Kitobni o'qish: «На обочине»
Часть первая
Глава первая
1
Раскаленным диском солнце висело над селом. Все живое – вся ширь полей и лесов под необъятным голубым небом, – уставшее от жары, ожидало сладкой вечерней дремоты и ночной прохлады.
Село Дареевск, более сотни дворов, плотно облепило бревенчатыми хатами оба берега реки Лужицы. За околицей виднелись болота, заросшие камышом и осокой. Вдоль села, за ближним леском, тянулись поля, а вокруг, насколько хватало глаз, расстилались девственные леса.
Как только солнце ослабило жар, Харитон, оседлав Карюху, карего немолодого коня, уставшего от бесконечной работы, поехал оглядеть свое поле. Неспешно прошагав по деревенской улице, конь вынес хозяина за околицу. В воздухе витал аромат луговых трав, смешиваясь с терпким запахом конского пота.
Харитон – высокий, широкоплечий, с курчавой головой – уверенно сидел в седле. Верховой езде еще в детстве его обучил отец. На нем была широкая, не доходившая до колен серая холщовая рубаха с опояской. Рубаха и штаны были сшиты из того полотна, что прошлой зимой вместе с женой Анной они ткали из грубых льняных ниток.
Большие загорелые руки уверенно держали уздечку. Сейчас, покачиваясь в такт лошади и теребя окладистую бороду, он думал только об одном, только одно тревожило его душу и сердце: устояла ли рожь, хватило ли всходам влаги – влаги земли, напитанной весенними дождями?
Изо дня в день засуха набирала силу, второй месяц – ни капли. Трава на покосах поднялась и тут же, опаленная солнцем, сникла. Чтобы собрать добрый воз корове на зиму, все руки избил Харитон о твердую землю, приподнимая и выкашивая редкотравье. В это лето высохли даже болота, окружавшие село, оголяясь высокими серыми кочками, да селян такое только обрадовало: исчезли и комары, и прочий гнус, плодившийся в болотной воде.
Чистое, ясное небо распростерлось над головой, и лишь на горизонте маячили редкие тучи. Харитон спустился в лесной распадок, пересек небольшую ложбинку, в которой весной стояла снеговая вода, – сейчас ее глинистое дно, разрезанное тележной колеей, растрескалось на солнце. Дорога зарастала ольховыми и кленовыми деревцами, их ветви низко клонились над нею.
Карюха шел быстрым шагом, изогнув гривастую шею. Вдруг он поднял голову и, взглянув вперед, громко заржал. Харитон придержал коня, приподнялся на стременах и в просвете меж раскидистых вязов увидел приближающуюся телегу, груженную серо-зеленым сеном.
Воз слегка трясло на дорожных выбоинах. Двое сидели на сене, сопровождающий шел рядом.
Подъехав поближе, Харитон по серой лошади узнал соседа, кузнеца Демьяна Руденко. Тот расположился в передней части воза и курил трубку. Позади него в сене угнездилась его дочь Прасковья, в светлом сарафане с туго заплетенной косой, а старший сын Андрей, в серой рубахе и коротких портах, широко шагал босыми ногами возле борта телеги. Его лицо с чахлыми, едва пробивающимися усиками и редкой щетинистой бородкой и крепкая шея были коричневыми от жгучего летнего солнца, несмотря на широкие поля шляпы.
Харитон остановил коня.
Придержал свою лошадку и возница.
– Серая, стой! – ласково проговорил он. Вожжи вскинулись на лошадиную спину, кобылка встала и, тяжело дыша, замотала головой и зафыркала. С ее худой спины по ногам на пыльную дорогу скатились крупные капли пота.
Кузнец, повернувшись к Харитону, приветливо поздоровался. Тот кивнул в ответ.
Демьян был высокого роста, плечистый, с крупными сильными руками. В селе его уважали, потому что много сил и умения отдавал он работе и каждому старался помочь в меру своих сил и возможностей. Из-под его широкополой соломенной шляпы выбивалась прядь седых волос.
– Ты, сынку, иди потихоньку, а мы чуток передохнем и нагоним тебя, – велел он Андрею.
– Что-то нонче ты затянул с косьбой? – спросил Харитон. – Вроде и косить нечего?
– Да тут у пана батрачили, вот и затянули маленько, – промямлил сосед.
– Как же так? – удивился Харитон. – Чаго батрачил-то?
– Да бес попутал! Весной у Васьки Хлама, нашего старшины, надел попросил на посев, и он неделю назад напомнил, что рассчитаться не мешало бы. Хоть я ему столько работы на кузне проделал, одних только лошадей с десяток подковал. Вот ему за аренду сено всем семейством и готовили. Ну, слава богу, рассчитались. Только устали – сил нет, – его добрые темно-серые глаза смотрели из-под густых, выгоревших на летнем солнце бровей.
– Да! – почесал затылок Харитон. – Я погляжу, что паны, что старшины – все на нашем горбу нажиться стараются. Это как можно было боевого казака, сотника заставить батрачить?!
– Да кому мои заслуги нужны? – протянул в раздумье Демьян. – Тем более я списан с воинской службы. Только раны о ней забыть не дают.
Демьян Руденко воевал на Кавказе, участвовал в Даргинском походе. Чудом уцелев в том побоище, весь израненный, с двумя Георгиевскими крестами вернулся в село. Отец его к тому времени лежал при смерти: захворал – и вскоре зачах от старости. Перед кончиной повинился:
– Прости, сынок, не удержал хозяйство, растерял все.
Горько было на душе у Демьяна. За годы службы он отвык и от отца, и от семьи. Все хозяйство порушено, сарай для скота сгнил, дров к зиме нет ни полена. Отец оставил после себя старую хату… А еще хромую кобылу да коровенку с телком, за которыми ухаживала жена Надежда.
Она с двумя детьми жила в отцовском доме и как могла, так и управлялась с хозяйством. Лечила и кормила свекра, согревала его последние деньки теплотой и заботой.
И кузница стояла полуразрушенной. Ребятня растаскивала бесхозный инструмент и чуть было не сожгла строение.
Другого бы согнула нужда, но он сумел собраться с силами и стать на ноги. Да помогли кое-какие денежки, что привез со службы.
Демьян тщательно прибрался в кузнице, собрал по селу растащенный инструмент, кое-что докупил. Жена, ловкая и сильная, тянула лямку наравне с мужем. Жизнь постепенно стала налаживаться. Сын Андрей с дочкой Прасковьей подросли и впряглись в работу. Демьян поехал в Клинцы, на станции добыл антрацит для горна, и кузница ожила. Не забывал он и поле, что осталось от отца. Как в селе жить без земли, без хлеба?..
– Ты гляди, с огнем осторожнее, сено не запали, – как маленькому, погрозил пальцем Харитон.
– Да не переживай. Не впервой, – довольно усмехнулся в соломенные усы сосед, затягиваясь самосадом.
– Какая дочка у тебя гарная, невеста моему Моисею растет.
– Ну, это как сказать, – хитро прищурился Демьян. – Это мы еще посмотрим, правильно я гуторю, дочка?
Прасковья зыркнула в сторону всадника, поправила платок на голове и, покраснев от смутившего ее вопроса, отвернулась, скорчив кислую гримасу.
– Ну, бывай, сосед, – заулыбался широким ртом Харитон.
– Доброго пути.
Конь уверенно бил копытами по дороге, отчего пыль поднималась, разлеталась по сторонам и оседала на придорожных кустах и деревьях. Вдруг тропка вильнула в сторону и пошла посреди цветущего донника, исходящего густым медовым настоем. Карюха стал замедлять ход, но всадник, жалея коня, не бил его плеткой. Харитон видел, что животное выбилось из сил, – уже не вскидывало голову, а только тяжело всхрапывало.
Дорога пошла меж могучих дубов и вязов – казалось, она сейчас потеряется в чаще, но Харитон знал: через пару минут она выскользнет из лесного гнета туда, где на поделенных участках посеяна рожь.
Вскоре лес поредел, и лошадь, громко фыркнув, вышла на большую поляну. Подъехав к своему наделу, Харитон придержал Карюху и остановился.
Не слезая с лошади, прикрыл ладонью глаза от солнца, долго всматривался, что происходит на поле. Ближе к дороге, где стоял Харитон, дружно наливались колосья, а на пригорке темно-зеленое поле кое-где отсвечивало желтизной.
Лишь изредка тишину нарушали мелодичные трели жаворонков.
– Эх, дождичка бы сейчас, – досадливо проговорил Харитон.
Островки берез с обвисшими ветвями, на которых уже подернулись желтизной листья, мощные стволы и раскидистые кроны дубов и вязов закрывали слева часть посевов от палящего солнца.
Это поле досталось ему от отца, а тому – от деда. Сколько лет мужчины их семьи пахали и сеяли здесь! Когда деда не стало, этот кусок земли обрабатывал отец. От собранного урожая зависела судьба семьи.
И он, Харитон Кириенко, невзирая ни на что, с самого детства за работу брался во всю ширину плеч и со всего размаха рук. Так жили его отец, деды и прадеды; до скончания века крестьянин стремился к лучшей доле: пахал, сеял, убирал урожаи, растил детей – до тех пор, пока у него были силы и земля.
Но не так просто проходила крестьянская жизнь, ведь после оплаты различных податей иногда приходилось выживать, довольствуясь вареной картошкой, горбушкой ржаного хлеба и безвкусной похлебкой из редьки или крапивы. Затрудняли выживание природные катаклизмы и неурожаи…
В страду он приезжал домой, только чтобы уснуть на несколько часов. Затем поднимался с первыми лучами солнца и снова спешил на свое поле. Он не жаловался на жизнь и не завидовал никому. Он знал: как поработаешь, такой достаток и будет в доме.
Харитон мог бы работать и больше, тем самым мог бы сделать свою жизнь лучше – но где работать? Свободной земли-то нет! Ему, как и другим казакам, помимо пашни, хотелось иметь и выпасы для скота, и луг с участком леса для покоса. Но вся земля в округе поделена между казачьим старшиной и помещиками. Идти просить у них – значит попасть в крепость, а это не дай бог.
Он слез с коня, забросил повод и валкой походкой, разминая затекшие ноги, не спеша прошелся по краю своей делянки, осматривая наливающиеся зерном колоски.
Оглянулся на шум: с окраины леса вышла лошадь, впряженная в телегу. Это прибыл Федор Сковпень. Рядом с ним на телеге сидел его старший сын. Максим – парень умный, видный, пятнадцатый год уже пошел. За их спинами маячил и младший сынок Федора – Антон. Телега остановилась у соседней деляны.
Происхождение свое Федор вел из рода старообрядцев, на селе за глаза его называли богомолом. Он был человеком скрытным, но однажды разоткровенничался и поведал Харитону историю своей семьи.
За веру свою праведную родичи Федора натерпелись не дай бог! Гоняли их по всей России, пока они не спрятались в Полесье. Выжили, несмотря на все горести, и от веры своей старой не отступили. За те муки и слезы господь помог им. Его дед после указа Екатерины II «О позволении раскольникам выходить и селиться в России» перебрался из глухомани белорусского полесья в Дареевск. Выкупил у Миклашевского участок земли, построил хату, занялся землепашеством и крестьянскими заботами.
Федору удавалось поддерживать свое хозяйство еще и ремеслом: он делал из дерева на продажу ложки, чашки, веретена, ушаты, кадки, лопаты и многое другое, в чем нуждались односельчане. Его семья, как деды и прадеды, продолжала жить по древнему благочестию, обособленно, не так, как казаки или крестьяне; в церковь никто из семьи не ходил.
Он был настоящим наследником истинной, благочестивой веры.
Детей глава семейства воспитывал в строгости, порой граничившей с жестокостью, и за малейшие шалости наказывал. А в свободное от работы время заставлял их читать церковные книги, присматривал, чтобы не отлынивали, а потом внимательно слушал пересказ прочитанного. Как-то раз младший Антошка, читая «Жития святых», нечаянно заснул. И, конечно же, от отцовских глаз это не ускользнуло. Враз на колени мальца – и в угол.
– Бог в помощь! – издали крикнул Федор. – Как рожь табе? – полюбопытствовал он.
– Так вроде ничего… Даст бог, уродится. Я худшего ожидал, – Харитон подошел к семейству поближе.
– Пошто это так случилось, что мы с тобою нонче именно здесь встретились? – ехидно сощурился Федор и стал костлявой рукой вытирать пот с лица. – Так, видно, богу угодно?
– Не пойму я тебя, что здесь такого? – рассердился Харитон, а Федор пристально на него посмотрел и неприязненно спросил:
– Як что? Ты по каким делам приехал?
Был он невысоким, худым, с сутулой спиной; лицо в легких рябинах от оспы, но они не делали его внешность безобразной: козлиная бородка скрывала часть изъяна.
Федор не сводил недоброго взгляда с Харитона, и потому тот резко ответил:
– Надел свой поглядеть хотел, – он еще раз обеспокоенно поглядел вдаль, туда, где наливалась зерном рожь. – А вообще это не твоего ума дело.
– Я вот тебя давно увидеть хотел, да все случая не выпадало, – сморщенное лицо Федора стало вдруг подергиваться. Он раздраженно и вызывающе осведомился: – Ты зачем нашу межу сломал, табе что, земли мало? Вон та березка как раз на меже стояла, а таперь на твою сторону смотрит. Не стыдно табе?
Харитон не ожидал такого поворота событий и от неожиданности растерялся, неловко завертел шеей, вспотел и бегающими глазами глянул в сторону поля, но промолчал, вспомнив, что был весной такой грех. Когда пахал поле, то действительно – по ошибке! – заехал плугом на межу, и теперь граница почти на три вершка переместилась в сторону соседа, уменьшив его надел.
Федор разгладил седую бороду, покачал лысой головой, блестевшей от пота в лучах заходящего солнца, и посмотрел на сыновей, которые сидели на телеге и уплетали вареную картошку.
– Вот, сынки, до чего корысть доводит – чужую землицу норовят урвать. И бога не боятся.
– На кой черт мне твоя земля нужна, у меня своя есть, хоть и малый клин, зато свой, – покраснев и смутившись, как ребенок, застигнутый в шалости, проговорил Харитон, стыдясь, что запамятовал и не восстановил межу. – Следующей весной сам запахивай межу, если жаба давит.
– Ох-хо-хо, – тяжело протянул Федор, трясясь скрюченными плечами. – Я табе всегда уважал, ты же не хапуга какой-то там. Ты сильный и правды не боишься, всегда все прямо говоришь. Вот и я табе сегодня все прямо сказал, хочется, чтобы по совести было, а землицы-то у табе поболее моей будет раза в два.
Тень враждебности пробежала по лицу Харитона, он нарочно отвернулся от собеседника, опустил голову, сгорбившись, как под тяжелой ношей, и посмотрел на выжженную солнцем землю. Его душу разрывала тяжкая вина.
– Может, я и виноват, но злого умысла у меня не было, – выпрямившись во весь рост и выпятив грудь, громко сказал Харитон. – А насчет того, что земли у меня больше, так у меня и сыновей больше. Ты не переживай сильно, после дележа сравняются доли наших детей.
Федор, поставив перед собой палку, оперся подбородком на лежащие сверху кисти рук и испытующе искоса поглядел на соседа. Заметив, что у Харитона от волнения побагровела шея, понял, что тот признал вину. Закряхтев, Федор перекрестился:
– Прости господи! – он вздохнул полной грудью и почувствовал в душе покой, гнев и злость испарились. Тяжело опираясь на палку, подошел к Харитону и, будто не было прежнего разлада, завел разговор о погоде, которая вечно мешает его задумкам: – Больше месяца пролетело, а дождя как не было, так и нет. В низине да ближе к лесу пашня влажная – все зелено и колос добрый, а вот на пригорке дрянь зерно, жалтеть начало.
Жмурясь от закатных солнечных лучей, он с тревогой осматривал поле.
– У меня тоже, – тяжело вздохнул Харитон. – Дождя надо. Если сено не уродилось, так хоть соломой скотину зимой сохранить.
– О-хо-хо, о дожде и думать нечего. Вон как солнце жжет, – с огорчением отметил Федор. – Каждый год, черт возьми, чаго-нибудь да случится: то высушит, то зальет. Одно божье наказание.
– Прошлое лето тоже засушливым было, урожай плохой собрали, часть семян на муку помололи. Как селяне этот год жить будут? – развел руками Харитон.
– Все одно: серпы зубрить надо, вон уже колосья наливаются, враз побелеют. Не успеешь собрать – осыпаться начнут.
– По такому жнивью серпы без надобности, косой убирать самое то, – виновато улыбнулся Харитон, повернувшись к соседу.
– Еще есть надежда на картофляники. Напечем, что бог даст, да, может, зиму и переживем. Крестьянам-то паны помогут, не дадут с голоду пропасть, а нам самим выживать, в кабалу попадать негоже.
Они глянули друг на друга и рассмеялись. Федор, одной рукой держась за живот, другой – за палку, раскачивался на ногах, в его глазах набухли слезы.
– Встряла эта межа между нами, будь она неладна, – проговорил он сквозь смех. – Столько лет бок о бок живем, никакого раздора промеж нас не было. Надо нам собраться, обо всем поразмыслить – и жить спокойно, без скандалов, по справедливости.
– Правильно говоришь. Заходи вечером, яблочным вином угощу.
– Спаси бог. Нельзя мне голову дурманить, а соседям грех ругаться.
– Дядька Харитон, – бодро соскочил с телеги долговязый Максим, наспех вытирая губы, измазанные картошкой, и подтягивая старые линялые штаны, – правду тятя говорит, не иначе все это – божеское наказание. На земле воцарился антихрист, истинное православие во многом утрачено, Бога гневим, вот и нет милости господней.
Его карие глаза едва были видны из-под косматых черных волос, курносый нос облез и стал ярко-красным на смуглом, загорелом лице. Худые плечи сгорбились, отчего из-под серой рубахи торчали лопатки.
– Богу надо молиться, дружок, да поле не забывать, работать не покладая рук, и господь тогда к тебе милостив будет, – поучительно сказал Харитон и перекрестился.
– Это я понимаю, – отвечал Максим. – Бог лучше знает, чему надо быть, и, любя, наказывает нас.
– Это ты хорошо говоришь, сынок, по-божьему, – ласково взял сына за плечо Федор. – На бога не ропщите, рук не жалейте да с богом работайте, и господь не оставит вас – пошлет больше прежнего.
Сын хотел ответить, но отец, перебив, обратился к Харитону:
– Бес бы ее побрал, эту засуху! – и в сердцах плюнул на пыльную землю. – Тапереча только на бога одна надежда.
– Ругайся или не ругайся, только сена уже не заготовишь, хоть бы хлеб вызрел. Я тут по дороге Демьяна встретил, как раз перед тобой, он с покоса возвертался с детьми, худо с сеном и у него.
– Нонче у всех худо. Дай бог, мы дня за два приберемся. Почто руки бить да косы гробить по такой траве? Свят-свят! – перекрестился Федор и спросил: – В церковь то ходишь?
– Как же в церковь не ходить?.. Чай мы крещеные. Без церкви прожить нельзя, – отвечал Харитон. – Храм божий для нас – это святое, хоть не каждое воскресенье ходим, потому что работы невпроворот. Вот летом, когда мы в полях, праздников уж нет. С сохой да косой не до моленья, особенно в такой год, как нынешний. Тут и праздники забудешь, какие они у бога есть, день и ночь только и думы, как бы урожай убрать да сохранить.
– Сущую правду гуторишь, – промолвил, лукаво улыбаясь, Федор. – Только в церковь то ходить нашему брату нельзя.
– Ну, это уж тебе решать, – развел руками Харитон.
2
Когда Харитон возвращался домой, солнце над дальним синим лесом уже медленно клонилось к закату. На смену огнедышащему дню пришел теплый вечер. Меркло безветренное небо. Вдали дотлевала яркая полоска зари. Пели лесные птицы, в траве еще громче зазвенели кузнечики. Со стороны села слышались лай собак, позвякивание бубенчиков коров, возвращавшихся с пастбища. Пастухи хлопаньем бичей и громкими окриками поторапливали стадо. На землю опускались сумерки. Вот уже показался купол сельского храма.
* * *
В 1645 году на российский престол вступил Алексей Михайлович.
Украинские крестьяне, жившие в это время под гнетом Речи Посполитой, не принимали чуждой им католической веры, и по всей территории Украины, захваченной поляками, постоянно разгорались бунты непокорного народа. Один из таких бунтов перерос в антипольское восстание Богдана Хмельницкого, в 1648 году пошатнувшее власть поляков. В 1653 году Хмельницкий в третий раз за время своей Освободительной войны обратился за помощью к русскому царю. Результатом этого обращения стало воссоединение Украины с Россией в 1654 году.
Поляки и шведы непрестанно тревожили Российское государство, пользуясь его слабостью. Деулинское перемирие и Столбовский мирный договор хоть немного, но дали России отдохнуть от войн и накопить силы. Русские войска под предводительством Алексея Михайловича взяли Смоленск (1654 г.), отбросив поляков за Днепр и Двину. Вернули и другие земли, освободив их от Речи Посполитой, не раз выступавшей в союзе с крымскими ханами.
Земли Малороссии стали театром военных действий России и Польши. Тогда наиболее состоятельные крестьяне, жившие на территории, захваченной Речью Посполитой, и имевшие своих коней, чтобы сохранить личную свободу и избежать в дальнейшем закрепощения польскими панами, стали активно записываться в казаки. В числе их был пращур Харитона – Кириенко.
Первым делом жители Дареевска изгнали шляхтича Пясочинского, который владел селом, и, получив свободу, принесли присягу на подданство русскому царю.
С образованием Стародубского полка Дареевск вошел в состав Погарской сотни. Все дворы села были причислены к Погарской ратуше с обязательством платить налог на содержание войска, казацких старшин и разных чиновников.
Стародубские казаки стали селиться по соседству с крестьянами, называемыми посполитыми.
Эти воины не только обладали личной свободой, но и были освобождены от тягла (государственных налогов). Государство наделяло их землей, а вот вооружение и лошадей им приходилось приобретать за свой счет.
Крестьяне же и посадские люди несли государственное тягло в полном объеме. Но недолго посполитые оставались свободными.
Казак Малороссии Алексей Разумовский, пользуясь расположением Елизаветы Петровны, получил дворянский титул и был одарен поместьями с крестьянами. По приказу императрицы привезли в столицу и Кирилла, младшего брата ее возлюбленного. И Кирилл Разумовский, бывший пастух, в свои неполные 19 лет возглавил Академию наук при живом Михаиле Васильевиче Ломоносове, а через четыре года его назначили гетманом Малороссии.
И уже в 1752 году новоиспеченный гетман Кирилл Разумовский с барского плеча пожаловал часть дареевских крестьян генеральному хорунжему Николаю Ханенко, а другую часть – полковому старшине Михаилу Миклашевскому.
Ханенко, выйдя в отставку, поселился в Дареевске. Привез наемных людей из казаков, собрал отряд и начал устанавливать новые порядки. Непокорных нещадно бил плетью, показывая свою власть. До бога высоко, до царя далеко…
После того как он навел мало-мальский порядок, стал скупать земли у посполитых, которые владели обширными участками. Через несколько лет владения Ханенко составляли несколько тысяч десятин. Это были деревни с крестьянами, леса, луга и пахотные земли. Он держал и конюшни с лошадьми.
В Дареевске у него была большая ферма, в которой имелось полсотни коров. Молоко перерабатывали на маслобойне; сметану и творог отправляли на стол помещику, обратом поили поросят в свинарнике, а масло продавали в Чернигове. Навоз вывозили на поля, и удобренная земля давала хорошие урожаи.
Здесь же, на реке, стояла его мельница, которой пользовались жители окрестных деревень. Рядом располагался большой двор, в котором возвели рубленые дома для местных работников и приезжих помольцев.
Полосы Ханенко были широкими, чистыми от сорняков и наливались большим колосом. Отрабатывать повинности на помещичьих землях «всем гуртом» крестьяне должны были пять дней в неделю и только оставшиеся два – в субботу и воскресенье – они работали на своей земле. Эти дни для крестьянина значили многое: нужно было вспахать землю, обеспечив тем самым себя хлебом и семенным зерном, да еще заработав на оплату казенных податей.
В 1782 году Стародубский полк по указу императрицы Екатерины II был упразднен; поселение стало уездом Новгород-Северского наместничества Российской империи, а с 1802-го – Черниговской губернии.
После отмены полкового деления казачье сословие продолжало жить и существовать уже в категории «исторических» казаков. Они утратили значение членов войскового сословия, но продолжали формально числиться казаками. Со временем они утратили свой сословный облик и стали земледельцами.
Однако они избежали закрепощения – в селе действовало самоуправляемое казачье общество, в котором имелись староста, суд и управление. Крепостные крестьяне, в отличие от казаков-земледельцев, находились в полной собственности у своих господ и зависели от их воли. И помещики решали единолично судьбу земли, лесов, лугов, а также своей «православной собственности»: кому на ком жениться, кого выпороть кнутами и розгами за провинности, а то и просто проиграть в карты соседу.
* * *
Дареевск располагался в тридцати верстах от поселения Стародуб. Широкая улица, застроенная белеными хатами с соломенными крышами, вела прямо к каменной белой церкви, прятавшейся в зарослях черемухи. В основном в селе жили потомственные казаки – их дома всегда имели при себе огороды и сады. Однако значительную часть здешней земли застроили помещичьи крестьяне, принадлежащие Ханенко и Миклашевскому.
Небольшая бревенчатая хата Харитона стояла недалеко от церкви, упираясь плетнем в болотистый берег реки. За много лет семейной жизни он знал, что Анна с сыновьями, управившись с хозяйством, будет ждать его. Ей оставалось только подоить корову, вернувшуюся с поля. Накормит детей, подоит корову и будет стоять высматривать возле открытых ворот.
Еще будет ждать его самая младшая – любимая доченька Лукерья. Ей исполнилось три года, она уже хорошо говорила и помогала матери теребить шерсть.
Эту хату построил его отец, Иван Кириенко, после того как вернулся с войны, начатой французами. С обеих сторон хаты росли березы и ветлы. Деревья старые, стволы уже все во мху. Вдоль деревьев – плетень, еще покойный отец ставил… Давно хотел Харитон деревья вырубить и плетень обновить, но никак руки не доходили. Он часто вспоминал отца, тот был невысокого роста, с густой бородой, широк в кости. Обычно с военных сборов он возвращался с особым пафосом: на гнедом жеребце, в зеленом мундире. Из-под темно-зеленой фуражки с желтым околышем выбивалась прядь темных волос, на боку висела шашка, ее ножны в лучах яркого солнца отливали серебром.
Когда грянула война с французами, вероломно вторгшимися на территорию России, в губернии стали формироваться казачьи полки. Атаман войска на общем совете объявил, что те казаки, которые запишутся на войну, будут освобождены от всех казенных податей до ее окончания. Многие жители села приняли это предложение и пошли добровольцами, в том числе и Иван. Они были причислены к 3-му Черниговскому полку. Но казаки собирались воевать не только из-за налоговых послаблений. По всем деревням из хаты в хату ходили слухи, что Наполеон идет вместе с поляками и другими католиками, чтобы уничтожить православие в России. А память дареевских жителей о власти шляхтича Пясочинского, который владел крестьянами до восстания Богдана Хмельницкого, еще была свежа.
С годами дом начал дряхлеть и врастать в землю, Харитон менял сгнившие бревна, мазал глиной стены, перестилал солому на крыше, но время брало свое.
Подъезжая к дому, что стоял напротив его хаты на другой стороне дороги, Харитон увидел старика Терещенко. В светлой рубашке и казачьей фуражке он сидел на бревне, притулившись к заборчику палисадника, и, согнувшись, подслеповато смотрел куда-то вдаль из-под густых бровей, потом, будто очнувшись от дремоты, тряхнул головой и приветливо помахал соседу клюкой. В ответ Харитон поднял руку, приветствуя его.
За свою долгую жизнь Василий Терещенко дослужился до вахмистра, а уйдя со службы, основательно занялся хозяйством. Однако жил он в постоянной нужде, несмотря на то что был рачительным хозяином. Невысокого роста, с окладистой бородой, в старости он стал задыхаться и часто болеть. Глаза видели плохо, а недавно оглох на одно ухо. От домашних забот теперь он отошел и передал бразды хозяйствования своему сыну Матвею. Тот не только занимался обыденными делами, но и был первым помощником сельскому голове казачьей общины, за что был произведен казацким старшиной в десятники.
Сколько помнил себя Харитон, Терещенко с женой вечерами всегда сидели на лавке и о чем-то ворковали. А прошлой зимой жена умерла от болезни сердца… Не думал Василий, что после такого горя когда-нибудь выйдет вечером за ворота и сядет на скамейку, да и саму скамейку решил убрать с глаз долой.
Но как только пригрело весеннее солнце, он появился за воротами все в той же казачьей фуражке и в лаптях.
Харитон слез с коня, несколько раз присел на затекших ногах.
– Доброго дня, – сказал он, подойдя.
– Добре, сидай, – ответил, улыбаясь во всю ширину беззубого рта, Терещенко и протянул загорелую дряблую руку.
Харитон присел к нему на скамейку и увидел, как под расстегнутой косовороткой обнажилась короткая шея в вялой коже с синими жилами.
– Как ты живешь-поживаешь? Что-то ты совсем исхудал, казак… – с тревогой проговорил Харитон. – От переживаний, наверное.
– Что сделаешь… – всхлипнул Василий и, нащупав руку соседа, сжал ее в своей. – Кто-то должен умереть раньше: или муж, или жена, ведь не получается в один день… Лучше бы я… Да богу виднее.
– Ничего, ничего, все уладится, – попытался успокоить его Харитон. – Вон и сын у тебя молодец, с хозяйством управляется.
– Слава богу, не жалуюсь.
– Ну ладно, давай отдыхай, а я пойду, работу мою никто за меня делать не будет.
– Ну, бувай, – попрощался Терещенко, сняв фуражку и тряхнув головой.
Кивнув старику, Харитон пошел к своему дому.
У соседа Руденко во дворе горел костер, Демьян с Андреем ходили вокруг лошади, громко разговаривая. Харитон из доносившихся до него обрывков фраз понял: что-то случилось с копытами лошади. То ли подкова отвалилась, то ли рану хозяева обнаружили.
Про себя подумал: «Не зря же говорят: сапожник без сапог».
