Kitobni o'qish: «Экспресс Варшава – Тель-Авив»

«Память о прошлом ведет нас, как «столп облачный и огненный»

Лучший способ познакомиться с предметом – написать о нем^[1]

Бенджамин Дизраэли

Израиль – необычная страна. По историческим масштабам – страна-младенец, но этот упрямый младенец за семьдесят прошел путь, на который другим странам потребовались бы многие столетия. По этим улицам совсем недавно ходили «отцы-основатели», рядом с нами сегодня живут те, кто знал их лично, кто вместе с ними строил и защищал страну. Их семейные истории и есть история Израиля.

В одном из мошавов недалеко от Нетании Сара Ганот рассказала об отце, Аароне Шнейдере, активисте сионистского движения в городе Костополе (Польша), а затем защитнике кибуца Негба во время Войны за независимость. Ее рассказы послужили толчком к изучению этого исторического периода и, в конечном счете, привели к написанию романа «Экспресс Вашава – Тель-Авив» и «Заметок о Войне за независимость».

Выражаю глубокую признательность Григорию Быстрицкому за критику, без которой у автора мог бы развиться комплекс гениальности; Мееру Минделю, писателю и композитору, создателю и директору «музея под открытым небом – Негба», чьи рассказы о Войне за независимость легли в основу ряда сюжетов в романе, а также Элеоноре Гевондян за мужество, проявленное при редактировании романа, невзирая на недовольное рычание автора.

Отдельная благодарность художнику Михаилу Барановскому за разрешение использовать его картину для обложки книги. https://ru.wikipedia.org/wiki/Барановский,_Михаил_Анатольевич

^[1] “The best way to become acquainted with a subject is to write about it”. Benjamin Disraeli

Тель-Авив. Август, 1982 г. Давид

Жарко, кондиционер сбивал температуру, но свежести не было. Работалось плохо. На столе лежали материалы о еврейской общине Харбина. Начал я эту работу, увлекшись рассказами соседа, бывшего харбинца, об их жизни в Манчжурии.

Статья «не шла», её никак не удавалось завершить, чего-то не хватало, а тут еще и телефон трезвонит. Кому это может прийти в голову звонить в полдень?

Это звонил Лео, мой старый, старший друг. Ему можно звонить не только в полдень, но и в полночь.

– Шалом, ты что-то меня совсем забыл, не заходишь, не навещаешь старика…

– Прости Лео, закрутился, все «суета сует и погоня за ветром».

– Что пишешь сейчас?

– То же, что пишут последние несколько тысяч лет. О войне и мире, о солдатах и миротворцах, о жизни и смерти, о любви и ненависти, о дружбе и предательстве…

– Ты опоздал, это уже Толстой написал.

– Все так, но все повторяется, и все уникально.

– Послушай, если это пишут последние несколько тысяч лет, то, может, ты сделаешь для меня паузу и приедешь?

– Конечно, сегодня, только чуть позже. Часов в пять.

* * *

С Лео я познакомился три года назад, в архиве, где искал недостающие для работы документы. Пожилой волонтер предложил помощь… Невысокий, широкоплечий, он своим видом как-то не очень походил на архивиста, больше на сотрудника службы безопасности. Скорее всего – бывший военный. Внимательные глаза за большими очками. С заботой о прическе он расстался давно, выставочный экземпляр, подумал я про его лысину – она блестела, как отполированная.

– Шалом, я Лео. Могу Вам помочь? Что Вас интересует?

– Шалом, я Давид, рад познакомиться. Я хотел бы найти материалы о боях с египтянами в Войне за независимость.

– Это большая тема, если захотите получить копии всего, что есть, может понадобиться грузовик. А может, сузим тему? Что Вас интересует конкретно?

– Операции «Иоав», бои у кибуцев Негба и Ницаним, ну и вообще, хочется найти интересный материал того периода…

– Пишете о боях на юге? Я и сам немного пишу об этом. Вроде помню все хорошо, но писать, это совсем другое, получается не очень… Сразу бессонница, нервы расходятся. А тогда было такое время, хоть и стреляли, но казалось, нервов вообще не было.

– Участвовали в этих операциях?

– Да так, немножко. В бою у кибуца Негба.

У меня потихоньку просыпался охотничий азарт. Документы, конечно, важны, но они не реальная жизнь… Это так же, как фотография, она вроде передает образ человека, но что-то очень важное теряется. А если он участвовал там в боях…

– Лео, а может пойдем, выпьем кофе? А то мысли какие-то вялые, да и время для кофе в самый раз…

Мы вышли на тихую улицу. Там, в небольшом кафе, выбрали столик под тенистым эвкалиптом и решили устроить себе йом-кейф¹.

Араб лихо шлепнул лепешку на раскаленный металл.

– Попробуем?

Нам принесли само собой разумеющийся хумус, оливки, какие-то орешки и спросили, нужно ли приготовить мясо. Мясо мы не хотели…

Кофе был хорош, хумус просто отличный. Мы как-то неожиданно быстро с ним управились и попросили повторить. Ели уже не спеша, с расстановкой, теперь можно и поговорить. Восток все-таки, здесь спешить нельзя, особенно если хочешь услышать что-то интересное. Да и вдруг найду что-то для книги.

– Лео, а ты сам уже написал что-то?

– Да так, немножко. Я вообще пишу в стол, у меня нет мании величия, просто стараюсь удержать воспоминания.

Насчет мании величия уверенности у меня не было, сказано было как-то слишком уж скромно. Так скромно, на мой взгляд, мог сказать о своем участии в войне прославленный Рафуль²…

– Если ты все же стал писать книгу о Войне за независимость, какие эпизоды бы выбрал?

– Если бы и не стал писать, эпизоды останутся все те же. Это бои за кибуцы Негба, Яд-Мордехай и Ницаним. У меня в этом личный интерес. В бою у Негбы я сам участвовал, там воевали и мои друзья. Мы еще в Польше вместе готовились жить в Палестине, ну и воевать, само собой. Потом боев оказалось намного больше, чем можно было представить при самой буйной фантазии. А там… Ты сам представь, кибуцники и небольшая группа бойцов бригады «Гивати» на дороге у египетской армии, двигающейся на Тель-Авив с артиллерией, танками и авиацией. Мы там воевали, как… Кстати, ты где служил в армии?

– Я был подводником.

– Ну, наверное, так, как подводники. Куда ты с подводной лодки денешься, или победишь, или погибнешь. Вариант «не победить» для нас как-то не подходил.

– Подожди, подожди, у тебя в ходу такое выражение, что ты все «немножко»… Немножко пишешь, немножко воевал. Расскажи, сколько в армии прослужил?

– Немножко, 22 года, но это если считать все, включая Пальмах, Еврейскую бригаду и ЦАХАЛ.

– Ну да, немного. Это если сравнивать с Давидом Ласковым³, то конечно немножко..

– Я поменьше. В Войну Судного дня в 1973 года я уже давно не был военным, пошел волонтером. Но оказалось, что осколки не разбирают, солдат ты или волонтер. Вот после ранения и подался на легкую работу – опять волонтером, но на этот раз в иерусалимский архив, там помощники всегда нужны. Стал немного писать о своих друзьях, собирать материалы, работа в архиве к этому располагает. А ты о чем пишешь?

– Что вижу, о том и пишу. Стараюсь не врать, вот встретимся еще раз, я тебе свою книжку подарю для знакомства. А на твои заметки можно взглянуть?

– Только если мы отдадим дань моему домашнему вину.

– Я с удовольствием, но только если отдадим дань и моему домашнему коньяку.

– Ты делаешь коньяк?

– Я нашел более простой и эффективный способ, я меняю его на деньги. Получается неплохое качество.

– Это тоже метод. До встречи!

Встретились мы через неделю, дома у Лео. Он жил одиноко в иерусалимском районе Катамон на верхнем, третьем этаже. Квартира была небольшой, но балкон все компенсировал. Вскоре мы там сидели, наслаждаясь прекрасным вином, а Лео рассказывал, как несколько лет назад путешествовал по Италии. В 45-м, когда он с Еврейской бригадой оказался в Тарвизио, времени смотреть по сторонам у него не было, вот и поехал по местам, где воевал, спустя почти тридцать лет.

Там, в Италии, он научился отдавать должное хорошему вину, благо времени у него уже было достаточно, и теперь мог с увлечением рассказывать о винах Пьемонта, Венето или Тосканы, а уж подбор подходящего сыра вообще считал искусством. К его ужасу, я не мог отличить «Бароло» от «Барбареско», и Лео пообещал сделать из меня цивилизованного человека. Сегодня я могу засвидетельствовать, он старался честно, его коллекция вина в ходе этого процесса заметно поуменьшилась.

Потом мы стали встречаться достаточно часто, выезжали на места боев, показывали друг другу написанное… В лице Лео я нашел бесценного критика. Он, как старый солдат, всегда говорил, что думает. Я не обижался, если и не сразу, то через некоторое время понимал, что он прав.

Приехал я к Лео около 5 часов. Его ключ был у меня уже давно. Лео говорил, что его старые кости никто не украдет, а ключ понадобиться может…

Он сидел на балконе и смотрел на город. Казалось, что он там не видел ничего достойного внимания…

– Лео, как ты? Там такие девушки гуляют, а ты сидишь, грустишь… Красавицы! Правда, одеты как попало, ну да это и хорошо, кровь греет.

– Не беспокойся, все идет, как и должно идти. Просто я приготовил для тебя свои заметки. Я их не закончил, так закончи ты. Делай с ними, что хочешь. Сможешь?

– А ты сам?

– Я уже сделал все, что мог. А пока достань там на полке бутылку вина, я ее специально приготовил для тебя… Нет, не ту, левее. Да, она самая. А когда просмотришь мои бумаги, обсудим.

Я с опаской смотрел на внушительную папку с бумагами, но азарт пересилил.

Вино действительно было превосходным, а это часто упрощает сложные решения.

* * *

Дома я засел за тетради Лео. Сплошного хронологически выстроенного текста у него не было. Временные разрывы, истории, вставные новеллы… Он шел за памятью, за воспоминаниями…

Разрывы в хронологии я устранять не стал – так писал Лео, он солдат, а не писатель. Эта книга написана им с моими незначительными правками и вставками о наших встречах и беседах, ну и, естественно, о том, что Лео просто не мог знать, что хранилось на полках архивов разных стран и стало доступно гораздо позже. Я сохранил его ремарки, стиль… Сам бы я писал эмоциональнее, но автор он, как написал, пусть так и будет.

И еще я позволил себе дополнить написанное Лео несколькими своими эссе. Если кому-то это покажется неуместным, то я заранее приношу свои извинения.

Книга первая: Лео

Сегодня телефон молчал.

Говорят, что спутник старости – всевозможные немочи. Это, конечно так, но главный спутник старости – одиночество. Большинства моих старых друзей уже нет, а у детей и внуков свои очень важные заботы. Телефон стал очень молчаливым, не звонит упорно, настолько, что я иногда сомневаюсь, исправен ли.

Знать бы, кому интересно то, что я пишу. Но, впрочем, какая разница. Это единственное, что я могу дать моим друзьям. Только память…

В одних описанных событиях я участвовал лично, другие изучал по книгам, но и они необходимы для полноты картины. Сейчас я иногда и сам путаюсь, не помню, откуда у меня эти сведения, ну да это и неважно.

Человеческая память – инструмент удивительный, но ненадежный. Воспоминания не отлиты в бронзе и не выбиты на каменных стелах, как на стеле Мернептаха. С годами они стираются, а часто и вовсе меняются, дополняются фрагментами позднего опыта. Совсем немногое возможно сохранить в неизменном виде, большая часть постепенно теряет отчетливость, меняет окраску.

Возможно, это величайший дар природы? Иначе сложно было бы принять меняющуюся реальность, превращающую то, что казалось порядком, в беспорядок, молодость в старость… Правда, меняющиеся воспоминания рискуют закрепиться в стереотип, выкристаллизоваться в иную, откорректированную версию событий, которая начнет жить независимой жизнью.

Постараюсь писать честно, но беспристрастность гарантировать не могу. С этим уже ничего не поделаешь.

Но начну по порядку. А начало было в Польше…

Глава 1. Тель-Авив. Лео. Сентябрь, 1979 г.

Сентябрь в Иерусалиме – прекрасное время, жары нет, в заходящем солнце дома, облицованные иерусалимским камнем, кажутся золотыми.

– Давид, посмотри, вон там видишь парк? Там монастырь Сан-Симон, только он отсюда с балкона не виден. Чем занимался Святой Симон при жизни христиане до сих пор уточняют, но после смерти покоя ему не было. Сначала император Юстиниан перенес его в Константинополь, затем ему дали спокойно полежать в Хорватии. А сейчас монастырь Сен-Симон ждет, когда же он вернется домой в Иерусалим.

– Вернется или не вернется, ты то какое к этому имеешь отношение?

– Самое непосредственное, но только по отношению к монастырю. Ночью с 29 на 30 апреля 48 года мы его захватили. Нужно было взять под контроль дорогу, по которой подвозилось продовольствие в Иерусалим, а ключевой участок контролировал монастырь Сен-Симон на вершине холма. Взять-то мы его взяли, но оказались в окружении так называемой «Армии священной войны». Нам приходилось очень туго. Подвоз боеприпасов был невозможен, стрелять приходилось из высоких окон стоя на каких-то странных деревянных конструкциях… Я был ранен в самом начале боя, лежал у стены, и надеялся на свою «беретту». Она не даст попасть в руки арабов… На помощь мы не рассчитывали, но, когда наше положение стало просто отчаянным, арабы внезапно исчезли. Дело в том, что они не знали нашего положения, а свое – оно было у них перед глазами – потери были, а заметных им успехов не было, вот и предпочли исчезнуть. А из арабских домов Катамона тут же началось повальное бегство. Они ожидали, что евреи придут и, естественно, устроят резню. Они бы поступили именно так.

– Так они не только там так действовали.

– Да, конечно. Но там, пока заживала дырка в плече, у меня нашлось время задуматься. Что является твоим? То, что отписала тебе конференция ООН? Ни в коем случае. Твое то, за что ты готов воевать и умереть. Умирать я не хотел, но это уже как получится. И знаешь, что еще пришло мне тогда в голову?

– Расскажешь – узнаю.

– Большое сходство становления Польши и Израиля. Мне странно, как много людей думает, что Польша стала независимым и суверенным государством в результате Версальского договора. Если бы так просто создавались государства… Твоя страна – это то, что ты можешь защитить, наладить жизнь. Ну а мирная конференция – только некий старт. Он либо сбудется, либо нет! Это всего только шанс, который еще предстоит воплотить в жизнь, сделать реальностью. Разве не так же в Израиле, Давид?

А тогда, «большие политики» на мирной конференции думали, что они возродили Польшу. Глупцы, за это еще предстояло воевать и воевать. Вильсон мечтал, что ужасы прошедшей войны положат конец всем войнам, а Лига Наций будет мирно разрешать все конфликты. Эти красивые мечты постигла судьба остальных утопий. Новые государства, появившиеся на карте Европы, немедленно начали воевать между собой в мелких, но жестоких конфликтах. Но какой бы война ни была, маленькой или большой, она для воюющих та самая, на которой убивают всерьез.

– Но все же, я думаю, именно на мирной конференции был решен вопрос о воссоздании Польши. Разве не так?

– Меньше всего там, в Версальском дворце в 1919 году, думали о Польше. Мир пишут победители. Важно, чтобы было «великим» выгодно, а интересы третьих стран можно потом на мирной конференции принять во внимание, как обычно, по остаточному принципу. Или не принять… Можно легко, прямо на салфетке за обедом в ресторане, создавать государства и так же легко за десертом их перекраивать.

Сколько у кого карабинов или пушек – это важно, но главное не это, главное – готовность взять это оружие в руки и стоять насмерть. Тогда в Польше все это было, критическая масса народа, стремящегося к собственному государству и готовая воевать за это, и национальный лидер, способный эту борьбу возглавить. Звали его Юзеф Пилсудский.

– Да, он учился в гимназии в одно время с Дзержинским, в дальнейшем ставшим его заклятым врагом. Как социалист успел посидеть в тюрьме, но правоверным социалистом так и не стал. Я читал у Алданова, что, когда в ноябре 1918 года делегация польской социалистической партии обратилась к нему – «Товарищ», он сказал: «Господа, я вам не товарищ. Мы когда-то вместе сели в красный трамвай, но я из него вышел на остановке «Независимость Польши». Вы же едете до конца к станции «Социализм». Желаю вам счастливого пути, однако называйте меня, пожалуйста, паном».

– Давид, все так, но вот еще что интересно. Польша возродилась 26 января 1919 года, а через два дня 28 января, началась война с Советской Россией. Тебе это не напоминает израильскую историю?

– Да, я как-то раньше не задумывался об этом.

– Воевал мой отец, два его брата погибли. Эта война могла поставить точку в еще не начавшейся новой польской истории, и тогда очень многое в мире и особенно здесь в Израиле пошло бы совершенно иным путем. Польские евреи стали бы советскими, и их алия отодвинулась бы более чем на 50 лет, но это – «если бы…»

Тогда Михаил Тухачевский, командующий Западным фронтом, обратился к войскам с приказом:

«На западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад! К решительным битвам, к громозвучным победам! Стройтесь в боевые колонны! Пробил час наступления. На Вильну, Минск, Варшаву – марш!»⁴

Он был уверен в себе, только вот Польша не согласилась стать трупом. До Варшавы войска Тухачевского практически дошли, но там ему пришлось писать иные приказы. А что делать, если его армии оказались разбиты? Правда это произошло неожиданно как для него, так и для победителей, настолько неожиданно, что решающее сражение под Варшавой назвали «чудо на Висле».

Мир с Россией принес Польше новые территории. Так и наш Костополь вернулся в состав Польши. Но мирная жизнь начиналась сложно, в правительстве работали не волшебники, быстрого решения проблем безработицы и экономического кризиса просто не было.

– Ты помнишь послевоенное время?

– Не очень, нам было тогда по 4-5 лет, но что я хорошо помню, как горячо и бесконечно спорили евреи, но никак не могли решить, хорошо или плохо, что в Польше стало столько евреев. Одни говорили, что полякам столько евреев – «это не понравится, нужно быть, как они», так сказать, слиться с местностью… Вторые надеялись, что с ростом общины, возрастет и ее влияние. Как позже стало понятно, ошибались все.

Националистов в Польше хватало, их главной идеей была «полонизация» – хотелось всех постричь под одну польскую гребенку. Но Пилсудский от идеи «полонизации» отказался. Он считал, что «граждан необходимо различать не по их этнической принадлежности, а по лояльности к государству».

В Польше жилось трудно, но к этому было не привыкать, трудно было всем. Нужно было выживать, кормить семьи, растить детей. Особого выбора и не было, либо ты активный, динамичный с быстрой реакцией, либо – голод и нищета. Приходилось действовать успешно и в производстве, и в торговле… Это помогало правительству. Были установлены рабочие связи правительства с сионистскими организациями, в первую очередь с сионистами-ревизионистами Жаботинского.

Сегодня это многим покажется нереальным, но так было. На территории Польши проходило и военное обучение будущих бойцов Иргуна, комплектовалось оружие для отправки в Палестину еврейским боевым отрядам, благо после войны оно было в избытке. Вот ты, израильтянин, знал об этом?

– Сейчас уже знаю.

– В Татрах, вдали от любопытных глаз в городке Закопане проходила подготовка будущих пехотных командиров БЕЙТАРа. Мы уже тогда хорошо знали, что что единственный мессия, способный помочь освободить нашу страну, – это штык на конце винтовки. Я не думаю, что польское правительство разбиралось в тонкостях еврейских политических течений. Они отличали разве что сионистов, которые ставили основной целью возрождение своей страны в Палестине, от еврейских социалистов Бунда, боровшихся с польскими властями за марксистские идеалы под лозунгом «Там, где мы живём, там наша страна».

Почему один становился сионистом, а другой бундовцем, я совершенно не понимаю, а сейчас уже и не пытаюсь понять.

Глава 2. 1928 г. Блем. Костополь

Костополь – маленький польский город, всего-то 400 домов, все знают друг друга. Там, в Костополе я жил недалеко от Аарона, а меховщик Лейба Шнейдер, отец Аарона, он был заметным, уважаемым человеком.

За соблюдением традиций в семье следила мать Аарона – Двора. Забот у нее хватало – пятеро детей, четыре сына и самая младшая Цвия. Аарон, второй по старшинству, родился в 1914 году, на год раньше меня. Когда я заходил к ним, меня немедленно усаживали за стол, не спрашивая – «Кушать хочешь?» Нужно сказать, что время было такое – есть я хотел всегда, меня и не нужно было спрашивать. Для меня, как для своего ребенка, всегда находилось что-нибудь вкусненькое.

У отца Аарона дела шли неплохо, он занимался обработкой мехов, но Аарон хотел стать плотником.

– В дереве больше жизни, чем в этих шкурах – говорил он мне. – Посмотри Лео, как красива текстура, потрогай рукой. Чувствуешь тепло?

Я чувствовал, честно говоря, только когда Аарон был рядом.

Но самыми близкими друзьями у меня были Марек и Борек.

Сегодня весенний воскресный день, но все привычно просыпаются рано. Хася, мама Марека вышла во двор покормить кур. Хорошо, солнце еще не припекает, настроение праздничное – сегодня день рождения Марека. И день особенный – бар-мицва⁵. Правда семья не очень религиозная, но к бар-мицве это не относится.

Хася улыбается – Марек вырос, он так смешно сегодня заявил, что с этого дня считает себя взрослым. Я бы на его месте не спешила, еще успеется…

Во двор вбегают друзья Марека – Борек и Лео. У них всегда все горит, все бегом.

– Подождите, он сейчас выйдет! А угощение будет вечером, только не опаздывайте.

Хася даёт друзьям по куску пирога. Во двор выходит Марек, еще не совсем проснулся, трет глаза, но пирог, конечно, уже в руке. Какие они все еще дети!

– Тетя Хася, мы на ярмарку!

И неразлучная троица убежала на главное событие месяца: на привокзальной площади – ярмарка!

Там продаётся все, что можно произвести или привезти откуда-нибудь. На ярмарку съехались сотни крестьянских телег, груженных сливочным маслом, яйцами, несчетными курами, гусями, утками. Есть и всякие мелочи – составы для склеивания фарфора, алмазы для разрезания стекла, воздушные шарики, ткани… Чего только нет.

На площади толкутся и торгуются, кто на польском, кто на украинском, кто на идиш – но все друг друга понимают. Торговля идет горячо, то хлопают по рукам, то начинают торговаться снова. Сколько шума, как кипят страсти… Не поторговаться – оскорбить хозяина!

Притягательное место!

Друзья послушали старую шарманку, обезьянка в красивой курточке вручила им конвертики с «судьбой».

– Все это ерунда. Какую там судьбу может дать обезьянка?

Марек, он материалист, как и его родители, судьба – это выдумки.

– Тогда почему ты так смотришь на этот листок? Выбрось!

Борек, рослый, крепкий парень, он над такими вопросами не задумывается. Его больше волнует, что сосед Войцех обещал научить его боксировать. Вот это важно, а не судьба, которую вручила обезьянка.

Я быстро посмотрел свой листок, сунул в карман и потащил друзей к фокусникам. А там еще и шпагоглотатели, акробаты, певцы и музыканты, наигрывающие мелодии неведомых, но манящих стран.

– Wait a minute, wait a minute, you ain’t heard nothin’ yet!

Это Борек. Он к месту и не к месту напевает фразу из первого звукового американского фильма с Элом Джолсоном. Кроме этой фразы, он запомнил на английском и песенки Яши Рабиновича. Английский он схватывает на лету. Его попытки петь вызвали у нас резкий протест.

– Ну и что, если нет музыкального слуха?

– Людей жалко.

Он в последний год на ярмарках показал себя в тире так, что при его появлении хозяин тут же вывешивал табличку «Закрыто».

Посоревновались на кожаном манекене… Его нужно было ударить, а силомер показывал, на что ты способен. Тут чемпионом был Борек. Я почти догнал его, но почти не считается.

Вдруг меня осенило. Я остановился:

– Я придумал имя для нас.

– Это еще зачем? У нас свои есть…

– А затем, что мы как одно целое. Значит нужно одно имя!

Марек заинтересовался:

– Ну и что ты придумал?

– Я придумал «Блем» – Борек, Лео и Марек!

– Цирк какой-то. Шапито. – Борека это романтика не увлекла. – Есть идея получше, пошли в «Шапито», он вон там.

В это время клоун на ходулях прокричал в рупор:

– Представление начинается!

И мы побежали в цирк.

После обеда ярмарка затихала, люди стали понемногу расходиться.

– Пошли скорее, мама нас к столу ждет!

– Подождите, – у Борека возникла какая-то идея. – Помните фильм про индейцев?

– Про Чингачгука?

– Нам нужно выкурить «трубку мира»!

– Ну ты и придумал!

– Это не я придумал, индейцы. Мы еще это в кино видели. Вы что, забыли?

– А с кем у нас будет мир?

– Между собой и навсегда. Чтобы скрепить «Блем». Я сейчас заскочу домой, там, у отца есть все, что надо, он и не заметит!

– Он тебе уши надерет!

– Надерет, если узнает. Ждите меня там, за сараем.

За сараем паслась привязанная к дереву коза. Она сонно посмотрела на меня и Марека и осталась равнодушна. Марек притащил какую-то доску, из нее сделали сиденье, а вскоре прибежал Борек.

– Вот! Принес!

У него в руке была трубка, кисет и спички. Борек набил трубку и сделал первую затяжку.

– Ну как?

– Здорово.

Трубка пошла по кругу, и через минуту мы все зашлись кашлем.

– Хватит, я думаю, мы уже заключили мир друг с другом на вечные времена и еще чуть-чуть!

Я не хотел продолжать. Во рту была горечь, немного кружилась голова.

– Неси все домой, нас уже у Марека ждут. Тетя Хася сердиться будет.

Через минут десять мы уже сидели за праздничным столом. Его мама не зря уже месяц обсуждала меню с обеими бабушками. На столе на длинном блюде королевская еда, гефилте фиш. В духовке томился чолнт⁶. Но это еще не все, своей очереди ждал покрытый золотистой корочкой гусь. Рубленая печенка с луком и яйцами, хала… Ребятам налили красного вина.

Мама опасно принюхивалась, от ребят пахло табаком, но ничего не сказала. Наверно не хотела портить праздник.

Что и говорить, в бар-мицве есть своя прелесть.