юноша – дети Страны восходящего солнца. Они держались за руки, как будто боялись, что кого-нибудь из них могут похитить. Оказалось, Валентин довольно хорошо владел английским. Нас интересовал один вопрос: почему японцы даже не захотели посмотреть Москву, ведь это один из красивейших городов мира. Ответ нас обескуражил: оказалось, что один из родителей молодожёнов воевал против нас в Маньчжурии и поэтому попросил детей не делать остановку в СССР: «Нельзя останавливаться в доме врага».

Мы хором начали объяснять, что никакие мы не враги, Валя пытался наши бессвязные слова трансформировать в английскую речь, но японцы, продолжая держаться за руки, лишь вежливо молчали и кивали головами, то ли соглашаясь с нами, то ли отвергая наши доводы. Мы посмотрели на иены. Действительно, у них было много различных монет: и круглых, и восьмигранных, и даже с дырочкой посредине. Именно она больше всего и смущала «доцента», придётся называть его так. Он ещё часто будет встречаться в моих воспоминаниях.

Когда мы с Валентином вернулись в своё купе, оказалось, что пришли наши соседки – две молодые симпатичные ленинградки. Мы немного перекусили, а они посетовали на организаторов, которые, несмотря на обращения Ленинградского горкома с просьбой разрешить им сесть в поезд в Питере, ответили отказом. Тем временем поезд стремительно приближал нас к городу на Неве.

Утром я проснулся раньше всех, потихоньку выбрался из купе и пошёл посмотреть расписание движения. Оказалось, что он не заходит в город Ленина, а объезжает его стороной. Так что в Москве, наверное, были правы. Прошло ещё несколько часов, и мы достигли нашей границы. Я пересекал её впервые, и всё мне было в диковинку. «Станция Лужайка» – прочитал я на табличке. Именно это название и запомнилось в качестве пограничного железнодорожного перехода.

Ремарка 5. Начал проверять свою память. Станция Лужайка действительно существует, но она предыдущая. А пограничным пунктом является станция Бусловская Октябрьской железной дороги направления Санкт-Петербург – Хельсинки. Для досмотра пассажиров здесь останавливаются все поезда без исключения, в том числе фирменные «Лев Толстой» и «Аллегро».

Следующая станция, Вайниккала, находится уже на территории Финляндии.

Возможно, память меня и подвела, но, вероятней всего, таможенники и пограничники зашли в наш поезд тогда, сорок с лишним лет назад, именно на станции Лужайка, а Бусловскую построили позже.

Я был почти разочарован прозаичностью действий людей в форме. Они вошли, представились, посмотрели и проштамповали новенькие паспорта, мельком оглядели купе – и всё. Никаких личных досмотров, открывания чемоданов, простукивания стен и тому подобного, к чему я был готов после чтения книг про шпионов и контрабандистов.

Поезд постоял ещё немного и тронулся. За окном проплыла контрольно-следовая полоса, огороженная с обеих сторон колючей проволокой. Так вот она какая, государственная граница!

Ремарка 6. Для современных россиян, которые могут ездить за рубеж практически без проблем, пересечение границы – совершенно незаметное действо, тем более что в основном происходит это в самолётах, высоко над землёй. А в том далёком прошлом каждая поездка «за кордон» была настоящим событием, о котором на семейном уровне буквально слагались легенды.

Гудок локомотива и скрип тормозов означали, что мы уже находимся на территории Финляндии. Проводник пробежал по купе с предупреждением, чтобы никто из них не выходил. Мы начали ждать.

Раздался деликатный стук в дверь, на пороге появились два человека в форме. Прозвучала какая-то фраза на очень певучем языке. Мы поняли, что с нами поздоровались, и в ответ закивали головами и заморгали. Финны-пограничники посмотрели наши паспорта, быстренько сверили наши фамилии в каком-то толстом блокноте и, по-видимому, не нашли ничего такого, что могло бы нам помешать пересечь границу. Четыре раза подряд печать обрушилась на наши визы – и всё, мы в Финляндии.

Одни финны за дверь, следом – другие, таможенники. Толстый финн в красивой форме, которая, к удивлению, очень ловко на нём сидела, почти на чистом русском языке спросил, что мы везём из запрещённых товаров, и, не дожидаясь ответа, попросил меня показать чемодан. Финн покачал его над головой, с удовлетворённым видом вернул его мне назад. Оглядев всё вокруг, он не спеша покинул купе. На бутылке, стоящей на столе, он своё внимание никоим образом не акцентировал.

– Что он делал? – с удивлением спросил я.

– По-видимому, слушал, как булькает водка, прикидывая, много её в чемодане или нет, – ответил много знающий Валентин.

– Но почему он обратился именно ко мне? – продолжал недоумевать я.

– А ты самый подозрительный, – под общий смех вынес свой вердикт Валя.

Вскоре нам разрешили выйти из вагонов. Было прекрасное солнечное утро, но все смотрели только на землю – она вся была усеяна осколками водочных бутылок. Круто же обходятся финны с лишней водкой. Я даже поёжился: спроси таможенник у меня другие вещи для досмотра – и пришлось бы достать саквояж, а там четыре бутылки – мои и Раисы. Даже нехорошо стало. Думаю, не удалось бы доказать, что это не моя водка, а девушки из соседнего купе. Ну да ладно, обошлось, значит, всё в порядке.