Kitobni o'qish: «Где русские смыслы сошлись»

Shrift:

* * *

«Где ты, Родина позабытая?..»

Заочное моё знакомство с одним из лучших современных поэтов России – иркутянином Владимиром Скифом состоялось давно. Стихи Владимира Петровича, яркие гражданственные и проникновенные лирические, часто встречал во многих журналах и альманахах России. А вот личное знакомство с этим сибирским поэтом состоялось в Сибири, на замечательном литературном празднике «Сияние России». Праздник русской духовности и культуры по традиции ежегодно собирает писателей России вот уже не одно десятилетие. В 2013 году и мне довелось быть гостем «Сияния России». Вспоминается завершающая этот праздник поездка по знаменитой Кругобайкальской железной дороге.

«Какая песня без баяна? Какая Волга без Руси?» – поётся в песне. По аналогии можно сказать: «Какая Сибирь без Байкала?». Об этом славном море-озере, его тайнах, истории, поэзии немало говорили мы, пока ехали его берегом. География России была представлена писателями раздольно. Поэты земли Иркутской Василий Забелло и Михаил Трофимов, на ура читавший нам свои стихи, так похожие на народные. Народный писатель Республики Саха-Якутия Николай Лугинов. Приехавший из Москвы, где сейчас живёт, сибирско-иркутский поэт Василий Попов. Директор Иркутского Дома литераторов, прозаик Юрий Баранов… Сидевший рядом со мной Владимир Скиф достал из пакета книгу и подал мне со словами: «Накануне праздника был в типографии и попросил, чтобы мне специально к “Сиянию России” отпечатали несколько экземпляров. Вам дарю одному из первых, потому что знаю вас давно».

Книга ещё пахла типографской краской. На красивой обложке я прочёл: «Все боли века я в себе ношу…». Автограф был тёплый, что не лишне в начале октября на Байкале: «Дорогому Эдуарду Константиновичу, с которым мы так чудесно встретились на нашем русском национальном празднике русской духовности и культуры “Сияние России”. Бесконечно рад этой встрече, знаю Вас, читал и очень ценю. На дружбу, на долгое наше стояние за Русское Слово. Автор В. Скиф. 5.10.13. Иркутск». Я крепко пожал руку Владимиру Петровичу, мы по-братски, по-сибирски, по-землячески обнялись. Другие писатели тоже радостно приветствовали рождение новой книги. Один экземпляр по давней общеписательской традиции окропили водкой, подняли тост и сердечно поздравили автора. За окном поезда светился осенней зыбкой лазурью Байкал…

«Высокий свет насыщенных небес, // Лазурью напитавшийся в Байкале, // Морозом опрокинулся на лес // И подсинил заснеженные дали. // Как звонко в небе и легко в лесу, // В прозрачных рощах всё переменилось. // Себя неслышно по тропе несу, // Мне это утро будто бы приснилось. // Среди берёз такая благодать! // Прильну к берёзке и скажу: – Голубка! // Твоя душа моей душе под стать. // Всё в нас с тобой устроено так хрупко. // О, где ещё так плавно, так легко // Стремится время по сугробам ясным. // И дышится, как в храме, глубоко, // И видится грядущее – прекрасным».

Простые на вид и прозрачные, совсем как вода в Байкале, стихи… А ведь и впрямь, мы остаёмся русскими на наших огромных просторах только до тех пор, пока есть у нас образы и символы, которые всех нас роднят и заставляют ощущать родство. Эти символы настолько значимы, что помогают нам преодолевать движением душ те огромные расстояния, которыми славится Россия. Матушка-Волга, батюшка-Дон, былинный Китеж, могучий Урал, седой Каспий… Байкал – символ совершенно особый. В нём все эти символы как бы собраны воедино. Батюшкой назвать Байкал логично. Могуч ли Байкал? Конечно! Седой и древний? Несомненно! Былинный? Ещё какой былинный!.. Не оттого ли родным Байкал считает даже тот, кто ни разу на Байкале не бывал? Выпьет русский мужик в праздник чарочку и поёт то про «славное море, священный Байкал», то про «дикие степи Забайкалья, где золото роют в горах…». Не потому ли стихи из совсем новой книги поэта Владимира Скифа, пронизанные байкальскими ветрами, вдруг показались мне до боли знакомыми?.. Издревле Байкал ассоциируется у русского человека с той исконной русской волей, что дана каждому из нас по праву рождения, а не какими-то мифическими «правами человека» и «общечеловеческими ценностями». Владимир Скиф при всех прочих своих творческих достоинствах, о которых немало сказано известными критиками и его «коллегами по поэтическому цеху», для меня предстал в первую очередь – певцом Байкала, на берегу которого и состоялось наше настоящее творческое знакомство. Байкал неслучайно «приравнен» поэтом к храму. Он и есть храм нерукотворный, самим Богом для нас сотворённый.

А сибиряки, сколько их «немного» знаю, родившись и выросши в Сибири, это русские люди «в квадрате». Владимир Скиф из таких. С одной стороны – улыбчивый балагур. С другой стороны – откроешь да почитаешь его стихи, и понимаешь, какая глубинная трагическая печаль сокрыта под этой внешней ясностью. Писатели художественно обосновывают сибирский характер тем, что, дескать, климат в Сибири такой, что не забалуешь. Морозы вымораживают из человеческой души всякую гниль и червоточину. Эта суровость множится на огромные расстояния, когда пятьсот вёрст – не расстояние, а триста вёрст – не крюк. Из них, байкальской «глыби» и сибирской широты, как из истинно русской системы координат, проистекают практически все стихи Владимира Скифа. Родные до боли сердечной, милые сердцу приметы народного русского сибирского быта самоцветно рассыпаны по этим стихам.

«Милая малая родина. // В сенях – уютный закут. // Зорь раскалённые противни // Солнечных зайцев пекут. // Поле овсяное тихое // Прячет улыбку в усы. // Каплет роса или тикают // В маминой спальне часы. // С облака падают голуби, // Рдяное утро свежо. // Ткань поднебесного полога // Первым кроится стрижом. // Дверь наша в сенях захлыбала, // В подпол ушла тишина. // Встала деревня, одыбала // От упоённого сна. // Переливаются голуби // Радужным, ярким пером. // Будто бы звёзды расколоты – // Светят дрова серебром. // День – обновленьем и гомоном // Утренний двор приобнял, // И золочёную голову // В небо подсолнух поднял. // Пряная наша смородина // Перешагнула забор… // Милая малая родина – // Божьего промысла двор…».

Старинные ладные русские слова, что «на материке» среднерусском порой уже иными нашими современниками не только не употребляются, а и не понимаются. А в стихах Скифа они современны – иначе не скажешь! Молодое наше поколение, за редким исключением, этими «родовитыми» словами «брезгует», не понимая того, что именно они и дают русской речи красоту и объём. Пусть молодые поэты почитают Скифа, он им откроет красоту этих слов! Ведь в его творчестве эти слова не просто живы, они актуальны, красивы, органичны, понятны. «Захлыбала», «одыбала» – вкусные слова. Их хочется произносить, смаковать. Через них ощущать себя частью огромной страны, где не только высокие купола светятся золотом, но даже обычные сибирские дрова отливают серебром! Вот так являет читателю поэт небесное в земном, большое в малом! Его «малая родина» – не меньше, чем – вся Россия. Она – Божий двор!

Как уже говорилось, «малая родина» в отношении сибирских бескрайних просторов – понятие относительное. Не потому ли сибиряки, как никто, не отделяют малую родину от большой? Эта сибирская широта натуры часто спасает Родину большую, материковую. Те сибирские дивизии, что спешили за тысячи вёрст на подмогу осаждённой Москве, поди, и не думали о своей сибирской хате – не просто с краю, а за тысячи-тысячи километров от осаждённой Первопрестольной. Пришли, увидели, победили! Разметали гитлеровскую орду, откинув от Москвы! А ведь, поди, многие тогдашние солдаты-сибиряки, собой закрывшие Москву, впервые-то в жизни и, возможно, в последний раз в жизни и увидели-то воочию столицу своей Родины, которую пришли защищать ценой собственной жизни.

«Ой, ты, Родина златоглавая, // Ты лесами, цветами расцвечена! // Судьбоносная, величавая, // Неподкупная, вековечная. // В золотых веках предком свитая, // Ввысь до Господа вознесённая, // Где ты, Родина позабытая, // Злыми ветрами унесённая? // Как пробитая астероидом, // Ты свистишь насквозь свистом горестным. // И едят тебя смертным поедом, // А защитников – ровно горсточка. // И высокая, и широкая, // Ты была на миру заглавная. // А теперь стоишь одинокая, // Но, как прежде, ты – православная. // И, как прежде, ты – моя Родина, // Ты – любовь моя сокровенная. // Мной не предана и не продана, // Русской памяти сердцем верная. // Предкувоину благодарная, // Горемычная и несытая, // Небом чтимая, богоданная, // И поэтому – неубитая».

Чем должно быть дорого и близко творчество Владимира Скифа современному читателю? А тем, что живёт в его стихах – пульсирует, страдает, любит и ненавидит – наряду с Родиной «непозабытой», но уже прошлой, Россия не просто настоящая, но и устремлённая в будущее. Эта устремлённость вкупе с верой в Божий промысел не позволяет поэту впасть в уныние. Не позволяет ему ввергать в грех уныния и читателя. Россия Владимира Скифа «Богом чтимая»! Не закрывая глаза на неизбежные земные «язвы», Владимир Скиф ни минуты не позволяет ни себе, ни читателю усомниться в том, что Россия не одинока, потому что она – с Богом!

«Словно печка – заря затопилась, // Заалела, как дверца в ночи. // Мне сегодня под утро приснилось: // Выпекает заря куличи! // Это правда, а может быть, сказка, // Но я вижу на стыке веков: // Луч рассвета – янтарная скалка // Раскатала блины облаков. // Это тихая явь или небыль? // Я услышал: запела пчела, // И поджаристо хрустнуло небо, // И весёлая Пасха пришла». Редкое по образности стихотворение. В нём мироздание уподоблено и приравнено к ладу русского исконного быта, в котором «сотворение хлеба» сродни священнодейству. Этот образ предстаёт и художественно-зрительно – через полыхающую зарю. И в пространстве истории – «на стыке веков». И в движении раскатываемых блинов. И в звуковом постижении этого русского земного и небесного мироздания – в звуке «поджаристого» кулича, пении пчелы…

…Так получилось, уезжал я из Иркутска по окончании праздника «Сияние России» едва ли не последним. Москвичи улетели накануне, а я, спасибо расписанию железной дороги, подзадержался. Ещё денёк вдыхал ветра Байкала и наслаждался сибирским радушным гостеприимством. Провожать меня на вокзал приехали Владимир Скиф с замечательным фотохудожником Сергеем Переносенко… А потом в поезде я имел возможность не только спокойно прочесть новую книгу Скифа, но и поразмышлять о ней, любуясь сибирскими широтами из окна поезда. Эти мои размышления не претендуют на то, чтобы быть рецензией. Было бы дерзостью пытаться рецензировать стихи известного поэта после того, как их рецензировали выдающиеся современные критики. А вот своими впечатлениями о творчестве этого поэта поделиться считаю себя вправе. Как эссеист, как читатель, как современник! И как сибиряк, наконец! Потому что от этих стихов веет родным для меня ветром неоглядной материковой Сибири!

«Чтобы ты никому не досталась // Даже в малых пределах мечты, // Я сверну, словно шаль, твою шалость, // Разведу с твоим прошлым мосты. // Ни за кем в этом веке жестоком // Не должна ты по свету идти. // Притеку к тебе шумным потоком, // Чтобы встать у тебя на пути. // Не хочу, чтобы ты ликовала // Подле чьих-то залётных кудрей. // А хочу, чтоб меня целовала // В звёздных дюнах и в складках морей. // Я хочу, чтобы ты не пугалась // Бездны слов и мерцанья миров, // Чтоб лететь со мной рядом старалась, // Будто ласковый снег на Покров…».

Понятное дело, что вышепроцитированные строчки посвящены поэтом любимой женщине. Но ведь их с полным основанием можно отнести и к Сибири, наверное, самой главной «женщине» поэта Владимира Скифа! В его стихах, столь современно, а порой и злободневно звучащих, подспудно звучат параллели с неизбывной русской классикой. Чтение стихов Скифа даёт проницательному читателю возможность взглянуть по-новому на классику. «Не доставайся ты никому!» – в запальчивости крикнул бесприданнице влюблённый герой русского великого драматурга. И ведь не досталась: это были последние слова, которые женщина-бесприданница услышала. В стихотворении Владимира Скифа это «чтобы ты никому не досталась» – не рефлективный вскрик ревнивого самолюбца, но твёрдое мужское спокойное осознание полной ответственности за судьбу любимой женщины, родины, земли. Да и «лирическая героиня» этого стихотворения Скифа, будь она Сибирь или просто женщина, – ой какая не бесприданница! И дело даже не в безграничных «недрах» земли, а скорее – недрах души. В тех душевных качествах – как женщины, так и родины, – которые подвигают лирического героя Владимира Скифа быть ответственным, быть мужчиной, ибо на таких «женщин» охотников за «приданым» много. Как вокруг, так и за океаном, где постоянно алчно смотрят в нашу сторону! Но пока рядом с женщиной, родиной такие мужчины-поэты, как Скиф, она не достанется на дешёвую потребу чужакам.

«Как хочу мой великий народ сохранить я!.. // Он не турок, не швед. Он по сути другой. // Мы пронизаны русской незримою нитью – // И народный герой, и упрямый изгой… // Связан каждый друг с другом священною нитью, // И поэтому каждый в России – связной. // Непонятен душою, живёт по наитью, // Русь святейшую помнит своей глубиной. // Там славянские боги над родиной светят, // Там и скифы-сарматы, и русы-князья // Тянут ниточку эту сквозь крепи столетий, // Где в цепи достославный народ мой и я. // Нить единой судьбы и единого гнева // Серебрится в душе старика и юнца. // Там одно для любви и для радости небо, // Там у русской тропы не бывает конца. // Русский щит на краю Куликова – засветит, // Чтобы Русь защитить и векам сохранить, // И протянется нить к Бородинской победе, // И до Прохоровки вдруг дотянется нить… // Заклубятся века, задымятся столицы, // Будет враг побеждённый в полях наших стыть! // Пусть глядит в небеса, где пылают зарницы, // Там – на небе – свивается русская нить!..».

Нить, воспетая поэтом, гибка. Но она же и крепка, иначе бы не соединяла воедино эпохи и столетия России. А из Сибири, как известно, намного виднее порой Россию, чем из самой России! Эта нить, несомненно, и «красная нить», чего прямо не сказано поэтом, но принимая во внимание, что Скиф – певец империи, и советской в том числе, это несомненно. Но эта же нить – полноцветная, соборная, соединяющая и сшивающая воедино времена и пространства, народы и веры… Эта гибкая нить не менее крепка в образной системе Владимира Скифа, чем восхитивший меня в другом стихотворении несгибаемый гвоздь. И бытийная нить, и становой имперский гвоздь, одна гибкостью, другой несгибаемостью, равно держат Россию, взаимодополняя друг друга. Потому что и гибкость, и несгибаемость – две стороны противоречивой русской натуры. С одной стороны – восприимчивой на всё новое. С другой стороны – натуры твёрдой, когда дело идёт о сохранении исконной традиции.

«Жил гвоздь большой в двадцатом веке // Среди обыденных гвоздей.// Он моги в сани, и в телеги// Запрячь людей и лошадей.// Он жил, хандры не признавая, // Гвоздь несгибаемый, прямой. // Шёл, к небу грозы прибивая, // На «ты» с Фемидою самой. // Катил истории повозку, // Железный оставляя след. // И вбить его по шляпку в доску // Не мог ни воин, ни поэт. // Я этот гвоздь в России вижу, // Он здесь хозяин, а не гость… // И я подумал, чтобы выжить – // России нужен этот гвоздь!..».

Вспоминается крылатое выражение другого известного поэта: «Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире прочнее гвоздей». Но гвоздь Владимира Скифа не железный, а живой, в моменты испытаний становящийся крепче железа. Тем и ценен. Тем и дорог. Тем и несгибаем перед обстоятельствами.

Эдуард АНАШКИН, прозаик, эссеист, член Союза писателей России, Самарская область

«Под сырой осенней позолотой…»
(Из очерка «Моя Сибирь, моя Россия»)

Владимир Скиф, сибиряк, иркутянин, отец троих детей и автор двух десятков книг, лауреат премий имени Ершова, Эдуарда Володина, Николая Клюева и др. – в общем, человек известный. Владимир Бондаренко почему-то предположил, что Скиф – истинный поэт эпохи Водолея. «И не только потому, – пишет Бондаренко, – что родился 17 февраля 1945 года, под знаком Водолея; всем творчеством своим он как бы предваряет наступающую эпоху Водолея, эпоху России»¹. Не могу с этим согласиться, ведь эпоха Водолея – это концепция (согласно определению Википедии), лежащая в основе представлений культуры Нью-Эйдж о том, что на смену эре Рыб (ассоциируемой с христианством) приходит новая эпоха, в которой будут господствовать учения, представляющие синтез различных вероучений и современных научных достижений. Т. е., по сути, это антихристианство – то, что разрушает Россию, весь мир. Я бы не стал отлучать поэта Скифа от великой русской христианской культуры, записывая его в приверженцы религии «нового века». Нет, он вырос на русской почве, крона его таланта шумит в нашем, русском лесу. Таким я его и увидел – стройным, с выбеленными сибирскими морозами волосами, седобородым, но моложавым поэтом с искренней, звонкой, но глубокой, как Байкал, поэзией.

«Смирнов, который изменил фамилию» – так иронично объясняет Скиф происхождение своего псевдонима. Скиф улыбается, я улыбаюсь в ответ, его слова тоже отзываются во мне шуткой, но какой-то грустной: «Главное, Родине не изменил. Главное – Родине верен остался». И останется! Последнее – совсем уже без иронии.

У меня коровы нету.
Но как только алый круг
Заскользит по белу свету,
Я иду на мокрый луг.
Острой бритвою-косою
Я размашисто кошу.
Даже в полдень под грозою
Травы-павы тормошу².

Нет, не он изменил свою фамилию. Это Блок его благословил из далёкого далека, это сама Поэзия поставила его в первые ряды тех «с раскосыми и жадными очами», которых «тьмы, и тьмы, и тьмы». Кому-то ведь надо возвещать миру, что «так любить, как любит наша кровь, / Никто из вас давно не любит! / Забыли вы, что в мире есть любовь, / Которая и жжёт, и губит!»³. И не Блок напророчил, что «Россия – Сфинкс», вечная древняя загадка. Так судил нам Бог:

Архангелом набросана вчерне
Судьба России, длящейся веками.
Она – то в небе, то на самом дне,
То скипетром сверкает, то курками⁴.

Так судил Бог: коль хотите нести правду, быть совестью народов, помните: в мире будете иметь скорбь (Ин. 16, 33). Из столетия в столетие мы протягивали руки и взывали:

Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!⁵

А они в ответ:

…глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!⁶

И приходил роковой срок (и приходят новые сроки), и пушки стреляли (и опять будут стрелять), стонала земля, плавилась, рассыпались в прах горы, но стоял человек, русский человек. «Мильоны» их? А нас?

…Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!⁷

В глазах Владимира Скифа плещется Байкал, и в поэзии его, морозной, свежей и по-сибирски крепкой, играет волнами «Славное море – священный Байкал»:

И мой Байкал. И этот чистый свет,
Мои глаза и душу напоивший.
Я не загинул. Я ещё поэт,
Не зря, быть может, на земле светивший⁸.

И ещё:

Под сырой осенней позолотой
Оживаю от душевных ран…
Из меня уходит сумрак плотный,
Как с Байкала-озера туман.⁹

Воистину, выплеснувшееся на землю и ставшее Байкалом небо, сибирская ширь заживляют все раны души и изгоняют из неё сумрак. Что перед этой красотой, необъятностью вся наша боль, все наши слёзы, невзгоды, разлуки? Лишь штрихи лёгкого дождя, лишь ветерок, опахнувший лицо… Не потому ли так свежо лицо Владимира Скифа, так неуловимо-легка его улыбка? И так точно, так проникновенно его слово?

Посреди дороги древней
В тишине почую Русь.
И душой к родной деревне,
Как к иконе, прислонюсь.¹⁰

Пусть болью проникнута его мысль о родной земле. Но и надежда живёт в его слове, и благодарность Богу за всё. А в этом и есть полнота, в этом и есть сила:

И увижу: в тёмном небе
Так и кружит вороньё.
То кровавый снег, то пепел
Век мой сыпал на неё.
У деревни сто отметин,
Сто зарубок, сто могил:
Кто любил её на свете,
Кто мечами порубил.
Слава Богу, что живая,
Что не мёртвая она.
В небе рана заживает,
Красным полымем полна.¹¹