Kitobni o'qish: «Когда умирает ведьма»

Глава 1

Вдова была бы великолепна, если бы не некрасивая особенность всех новоиспеченных вдов – красные от слез глаза. А так все при ней: изумительной изящности фигурка, затянутая в черное платье, светлые локоны и фарфоровая бледность нежной кожи. Красные глаза все портили. Богдан, не снимая с лица маску сочувствующей скорби, спросил, держа наизготовку блокнот и ручку:

– Вам рассказывали, как все произошло?

– Да, – выдохнула вдова.

Эти губы ее мужик целовал каких-нибудь две недели назад. Интересно, что она в нем нашла? Богдан видел фотографию. Ничего особенного. Как она вообще за него замуж вышла? При ее красоте получила серую неинтересную жизнь. Серую, как цвет милицейской шинели.

– Паша поехал по адресу, – сказала вдова. – Надо было квартиру проверить. Это на Шереметьевской, недалеко от «Рамстора». Один остался в машине, а Паша и еще один милиционер вошли в подъезд. Его товарищ пошел по лестнице, а Паша поднялся на лифте. И когда двери лифта открылись, по нему сразу начали стрелять. Он даже оружие не успел достать.

Вдова заплакала от горькой обиды за своего неудачливого мужа. Богдан выдерживал приличествующую моменту паузу. Подумал только, как нелепо может оборваться человеческая жизнь. Выходишь из лифта, а тебе прямо в лоб – шлеп! И ты покойник. Потом, конечно, скажут, что ты погиб геройски, но все понимают, что какое уж тут геройство. Оружие не достал и даже понять ничего не успел. Ни понять, ни испугаться…

Вдова, всхлипывая, продолжила, и Богдан изобразил интерес.

– Мне потом сказали, что те, в квартире, милицейскую машину увидели, когда они подъехали, – всхлипывала вдова. – И поэтому подготовились.

Она плакала, и Богдану это не нравилось.

– Не надо плакать, – попросил он участливо. – Расскажите о Павле.

– Может, ничего этого не надо? – сказала вдова сквозь слезы.

– Ваш муж совершил подвиг. Он герой. Вы это понимаете? Она замотала головой:

– Мне иногда кажется, что ничего этого не нужно! Что никакого смысла не имеет это геройство! И никому не нужно! Был бы он жив! Был бы жив! – разрыдалась вдова, вдруг представив себе, как все было бы замечательно, тут же обнаружив, что замечательно уже не будет никогда.

Богдан вышел на кухню. Здесь аккуратно. Излишне аккуратно. Прямо-таки режущая глаз чистота и порядок во всем. Он не сразу понял, в чем дело, а потом до него дошло. Он будто воочию увидел, как вдова каждодневно исступленно трет все эти миски-чашки-ложки, добиваясь стерильной чистоты, не нужной никому, кроме нее самой, да и ей самой не нужной. Это для Павлика, Паши, чтобы все было, как при нем. Такое проявление вдовьего безумия. Первые месяцы, наверное, особенно тяжело, и она еще будет искать смысл и утешение в каких-то поступках и действиях, которые нормальному человеку в обыденной действительности несвойственны.

Богдан набрал воды в стакан и вернулся к вдове. Она приняла стакан из его рук, пролепетала вежливое «Спасибо!» и пила воду с таким отрешенным видом, что можно было усомниться, понимает ли она, что сейчас делает. «Да, конечно, это безумие, – подумал Богдан. – В ее голове сейчас сплошной шурум-бурум. Она сейчас не та, что две недели назад, до этой нелепой смерти ее мужа-бедолаги. Сейчас она на улице, наверное, вздрагивает, увидев милицейскую форму. И в лифт заходит цепенея. Хоть и не в этом лифте его убили, а в другом совсем доме. И теперь лифт для нее на всю жизнь останется такой комнатой ужасов, в которую страшно заходить. Или вот, к примеру, секс. Две недели она без мужика и ей даже не хочется.

Потому что больная пока. Мозги отключились, ничего ей не надо. Все ее чувства сейчас – это слезы и сопли».

– Он был замечательный, – сказала вдова, и взгляд ее затуманился. – Его так любили дети…

– У вас есть дети?

– Нет, – печально качнула она головой. – Не успели.

И снова эти чертовы слезы. Так они и не поговорят сегодня толком.

– Начальство его ценило? – спросил Богдан.

– Да, – всхлипнула вдова. – Его начальник, майор, как-то сказал мне: «Паша ваш – милиционер от бога». Он его как-то выделял. В тот раз еще, помню, он засмеялся, мне пальцем так погрозил и говорит: «Вы его берегите, а иначе мы с вас спросим». А получилось, что сами его не уберегли!

Заплакала от обиды на начальство Павла и на весь белый свет, потому что они живут, а она одна осталась.

– Вы его любили, конечно, – как о чем-то само собой разумеющемся сказал Богдан.

Вдова кивнула, закрывая ладонями мокрое от слез лицо.

– А вы боялись за него?

– Да. Всегда.

– У вас было какое-нибудь чувство особенное? Предчувствие?

– Нет, это у всех милицейских жен бывает, наверное. Бояться за мужей. У наших мужчин такая работа… А тут еще однажды сказали… У меня проблемы были… Со здоровьем… И я пошла… На консультацию…

– К бабке, – подсказал все понявший Богдан.

– К бабке, – удрученно согласилась вдова, не испытывая неловкости, потому что все другие чувства у нее сейчас заслоняла боль. – И бабка мне сказала… Это ведь из-за детей все было… Ну, почему я к ней пошла… И бабка мне сказала: с этим у тебя не будет все равно, с другим у тебя будет…

– С «этим» – это с Павлом?

– Да. Мне так неприятно стало. Я ей говорю: что же мне его – менять на другого? А она ответила: сам поменяется. Я обиделась и ушла. Я решила, что Паша меня будто бы должен бросить. Так я ее поняла. А у нас так хорошо все было, такое счастье, что даже представить невозможно. А она вот что имела в виду, оказывается.

– Вы думаете, что она предсказала вам именно это?

– Но Паши ведь нет, – привела самый бесспорный довод вдова.

– Значит, по-вашему, предсказания возможны?

– Паши нет! – повторила вдова. – Она мне это сказала еще год назад!

– Она знала вашего мужа?

– Нет.

– Видела его хотя бы раз?

– Нет. Я к ней поехала втайне от Павла. Ничего ему не сказала.

– Почему?

– Ну, несерьезно это было, какие-то бабки, знахари, народные целители…

– Я так понимаю, что вы и сами были настроены скептически.

Вдова подумала, вспоминая, как оно там было год назад.

– В общем, да, – призналась она. – Без особой веры, это правда.

– А почему поехали, если не верили?

– Наверное, от безысходности. Врачи ничем не могли помочь. Медицина пасовала. И тут я в очереди разговорилась с одной женщиной…

– В очереди – где? В поликлинике?

– Да. И она мне подсказала адрес. Это недалеко здесь совсем. Под Москвой. Я поехала.

– То есть прежде эту бабулю не знали?

– Не знала.

– Сколько раз вы у нее бывали?

– Один.

– И она в первый же ваш визит сказала вам то, что сказала? – Да. – Вы ей рассказывали о Павле? О себе? Что она вообще узнала о вас с ваших же слов?

– Это так важно? – вяло спросила вдова, которая ежесекундно ощущала, что она теперь одна! одна!! одна!!! А к ней пристают с какими-то ненужными расспросами о том, что сейчас уже не имеет никакого смысла, потому что нет Паши и никогда уже не будет.

– Мне все важно знать, – сказал мягко Богдан. – Малейшие подробности вашей жизни. Никогда заранее не знаешь, что в конце концов войдет в статью, а что так и останется в рабочих набросках.

– Ничего особенного я ей не рассказывала. Стеснялась. Все-таки чужой человек и я впервые ее вижу. Сказала, что родить не могу, что уже два года замужем… И больше ничего, мне кажется…

– А про Павла?

– Нет, конкретно о нем ничего не говорилось.

– И бабуля вас о нем не расспрашивала?

– Нет. В том-то все и дело.

Богдан вдруг представил ее сидящей перед ним не в платье, а в ночной пижамке, в штанишках в обтяжечку, под которыми не угадываются трусики, и еще он мысленно видел трогательно голые щиколотки, с ласкового прикосновения к которым и хочется все начать. Он скользнул взглядом вниз, увидел ее ноги в чулках. Нет. В чулках не то, конечно… Можно попробовать. Не сейчас. Позже. Постепенно. Сейчас ей все это покажется кощунством и надругательством над памятью, она сейчас твердо знает, что больше ни с кем, никогда, ни в коем случае, и себя видит вечной вдовой. Но это всего лишь болезнь, временное помутнение рассудка, психологический шок, который непременно пройдет, когда притупится и немного отступит боль. Наступит весна. Пробуждение природы. Она ничего не сможет поделать с природой. И с собой, следовательно, тоже. Как ей бабка та сказала? С этим у тебя не будет, с другим у тебя будет. С другим? Она обречена на встречу с этим мифологическим пока «другим». Ей никуда от него не деться и он непременно появится в ее жизни. Сейчас рассудок ее помрачен и она не отдает себе отчета, но если она уже поверила в первую половину старухиного предсказания, то до нее дойдет, в конце концов, что и вторая половина непременно сбудется, и это будет как оправдание ее шага навстречу тому «другому», ведь чему быть – того не миновать…

Звонок у входной двери.

– Извините, – сказала вдова.

Поднялась со стула и черной тенью выскользнула из комнаты.

Но до чего же стройна! И эти мягкие кошачьи движения! Надо бы с ней попробовать. Придти еще раз. А потом еще. И не надо ждать, пока она очнется. Она сейчас в беспамятстве, она не в себе, и все может случиться значительно быстрее, чем предполагаешь.

Мужской голос. Кто-то пришел.

– Давайте вашу шинель, – голос вдовы. – Я ее повешу вот здесь.

Кто-то из сослуживцев? Богдан стал складывать в портфель блокнот и рассыпанные по столу ручки и карандаши, и в это время в комнату вошел милицейский майор. А за его спиной в черном проеме двери проявилось фарфоровое лицо вдовы.

– Познакомьтесь, – сказала вдова. – Это Вячеслав Сергеевич. У него мой Павел работал. А это из газеты…

Она забыла, как ей представлялся Богдан, ничего у нее в голове сейчас не удерживалось, память подводила, и она только этим и ограничилась – «из газеты».

– Спасибо вам, – сказал Богдан. – Я позвоню, когда материал будет готов, чтобы вы посмотрели. Не возражаете?

– Да, конечно, – ответила вдова рассеянно.

Она проводила Богдана, закрыла за ним дверь и вернулась в комнату.

– Журналист? – спросил майор, чтобы только что-то сказать, потому что испытывал неловкость, которую испытывают люди при столкновении с чужим горем.

Это чужое горе, которому можно только сострадать, но страдать так же сильно никак невозможно, и несоразмерность сострадания и страдания вызывает необъяснимое чувство вины.

– Я не знаю, – сказала вдова так, будто и сама удивлялась своему ответу. – Ко мне приходили из газеты… Другие журналисты… первым делом спросили про фотографии. Что-нибудь из семейного альбома. Лучше, если со свадьбы. И как-то так себя вели… Не так, как этот… Он вопросы задавал – не столько про Пашу и не про то, как все случилось… С этого он начал, а потом все время про другое.

– Про что?

– Я даже не поняла. Спросите меня сейчас: о чем разговаривали? Я не вспомню. Все время чепуха какая-то. Может, он никакой не журналист?

Вдова посмотрела на майора, словно ожидала услышать от него четкий ответ.

– А он визитку свою оставил? – спросил майор. – Или хотя бы номер телефона?

– Нет, – растерянно ответила вдова.

Кажется, она даже испугалась.

– Не надо ничего бояться, Катя, – ласково сказал майор. – Все узнаем, наведем справки. Он ведь, кажется, сказал, что позвонит?

– Да.

– Вот когда он позвонит, вы назначьте ему встречу не на этот же день, а на следующий. Чтобы у меня было время для маневра. И меня непременно предупредите. Я посмотрю, что он за журналист. Мы вас в обиду не дадим, Катя.

Глава 2

К офисному центру, где должно было проводиться собеседование, Светочка приехала последней. Три ее однокурсницы уже пританцовывали на выстуженном морозом асфальте, то ли успев замерзнуть, то ли нервничая перед пугающим неизвестностью собеседованием, как вдруг – ш-ш-ш! – мягко подкатила роскошная иномарка, и из ее уютного нутра, заполненного теплом, запахами дорогого парфюма, ненавязчиво звучащей музыкой, выпорхнула ослепительная Светочка.

– Привет! – сказала она радостно.

Светочка являла собой образец удавшейся судьбы студентки последнего курса педагогического университета. Уже и диплом практически в кармане, и не бедный жених есть, и как ни рассуждай, а жизнь все-таки складывалась именно так, как представлялось и самой Светочке, и большинству ее подружек каких-то пять лет назад. Потому как педагогический университет – признанная фабрика невест, где и учиться не слишком обременительно, и диплом не зазорно предъявить родителям будущего жениха.

Тем временем появился и Светочкин жених. О нем было известно, что он торгует мебелью, богат, и что он принципиальный противник того, чтобы Светочка куда-нибудь шла работать. Появление Светочки для трех ее подружек было в какой-то мере неожиданным – знали, что и ей предложено пройти собеседование, но оставалась еще надежда, что жених восстанет и Светочку на собеседование не отпустит, а это автоматически повысит шансы остальных (поговаривали, что из всех приглашенных отберут кого-то одного).

– Что ж ты делаешь, Толик, – ласково сказала жениху Катя, самая разбитная изо всей троицы.

Про Катю рассказывали, что до поступления в университет она работала стриптизершей в ночном клубе и даже родила ребенка от какого-то заезжего японца, но правда это или нет, никто не мог поручиться. Приехала Катя из далекого города Владивостока, который сама она запросто называла Владиком, и слишком далеко был тот Владик, чтобы получить подтверждение слухам о бурной юности будущего педагога и воспитателя подрастающего поколения.

– Светку свою ты куда отпускаешь? На позор и растление? А ведь у тебя свадьба скоро, – ударила по больному месту Катя.

– Причем тут свадьба? – занервничал без пяти минут муж.

– Ты на собеседование Светку привез? На работу ее определить типа? Ты посмотри на нас, Толян! На тех, кого для собеседования отобрали!

С этими словами Катерина распахнула полы дубленки, отважно открывая двадцатиградусному морозу и взорам присутствующих свои не по погоде легкомысленные одежды: платье, такое куцее, что больше походило на удлиненный свитер, и тонюсенькие колготочки, какие можно носить в апреле – мае, но никак невозможно в студеном январе. А ноги у Катерины были на загляденье – длинные и стройные. Толик нахмурился и перевел взгляд на переходившую через дорогу бабулю.

– Толянчик! – с прежней ласковостью в голосе пропела Катька. – Ты посмотри, каких девок на собеседование отобрали. Что Светлана твоя, что я, что эти вот двое, – кивнула на пританцовывающих на морозе подружек. – Мы же все девяносто-шестьдесят-девяносто. Ноги от ушей. И хоть сейчас в «Плейбое» сниматься. Тебя это ни на какие подозрения не наталкивает?

– Нет! – ответил Толик с сухостью, которая подтверждала: очень даже наталкивает и уже давно.

Из-за спины Толика Светлана делала красноречивые жесты: не злите его, мол, ради всего святого. Но Катерину было не удержать.

– И фирма какая-то коммерческая, – продолжала она дожимать и без того терзаемого недобрыми предчувствиями жениха. – А тут мы – без пяти минут педагоги… в коммерческую фирму… Зачем коммерческой фирме наши дипломы учителей? А дипломы наши им не нужны. Им от нас другое нужно, – сказала Катька ласково и снова распахнула полы дубленки, демонстрируя свои умопомрачительные ноги.

Толик нервно дернул кадыком.

– Толечка! – упреждающе заканючила Светлана. – Ну она же это специально! Чтобы тебя позлить! Я же увижу, если там что-то не так! И сразу откажусь!

Толик промолчал. Катерина смотрела на него насмешливо, и дрогнуть под этим ее взглядом, увезти Светлану – это означало поддаться Катьке и смалодушничать. Но зато дрогнула Инга. Она посмотрела задумчиво на офисный центр, закусила губу, перевела взгляд на подруг и неожиданно сказала:

– Я туда не пойду.

– Шутишь? – приподняла бровь Катька.

– Мне все это странным показалось с самого начала, – без тени улыбки сообщила Инга. – Только я не могла сформулировать так, как ты. А ты сказала и я поняла – то же самое думала.

Толик хмурился. Светлана смотрела растерянно. Катя обнаружила, что переборщила.

– Да ты что! – сказала она подруге внушительно. – Я же специально! Чтобы Толика достать! Это шутка такая! Ты что – и вправду думаешь, что зайдешь туда, а там с тобой побеседуют, зарплату большую предложат, но только все через постель?

– Очень похоже, – сухо ответила Инга, и по ней было видно – ни на какое собеседование она сегодня не пойдет.

– Ну ты сходи хотя бы, – предложила Катя. – Люсь! Ты как думаешь?

Еще одна Катина сокурсница, самая молчаливая в сегодняшней компании, молча пожала в ответ плечом.

– Все! Я ухожу! – объявила Инга.

– Люсь! Ну скажи ей! – всполошилась Катерина.

– Что сказать?

– Что это шутка!

– Ну почему же шутка? – спросила Люся. – Совсем не факт.

– Думаешь, что все здесь через постель?

– Вполне возможно.

– И все равно идешь? – поддела Катя.

– Все, девочки, до свидания! – сказала Инга.

Развернулась и пошла прочь. Спина прямая, походка манекенщицы – любо-дорого было смотреть.

– Вот дура! – оценила Катя. – Хотя бы попробовала!

Ее шутка обернулась этакой нелепицей, и она теперь пыталась скрыть досаду.

– Двенадцать, – сказала Светлана, взглянув на часы. – Нам пора!

Потянулась к Толику и поцеловала страстным поцелуем, демонстрируя, как она его любит, и тем поцелуем обещая верность, рассудительность и благоразумие во всех своих будущих поступках. Толик вряд ли ей сейчас поверил, но он не знал, что предпринять, и на всякий случай сделал вид, что лично ему все равно.

Девушки направились к зданию.

– Катька! Ты сошла с ума! – произнесла Светлана, когда входные двери закрылись за ними, и Толик уже ничего не мог услышать. – Знаешь, как он меня отговаривал! Как права качал! Я еле его уболтала. Приезжаем, а тут ты со своими страстями!

– Ничего! – беспечно отозвалась Катерина. – Он уже большой мальчик. Ему следует знать, как бывает. Да он и так знает, наверное. Девчонок к себе на работу твой Толян как принимает?

Светлана не успела осмыслить услышанное. В помпезном мраморном вестибюле их уже поджидала женщина лет тридцати пяти. Строгий взгляд, строгая прическа и строгий костюм.

– Здравствуйте! – сказала она. – Вас только трое?

– Четвертой не будет, – сообщила Катерина.

– Почему?

Вопрос-допрос, все очень строго.

– Передумала, – ответила Катерина бестрепетно.

– Сюда прошу, – сказала женщина, указывая на лифт. Бросила охранникам, дежурившим в вестибюле: – Это со мной.

Зашли в кабину лифта. Женщина нажала кнопку седьмого этажа. Двери бесшумно закрылись. Лифт стремительно заскользил вверх.

– Это здание принадлежит вашей фирме? – спросила Катя.

– Здесь нет хозяев, только арендаторы – около пятидесяти фирм.

Катерина демонстративно заскучала. Фи, какая проза жизни! Какая-то фирмочка, всего лишь одна из полусотни. Следует хорошенько подумать, а настолько ли хорош предлагаемый вариант.

Двери лифта открылись.

– Прошу!

Офисный коридор. Респектабельно, но вполне привычно, ничего особенного.

– Да… не Рио-де-Жанейро! – прошептала Катя, то ли пытаясь создать соответствующее настроение у своих подруг-конкуренток, то ли действительно так думала.

Их провожатая открыла очередную дверь электронной картой-пропуском, и за той дверью интерьеры волшебно преобразились: пропал бело-серый пластиково-стеклянный офисный минимализм, и взорам открылась роскошь, присущая жилищу какого-нибудь ценителя раритетов и красивой жизни. Задрапированные алым шелком стены, ковры, бронза, картины музейного вида в массивных рамах, таинственный полумрак и витающий в атмосфере аромат порока, манящего и безнаказанного.

– Да, здесь через постель, – окончательно утвердилась в своих подозрениях Катерина. Трудно было понять, сильно ли она расстроилась, сделав такое открытие.

Несмотря на роскошь обстановки, это был действительно офис. Прошла навстречу девушка, на ходу с озабоченным видом просматривающая какие-то листки с печатями и подписями. Два молодых человека прошли, не обратив внимания на новеньких – так были заняты разговором про фьючерсы. Девушки, наверное, одновременно подумали о том, что все-таки не по адресу они пришли, потому что про фьючерсы вот, к примеру, никто из них ничего не знал.

Провожатая открыла массивную деревянную резную дверь, и за дверью обнаружилась приемная: тоже ковры, полумрак, но еще и компьютер, факс, телевизор. Эти предметы казались чужеродными, словно бесцеремонно вторглись в прошлое из другой эпохи.

В приемной не было никого, кроме девушки-секретаря и молодого парня характерной наружности, в котором можно было безошибочно признать охранника. Прежде чем скрыться за массивной дверью кабинета, провожатая указала девушкам на диван у стены:

– Присаживайтесь, пожалуйста! Верхнюю одежду вот сюда, на вешалку!

Ни секретарь, ни охранник не проявили видимого интереса к вновь прибывшим. Катерина подмигнула Люде ободряюще, но, кажется, и сама она чувствовала себя не в своей тарелке.

Распахнулась дверь кабинета. Успевшие расположиться на диване девушки одновременно обернулись, ожидая увидеть хозяина кабинета, но это была все та же провожатая. Сухо и деловито приподняла подбородок, указывая, на кого направлен ее интерес.

– Вас прошу зайти!

Ее подбородок указывал на Светлану. Светлана вошла в кабинет. Дверь закрылась. И ни единого звука. Только было слышно, как шелестит кондиционер. Эта тишина подавляла и сковывала. Сейчас бы переброситься друг с другом хотя бы парой фраз, но никак невозможно – в этой тишине даже шепот будет звучать вызывающе громко.

К счастью, минут через пять девушка-секретарь включила телевизор. Новости. Катерина подмигнула Люсе:

– Кофточку на этой мымре оценила?

– На той женщине, которая нас встретила?

– Та в костюме. А я про секретаршу.

Люся скосила глаза на кофточку.

– Триста пятьдесят баксов, – прошептала Катерина. – Я приценивалась на прошлой неделе в бутике. Представляешь, какие у них тут зарплаты?

– На той женщине, которая нас встретила?

– Та в костюме. А я про секретаршу.

Люся скосила глаза на кофточку.

– Триста пятьдесят баксов, – прошептала Катерина. – Я приценивалась на прошлой неделе в бутике. Представляешь, какие у них тут зарплаты?

Да уж конечно, если одна кофточка стоит триста пятьдесят долларов. И ведь кофточка не одна, в одной и той же на работу не походишь. Да и сама девушка выглядит что надо. Дорого выглядит. Шикарно.

– Может, он ее уволить хочет? – высказала предположение Катерина.

– Ты о ком?

– О секретарше. Она шефу надоела или что-то не так ему поперек сказала, и он ей пендаля под зад, а на ее место – меня или тебя.

Похоже было, что Катерина уже примерила на себя должность секретаря, и ей понравилось. Люся только нервно вздохнула и промолчала. И снова Катя ей подмигнула, уловив состояние подруги.

Светланы не было минут тридцать. Она появилась, когда ожидание уже становилось невыносимым. Вышла из кабинета, аккуратно прикрыла за собой дверь, села на диван рядом с подругами. Она, кажется, пребывала в состоянии задумчивой рассеянности.

– Что там? – спросила Катерина.

Только теперь Светлана очнулась.

– Что за работа? – торопила с ответом Катерина.

– Я так и не поняла, – призналась растерянно Светлана.

Катя изумленно взмахнула ресницами.

– Ты там чуть не час пробыла! О чем говорили?

– Обо всем.

– И о работе?

– И о работе.

– Ну так что за работа?

– Вот поверишь – я не поняла, – призналась Светлана. – Он спрашивает, я отвечаю…

– Кто спрашивает? Шеф?

– Да.

– Мужик?

– Мужик.

– Молодой? Старый?

– Лет сорок.

– Молодой, – воспряла духом Катерина и быстрым движением провела ладонями по своим ногам, затянутым в колготки, словно разглаживая несуществующие складки.

Открылась дверь кабинета. Вышла все та же женщина и так же, как в прошлый раз, вздернула подбородок.

– Вас прошу пройти!

Катерина с готовностью поднялась, прошагала к двери так, словно не по приемной шла, а по подиуму, и уже было понятно, что в кабинет войдет не Катька, студентка-недоучка, а как минимум Мисс Вселенная.

Дверь закрылась. Люся судорожно вздохнула. Светлана нервно мяла в руках платочек – отходила от разговора.

– О зарплате говорили? – спросила Люся.

– Ты что – с ума сошла? Во всех книжках написано: устраиваешься на работу – первым делом спрашивай, какой будет у тебя круг обязанностей, и говори, что рассчитываешь строить карьеру. А про зарплату – это уже сто пятьдесят седьмой вопрос, если до него еще очередь дойдет.

– Как ты думаешь – ты приглянулась?

– Не знаю. Но лучше бы меня, наверное, отфутболили.

– Почему?

– Я так и не поняла, чего им от меня нужно. А если я чего-то не понимаю, я всегда психую. Да и Толик вот…

Дело было только в Толике. Ни за что он не отпустит Светку в фирму, где окна наглухо закрывают шторами из бархата, а диваны столь вычурной работы, что место им не в приемной руководителя фирмы, а где-нибудь в доме свиданий.

– Инга правильно сделала! – неожиданно заключила Светлана. – Развернулась и ушла.

А мы тут только время потеряем, так следовало ее понимать. Было похоже, что у Светланы от собеседования остался неприятный осадок. Через четверть часа ей на мобильный позвонил Толик. Люся слышала, как Светлана лепечет в трубку успокаивающе:

– Скоро я выйду, вот девчонок только дождусь… Нет, я буду отказываться, наверное, даже если предложат… Я тебе позже расскажу… Еще немного… Хорошо?

А еще через четверть часа в приемную вышла Катерина. В отличие от Светланы, она была весела и вполне довольна, кажется, и собой, и знакомством с потенциальным шефом, и состоявшимся разговором. Села на диван, вытянула свои красивые ноги, погладила их с любовью и придушенным до шепота голосом сообщила сгорающей от нетерпения Люсе итог сделанных в кабинете умозаключений:

– Значит, так! Дипломы наши и педагогическое образование – полная лабуда, ничего этого им не нужно. Про работу – это все для отвода глаз. Мужик, сорок лет, хорош собой, но с бабами у него какие-то проблемы. Жены у него, во всяком случае, нет.

– Это он так сказал? – спросила Люся недоверчиво.

– Это у него на лбу написано большими буквами, – ответила Катя снисходительно.

– Значит все-таки постель? – занервничала Светлана.

– Ага, – согласилась Катерина бестрепетно. – И я уже согласна.

Подруги воззрились на нее с изумлением. Катя фыркнула.

– Да! Я с готовностью! Легко и просто! Потому что он платит две тысячи в месяц!

– Долларов? – неуверенно уточнила Люся.

– Ясное дело, что долларов. Тебе такие деньги в школе будут платить, когда ты туда придешь первый раз в первый класс? То-то же! Там орава сопливых оболтусов с их психованными родителями и две тысячи рублей в месяц. А здесь две тысячи долларов, рестораны и мягкая постель!

Катерина непременно продолжила бы сравнение двух возможных линий развития судьбы, но тут открылась дверь кабинета. Вышла строгая женщина и вздернула по обыкновению свой остренький подбородок:

– Зайдите, пожалуйста!

Люся направилась к двери кабинета, старательно копируя походку Кати, прошагала мимо женщины, переступила через порог, услышала, как закрылась у нее за спиной дверь, а перед ней теперь был кабинет, оказавшийся не огромным, как ей почему-то до сих пор представлялось, а совсем небольшим и вполне уютным. Окна были закрыты тяжелыми шторами, царил полумрак, горели лишь настольная лампа да светильник в углу, а за массивным столом старинной работы восседал хозяин кабинета. Его облик совершенно не соответствовал обстановке кабинета: одет он был не в атласный халат, а в синюю рубашку в крупную клетку с распахнутым воротом, в каких, по Люсиным представления, гарцуют на мустангах ковбои где-нибудь в далекой Америке, и прическа у него была классически ковбойская – небрежная россыпь соломенных волос.

Он внимательно разглядывал приближающуюся Люсю. Ей показалось, что он видит ее насквозь. Взгляд человека, который никогда не ошибается, потому что не имеет права ошибаться. Тот, кто ошибается, не имеет права быть боссом. Слабые отсеялись. Естественный отбор.

– Здесь садитесь, пожалуйста, – голос женщины за спиной. Люся опустилась на стул и оказалась лицом к лицу с боссом, их разделял стол. Приятное, умное лицо. Взгляд изучающий и одновременно доброжелательный. И глаза у него голубые. Люся едва только увидела эту синеву во взгляде, сразу подумала, что Катька не ошиблась насчет постели. Катька в таких случаях не ошибается. У нее глаз – алмаз.

Хозяин кабинета не произнес ни слова и даже кивком не поприветствовал Люсю. Женщина вдруг возникла из-за Люсиного плеча и села в торце стола, так что оказалась между хозяином кабинета и Люсей, как рефери. Открыла папку, где у нее были заготовлены листочки, и сухо зачитала информацию:

– Тропарева Людмила Александровна, двадцать два года. Родилась в городе Москве. Пятый курс педагогического университета. Не замужем…

Люся почему-то подумала, что это очень важно, что она не замужем. И Катерина не замужем. И Светлана. И Инга, которая ушла, – тоже. В университете предварительное собеседование проходили и замужние, и не замужние. А по результатам того собеседования сюда, в офис фирмы, пригласили только потенциальных невест. Так что опять получалось, что Катька права.

Женщина дочитала недлинный текст, закрыла папку и положила ее перед хозяином кабинета, но он к бумагам даже не притронулся, а сидел неподвижно, по-прежнему глядя на Люсю. Спросил:

– Все правильно про вас написано?

– Да, – ответила Люся односложно.

– Вы сознательно выбрали профессию педагога?

– Да.

– Чем руководствовались?

– Нравится общение с детьми.

– За время учебы в университете не разочаровались в своем выборе?

– Нет.

– Значит, собираетесь стать учителем?

– Да.

Легко и просто было отвечать на задаваемые вопросы, потому что все было очень похоже на собеседование в университете. Вот эта самая женщина, которая сидит в торце стола, в тот раз примерно о том же самом и спрашивала. Вопрос – ответ, вопрос – ответ, все очень просто, твое дело – отвечать, а эти люди пусть сами решают, подходишь ты им или нет.

– Как родители отнеслись к вашему выбору?

– Одобрили.

– Кто ваши родители, кстати? Расскажите о вашей семье, пожалуйста.

Люся сжала кулачки так, что побелели костяшки пальцев. Секундная пауза.

– Мои родители – обычные люди, – сказала она. – Что тут рассказывать?

Она так и не поняла, заметил собеседник ее заминку или нет, потому что он не дал ей этого понять ни мимикой, ни жестом, а ровным голосом задал следующий вопрос:

– В аспирантуру идти не собираетесь?

– Нет.

– Значит, сразу – работать?

– Да.

– А кроме учебы – что еще занимает вас?

– Простите, я не поняла вопроса.

– У вас есть какие-то увлечения?

– Только то, что было в детстве. Фортепьяно, хоровой кружок и рисование.

– Вы посещаете хоровой кружок? – озадаченно посмотрел на Люсю собеседник.

– Конечно, нет. Это было в детстве, еще в школе.

– Понятно. А рисование?