Kitobni o'qish: «Сказки смерти. Сборник 4»
Предисловие
Костлявая рука Вершителя судеб, который от начала времён правит миром, приоткрыла завесу тайны для мальчика, ставшего юношей, пока они странствовали вместе. Из попутчика Мрачного Жнеца утекала жизнь. Но его время ещё не пришло. Лишь поэтому ему позволительно было задавать вопросы.
– Теперь мы куда?
Вершитель судеб изволил ответить:
– Зайдём в трактир. Знаю, сегодня кто-то уйдёт оттуда с нами.
Дарья Странник
Девочка, за которую заплатили три золотых
Васса отчётливо видела, как три тускло-жёлтых кружочка упали из чёрной руки в протянутую ладонь отца. Монеты весело звякнули, радуясь смене владельца. Вассе повезло меньше.
За три золотых можно было купить много муки и круп. Или коня, вместо павшего мерина. Заплатить врачу и достать лекарство для матери. Или на несколько недель заручиться дружбой игроков в кости и местного трактирщика.
Или купить маленькую светловолосую девочку. С переплатой. Но незнакомец в чёрном плаще и лицом, скрытым капюшоном, был необычайно щедр.
– Спасибо, господин, – кланялся отец, сжимая в кулаке заветный металл.
Незнакомец грубо схватил Вассу за запястье, развернулся и потащил девочку за собой.
Очень хотелось попрощаться с лежавшей в лихорадке матерью и младшим братом. Совсем не хотелось видеть предавшего её отца. Первое было не во власти Вассы. А вот уйти ни разу не обернувшись она сумела.
Детям нельзя первыми заговаривать со взрослыми, если только они не хотят получить щедрой порции кнута. Но Васса решила, что для детей, проданных за три золотых, это правило не действует.
На всякий случай исподтишка рассмотрела незнакомца – кнута у него, вроде, не было.
– Куда ты меня ведёшь? – спросила Васса, набравшись духу.
Ответом ей стал презрительный беглый взгляд из темноты капюшона.
«Куда он меня ведёт?» – мысленно спросила Васса придорожную акацию. На землю упала маленькая ветвь с шипами. Девочка на ходу наклонилась и подняла ответ дерева.
Болезненный рывок заставил Вассу держать шаг с мужчиной в чёрном плаще и лицом, скрытым капюшоном.
«Куда он меня ведёт?» – спросила Васса пролетающего мимо ворона. Птица потеряла чёрное перо, которое девочке удалось поймать свободной рукой.
«Куда он меня ведёт?» – спросила Васса проползающего мимо гада. Змея сбросила свою старую кожу, и девочка быстро подняла её.
Уже смеркалось, и ноги совсем не слушались Вассу, когда незнакомец ввёл её в старый дремучий лес, куда нечасто ходили люди. А выходили из него и того реже.
Мужчина в чёрном плаще и лицом, скрытым капюшоном, безжалостно тащил за собой уставшую девочку.
– Что ты со мной сделаешь? – спросила Васса.
Незнакомец промолчал.
«Что он со мной сделает?» – беззвучно спросила Васса у леса. Солнце как раз село, и лес стыдливо укрылся во мгле, избегая ответа.
В тёмной чаще было жутко.
Васса ничего не видела, а незнакомец тащил её дальше, сам ни разу не споткнувшись.
«Он видит в темноте!» – подумала девочка.
– Он сам – темнота, – ухнула сова и тут же упала замертво.
– Я хочу пить!
Васса не была капризной девочкой, но детям, проданным за три золотых и приведённым в тёмной лес, можно было просить воды.
Так посчитал и мужчина в чёрном плаще.
– Пей, – приказал он и указал на небольшое болотце.
В призрачном свете гнилушек Васса стала на колени и зачерпнула ковшиком ладошки неприятно пахнущую воду. Три слезы быстро скатились по щекам девочки и беззвучно упали в болотце.
– Спасибо, – тихо квакнула жаба. – Слёзы, особенно невинные, очищают всё, чего касаются. Мне нечего тебе дать, кроме совета. Проколи палец шипом акации, обмакни воронье перо в кровь и напиши на змеиной коже волшебные слова. Обвяжись кожей гада. Прощай.
И жаба прыгнула в болото.
– Погоди, какие слова? – спросила Васса.
– С кем ты там болтаешь? Поднимайся! – приказал незнакомец.
– Мне нужно… – Васса показала на кусты.
– Быстро!
За кустами Васса увидела светлячков.
«Помогите мне!» – взмолилась она безмолвно, и несколько светлых точек подлетели к ней, даря слабый свет. Девочка быстро проколола палец – это совсем не так больно, как быть проданной за три золотых. Обмакнула в кровь перо и задумалась.
Волшебных слов Васса не знала, да и писать, как почти все в деревне, не умела. Вспомнила, что, делая покупки в долг у лавочника, мать вместо подписи ставила крестик. Так поступила и девочка, потом подпоясалась змеиной кожей и вышла назад к незнакомцу.
Взошла полная луна, но кроны деревьев почти не пропускали её лучи. Тем светлей показалась Вассе небольшая поляна, на которую вывел её мужчина в чёрном плаще.
– Госпожа! – крикнул незнакомец, и что-то в его голосе сказало Вассе, что рассвета она не увидит.
– Зачем зовёшь? – зашелестело, зашипело, засвистело со всех сторон.
– Я с податью, – молвил мужчина и вытолкнул Вассу на середину поляны, а сам упал на колени и преклонил голову.
То исчезая, то снова появляясь, к девочке двинулось появившееся ниоткуда существо. Одежды оно не носило, гладкое тело его было не мужским и не женским. Безволосая голова не имела лица. Но самыми страшными были длинные руки.
Первую покрывали сыпь, язвы и чёрные волдыри.
Вторая была тонкой, иссохшей. Бледная пергаментная кожа обтягивала каждую косточку, каждый сустав.
Третья, по виду самая сильная и здоровая, сжимала нож.
Четвёртая, морщинистая и дрожащая, выглядела не так устрашающе, как другие руки.
– Забирай девчонку, госпожа Смерть. А года её непрожитые, как всегда, заберу я, – проговорил незнакомец.
Со всех сторон зашелестело, зашипело и засвистело:
– Оберег. На ней оберег.
Мужчина удивлённо вскинул голову.
– Госпожа, я не…
Смерть жестом приказала незнакомцу замолкнуть. И, хоть глаз у неё не было, Вассе казалось, что смерть рассматривает её.
Наверное, детям нельзя первыми заговаривать со смертью. Но Васса решила, что детям, проданным за три золотых, приведённым в тёмной лес и говорившим с жабой, можно.
– Что ты сделаешь со мной?
– Кто дал тебе оберег? – прошуршал со всех сторон голос.
«Наверное, за неё говорит лес, раз рта у смерти нет.» – подумала Власа, а вслух сказала:
– Дерево, птица, змея, а жаба научила, что нужно сделать.
– Жабы – мудрые звери, – прошелестела Смерть. – Что же, оберег питает твою волю. Только ты решаешь теперь, что будет дальше.
– Можно мне вернуться домой?
Вокруг застонало, заскрипело и заухало – так, вздрагивая всем телом, смеялась смерть.
Только сейчас Васса рассмотрела, что руки смерти разрисованы несчётным числом лиц. Некоторые черты были такими бледными, что их почти невозможно рассмотреть, другие – чёткие, яркие. Задохнувшись, девочка увидела лицо матери на руке с язвами, лицо брата на худой руке и лицо отца на руке с ножом.
– Глупая. Узревшему лик смерти пути назад нет. Разве что, ты готова отдать свою душу силам, с которыми я предпочитаю не встречаться, как это сделал твой спутник.
Васса отрицательно помотала головой. Она не очень хорошо представляла себе, что такое душа – деревенский священник больше рассказывал о грехах и геенне огненной – но с незнакомцем в чёрном плаще девочка не хотела иметь ничего общего.
– Тогда решай. Твоя воля, куда потечёт твоя непрожитая жизнь, – приказала смерть. – К нему? – кивнула она на дрожащего незнакомца, понявшего, что план его сорвался, не смеющий пошевелиться или сказать слово.
Наверное, не пристало маленькой девочке приказывать смерти, но Васса, носящая оберег, питающий волю, просить не собиралась:
– Нет. Отдай малую часть моей матери, а большую – брату.
– А твой отец? – прошелестел голос.
– Он своё получил, – ответила Васса, думая о трёх золотых.
– Пусть будет так.
Со стороны незнакомца раздался стон. Васса обернулась, но то был лишь хруст сухого пня, в который обратился мужчина в чёрном плаще.
Васса увидела, как бледнеют лица матери и брата на руках смерти. Стало радостно, что она смогла им помочь так, как никогда не смогла бы, оставшись дома. Стало печально, потому что Васса поняла, что пришёл конец.
Покорно протянулась она к самой нестрашной, морщинистой руке смерти, но последняя отвернулась и зашагала прочь.
Зашелестело, зашипело и засвистело:
– Никто больше не будет водить тебя за руку, девочка, носящая оберег. Следуй за мной сама.
А затем смерть добавила тихим, совсем не страшным, шорохом:
– Я постараюсь идти медленно.
Александр Южаков
Морозичи
Душисто в избе от свежей соломы и трав. Полки от сажи выскоблены, очаг выбелен, чугунки как новёхонькие поблёскивают. Спозаранку бабка не присела, к сборам готовилась. К полудню подружек покликали. Свели они Елю в баню, напарили, отскребли, снегом натёрли и усадили в красном углу причёсывать. Руки у молодиц жалостливые, слёзы по щекам горючие, песни прощальные.
Плакала девушка на море,
На белом да на камушке сидючи,
На быструю да на реченьку глядючи.
По бережку батюшка гуляя.
Гуляй, гуляй, батюшка, здарова,
Сыми меня со камушка белова.
У батюшки жалости не мноега,
Не снял меня со камушка белова…
Свадьбу зимой играть – дело неслыханное, только эти женихи последнего снопа ждать не станут. Прилетели на северных ветрах Трескун со Стужичем, а за ними и Зюзя приковылял. Всю ночь мужики, что при сыновьях, костры вокруг дворов жгли и топорами над скотиной размахивали. Да всё одно не уберегли животину. Двух телят и дойную трёхлетку забрали в свои мешки старики злющие. Пришлось совет держать, кому под ель идти, чтобы морозичей задобрить. А тут и думать нечего. Из четырёх девиц лишь у одной имя подходящее. Заплакала Ельнина мать, запричитала, но большуха ей сразу отвару нужного дала и двух баб покрепче приставила, чтоб держали её в общинном доме и на двор не пускали.
Слухи по деревне быстро разносятся. Вот и Жданко узнал, что его любимую седовласым старикам на откуп готовят. Внутри этому всё противилось. Но как поперёк старших пойти? Выгонят за околицу и имя забудут. Большуха всё видит, поэтому Жданко приказали бычка в лес вести и ель наряжать. Подальше от тяжких приготовлений отправили. Для одного работа долгая – покликал Жданко товарища, чтобы тот ему требуху да мясо наверх подавал. Вдвоём быстро управились. На славу украсили дерево. Сердце на самую макушку подняли, кишки кольцами обернули, а всё доброе мясо ровными кусками по веткам развесили. Дед Стригун, что работу приходил принимать, одобрительно крякнул, поправил бычью голову под ёлкой и старым следом обратно ушёл. Жданко помощника поблагодарил и тоже домой отпустил. Прибрать вокруг и кровь замести – это и одному по силам.
Под конец сборов в избу невесты сама большуха пожаловала. Как начало смеркаться, девиц выгнали. Теперь за старшими черёд. Негоже молодицам на себя черноту брать. Елю обрядили в рубаху и кафтан, снежными узорами расшитые, через ноги родовую понёву надели и пояс противосолонь накрутили, чтоб женихов не отпугнуть. Напоили невесту сбитнем горячим да отваром маковым. Посидели на дорожку и в лес отправились. Во дворе уже народ ряженый толпится в личинах берестяных да тулупах навыворот. У каждого факел в руке пылает и ботало на шее звенит. Заслезились у Ели глаза от огня и холода, а может и от голосов жалостливых.
Ой, сад во дворе расстилается.
Народ у ворот собирается.
Пойду молода в сад зелененький.
Цветите цветы все лазоревы.
Идут ко мне гости званые.
Пойдут они гулять по саду.
Срывать будут сладку ягодку.
Меня молоду все нахваливать.
Медленно шли. Мужики дорогу в снегу торили, бабы Елю под руки держали. Всех чуров вспомнили, всех невест прежних по именам кликали для помощи. Как добрались до ёлки украшенной, двенадцать костров вокруг запалили. Две бабки подвели Елю к дереву и рушниками крепко к стволу прикрутили. Только теперь девица очнулась и голос подала. Молила сородичей не отдавать её дедам морозным. Большуха быстро тёмный хоровод замкнула и под кощуны вокруг дерева повела. Громко люди богов славили, заглушая девичьи крики. Пар и дым в причудливые фигуры собирается, каждый в них своё видит. Но мороз всё крепче, и голоса всё тише. Повисла голова у обессиленной Ели. Распался хоровод, и люди тихо в тень попятились. Постояли понуро, дожидаясь пока последний огонёк в костре не погаснет, и обратно в деревню пошли, друг друга сторонясь. Только с рассветом старики вернутся к дереву, чтобы проверить, приняли боги снегурочку, или отказались.
А Жданко всё же задумал Елю от морозичей спасти. Любовь его сильнее страха перед сородичами оказалась. Завернулся он в бычью шкуру и схоронился в снегу неподалёку. Голоса у ёлки стихли, но Жданко не спешил убежища покидать – опасался, что хитрая большуха может поблизости охотников для охраны оставить. Лишь когда от холода совсем невмоготу стало, выполз он из сугроба и прислушался. Если бы тут люди остались, они бы снегом скрипели и рукавицами хлопали, ноги и руки согревая. Но тихо вокруг. Только деревья от ветра поскрипывают. Подвигался Жданко, разгоняя кровь и, осторожно ступая, направился к ёлке. Жутковато в ночном лесу. В каждой коряге злые духи мерещатся. Больше всего Жданко заплутать в темноте боялся. Но при таких звёздах ошибиться в пути мог лишь ребёнок неразумный. Скоро он уже стоял на проторенной хороводом дорожке. И нельзя ему дальше. Зайдёт в предназначенный богам круг, и сам погибнет, и любимую не вызволит. Но Елю отсюда не различить. Скрыли еловые ветки девушку от лунного света. Жданко мог лишь надеяться, что старики-морозичи ещё не приходили, и его Еля жива.
Хватились большухиного сына сразу по возвращении в деревню. Мать отправила троих охотников на поиски Жданко и снова собрала совет решать, что делать с ослушником. Всем было понятно, куда на ночь глядя отправился юноша. Лишать род мужских рук, да ещё и детьми не обременённых – последнее для старейшин дело. Но Правду нужно чтить, и отступник, хоть и большухин сын, обязан понести наказание.
А Жданко всё морозичей ждёт. Семенит по тропке вокруг ёлки, пытаясь согреться. Но холод всё равно под одежду пробирается, вяжет тело ледяными путами. Испугался юноша, что к приходу стариков он слова внятного от озноба сказать не сможет, и вернулся к своему схрону за шкурой. В ней всяко теплее будет. Бычья шкура на морозе задубела, и он кое-как смог втиснуться в эту мохнатую колоду. Идти теперь можно лишь мелкими шажочками – колени в подол его неуклюжей одёжки бьются. Зато от ветра защита и тепло от дыхания попусту не уходит. Греется Жданко, да про себя повторяет что морозичам говорить будет. Эти за пустые речи одним взглядом в ледышку превратят, но юноша всё обдумал ещё когда ёлку наряжал. Обменяет он Елю на их будущего первенца. От такого ни один бог не откажется. Чистая душа любой девицы ценнее. А Еля ему потом ещё кучу детишек нарожает.
Со стороны деревни звуки послышались. Сначала ветка треснула, потом снег хрустнул. Вот и морозичи пожаловали. Все трое. Шапки в инее, бороды белые, идут молча, озираются. У каждого посох и котомка за плечами. Решил Жданко, что надо их до круга перехватить, пока они до Ели ледяным посохом не дотронулись. Кинулся было навстречу, да куда там – шкура бежать мешает. Давай он её через верх сбрасывать и кричать, чтоб старики его сперва выслушали. Освободился Жданко от обузы, огляделся, а морозичи от него со всех ног улепётывают. Растерялся юноша: за ними бежать, или Елю идти вызволять. Но как в круг без их разрешения войти. Не вышло у него уговор с богами совершить. И почему они от дерева ушли, неужели изъян какой в его Еле заприметили? Надо бы догнать да выспросить, но тех и след простыл. Сел Жданко в сугроб и заплакал.
Набежали на небо тучи, скрыли месяц и звёзды. Погасили серебряные искры на снегу. К скрюченному юноше подошёл седовласый старец в мохнатых одеждах. Рукою его за плечо потряс, головой покачал и разомкнул посохом круг из человеческих следов. Затащил Жданко внутрь и снова замкнул. И тут же по кругу стали ледяные хоромы расти. Потянулись узорчатые стены к стволу дерева священного и сошлись резным куполом над алеющим поверх ели сердцем. Небо тут же разъяснилось, и вспыхнул ледяной терем тысячей звёзд, заиграл десятками лун на сводах, затеплился благодатным огнём внутри.
Приходили к терему большуха с Елиной матерью, плакали, деток своих назад кликали, но так и не дозвались. Приезжали дровосеки с топорами, вход в хоромы рубили, но даже зазубринки во льду не сделали. Бессильно было железо против силы природной. Разложили тогда костры под ледяными стенами, но огонь сразу водой заливало, а стены ещё толще делались. И лишь по весне, с первым подснежником, растаяли хоромы, словно их и не было. И увидели люди, что ель вместо мяса невестиными бусами, лоскутами одёжными да рушниками украшена. А под деревом, на бычьей шкуре малышка лежит. Кожа белая, щёчки алые, волосы золотистые. Забрала большуха девочку к себе, Снегурочкой назвала и берегла как сокровище. Пригожей девица росла, да только людей и огня сторонилась. И люди её побаивались – холоду радуется, зверей и птиц ведает, в лесу надолго пропадает. Кто же такую в жёны попросит. А про Жданко и красавицу Елю с той поры никто не слыхивал. Ни следов, ни весточки после себя Снегурочкины родители не оставили. Видно сильно на родичей осерчали за холод, от которого только в морозном лесу защита нашлась. Вот и сказке конец, а вы, детушки, думайте, гадайте, что здесь правда, что неправда; что сказано впрямь, что стороною; что шутки ради, что в наставленье…
Евгения Кинер
Журавлики
Тусклый свет ночника делал стены больничной палаты серо-жёлтыми. Два запоздалых осенних мотылька порхали в его бледных лучах, наполняя комнату танцующими тенями. Все больные уже спали, время перевалило за полночь. Даже молодая медсестра задремала в коридоре, прямо за своим столом. Мама ушла домой, ей давно следовало хоть немного отдохнуть. Только Садако не могла заснуть и тихо сидела в постели, на смятых белых простынях, вглядываясь в мелькающие силуэты трепещущих крыльев.
В груди давило, воздух казался густым, и хоть она очень устала, прилечь никак не решалась. Руки привычно сминали листочек бумаги, сворачивая и загибая его в определенном порядке. Вот и еще один маленький журавлик.
Вдруг в тишине послышались шаги, скрипнула дверь и в палату вошел мужчина. Он немного задержался у порога, а затем подошел ближе, остановившись напротив кровати. Широкое темное кимоно с золотым поясом и бритая голова выдавали в нём монаха. В одной руке он держал посох, другой перебирал чётки. Несколько секунд, ничего не говоря, визитер рассматривал настороженную девочку. Взгляд спокойных тёмных глаз казался почти безразличным. Садако тоже молчала, пытаясь понять – зачем он здесь? Монахи иногда приходили в больницу, но почему этот явился ночью? В такой час сюда не заглядывали даже санитары.
Посетитель пододвинул стул и сел рядом с постелью. Взгляд его упал на прикроватный столик, где возвышалась горка сложенных за ночь журавликов. Подняв одного и внимательно осмотрев, монах поинтересовался:
– Что это?
Об оригами девочка могла говорить бесконечно. С тех пор, как подруга Чизуко рассказала легенду о тысяче журавликов и научила как сложить первого, Садако уже не останавливалась. Тысяча журавликов выполняла любое желание, говорят, могла даже спасти человека… И Садако пыталась сделать свою тысячу. Трудная работа отнимала всё время у ослабевшей девочки, но давала надежду.
– Значит, хочешь загадать желание? – спросил монах, когда она закончила рассказывать. – Чего же собираешься попросить?
Чего… Садако вспомнила взрыв. Ей тогда исполнилось всего два года, но она ничего не забыла. Слишком часто тот день возвращался к ней в кошмарах. Оглушающая волна горячего воздуха, словно невидимая цунами подхватила её, вынесла из дома, швырнула на дорогу и засыпала обломками. Там её нашла мать и очень радовалась, не веря в такое везение – на Садако даже царапин почти не осталось. Бомба разрушила весь город. Люди сгорали заживо, погибали под развалинами собственных домов, а позже стали умирать от голода. Но она выжила! Она спаслась!
А потом пришла болезнь… Не сразу, через девять лет. И это обиднее всего – ведь она уже перестала бояться и не ждала никаких бед. А теперь, тяжесть в груди, сдавленное горло, боль и бесконечная усталость. Говорят, она даже весну не увидит…
Садако подняла голову и вздрогнула – руки монаха превратились в огромные белые крылья, шея стала длинной и тонкой, лицо вытянулось в острый красный клюв.
Потрясенная девочка вскочила на кровати. Перед ней предстало живое воплощение её волшебных бумажных птиц.
– Ты… Цуру? Журавль-оборотень? Ты услышал меня! Ты мне поможешь? – удивленно зашептала девочка, не в силах поверить. – Я хочу… Увидеть, что будет дальше! Хочу, жить! Хочу, чтобы всего этого никогда не случалось! – выкрикнула она.
Маленькие бумажные фигурки, лежавшие на столе, под кроватью, в коробке у окна, шелестя взлетели вверх. Они закружили цветным водоворотом вокруг журавля и девочки. Хрустела яркая рисовая бумага, сверкала золотая фольга, шуршали газетные и тетрадные листы.
– Как много желаний… А ведь здесь всего шестьсот сорок четыре журавлика, – покачал головой цуру.
Садако виновато опустила голову.
– Я еще не всё успела… – тихо проговорила она.
Журавль вздохнул, раскинул широкие крылья и подставил спину.
– Садись, – сказал он. – Летим со мной, кое-что я всё равно могу.
Они выскользнули из палаты через окно, поднялись высоко вверх, к черному ночному небу. Садако пыталась разглядеть землю, но её совсем закрыли плотные серые тучи. Холод почти не ощущался, только иногда налетал пронизывающий порыв ветра, развевал волосы и белую ночную рубашку. Рядом, сверкающей стаей, летели бумажные журавлики. Они кружили в воздухе как осенние листья, догоняли огромную птицу, вертелись вокруг девочки, не желая отстать.
Наконец впереди из дымки показалась вершина горы. Цуру опустился на каменистый выступ и осторожно опустил рядом девочку.
– Смотри, – сказал он и указал крылом вперед.
Мутная пелена тумана рассеялась и перед девочкой возник её сад. Не где-то далеко внизу, а совсем-совсем рядом, будто за стеклом. Белые лепестки осыпались с деревьев в маленький пруд, где жил старый карп. Мелкие цветочки голубыми пятнами проступали в траве. Весна?
Вспышка, и вот, перед девочкой появилась школа. Прижимая к груди стопку книг и тетрадей, ученицы в форме спешили на занятия. Совсем рядом пронеслась Чизуко, такая взрослая, почти девушка. Она догнала одноклассниц и смеясь что-то рассказывала.
Садако невольно улыбнулась и протянула к ним руку.
– Ведь это будущее? А где же я? – спросила она, обернулась и внутри у неё все сжалось.
Белые перья журавля почернели и облезли, длинная тонкая шея превратилась в ряд белых позвонков, поддерживающих голый птичий череп с отвисшим клювом. Из глубины чёрных провалов глазниц на девочку взирали два тусклых огонька. Она сразу все поняла.
– Ты не цуру, – тихо проговорила она.
– Нет, – согласился он. – И потому, я не исполню все твои желания.
Садако сжала губы и отвернулась, пытаясь сдержать слёзы. Там внизу уже появилась новая картина: небоскрёбы сияли тысячами огней, по широким дорогам проносились странные машины и много, очень много людей. Девочка с удивлением узнала Хиросиму.
– Как красиво! – не сдержала она восхищения, даже сквозь горе и обиду.
– Да… Таким станет этот город. Ты ведь хотела увидеть, что будет дальше? Обещать, что ничего страшного в будущем не повторится я не могу. Но именно благодаря мне, о тебе не забудут, и может, в следующий раз…
Из темноты возник памятник – девочка, запускающая в небо журавлика. Садако без труда узнала в ней себя. Да… Её запомнили.
До самого рассвета она смотрела картины далекого и близкого будущего, возникающие в тумане. Черная тень молча стояла за её спиной. А потом всё исчезло.
