Kitobni o'qish: «Амальгама»

Shrift:

* * *

Глава I. Удивительное происшествие на Сан-Марко

Венеция, декабрь 2014 года

Зимой в Венеции значительно теплее, чем в Москве. Иногда порывы холодного ветра вдруг нападают на город со стороны моря, раскачивают гондолы, пришвартованные у Дворца дожей, по инерции пролетают лабиринты каналов, чтобы окончательно потерять силу, врезавшись в блестящие витрины сотен маленьких сувенирных магазинчиков. Туристы на эти порывы ветра внимания не обращают, глазеют себе по сторонам и снимают на мобильные телефоны достопримечательности. В светящихся экранах мелькают мосты, каналы, роскошные соборы и смуглые гондольеры с юркими оливковыми глазами. Телефонное приложение размещает в строгом шахматном порядке парад маленьких оцифрованных квадратиков. Потом, утомленные, туристы плюхаются в неудобные пластмассовые стулья многочисленных кофеен на площади Сан-Марко и сосредоточенно выставляют эти квадратики-фотографии в Twitter или Facebook. Другие, презрев социальные сети и тоже устроившись на прекрасной площади, тоже достают мобильные телефоны, но только для того, чтобы обзвонить родных и друзей и восторженно рассказать об увиденном. Именно в этот момент туристы становятся легкой добычей шустрых официантов, похожих в своих белых пиджаках с золотыми пуговицами на романтичных морских капитанов. Романтичные морские капитаны заставляют туристов купить чашечку кофе стоимостью двадцать евро. Некоторые охотники за красивыми снимками и любители неспешных телефонных разговоров с родней мужественно соглашаются и тогда уже сидят на прекрасной площади долго-долго, а некоторые, в целях экономии, делают вид, что кофе, собственно, им не очень-то и хочется. Те, вторые, быстро исчезают, ныряя в одну из узеньких улочек древнего города, чтобы через сорок минут опять вынырнуть на Сан-Марко, но уже с противоположной стороны – город устроен так, что любой турист окажется на этой площади еще не один раз.

Сергей попался на двадцатиевровый кофе и теперь сидел, как и положено, долго-долго, с интересом рассматривая ритуальную погоню венецианских официантов за туристами. Официантская задача была и проста и сложна одновременно: показав полнейшее радушие, тем не менее, не дать человеку возможности присесть, если он не заказал хоть что-нибудь в их кофейне. Официанты были вежливы, но настойчивы, туристы – благожелательны, но скупы.

В Москве третий день шел снег, уровень пробок оценивался в 10 баллов, а на первой странице Яндекса стояла красноречивая надпись: «Город стоит». Друг Сергея Иван уже третий час пытался пробраться на своем «Логане» по безнадежным московским пробкам из центра в Марьино и сейчас слал Сергею в связи с этим грустные смайлики. Сергей в ответ, не без злорадства, отправил другу фотографию, снятую только что: кусок своего лица с довольной ухмылкой, купола собора Сан-Марко и яркое, не по-московски синее небо.

Вообще, история с этой поездкой сложилась на удивление удачно. Сергей Анциферов, а именно так зовут нашего героя, к своим тридцати трем годам, конечно, кое-где уже бывал за границей, но тут просто, ну очень, повезло. Шеф долго готовился к какому-то выступлению на венецианской конференции, а Сергей рисовал ему презентацию и даже распечатал небольшой буклет, графики которого красноречиво свидетельствовали о бешеном развитии родной конторы. Но потом что-то там изменилось и шеф попросил свою секретаршу Алену, девушку настолько красивую, насколько и фантастически глупую, все отменить, а билеты сдать. Алена долго созванивалась с многочисленными посредниками, которые организовывали шефу эту самую венецианскую конференцию, что-то ворковала несколько дней в трубку, выторговывая какие-то скидки, которые должны были покрыть какие-то неустойки этих самых посредников, пока наконец мимо не случился Сергей и не предложил Алене решить вопрос кардинально:

– Алена, чего ты паришься третий день? Скажи ему, что отменить ничего нельзя. Международный скандал может быть. Мол, заплатили уже и за билеты, и за гостиницу и вернуть ничего невозможно.

Алена удивленно помахала на Анциферова своими ресницами но, в итоге, так и сделала. А дальше получилось совсем неожиданно. Шеф, не долго думая, распорядился:

– Ну, раз уже все оплачено и все равно уже ничего изменить нельзя, пусть тогда, вон, Серега туда съездит. Буклеты раздаст с моими визитками, да флэшки с этой презентацией долбанной.

И вот сидит Серега на прекрасной площади Сан-Марко, пьет кофе за двадцать евро, в ста метрах отсюда его ждет, пусть и не роскошный, но вполне себе замечательный номер в гостинице «Сан Галло», а в его телефоне – уже полный набор красочных квадратиков, свидетельствующих о том, что командировка больше похожа на отпуск и время проходит как нельзя лучше. А в Москве идет снег, люди сходят с ума перед Новым годом и сметают с полок многочисленных ашанов все, что только можно оттуда смести, а здесь все улыбаются и ощущение какого-то постоянного праздника перманентно разлито в воздухе.

Внимание Сергея привлек необычного вида человек. Маленький, сгорбленный старик в черном плаще и какой-то неестественно высокой шапке, похожей на черный колпак, очень медленно брел в сторону Дворца Дожей и, наверное, был единственным на площади, кто смотрел не по сторонам, а себе под ноги. Он единственный не улыбался, кустистые лохматые брови были насуплены, а крупный бугристый нос, казалось, прирос к шевелящимся губам.

Сергей очень хорошо запомнил этого человека. Они сегодня уже виделись и произошло это на втором этаже галереи Дворца Дожей, прямо около «Львиной пасти».

«Львиной пастью» (Boсca di Leone) называли в средневековой Венеции этот барельеф: ужасное мужское лицо с повязкой на лбу и полураскрытым ртом.

В рот скульптуры венецианцы складывали доносы, которые тут же, благодаря хитрым механизмам, попадали в таинственную комнату, где заседал зловещий Совет Десяти, решавший судьбы людей, даже целых городов и стран в считанные минуты. Если заглянуть в открытый рот скульптуры, можно было увидеть, что отверстие, проделанное там, гораздо глубже, чем можно было подумать изначально, а при достаточном воображении исследователя, на него оттуда должно было пахнуть горелым запахом факелов и вековым смрадом темных казематов, во мраке которых бесследно исчезли многие достойные люди. “Denontie secrete contro chi occultera gratie et officil o colludera per nasconder la vera renditta d essi”, – грозно гласила надпись под барельефом: «Тайные обвинения против любого, кто скрывает милости или услуги, или тайно сговорился, чтобы утаить истинный доход от них». И люди поставляли сюда доносы исправно, кто – из зависти, кто – из трусости, кто – потому что свято верил, что именно так и надо делать. Сергей фотографировал это жуткое лицо с открытым ртом и думал, что позорной истории, когда все граждане государства аккуратно строчат друг на друга доносы, суждено повторяться еще не единожды, в том числе и в его родной стране.

Вдруг отворилась большая старинная дубовая дверь, которая находилась всего в полуметре справа от «Львиной пасти». Было странно, что такая старая и массивная дверь, вся в каких-то гербах и резных картинах, открылась очень быстро и совершенно бесшумно. Из нее вышел человек, по всей видимости, работавший здесь же, в музее – уж очень уверенно он держался. Сергей Анциферов тогда удивился, до чего человек этот похож на персонажа «Львиной пасти»: те же лохматые брови, тот же большой нос, разве что персонаж барельефа явно помоложе. Здешний, из Дворца Дожей, был совсем старик. Он и столкнулся с Сергеем, увлеченным фотографированием. Работник Дворца Дожей удивленно приподнял кустистые брови и обжег молодого человека колючим недобрым взглядом. Анциферов добродушно улыбнулся и взгляд старика смягчился. Но как только старик понял, что улыбающийся молодой человек заметил его сходство с барельефом, быстро отвернулся и зашагал вперед по галерее.

И вот теперь этот недавний знакомый в черном колпаке шел по площади и бормотал что-то себе под нос. Сергей нашел на экране телефона недавно сфотографированный во Дворце Дожей барельеф и опять удивился удивительному сходству. Пока наш герой раздумывал, насколько этично будет спросить у пожилого итальянца разрешения его сфотографировать, как тот вдруг остановился и присел за столик совсем рядом.

Сел и продолжил бормотать что-то, все так же смотря под ноги каким-то стеклянным взглядом. К нему, казалось бы, не спеша (а на самом деле, очень даже спеша – Сергей уже изучил этот прием!) направился официант, широко улыбаясь и размахивая руками. Несколько секунд он что-то говорил старику в черном, а потом старик достал нечто из кармана, дал посмотреть это нечто официанту, после чего тот расплылся в еще большей улыбке и мгновенно удалился.

Знаете, бывает такое в российских ресторанах: сидит какая-нибудь разухабистая пьяная компания, начинает вести себя вызывающе, шуметь, всем мешать, к ним подходят, чтобы эту компанию урезонить. И тут один из гостей с заговорщицким видом достает из кармана нечто, демонстрирует это официанту и тот с какой-то виноватой улыбкой исчезает. «Нечто» – это, как правило, какие-нибудь всесильные «корки» – оперативного работника милиции или, скажем, прокуратуры. ФСБ тоже неплохо в такой ситуации котируется. Но было бы наивно думать, что здесь, в Венеции, какой-то старый человек начнет козырять подобным удостоверением перед официантом для того, чтобы, сидя на Сан-Марко, побормотать что-нибудь себе под нос, пристально разглядывая собственные ботинки! Конечно, такого быть не могло, а если бы такое все-таки произошло, было бы это, конечно, чрезвычайно удивительно. Но то, что произошло на самом деле, было удивительнее в десять тысяч раз! Сергей готов был поклясться, что он отчетливо и очень хорошо видел, что на самом деле показал этот человек в черном официанту. И хотя было это совершенно невообразимо, странно, непонятно, но было именно так.

Старый знакомый Сергея показал обладателю белого пиджака крохотное, размером как раз с милицейскую «корочку», зеркальце. Официант взглянул в это зеркальце и мгновенно отстал от посетителя.

Зеркальце! Что там такого можно было увидеть, кроме собственного отражения? Однако официант, действительно, сразу же оставил странного посетителя в покое. Сергей решил внимательнее понаблюдать за старичком. Тот по-прежнему что-то бормотал себе под нос, наклонившись вперед, скрестив руки на животе и уперев локти в подлокотники кресла. Неожиданно он вдруг резко поднял голову и пристально посмотрел на молодого человека. Глаза его казались безумными и обладали неестественным ярко-голубым цветом. Взгляд был такой внимательный, что наш герой вдруг явственно ощутил, что этот странный персонаж, конечно, узнал его и вспомнил их встречу, которая произошла всего пару часов назад на втором этаже Дворца Дожей. А еще Сергею вдруг показалось, что старик хочет ему что-то сказать. И как бы в подтверждение этой мысли, он взял из подставки бумажную салфетку, вынул откуда-то из недр своего черного плаща карандаш, что-то нацарапал на салфетке, потом помахал ей в воздухе, явно демонстрируя Сергею и придавил сахарницей на столике. Потом встал и быстро, не оборачиваясь, зашагал в сторону набережной.

Сергей ни секунды не сомневался, что записка предназначена именно ему. Он сразу же подошел к столу, за которым сидел его знакомый, поднял сахарницу и взял салфетку. На ней было торопливо написано несколько слов. И от слов этих сразу повеяло чем-то необычным и таинственным. Если бы Сергей знал, в какую удивительную, страшную и совершенно необыкновенную историю его втягивают, он бы… Хотя, нет. Он бы обязательно сделал, то, что сделал впоследствии. Знаете, есть люди, которые все время попадают в какие-то приключения, склад характера у них такой, что ли? А есть такие, кому приключения просто противопоказаны. Не лезут они в них и все, точка. Итак, мол, проблем других полно.

Но старичок, видимо, знал, что делал, когда писал эти четыре слова на салфетке для Сергея. Он совершенно не сомневался, что этот высокий светловолосый парень, так увлеченно фотографировавший «Львиную пасть» два часа назад, возьмет эту записку в руки и положит ее в карман с совершенно четким пониманием того, что сегодня в полночь спать ему точно не придется. «Today Midnight Calle Galeazza»: «Сегодня в полночь на Калле Гальяца» – вот какие четыре слова написал старик на салфетке.

Глава II. Искусство для КГБ

Лондон, сентябрь 1991 года

Подполковник КГБ СССР Николай Сиротин вышел из здания советского посольства в Лондоне, прошел несколько десятков метров вдоль ограды Гайд-парка, привычно отметив двух «топтунов», взявших его под наблюдение. Как это было ни удивительно, но сегодня, выполняя задание высшей категории секретности, он мог вообще не скрываться от наружного наблюдения агентов МИ-6.

Вообще, все с этим заданием было в высшей степени странно. Например, странным было то, что отозвав его для срочных консультаций в Москву, ему было приказано явиться на Лубянку, в кабинет 454, в военной форме.

Офицерскую форму Николай Сиротин надевал в последний раз, когда его фотографировали на удостоверение личности. А было это очень давно, еще в военном училище. Поэтому, когда его вдруг срочным порядком отозвали из капиталистического Лондона для консультаций в столицу страны победившего социализма, да еще попросили явиться на доклад в форме, он понимал, происходит что-то необыкновенное.

Собственно, все в нынешнее время, которые с легкой руки молодого советского президента Горбачева весь мир теперь называл PERESTROYKA, в Москве стало совершенно необыкновенным и плохо вяжущимся со здравым смыслом. По улицам бегали толпы ошалевших людей, которые, совершенно никого не боясь, выкрикивали антипартийные лозунги и, что удивительно, людей этих, действительно, при этом никто не задерживал. Да что там говорить, памятник Дзержинскому с «пятака» прямо перед зданием КГБ краном сняли! Сиротин читал новости из России, как главы приключенческого романа, директивы в посольство приходили одна абсурднее другой, а коллеги подполковника из военных консульств государств-членов НАТО перестали напрягаться при словах «представитель посольства СССР», а теперь только улыбались и всерьез Сиротина демонстративно не воспринимали.

Весь этот дурдом поднадоел уже многим кадровым сотрудникам. Сиротин с тревогой вслушивался в слова коллег. Все жаловались на отсутствие в магазинах хоть каких-нибудь продуктов, на сумасшествие толпы, которая с каждым новым выходом журнала «Огонек», устраивала истерические демократические шабаши на Лубянской площади, непосредственно у стен КГБ. Совершенно выводила из себя неадекватность начальства. К примеру, когда оперативный штаб взял под контроль ситуацию в Латвии, Литве и Эстонии, когда пошли первые задержания особо ярых нарушителей общественного порядка, из Москвы вдруг пришел приказ всех отпустить, оперативный штаб разогнать, а оружие отдать боевикам народного фронта. Эту историю Сиротину рассказал хмурый майор из отдела кадров Рижского КГБ, злой и нервный. На него в Латвии было заведено уголовное дело, а семью никак не удавалось вывести из Риги. «Хорошо тебе там, в Лондоне, а у нас тут просто сумасшедший дом какой-то!», – Сиротин встретил этого майора на входе в первый корпус здания на Лубянке, когда тот пытался прорваться «наверх» с целой стопкой рапортов об увольнении от офицеров рижского гарнизона. Вообще, на неадекватность начальства жаловались все. Но задание, полученное Сиротиным в этот раз, поражало своей какой-то совершенной дремучестью.

Сиротин, конечно, никому об этом задании не рассказывал, тем более, что допуск к информации о нем носил высшую категорию секретности.

Второй этаж красного лондонского автобуса был абсолютно пуст. За окном проплывали макушки деревьев и колоннады монументальных зданий викторианской эпохи. Сиротин пристроился у окна, профессионально отметив, что один из «топтунов» едет на первом этаже, а второй «ведет» советского дипломата на машине. Ближе к Риджент-стрит автобус заполнился народом. Сотрудник советского посольства грустно взирал на блестящие витрины магазинов Пикадили, заполненные ярко одетыми людьми и заваленные самым разнообразным товаром. Подполковник с тоской вспоминал пустые гастрономы Москвы и гигантские очереди за колбасой или мылом, которые он увидел, когда прилетел в СССР месяц назад, чтобы получить это странное задание.

В кабинете номер 454 здания на Лубянке Сиротина ждал какой-то очень важный лоснящийся тип из ЦК КПСС с аккуратной причесочкой и идеальным пробором. В углу сидел начальник управления генерал-майор Хомяков. Этот генерал слыл в конторе человеком особенным и очень влиятельным. Хомяков в разговор не вступал, многозначительно молчал, а всю беседу вел этот тип из ЦК.

– Николай Владимирович, у руководства нашей страны к Вам очень важное поручение. Скажите, Вы искусством интересуетесь?

Сиротин неопределенно пожал плечами.

– А в Британской Национальной картинной галерее бывали? – здесь Сиротин в качестве ответа только кивнул.

– Ну, вот и хорошо! – оживился посланник Старой площади, – Так вот, там есть картина художника Ван Эйка, которая называется «Портрет семейства Арнольфини». Весь прошлый год эта картина в галерее не экспонировалась – она официально находилась на реставрации. Но мы знаем, что, кроме реставрации, ее несколько месяцев изучали в управлении специальных исследований МИ-6 и активно подключали к этому изучению «советский» отдел. Мы знаем, что в этой картине заложена какая-то важная информация о нашей стране. Причем информация эта каким-то образом касается именно нынешних реалий, что, безусловно, странно, так как картина написана в 1434 году в Брюгге. Брюгге – это город в Бельгии, стране, в которой находится штаб-квартира НАТО. Такая вот странность, понимаете?

Ян ван Эйк, «Портрет семейства Арнольфини»,1434 год, Брюгге

Повисла пауза и подполковник Сиротин решил, что надо что-то ответить:

– Понимаю.

– Ну, вот и замечательно. Сейчас картину вернули в музей. Надо внимательно ее рассмотреть, попытаться восстановить какие-то события вокруг нее. Еще раз повторяю: ею занимались в британской разведке на самом высоком уровне. А у нас пока есть только это, – перед Сиротиным на стол легла мутная черно-белая фотография. На ней были изображены мужчина и женщина в старинных одеждах в какой-то комнате с большой люстрой и круглым иллюминатором в центре. Лицо мужчины показалось Сиротину смутно знакомым.

Автобус проехал арку адмиралтейства и вывернул на Трафальгар. Здесь было многолюдно, кипела обычная лондонская туристическая жизнь. Каменные львы, оберегающие покой адмирала Нельсона, чья фигура украшала высокую колонну в центре площади, равнодушно взирали на непрекращающееся туристическое паломничество в Национальную картинную галерею.

Сиротин миновал львов и очутился на ступенях галереи в окружении большой группы японских туристов, увешанных видео – и фотокамерами. Они шумели, передавали друг другу видеокассеты какого-то удивительного мини-формата и покупали новую фотопленку в небольшом магазинчике музея. Сиротин улыбнулся. Японцы перезаряжали в фотоаппаратах пленку так, как будто они готовы были перефотографировать всю британскую национальную галерею без остатка и увезти ее к себе в Японию, чтобы там распечатать на уникальной фотобумаге тысячи неестественно-ярких картинок в недавно открывшихся офисах печати фотоснимков фирмы Kodak.

«Топтун», вероятно, вертелся где-то рядом, но российский дипломат потерял его из виду на время. Зал средневековой фламандской живописи находился на втором этаже, но Николай, на всякий случай, довольно долго бродил по первому этажу, внимательно изучая картины Рафаэля и Леонардо да Винчи.

Сиротина не покидало ощущение, что занимается он полнейшей ерундой, но он не привык обсуждать приказы, даже если считал эти приказы глупыми. В то время, когда в Советском Союзе людям было буквально нечего есть, когда народные толпы ежедневно выходили на многочисленные митинги, когда разномастные шпионы заполонили пространство родной страны, советский резидент в Лондоне вынужден бродить по залам Национальной галереи и искать какую-то картину, которая, как кому-то показалось, имеет отношение к современной России, хотя написана в 1434 году в Брюгге. Бред какой-то!

Наконец, Сиротин дошел до зала фламандской живописи. Картина Ван Эйка висела в углу и ни у кого никакого интереса не вызывала. А зря. Картина была действительно необычной. Главным в картине были вовсе не фигуры мужчины и женщины, как могло показаться, если изучать эту картину по мутной черно-белой репродукции, полученной Сиротиным в Москве, а старинное зеркало, расположенное в самом центре композиции. Зеркало было круглым и действительно напоминало иллюминатор. В нем отражались несколько плохоразличимых фигур, которые в зеркале были видны, а в помещении на картине – нет. Над зеркалом, в самом центре картины было очень крупно написано красивым каллиграфическим почерком: «Johannes de Eyck fuit hie. 1434» – «Иоганнес де Эйк был здесь. 1434». Сиротин может и не был искусствоведом, но прекрасно понимал, что так странно художники свои картины не подписывают. В центре картины, крупными буквами. Да и подпись была явно не про картину, а скорее про зеркало. Ну, не мог же этот самый Иоганнес де Эйк в своем 1434 году вдруг оказаться… в зеркале!

Чем больше Сиротин вглядывался в картину, тем все более странной она ему казалась. Кроме постоянного, не исчезающего чувства, что мужчина на картине ему почему-то знаком, он продолжал одну за другой подмечать странные детали. Например, над головами людей в комнате висит большая люстра на шесть свечей, но горит почему-то только одна. Да и одну-то свечу зажигать никакой необходимости нет – на картине изображен ясный день, окно открыто и солнечный свет вполне освещает комнату. На подоконнике лежат апельсины. Какие, к черту, апельсины в Брюгге? А за окном виднеется вообще какое-то непонятное растение с совершенно невероятными красными круглыми плодами. Ну, не бывает таких в жизни!

Женщина, изображенная на картине, была беременна. «Россия беременна революцией» – Николаю Сиротину почему-то вспомнились слова Ленина. Мужчина поднял руку, как будто хотел что-то сказать или от кого-то защититься. И в этот момент… Сиротин вдруг узнал этот жест. А затем сразу узнал и мужчину. Сомнений быть не могло, это был именно он. Но какое отношение этот человек мог иметь к картине 1434 года? Да и как вообще он мог бы в нее попасть?

Сиротин хорошо помнил выпуск 1985 года в Краснознаменном институте КГБ имени Андропова, прекрасно помнил всех своих сокурсников по факультету «Внешняя разведка». Конечно, руководство награждало сокурсников всякими ненастоящими фамилиями, но обучаемые неплохо сдружились и настоящие фамилии друг друга знали. Вот этот человек с картины носил фальшивую фамилию «Платов». Но Сиротин прекрасно знал, что никакой это не Платов, а майор Путин. Владимир и, даже, если память не изменяет, Владимирович.

После выпуска всех быстро раскидали по миру и не принято было интересоваться, кто куда попал, но Николай Сиротин однажды виделся с Путиным в Главном здании. Путина после института КГБ отправили служить куда-то в восточную Германию, он был не очень доволен и, вроде бы, даже собирался увольняться, чтобы отправиться обратно в свой родной Ленинград. Сиротину жаловаться было грешно – еще бы, в Лондон попал, поэтому он перед Володькой Путиным хвастаться не стал, чего товарища зря расстраивать? Попили тогда пивка из бочки на станции метро «Кировская», да и разбежались. Сиротин – в Лондон, Путин – в ГДР.

Но если это действительно был Путин (а такое впечатление, что картину рисовали прямо с него!), то, какое, какое, черт возьми, отношение может иметь майор Путин к российской истории? Да и как могли рисовать Володькин портрет в Голландии в 1434 году? Сейчас-то, извините, 1991-ый год идет! Что за глупости? Сиротин тряхнул головой, как бы сбрасывая с нее глупые мысли и еще раз посмотрел на картину. Сомнений не было. Это был Путин. Владимир Путин, поднявший руку, чтобы что-то сказать. Он всегда именно так поднимал руку в институте перед ответом на какой-то каверзный вопрос преподавателя.

Сиротин решил, что обязательно укажет в рапорте это поразительное сходство и отвернулся от картины, чтобы идти из галереи прочь, но неожиданно столкнулся с маленьким японцем, наверное, отбившимся от группы.

Японец, правда, совсем не выглядел растерянным, много улыбался постоянно кивал головой, как бы извиняясь перед Сиротиным за то, что так неожиданно оказался у того прямо за спиной. А потом японец улыбнулся как-то со значением и вынул из кармана небольшое круглое зеркальце, которое мгновенно заиграло десятком веселых зайчиков по стенам зала фламандской живописи и протянул это зеркальце Сиротину. Сиротин пожал плечами, взял зеркальце и в ту самую секунду, когда он увидел в нем свое отражение, вдруг почувствовал себя очень, очень плохо. Перед глазами все поплыло, ноги ослабли, но Сиротин не упал, а странно поплыл в правую сторону, как будто был в невесомости. Потом ему показалось, что он поплыл все-таки не в правую сторону, а в левую, но глаза закрыла такая густая пелена, что ничего не стало видно, а уши заложило громким гулом. Сиротин изо всех сил пытался понять, что с ним происходит, но это становилось сделать все трудней и трудней. Внезапно густая пелена перед глазами полыхнула ослепительной белой вспышкой и подполковник КГБ перестал цепляться за сознание, покорившись какой-то странной, страшной и неведомой силе.