Kitobni o'qish: «Бунт 1»
Смелый человек и мироздание встретились надолго и всерьез
П. Антокольский
Часть I
Вниз по матушке Волге
Каждый из нас сын своих дел
М. Сервантес
1
Весна в этом году выдалась ранняя. Снег быстро сошел с полей, и земля, прогретая солнцем, была готова к пахоте.
Кругом, куда хватал глаз, виднелась пашня помещика Белоногова. Лишь ближе к лесу и болоту жались небольшие участки еще не тронутой сохой земли крестьян деревни Крапивино.
В эту весну помещик взял на службу нового приказчика. Тот лютовал и почти совсем не давал крестьянам работать на своих полях, пока не будет засеяна господская пашня. Тех, кто ослушивался, били нещадно батогами на барской конюшне.
Ефим с тоской посмотрел на свой клочок земли, что была у лесочка: «Эх, приложить бы сейчас силенку на свою земельку. Запоздаем нынче с пахотой. Поздно посеешь – плохой хлеб будет».
В досаде плюнул, прикрикнул на кобылку: «Ну, пошла, милая!» – и легонько нажал на соху. Лошадь с трудом двинулась с места, но, упираясь дрожащими ногами, все-таки пошла вдоль борозды. Пахарь шел за сохой и, сосредоточенно следя за тем, как отваливается пласт земли, срезанный железным наконечником, думал свою невеселую думу.
Кое-как нынче пережили зиму, своего хлеба хватило только до ползимы, а там ели, что попало, лишь бы не умереть с голоду. Лошади своей не дал сдохнуть, зная, что без нее в хозяйстве будет трудно, поэтому всю зиму ходил в лес, добывал из-под снега сухую траву, сдирал кору с деревьев. Хотелось Ефиму, чтобы его лошадка погуляла по лугу, поела вволю травы, набралась сил, но проклятый приказчик Евдокимов заставил пахать господскую землю на его, Ефима, лошади, хотя у самого на конюшне стояло без дела немало добрых коней.
Мужик огляделся по сторонам: приказчика на поле нигде не было видно. Вдали маячили светлые рубахи крестьян, согнувшихся над сохой. Они вспахивали помещичью землю. Мужик прикрикнул на кобылу, направил ее к своей пашне, думая про себя: «Видно, приказчик прилег отдохнуть после сытного обеда. Дам-ка и я моей кобыле погулять, вволю поесть травки».
У раскидистой толстой березы, в тени, Ефим разнуздал лошаденку. «Если приказчик вдруг появится, скажу, что лошадь поил». Поглядел на тихую речку, которая протекала возле его поля. Прилег в тенечке отдохнуть, а лошадь, тяжело вздыхая, торопливо щипала траву, словно знала, что нужно спешить и времени у них с хозяином в обрез.
Пахарь уже задремал, как вдруг услышал треск сухих сучьев в кустах, что подступали к самой березе, под которой он лежал. Приподнял голову, прислушался, пытаясь увидеть, кто же находится в кустах, и уловил шепот:
– Эй, мужик, а мужик!
Вглядевшись в кусты, Ефим увидел трех человек, одетых почти в лохмотья. Один – темноволосый, похожий на цыгана, другой – рыжий с кудлатой бородой, кривой на один глаз; третий – высокий, горбоносый, с тонкими насмешливыми губами, на которых блуждала ехидная улыбка.
– Что вам, мужики? – спросил с удивлением Ефим, вставая с земли.
– Тут стрелецкой заставы поблизости нет? – спросил темноволосый.
– Нет, но вчера видел, как по нашей деревне проезжали служилые, а куда – не ведаю.
Оглядевшись, мужики осторожно вышли из кустов, сели под березу. Рыжеволосый спросил:
– А есть ли, мужик, у тебя хлебец или еще какая снедь, уже третий день во рту крошки нет, – зеленоватые глаза его зажглись голодным огнем, когда он поглядел на жбан с квасом и котомку с краюхой хлеба, что находились у березы, чуть прикрытые травой.
– Есть у меня квас да хлеб с мякиной; если будете есть, то садитесь, – сказал крестьянин, выставляя на круг свой нехитрый обед.
– Да хоть собаку с шерстью, – ответил черноволосый, торопливо садясь рядом с хозяином скудного сбеда, словно боясь, что тот передумает.
Ефим не спеша развернул холстину, где лежал черный хлеб с крупной солью, поставил квас.
Новые его знакомые, как одержимые, накинулись на еду, ломали хлеб грязными, заскорузлыми руками, жадно запивая кислым квасом.
Ефим так и не успел отломить себе кусочек хлеба. Доев последние крошки, мужик с тонкими губами сказал, улыбнувшись:
– Ты уж нас не осуждай, голодны мы. Видно, и тебе, мужик, не сладко у своего помещика живется, коли хлеб с мякиной ешь.
– Несладко, ребята, нынче кое-как зиму пережили, а эта, наверное, еще трудней будет. Не дает помещик работать на нашей пашне, пока у него на поле не управимся. А хлеб не вовремя посеешь да не вовремя уберешь – урожая не жди, – печально ответил Ефим.
– Это ты верно говоришь, – поддакнул рыжий.
– И куда ж вы путь держите, сердешные? – поинтересовался Ефим.
– Бежим от лютых помещиков на Дон за волей. Там, сказывают, атаман Стенька Разин народ для похода собирает. Будто хотят казаки двинуть за море за богатством, – ответил черноволосый.
– Айда с нами, мужик, – обратился к пахарю рыжий, – там на Дону, говорят, нет помещиков и их приказчиков. Воля там! Все решают сообща – кругом.
– Я бы пошел с вами, надоела мне бескормица да работа без просвета на барина. Вот только жалко земельку свою бросать и семью: умрут они без меня с голоду, или помещик продаст их кому-нибудь, а потом где я их сыщу.
– Ну, тогда оставайся. Спасибо тебе за хлеб за соль. Идти нам надобно, как бы кто не увидел, – сказал черноволосый, и новые знакомые Ефима так же осторожно, как и пришли, нырнули в кусты.
Черноволосый обернулся, крикнул:
– Айда с нами, мужик! Господской работы не переработаешь!
Ефим молча смотрел вслед уходящим: «Носит нелегкая сердешных по белу свету. Нет у них ни поля, ни дома, ни жены, ни детей».
Снова вывел он кобылу на борозду и стал пахать, радуясь небольшой передышке в работе. Но вот невдалеке раздался жалобный крик. Ефим поднял голову и увидел, что приказчик, не слезая с коня, бил кнутом крестьянина. Тот упал на колени и, протянув к нему руки, кричал:
– Прости, господин, мою нерадивость! Буду лучше работать!
Ефим потоптался на месте, не зная, что делать, крик раздражал его, хотелось вступиться, но он знал, что за это забьют на конюшне батогами.
Прикрикнув на свою лошадку, стал пахать и в расстройстве, что нельзя ничем помочь несчастному, так подналег на соху, что его кобыла, вконец отощавшая за зиму, стала идти медленно, с трудом, потом зашаталась и упала в борозду. Ефим подошел к лошади, стал ее поднимать, но она смотрела на него жалобными глазами, а из них от бессилья текли слезы. В это время над головой хозяина лошади раздался крик:
– Почему не работаешь, лодырь ты проклятый!
Приказчик со злостью стал хлестать кнутом кобылу, оставляя вздувшиеся полосы на хребте у лошади.
Ефим, никогда ранее не возражавший своим хозяевам, крикнул:
– Что же ты делаешь? Она от бессилья упала! Заморенная она!
– Это ты ее заморил, чтобы она не работала на господском поле! – зашелся приказчик и стал еще сильнее хлестать лошадь кнутом. Кое-где на ее хребте стала сочиться кровь.
Не помня себя, Ефим ухватил сильной рукой за кнут и дернул на себя: приказчик вылетел из седла, а он повернулся и пошел прочь с барского поля. Шел медленно. «Натворил я дел, теперь приказчик на мне выспится, теперь житья не будет».
Ужеподходя к своей неказистой избушке, Ефим увидел четырех дворовых с барского двора. Приказчик сидел верхом на коне, что-то кричал, давая указания своим помощникам. Из избы вывели упирающуюся жену его, Марию, с детишками – Семеном и Никитой, посадили их на телегу и повезли на господский двор.
Несчастный побежал за телегой, закричал:
– Стойте! Стойте! Куда вы их повезли?
Его ударили чем-то тяжелым по голове; когда он упал, навалились, связали, забросили на телегу и повезлиследом. На подворье за руки и за ноги его привязали к столбу, и приказчик яростно и беспощадно стал сечь Ефима кнутом.
От первых обжигающих ударов кнута хотелось кричать, но постепенно боль притупилась, и он потерял сознание. Его окатили холодной водой, и приказчик прокричал ему в лицо:
– Не видать тебе больше жены и детей твоих, продали их в соседнее поместье, а ты, сукин сын, будешь теперь на конюшне навоз ворочать! Я дурь из тебя выбью! – и оскалился в злобной усмешке.
Дворовые отвязали несчастного от столба, завели в каморку – тут же в конюшне – и положили на широкую лавку вниз лицом. Остаток дня и ночь Ефим пролежал, скрипя зубами от боли и обиды, жалея жену и детей.
Утром следующего дня дворовый Гришка заварил настой трав, остудил воду и, обмывая спину Ефима, стал приговаривать:
– Меня помещик по молодости еще не так драл. А теперь я умный стал. Господам никогда не перечу, чуть что – падаю на колени и прошу пощадить меня. А ты сдернул приказчика с коня! Напужал его до полусмерти. Так он, бедный, прискакал сюда ни жив ни мертв, весь белый, трясется, как в лихорадке. Кричит: «Убил! Убил!» А теперь даст он тебе жизни. Покою не жди! Надобно, голубок, либо смириться, либо идти в бега. Да нынче по новому указу будут вести бессрочный сыск над тобой, если убежишь.
– Не дождутся они от меня смирения, – пробасил Ефим, морщась от боли.
К вечеру боль на спине стала спадать, и он уже сидел на лавке, запустив руки в русые кудрявые волосы.
Задумал он бежать на Дон, куда звали его мужики тогда, на пашне. Теперь в Крапивино Ефима ничего не удерживало. Жены и детей у него нет! До них ему вряд ли добраться: поймают – забьют до смерти. Землю – и ту помещик забрал. А здесь, на господском дворе, кроме тяжелой работы, кнута и батогов, его ничего не ждало. Беглеца мучили сомнения, пугала неизвестность. Прожил свои двадцать пять лет в родной деревне, всегда подчиняясь хозяевам, а тут вдруг – бежать неизвестно куда. Но, когда он думал о том, что ждало его здесь, на барском дворе, сомнения все рассеивались.
Ефим решил, уходя с нажитогоместа, отомстить приказчику за все. Когда наступила полночь, он тихонько вышел из своей каморки, направившись к дому обидчика, который находился в глубине сада барской усадьбы. Осторожно подкрался к высокому крыльцу, прислушался. Кругом была тишина. Стояла глухая весенняя ночь. Луна еще не взошла, и яркие звезды, густо усыпав темное небо, светились, помигивая нежным голубоватым светом. Оглядываясь по сторонам, медленно поднялся на крыльцо. Он знал, что приказчик живет один. Решил взломать дверные запоры, надеясь на свою недюжинную силу. Уперся в дверь богатырским плечом. Затрещали доски, но она не поддалась. Еще сильнее поднатужился. Что-то хрястнуло, дверь со скрежетом распахнулась. Не успел еще Ефим сделать и шага, чтобы войти в дом, как увидел, что навстречу ему бежит полуголый приказчик, что-то держа в руке: то ли это была палка, то ли сабля, не рассмотрел. Ефим ухватил Евдокимова за руку, притянул к себе и увидел бегающие, полные ужаса глаза приказчика, схватил за грудки и ударил об стену, да так крепко, что тот сник и ушел в другой мир. Когда Ефим вновь вышел из дома, кругом было по-прежнему тихо, только где-то в деревне подвывала собака. Быстро спустился с крыльца, пошел в угол сада, перелез через изгородь и прямо через луг направился к лесу. Он шел торопливо, не оглядываясь, шел к новой судьбе – искать волю и справедливость.
2
За ночь Ефим преодолел большое расстояние и к утру, когда начало светать, забрался в заросли ивняка у тихой речушки. Нарвал кучу травы, постелил, устроился поудобнее и заснул чутким, тревожным сном.
Проспал беглец долго и, лишь когда солнце уже опустилось к горизонту, услышал сквозь сон, как кто-то подошел к нему и зашептал:
– Глядите, мужики, никак тот пахарь?!
– И правда – он! – сказал другой. – Тоже в бегах?
Беглец приоткрыл глаза, скосил их в сторону, откуда доносился тихий разговор, и увидел гостей, которые так быстро расправились с его обедом. Сел, потянулся, зевая со сна, потом спросил у своих знакомых:
– Нет ли, ребята, теперь у вас чего-нибудь поесть?
– То мы у тебя просили, теперь ты у нас. Вот как в жизни бывает, – сказал черноволосый, подсаживаясь к бывшему крестьянину и доставая из котомки кусок сала и хлеба, затем обратился к рыжеволосому:
– А ну-ка, Кузьма, зачерпни водицы из речки своим оловянником.
Тот быстро принес в оловянном ковшике воды, все уселись в кружок есть. Вскоре Ефим узнал, что его новых попутчиков зовут: черноволосого – Гришка, рыжего мужика – Кузьма, а тонкогубого – Иван.
– Как же ты, Ефим, в бега-то пустился? – спросил Иван. – Ты же говорил, что у тебя есть жена, дети.
– Не от земли и не от жены и детей я в бега пошел, а от помещика да приказчика, – и Ефим рассказал своим новым друзьям о том, что с ним случилось после их ухода. А когда рассказчик закончил свою исповедь, рыжий Кузьма спросил:
– А теперь ты куда?
– С вами к казакам пойду, искать атамана Степана Разина.
– Добро, Ефим, ватагой веселей идти, и от лихих людей легче будет отбиться. Главное – не нарваться бы нам на заставу стрельцов.
– Надобно в пути быть с остережением, ночами, а днем отдыхать где-нибудь в лесу, – посоветовал Кузьма.
Иван из-под руки поглядел на солнце, которое уже было над горизонтом:
– Еще рано идти. Надо переждать до темноты, а там пойдем с богом.
Мужики расположились в ивняках вздремнуть, а Ефима оставили в дозоре. Тот немного походил вокруг лагеря, затем решил подыскать себе увесистую дубину на случай, если придется за себя постоять. Вскоре он нашел подходящее деревце, взял у спутников топор, ловко подготовил себе оружие. После того как дубина была сделана, дозорный прошелся по берегу речушки и обнаружил, что из небольшого болотца в речку после нереста идет рыба. Быстро из гибких прутьев ивняка соорудил небольшую мордушку, перегородил ручей и поставил свою нехитрую рыбацкую снасть.
Ефим вытряхнул улов, снова поставил снасть, и, когда село солнце, у беглецов была куча рыбы. Вскоре новые его друзья проснулись. Иван быстро разжег костер, и все принялись жарить улов на огне, надев рыбу на прут и вращая над языками пламени. Румяное, хрустящее жаркое, мужики солили и с аппетитом ели.
– Ну и Ефим! Ну и молодец! – восхищался Гришка. – Давненько я так сладко не ел!
Ефим молча улыбался, уплетая жареную рыбу. Когда все насытились, остатки подсолили, пересыпали травой, завернули в холстину и положили в отдельную котомку.
Наконец стемнело, и ватага беглецов двинулась дальше, держа путь на Дон, где, как говорили спутники Ефима, Разин собирал народ для похода.
* * *
Проживший всю жизнь в Крапивино, Ефим впервые увидел неведомые ему края. Проходя по бескрайним просторам России, он узнал, как трудно живется земледельцам, как из них помещики и их приказчики, воеводы выколачивают недоимки. Он видел бедность и бесправность крестьян, большинство которых довольствовалось лишь куском черного хлеба с мякиной да квасом и убогим жилищем, отапливавшимся по-черному.
В опасных местах, там, где стояли стрелецкие заставы, беглецы шли ночью, а когда путь их лежал через леса – днем.
Как-то изголодавшиеся путники, уставшие от долгого пути, подошли к деревеньке. Она была пустынной. Потемневшие избы с упавшими пряслами, кособенясь, стояли вдоль дороги. Не было видно людей, не слышно было даже лая собак. Беглецы с удивлением озирались вокруг, не зная, что и подумать.
– Мор, что ли, тут прошел? – воскликнул Иван.
Наконец, они увидели у землянки седовласого старца, сидевшего на завалинке. Глаза у него были полузакрыты, он вполголоса напевал песню, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Дед! А дед! – крикнул Кузьма.
Старец встрепенулся, оглядел путников выцветшими глазами, прошамкал:
– Что вам, странники, надобно?
– Скажи, отец, что у вас в деревне стряслось? Народ-то куда девался? Вымерли, что ли все? – засыпал Гришка старика вопросами.
– Разбежались люди из деревни от господских поборов, от бескормицы.
– И куда ж они подались? – поинтересовался Ефим.
– А кто куда. Кто в леса, кто на Дон. Я бы тоже ушел, да вот они у меня не ходят, – и дед показал высохшей рукой на ноги, обутые в лапти.
– Как же ты, старик, жить-то будешь один в деревне? – с удивлением спросил рыжий Кузьма.
– Не все ушли, кое-кто остался. Сейчас они у помещика на поле работают. Приносят мне поесть, кто что сможет. Так вот и живу. Люди не дадут с голоду помереть.
– А стрелецкой заставы тут, у деревни, нет ли? – осторожно спросил Гришка.
Внимательно посмотрев на путников, старик молвил:
– Знать, в бегах вы, мужики.
– В бегах, отец, в бегах, путь на Дон держим, – ответил Кузьма.
– Тогда, мужики, будьте настороже за речкой. Это недалеко от деревни, как раз она у вас на пути. Сказывают, в лесочке на берегу схоронились стрельцы и всех перехватывают. Многих путников – вроде вас – переловили. Так что поберегитесь, не попадитесь в лапы служилым, да и в деревне не задерживайтесь. Они часто сюда наведываются. Можете с ними встретиться.
– Спасибо, отец, что предупредил! – сказал на прощанье Кузьма, и беглецы поспешили к лесочку, что виднелся на краю деревни.
* * *
Долго шел Ефим со своими новыми друзьями, сперва по лесам, потом леса сменились полями с перелесками, а затем пошла холмистая степь с глубокими оврагами, заросшими кустами и деревьями, где путники прятались от опасности.
Однажды в полдень вышли к Волге. Ефим впервые увидел могучую реку. День выдался солнечный, на небе не было ни облачка. И насколько хватало глаз, была видна гладь реки. Она в это время полноводная, и воды ее мутны, а быстрое течение несло коряги, ветви от деревьев, лишь вдали виднелись зеленые острова.
Ефим полной грудью вдохнул пахнущий сыростью и рыбой воздух и с восторгом сказал:
– Ох, и красота здесь, ребята! А простор-то какой!
– Вот это река – так река, даже тот берег не поймешь где! – воскликнул Иван и подошел к берегу. Опустил руку в речку: вода была еще холодная.
Кузьма огляделся вокруг, вздрогнул и, словно онемев, уставился на холм, который был невдалеке.
– Вот влипли мы, ребята, так влипли!
Все разом посмотрели туда, куда глядел, как завороженный, Кузьма, и увидели трех верховых стрельцов. Один из них, вероятно, старший, показал на них рукой, и служилые, пустив коней рысцой, стали приближаться к перепуганным путникам.
– Что делать будем? – растерянно произнес Григорий.
– Готовьтесь защищаться! Не дадим себя в обиду! – решительно заявил Ефим и крепко сжал в своих огромных ладонях увесистую дубинку.
Стрельцы быстро приближались. Вот они уже рядом. Один из них, вздыбив коня и наезжая на беглецов, спросил:
– Кто такие? Куда путь держите?
– Работные мы люди, бурлаки, – не растерявшись, ответил Кузьма.
– Врешь, сатана! Какие вы бурлаки! Беглецы вы! Наверно, сбежали от господ своих! Ну-ка, идите вперед, на заставе допросит вас сотник с пристрастием. Сами скажете, кто такие.
Подняв дубинку над головой, Ефим закрутил ею и крикнул:
– Не подходите – поубиваю!
Один из стрельцов вытащил из ножен саблю, замахнулся на Ефима. Тот ловко ударил служилого по руке, сабля выпала, рука повисла, как плеть. Кузьма, Гришка и Иван дружно заработали своими палками. Вскоре оглушенных стрельцов стащили с коней, забрали у них оружие.
– Прощевайте да не серчайте на нас, сами наскочили, – на прощанье крикнул Кузьма растерявшимся стрельцам, когда беглецы уселись на коней.
– Скажите спасибо, что не порешили вас, – добавил Иван.
Стрельцы молчали, понуро опустив головы. Мужики хлестнули лошадей и помчались вдоль берега Волги, стараясь как можно быстрее удалиться от места далеко не дружеской встречи со стрельцами.
Тряхнув русыми кудрями, Ефим запел:
Как за барами житье было привольное,
Сладко попито, поедено, похожено,
Вволю корушки без хлебушка погложено,
Босиком снегу потоптано,
Спинушку кнутом попобито;
Нагишом за плугом спотыкалися,
Допьяна слезами напивалися…
Его друзья с удивлением прислушались, а когда он кончил петь, Кузьма воскликнул:
– Ай да Ефим, ну и красив же голос у тебя, а песня – про жизнь нашу мужицкую, нелегкую.
– Зрите, зрите! Что это там за люди лодки на воду спускают, – воскликнул Иван, показывая рукой вдаль, где виднелась большая заводь.
Путники придержали своих лошадей, остановились в нерешительности.
Кузьма, вглядевшись, крикнул:
– Да ведь это, ребята, казаки! Смотрите: бараньи шапки с красным верхом кое на ком одеты.
Друзья хлестнули лошадей и помчались к казакам. Те заметили всадников, и несколько человек пошло им навстречу.
Чернобородый детина, с черными, искрящимися, насмешливыми глазами, весело крикнул:
– Куда это вы, ребята, путь держите?
– К казакам пробираемся, – ответил Ефим.
Чернявый казак улыбнулся, затем, изучающе поглядев на мужиков, спросил:
– А коней стрелецких где раздобыли?
– Тут, недалече, служилые сами на нас напали, вот мы им немного всыпали.
– Ну, таких смелых ребят я беру в свое войско, – и, поглядев на Ефима, добавил:
– Особенно таких молодцов, как этот.
Раздался резкий разбойничий свист, и кто-то прокричал: «Стрельцы!».
К чернобородому подбежал молодой казак и стал быстро рассказывать, показывая рукой в сторону дороги:
– Мы с Митькой в дозоре были. Смотрим: по дороге конные и пешие стрельцы идут, мы незаметно спустились в овраг и, что есть духу, к тебе, батько, помчались. Что делать будем, Степан Тимофеевич?
– Сколько их? – быстро спросил атаман.
– Сотни две, – ответил дозорный.
– Тогда мы так порешим, – сказал атаман собравшимся вокруг него есаулам. – Ты, Черноярец с Леской, берите своих казаков и заходите им сзади, пройдите по той низинке, за лесочком, а мы схоронимся в кустах. А ты, Фрол, продолжай как ни в чем не бывало спускать лодки на воду. Пусть стрельцы думают, что мы их не ждем.
Прошло совсем немного времени, а казаки уже приготовились встретить стрельцов, как велел атаман. Ефим вместе со своими друзьями находился в засаде.
Вскоре из-за холма на дороге показались стрельцы и, увидев, что их не ждут, сразу же направились к казакам у лодок. Но как только служилые подошли к кустам, из засады залпом выстрелили казаки, а сзади, из оврага, выскочили люди Лески и Черноярца.
Видя, что они окружены со всех сторон, стрельцы побросали оружие и не стали сопротивляться, лишь кое-где произошли схватки со стрелецким начальством.
Атаман приказал забрать у них оружие, порох, а затем, подойдя к толпе стрельцов, спросил:
– Кто ко мне пойдет служить?
Из толпы вышло несколько человек, остальные стояли, боясь взглянуть в лицо атаману.
Разин молча подождал, затем с досадой сказал:
– Ладно, стрельцы. Отпускаю вас. Некогда мне с вами балясы точить! Поговорим в другой раз, – и, повернувшись к казакам, крикнул: – Айда, ребята, по стругам, у нас с вами еще долгий путь!
Вскоре разинцы отплыли, оставив на берегу стрельцов, с удивлением глядевших вслед уплывающим лодкам.
