Kitobni o'qish: «От Карпат до Амура»

Владимир Малыгин

Shrift:

Цикл Владимира Малыгина

ЛЕТЧИК

Летчик

На боевом курсе!

Под крыльями Босфор

Дотянуть до горизонта

От Карпат до Амура

Пролог

Император Всероссийский заметно волновался. Впрочем, сейчас он мог себе позволить подобную постыдную слабость, ведь в кабинете больше никого не было. И можно было ненадолго расслабиться, отпустить эмоции, побыть самим собой, человеком, а не самодержцем земли русской. Последние годы он здесь очень редко бывал. И если бы не сегодняшняя встреча… Но и в Царском Селе, куда семья переехала после рождения детей, сейчас просто невозможно находиться…

Быстрыми, размашистыми шагами Николай мерил кабинет из угла в угол, чтобы хоть как-то сбросить накопившееся волнение. Изредка этот короткий маршрут менял вектор движения – государь делал несколько шагов в сторону, приостанавливался у стола, вглядывался в лежащие на столе бумаги, выхватывал из ровной стопки листов нужный ему, вчитывался в прыгающие перед глазами строчки, не фиксируя, да, в общем-то, и не понимая прочитанного, и убирал документ назад, в ту же стопку. Механически отработанным движением ладоней выравнивал бумажный столбик, стараясь, чтобы его края лежали параллельно краям столешницы, всматривался с удовлетворением в получившийся результат и тут же забывал о нем, отворачивался и шагал к окну. Здесь император замирал ненадолго, застывал, всматривался в сырую февральскую темень за окном, которую не могли полностью развеять ни уличные фонари внизу, ни яркий свет, выливающийся из многочисленных окон Адмиралтейства. Рабочий день еще не закончился.

В этом зыбком неверном свете медленно куда-то плыли по своим важным делам серые призрачные тени прохожих, мелькали чуть более темные силуэты проезжающих автомобилей, экипажей и возков. И даже недавно выпавший снег уже не радовал глаз, потому как сразу же потемнел и смешался с уличной слякотной грязью.

А вот и то, чего ждал император, почему так нервничал и волновался – обостренные чувства каким-то чудом позволили услышать и словно бы отчетливо увидеть, как к парадному входу свернула машина с крытым верхом, проехала напрямую мимо Александрийского столпа на площади. Мазнула желтым светом фар по фасаду, развернулась боком и остановилась. Почудилось даже хлопанье дверцы авто, неразборчивые голоса и последующее за этими звуками металлическое бряцание оружия караула на входе… Мистика…

Николай развернулся лицом к входной двери и замер. Сейчас все окончательно решится. Оттого-то он так и волнуется. Только вот теперь эти яркие и сильные эмоции никоим образом не выказывались им, они привычно и тщательно спрятались где-то глубоко внутри. Но это для посторонних, для чужих. Свои все равно сразу бы заметили это волнение… Да и впрямь, как ни пытайся утрамбовать это волнение, а мало что получается. Прорывается оно из глубины души, прорывается наружу, давит верх груди и щекочет горло. Да так, что кашлять хочется… И император не выдержал и на самом деле откашлялся, пока еще никого нет…

Минутная стрелка напольных часов коснулась двенадцати, и добросовестный механизм начал отбивать положенное количество ударов. Мелодичный звон не успел затихнуть, как распахнулись двери, и кабинет стремительно заполнился новыми звуками – глухим перестуком каблуков по ковровому покрытию и шорохом платья. Император вздохнул, волевым усилием задавил щекочущий и рвущийся наружу кашель, плотно сжал губы и решительно шагнул навстречу матери…

– Так вот что было в этом послании Павла… – Мария Федоровна внимательно выслушала короткий рассказ сына. Повела бровью и задумалась. Вдовствующая императрица сидела ровно, привычно не касаясь лопатками причудливо выгнутой спинки кресла. Ощутимо сгустилась тишина в кабинете. Замер дворец. Молчал и стоящий напротив матери Николай. Минутная стрелка успела медленно обежать один полный круг, второй…

Мария Федоровна выпрямилась. Пронзительно жалобно скрипнул стул, разбивая своим скрипом застывшую тишину кабинета. Императрица чуть заметно поморщилась и наконец-то продолжила говорить, тихо и спокойно, стараясь тщательно взвешивать каждое свое слово. – Пророчество Авеля… Не понимаю, что в нем такого особенного и таинственного, что стоило вам с Аликс скрывать столько времени? Подумать только, столько лет хранить от меня его содержание… Однако, как я и предполагала когда-то, ничего нового в нем нет. Мы с твоим папа́ так и предполагали…

Последнюю фразу императрица и мать выделила весьма зна́чимым тоном.

– И ничего не сказала мне?

– Зачем? Ты тоже промолчал. Да и о чем мы могли бы тебе рассказать? О своих догадках? Глупо… Не нужно взаимных обвинений. Об этом письме все прекрасно знали. Правда, никогда не воспринимали это послание всерьез, как, к сожалению, не воспринимали и самого Павла. Мол, очередная странная причуда твоего весьма своеобразного предка. И о содержании этого послания было несложно догадаться, стоило только сопоставить день и время его написания, предшествующий этому разговор императора с монахом-прорицателем и последующее за ним заключение этого монаха. Очередное пророчество… И несчастный предсказатель… Воистину злая усмешка судьбы – владеть подобным даром, знать судьбы людей и провести полжизни в казематах за это знание.

– Так ты считаешь, что это серьезно? Все то, что он предсказывает мне и моим детям? – выдохнул Николай. Выдохнул и замер в ожидании ответа.

– Ники, Ники… Мало ли что я считаю? Главное, что считаешь и во что веришь ты…

– Все, что он предсказывал, все сбылось…

– Не все, но большая часть. Впрочем, смотря как толковать его пророчества…

– Как толковать… – тихо повторил Николай. Замолчал, отвернулся от матери и посмотрел в темноту за окном. И после короткой паузы так же тихо проговорил куда-то и кому-то в этой темноте:

– Я решил передать трон и корону Олегу…

В кабинете повисла еще более вязкая тишина. Император молча постоял какое-то время, вглядываясь в притягательную и спасительную именно сейчас темноту за стеклом, словно стараясь самым внимательным образом рассмотреть что-то этакое, одному ему понятное там внизу. А на самом деле просто опасаясь повернуться и посмотреть матери в глаза…

– Что ты молчишь? – все-таки не выдержал этой тишины и тягучего молчания. Не выдержал и оглянулся через плечо.

– Разве тебе нужны сейчас мои слова? Ты ведь уже все решил?!

– Решил! И хочу знать, что ты поддержишь меня в моем решении.

– Скажи… Почему именно Олегу? А почему не Алексею? Не Михаилу? Кириллу? Владимировичи точно будут против…

– Говорил кое с кем… Михаил такой же, как и я. Для него на первом месте всегда будет семья. Да и отказался он от короны…

– Когда? Разве ты ему ее уже предлагал?

– Нет, не предлагал. Мама́, вспомни «пророчества» твоего протеже, этого вашего «нового Авеля». Он и мне и тебе тоже рассказывал о грядущем, о наступающих событиях и переменах. Помнишь? По его словам, брат тогда через день отказался от власти… Так что нет, пока не предлагал. И Николаю это не нужно… Да никому из князей это не нужно! Ответственность, обуза… – с болью в голосе воскликнул император. – А Олег… Молодой, с горячим сердцем, всей юной душой стремящийся к переменам… Пожалуй, он единственный, кто не откажется сейчас от короны. А мне лучше уйти и заняться семьей. Именно сейчас, когда в стране царит всеобщая эйфория от недавних военных побед. На этом фоне Олегу будет легко провести свои либеральные реформы.

– Погоди. А с кем ты тогда говорил?

– С Аликс и с Алексеем. И с девочками.

– Ты серьезно? Или это такая жестокая шутка?

– Какая шутка, о чем ты? Все всё понимают. И Алексей… Наследник… Сколько ему осталось? Сколько отмерено лет, месяцев или часов при таком недуге? А может быть, минут?

– Все равно, нельзя же так… А как же твой долг перед Россией? Ты хозяин земли русской!

– Хозяин… – скривился Николай. – Да не нужен России ни я, ни мои дети. Ни тем более моя жена!

– Даже если ты и принял это решение, оно еще ничего не значит. Я срочно собираю всех наследников. Завтра вечером… Нет, завтра не получится. Вот послезавтра… Да, пожалуй, послезавтра мы все и соберемся. Тогда ты и озвучишь свое решение. И посмотрим, во что это твое решение выльется… – Мария Федоровна с любопытством посмотрела на бледное лицо сына. – Почему Олег? И не жаль тебе этого мальчика? Он же еще совсем ребенок…

– Он единственный из князей, про кого твой «протеже»… – это слово Николай специально выделил, произнес его с явственными язвительными интонациями в голосе, – не сказал ничего плохого. И судьба оказалась весьма благосклонной к этому «мальчику», не угадал здесь твой Грачев. Он не погиб, уцелел вопреки его «пророчествам», приобрел за это время неплохой жизненный опыт. Даже с турками успел повоевать! И уже далеко не тот, привычный нам восторженный юноша с горящими глазами и томиком Пушкина в руках. Он действительно хочет изменить существующее положении дел. И может. Пока горяч сердцем и честен душой…

– Ты… Боишься? – осторожно произнесла мать после длинной паузы, глядя сыну в глаза.

– Не за себя… – Николай словно стал ниже ростом после этих слов, сгорбился чуть заметно, но не отвел глаз от требующего ответа твердого взора матери. – За детей, за Аликс… Если моя смерть нужна России, если она поможет избежать грядущего кровопролития, то я готов пожертвовать своей жизнью. Это мой долг, как офицера, как государя, как порядочного человека, в конце-то концов! Но при чем тут дети? Или Алексей? В чем он виноват перед всеми этими людьми, так жаждущими его крови? Тем, что недостаточно настрадался из-за своей болезни?

– Николай, я не знаю, что тебе сейчас сказать… Очень уж это неожиданно… Ты останешься здесь или уедешь?

– Уеду в Крым… Я уже отправил туда Аликс и детей.

– До меня дошли слухи, что ты вызвал Григория?

– Даже моя личная переписка всем доступна, – по губам Николая скользнула едва заметная горькая усмешка. – Не волнуйся. В столице он не появится, а сразу поедет в Ливадию. Я хочу, чтобы он всегда был рядом с Алексеем. Он ведь единственный среди этого окружающего нас сонма бездарей, кто может действительно помочь. Надеюсь, что теперь старец никому не помешает и к нему, да и к нам, будет гораздо меньше пристального внимания…

– Надеюсь. Хм, и ты еще что-то говоришь о моем якобы «протеже», – улыбнулась Мария Федоровна. – Я тебя не спрашивала раньше, но теперь… Скажи, почему ты так привечаешь этого, гм, Григория и совершенно не выносишь Грачева?

– Не знаю. Мне по большому счету нет никакого дела до Грачева. А не терплю, наверное, по той же причине, по которой и Павел, и Александр не терпели всех этих «предсказателей» рядом с собой! Они никогда не предсказывают хорошее, только скорую смерть! В Петропавловке таким провидцам самое место! Это я еще про Маринкино проклятие ничего не говорю сейчас! – Николай отвернулся к окну, вгляделся невидящим взором в стекло, в свое отражение. Помолчал, успокаиваясь и унимая вспыхнувшее раздражение и злость, выдохнул, отшагнул от окна, развернулся и поднял голову. Задержался взглядом на гербе Романовых над камином, перевел глаза на портреты членов Императорской фамилии. Продолжил: – А Грачев пусть тебе спасибо скажет, что твоим заступничеством в подвальных казематах не оказался… Григорий же… Старец для Алексея все сделает! Только из-за одного этого его рядом и терплю…

Глава 1

Погода в Петрограде стояла пренаипакостнейшая. Крепкие предновогодние морозы постепенно пошли на спад, январь раскис слякотью, сменяющейся гололедом, а знаменитые февральские морозы где-то точно заблудились.

В начале марта Нева начала потихоньку просыпаться от зимней спячки, все активнее и активнее ворочаться в своем каменном ложе, понемногу сбрасывая с себя надоевшее ледяное одеяло. До ледохода дело еще не дошло, но вот пересекать реку по льду было уже рискованно. Находились, куда же от них денешься, смельчаки, перебиравшиеся по каким-то особо важным нуждам на другую сторону реки, но их были единицы. А остальные смотрели на них с интересом, мол, провалится или нет? Крутили у виска пальцем и, плюнув, предпочитали потратить пусть чуть больше сил и времени, но добраться до надежных каменных мостов.

Ночами морозы еще брали свое, пытались хоть немного наверстать упущенное и всеми своими силенками затянуть бурливую стылую воду ледяной пленкой, но силенок тех уже не хватало. И на утро ледяная пленка быстро размывалась, топорщилась на заломах прозрачными блестящими гранями. А торжествующая река чувствовала приближение весны, с каждым новым днем все сильнее и сильнее рвалась на свободу, выплескивала накопившееся раздражение из-под ледяного панциря наружу, выхлестывалась и растекалась по его поверхности огромными черными кляксами.

Мокрый и от этого еще более холодный ветер с залива нес с собой серую хмарь низких облаков, закручивался недовольно серой ватой вокруг золоченого адмиралтейского шпиля и срывался колючими смерчами в прямую перспективу столичных проспектов и улиц. Рассыпался там зарядами мокрого снега, забирался под одежду горожан, продувал тело до самых костей, заставляя прохожих ускорять шаг и ежиться от стылого колючего озноба…

На заводской аэродром наш самолет садился как раз под полуденный пушечный выстрел. Слышать мы его, конечно, не слышали, но вот белое облако выстрела на фоне темной крепостной стены увидели. При заходе на посадку. Как раз в этот момент проходили на траверзе Петропавловки, нарушая тем самым все приказы и установки столичного начальства. Полеты-то над городом запрещены…

Только вот думаю, что никто на подобное нарушение и внимания не обратит. Не до того сейчас чиновникам и вообще всем власть имущим. Им бы хоть как-то умудриться на своих креслах усидеть…

Покосился краем глаза на крепостные стены Заячьего острова, на уходящий в облака шпиль Петропавловского собора. Это нам еще повезло, что именно на его траверзе прошли. А если бы снижаться начали над городом, а не заранее? Глядишь, и смахнули бы эту иглу крылом… Так что точно повезло. Впрочем, везение – это неотъемлемая часть нашей профессии. Столь же важная, как и летное мастерство.

Вот потому-то и снизились мы еще перед городом, где точно знали, что не будет под нами никаких подобных сюрпризов. Прошили насквозь толстую перину облаков и пошли дальше над городскими кварталами по правилам визуального полета. Осторожно пошли, потихоньку, с выпущенными шасси и закрылками, памятуя о торчащих вверх заводских трубах, о впившейся в мягкое подбрюшье низкой облачности длинной тонкой игле петропавловского шпиля.

Летим над крышами, воронье с голубями гоняем, обывателей ревом моторов пугаем. Надо бы повыше держаться, да там как раз облака плотной периной висят. А в облаках лететь никакого резона нет. И опасно, и как нам потом на аэродром заходить? По сапогу? Даже не смешно. Приводных систем нет, а по одному компасу на месте не определишься. Так что только вот так, визуально…

Тоже дело непростое. Высота небольшая, напрягаться приходится нешуточно. Опять же те же самые только что уже упомянутые птицы, чтоб они все передохли от какой-нибудь заразы! И чайки… Ненавижу чаек! Сразу Ревель вспомнился, аварийная посадка из-за поднявшихся с воды бестолковых птиц. Того и гляди, влетит какая-нибудь шальная пернатая в двигатель, а внизу город…

От Невы начали уходить влево. Как раз над Зимним проскочили, оставили дворец с левой стороны. Еще мысль мелькнула – опять государь сердиться будет, снова на меня всех собак навесит. Мелькнула и бесследно пропала. Да и пес с ним! Может, его уже и в столице нет. Нам, главное, сесть сейчас. А остальное… Остальное если и будет, то потом!

При виде знакомых аэродромных ангаров на душе посветлело, даже спину выпрямил. Выполнили разворот со снижением, вышли в створ посадочной полосы, прибрали обороты – и вот она, серая от раскисшего снега родная грунтовка.

Сели, словно к маслу притерлись. Прокатились, разбрызгивая снежную грязную кашу из-под колес, быстро потеряли скорость, даже тормозить не пришлось, и развернулись в середине полосы, порулили прямо к нашему ангару, к встречающим самолет людям…

– С возвращением, Сергей Викторович. Вы готовы? Тогда поехали. Его высокопревосходительство вас с утра ожидает, – не успел вылезти из кабины, как меня сразу же озадачили приглашением, от которого никак нельзя отказываться. – Долго вы добирались…

Да и знал я об этом приглашении давно, если честно. Потому-то и порулил прямо к встречающей нас группе, минуя неразличимые в этой снежной каше рулежки. А по большому-то счету какие сейчас могут быть рулежки, если все вокруг снегом мокрым завалило, а флажков и вешек, обозначающих их границы, никаких почему-то не стоит. Убрали зачем-то…

А насчет этого приглашения и нашей задержки… Так погода по маршруту стоит далеко не весенняя. Лишь в Иркутске да еще в Красноярске полюбовались напоследок голубым сибирским небом, а потом все, кирдык хорошей погоде. Чем дальше на запад, тем хуже. Горизонт затянут сплошной плотной облачностью, придавливающей самолет к земле, сбивающей с маршрута сильными ветрами и многочисленными осадками. Да-а, снега-то у нас везде хватает… И ближе к столице этого добра навалом, как я вижу. Только мокрого. Знай успевай отгребать.

Поэтому и обратный перелет в столицу у нас вышел весьма затяжным, продолжительным по времени стоянок на промежуточных аэродромах. Приходилось сидеть и ждать более или менее подходящей для вылета и особенно для посадки погоды. Связь… Связь между точками была. Но и лететь нам от точки до точки не один час и даже не два. За это время все может случиться. Взлетали при нормальной погоде, а уж садились даже не по прогнозу, а как бог на душу положит. По фактической садились. А фактическая не давала заскучать и с завидным постоянством подкидывала разнообразные сюрпризы. То низкой и плотной облачностью к земле так придавит, что поневоле приходилось снижаться на заходе до минимальных высот, то осадками в виде снежных зарядов порадует.

Это еще хорошо, что пока строения внизу не столь многоэтажные и нет ни высоковольтных столбов, ни мачт ретрансляторов, ни труб… Насчет последнего я погорячился. Трубы заводские были. В большом количестве и довольно-таки высокие. Но маршрут знакомый, поэтому и строили заход на посадку по возможности с того направления, где этих труб по определению не должно было быть. Все-таки нижняя кромка облачности нередко опускалась до сотни метров, а порой и того менее. Да еще и разнообразные туманы регулярно присутствовали.

Так что спасибо прежним навыкам – на карте по всему маршруту были подняты опасные высоты, отмечены все искусственные сооружения в районах аэродромов взлета и посадки. А в отдельном блокнотике и схемы захода для каждого такого аэродрома нарисованы.

А снег… Снег-то ладно, с ним приходилось просто лишние дни сидеть безвылазно на аэродромах и ждать улучшения погоды. И каждый новый день брать в руки скребки и метлы и очищать от тяжелой снежной корки не только поверхности самолета, но и стоянку вокруг него. А самое неприятное, так это то, что у нас лыж нет. Колеса у нас. Вот и приходилось подолгу ждать, пока расчистят или утрамбуют для нас взлетную полосу и узкую дорожку для руления. Это когда на улице минус стоит. А вот когда плюс, то это отдельная история…

Ну и посадка в условиях снегопада то еще удовольствие. Но ничего, справлялись. И заряды с градом не так страшны. Самолет-то у нас уже далеко не тот фанерно-тряпичный, где обшивку крыла можно было пальцем проткнуть… Перегибаю, конечно – пальцем не проткнешь, скорее палец сломается, но все равно, даже на этой машине под градом находиться приятного мало.

Да и не в обшивке дело, а в моторах. Точнее, в их масляных радиаторах… Вот здесь град совершенно не нужен. Крупные градины плюс скорость… Вполне могут и трубки масляных радиаторов побить. Оттого-то и приходилось подолгу сидеть и ждать. То более или менее нормальных условий на взлете и по маршруту, то подходящей погоды на аэродроме посадки.

Особенно долго пришлось просидеть на Урале, почти неделю. Вот тогда-то и вызвали меня на местный КП, к телеграфу. Лично Батюшин Николай Степанович нас потерял – обеспокоился нашим столь долгим отсутствием. Мне вот интересно, это он так за нас переживает или за наш ценный груз?

Пришлось объяснять причины задержки и выслушивать, то есть вычитывать на телеграфной ленте приказание сразу же после прибытия в столицу явиться пред ясные очи начальства.

Ну и что за новые вводные? Снова придется лететь куда-нибудь к черту на кулички? Очередная авантюра у Николая Степановича нарисовалась? Но догадки и предположения оставил при себе, дальнейшие вопросы задавать и доверять их телеграфу поостерегся. Вместо этого предпочел отстучать «Есть!». Не сам, конечно, отстучал, а телеграфист мой ответ на ключе оттарабанил. На этом общение под размеренное стрекотание телеграфного аппарата благополучно завершилось… Так что к тому, что на столичном аэродроме нас, а точнее меня, будут обязательно ждать, я был готов…

К Батюшину меня отвезли на автомобиле. Проехали по столичным мостовым, разбрызгивая грязную снежную кашу. Проскочили под аркой Измайловского проспекта, оставили в стороне Исаакиевский собор… Сказать, что я удивился маршруту, это значит ничего не сказать… Мы же вроде к Николаю Степановичу должны были ехать?

Проводил взглядом уплывающие назад деревья Александровского сада, его кованую ажурную ограду, Адмиралтейство. Все понятно. Машина выехала на Дворцовую площадь, свернула к левому крылу Зимнего. Успел еще увидеть ошалевшего от нашей наглости городового у Александровского столпа, насторожившийся караул на входе, и на этом все – остановились перед «Собственным» подъездом.

Название это я только сейчас и услышал. От порученца. Вдобавок при этом офицер продолжительно так посмотрел на меня. Со значением. И снисхождением, что ли? Где-то в глубине его глаз промелькнуло что-то этакое. Мол, гордись оказанной тебе честью. А мне как-то и все равно. Нет, то, что меня во дворец привезли, это сильно так напрягло. А вот то, что именно к этому подъезду… Да какая мне теперь разница? Поэтому многозначительный взгляд офицера проигнорировал. Ну не до подобных мелочей мне сейчас!

Порученец выскочил из автомобиля первым, притопнул ногами, сбивая с сапог грязь, потянул на себя тяжелую филенчатую дверь и оглянулся. Ну да. Я-то никуда не спешу, потому и выбрался из теплого автомобильного нутра спокойно. Пошел за офицером, перехватил и придержал дверь, шагнул в зеленого цвета тамбур. И так же неторопливо вслед за ним поднялся по ступеням лестницы, стараясь автоматически идти чуть сбоку ковра. Ну, чтобы этот самый ковер грязными сапогами не пачкать.

А вообще, безлюдно здесь как-то. И порядка не наблюдаю. Неужели некому было снег со ступенек на входе смести? Да и вокруг вообще убраться бы не помешало… Бардак какой-то…

– Ну, наконец-то! – Его высокопревосходительство не побрезговал и встретил меня на пороге своего, а может и не своего, кабинета, стоило только адъютанту доложить о моем прибытии. – Столько срочных дел, а вы в своей Сибири прохлаждаетесь!

Отмахнулся Николай Степанович от моего доклада и пригласил присаживаться к столу:

– Надеюсь, долетели нормально? И с самолетом все хорошо? – спросил сразу же, как только я уселся.

– Так точно! – пришлось вставать и докладывать.

– Полноте, Сергей Викторович. Довольно. Присаживайтесь и рассказывайте.

Ну, раз нужно, то можно и рассказать о том, как добрался в столицу. Правда, сомневаюсь, что Батюшина так уж мои дорожные приключения интересуют. Скорее всего, Николаю Степановичу нужно время, чтобы окончательно принять какое-то решение. Какое? Вот в чем вопрос. Особенно если принять во внимание недавнее отречение Николая. Довольно-таки странное отречение.

– Так говорите, все у вас хорошо? – задумался на миг Николай Степанович. Выбил глухую и причудливую дробь пальцами по лакированной столешнице и решительно выдохнул: – Ладно. Хватит ходить вокруг да около. А скажитека, Сергей Викторович, что вы обо всем этом думаете?

– О чем именно? – осторожно уточнил.

– Да обо все этом! – показал глазами на портрет нового государя Николай Степанович, да вдобавок еще и характерно так рукой вокруг себя обвел.

– Ничего не думаю, – попытался увильнуть от разговора. Не вышло.

– Сергей Викторович, – протянул с укоризной в голосе Батюшин. – Ну не хотите мне говорить, так это ваше право. Догадываюсь, что вам было запрещено ранее говорить с кем-либо на подобные темы, но сейчас не тот момент… Да и этот кабинет предполагает относиться к его хозяину с куда бо́льшим доверием и откровенностью… Не находите? Нет? Жаль, очень жаль. Тогда хотя бы меня выслушайте мои выводы и предположения. Глядишь, и передумаете играть в молчанку…

Генерал поднялся на ноги, жестом придержав меня на месте. Шагнул к окну, выглянул на улицу и развернулся ко мне лицом:

– Николай Александрович сразу же после отречения уехал в Крым. Вместе с семьей.

Шагнул вперед и развел руками:

– Не понимаю! И все! Такие блестящие победы! Одно только взятие Проливов чего стоит! А Константинополь? И после всего этого добровольное отречение… Не понимаю! И ладно бы Михаилу Александровичу державу передал, это бы мы все поняли и приняли. Но кому? Олегу?! Мальчишке!

Николай Степанович шумно перевел дыхание, присел к столу и тут же снова вскочил, отошел к стене:

– Ходят упорные слухи, что настоящей причиной отречения стало совсем другое – государь испугался старого пророчества…

Батюшин замолчал, потянул драматическую паузу, словно вынуждая меня проявить любопытство и заинтересоваться только что сказанным. А мне не любопытно. Я про это пророчество давно знаю, еще оттуда, из той своей жизни. И меня сейчас весьма настораживает вся эта нарочи́тая патетика. Как-то подозрительно она выглядит в этих стенах. На кого рассчитана? Точно не на меня… А тогда на кого? А пауза-то затянулась. Похоже, придется очень аккуратно подыграть Николаю Степановичу:

– Не слышал. Что за пророчество?

– Не знаете? Странно. И про монаха Авеля не слышали? Ну как же? Впрочем, вполне возможно. Сей монах весьма искусно пророчествовал. Видел, так сказать, будущее… И рассказывал о своих видениях государям. За что неоднократно был взят под стражу и отправлен в заключение. Видимо, не совсем добрыми были те предсказания… – Ба́тюшин мягко оттолкнулся от стены и, бесшумно ступая, переместился к столу, наклонился в мою сторону. – Скорее, совсем недобрыми… Вам это ничего не напоминает?

– Нет. А это должно мне что-то напоминать? – постарался не выказать своих эмоций. Да что он все ходит вокруг да около? Давно пора переходить к делу!

– Не знаю, не знаю… Но вот что самое интересное… – наконец-то выпрямился Николай Степанович, перестав нависать надо мной. – Все эти так называемые пророчества сбывались!

– А я-то тут при чем?

– Сергей Викторович, похоже, вы в своей Сибири успели забыть о том, какое ведомство я имею честь возглавлять. Неужели думаете, что и ваши так называемые пророчества остались мне неизвестными? Я даже знаю о том, что именно вы напророчили Николаю Второму.

– И что? – не стал отказываться. Ну, знает, велика ли беда. Я и вправду никому об этом не рассказывал. Никому, кроме Марии Федоровны. Значит, утечка произошла из окружения, причем ближайшего окружения, государя. Уже бывшего государя.

– Да то, что ваши слова полностью совпали со словами Авеля! Вы знали о том, что император Павел перед своей смертью оставил запечатанное послание для своих потомков, которое нужно было вскрыть ровно через сто лет?

Кивнул утвердительно головой. Кивнул и сразу же спохватился. Только уже поздно было. Поймал меня Николай Степанович.

– А ведь в начале разговора вы уверяли, что ничего не знаете… Но ладно. Пока пропустим. Тогда вы должны знать, что в этом послании предсказывалась и недавняя война, и скорая страшная гибель всей царской семьи! – Батюшин перестал наконец-то нависать над столом и сел на стул напротив. И, чуть понизив голос, проговорил: – И вы ведь, Сергей Викторович, говорили государю то же самое!

– И что? – еще раз повторил свою недавнюю фразу.

– Если бы не ваши высокие заступники, сидеть бы вам в Петропавловке за свои пророчества! Вот что! А вы легко отделались… Вас всего лишь отлучили от двора… Предполагаю… Да что там предполагаю – знаю! Именно это вам и было нужно на самом-то деле! Свобода! Относительная, конечно. Но тем не менее свобода…

– И что?

– Ничего, – Николай Степанович откинулся на спинку стула. – Ничего. Не доверяете…

– Ваше высокопревосходительство, я до сих пор не понимаю, к чему весь этот разговор? Что вы от меня хотите?

– А я разве не сказал? – удивился Батюшин.

Вот только удивление то было притворным, не натуральным. Вижу же, что у генерала чертики в глазах так и прыгают. Похоже, это все прелюдия к основному разговору. Ну что еще меня ждет?

– Что ожидает Россию с приходом Олега?

Что? Вот так просто возьми и выложи им неизвестное мне будущее? Если он настолько осведомлен о том, что я якобы пророчествовал, то наверняка должен знать и о том, что способности к этому у меня якобы пропали. Да само собой, что пропали. Ведь развитие истории уже пошло совершенно по другому пути. Так откуда я могу знать, что дальше будет? Получается, зря Батюшин так хорошо о своих профессионалах отзывается, если они этого не знают. Только вот что мне дальше делать и говорить? Ведь что-то отвечать на заданный вопрос придется. Отказываться и все отрицать глупо. Слишком по-детски это будет выглядеть. Вот только понять бы, нужен ли мне этот ответ?

– Николай Степанович…

Батюшин замер в ожидании ответа и никак не отреагировал на подобное вольное обращение. Да и какое оно вольное, если он сам мне неоднократно разрешал именно подобным образом к себе обращаться.

– Если вы все знаете, то тогда должны знать и о том, что после моего падения со скалы в Карпатах я потерял все свои способности. Утратил дар предвидения.

– Это на самом деле правда? – с недоверием прищурился генерал.

– Это соответствует действительности.

– Жаль. Очень жаль. Тогда вы ничего не сможете сказать и о другом так называемом пророчестве. О проклятии Марины Мнишек?

– Не смогу, вы правы. Я даже и не слышал о таком проклятии, – покривил в очередной раз душой и увильнул от правдивого ответа. Оно мне нужно, толковать подобные проклятия? Того и гляди, пристегнут к нему и обернуться не успеешь, как на плахе окажешься… Или на помосте… С перекладиной над головой и веревкой на шее…

– Еще раз повторю, очень жаль. Действительно, не слышали? – с участием в голосе слегка склонился в мою сторону Батюшин.