Kitobni o'qish: «Туанетт. Том 2»

© Владимир Сериков, 2025

© Интернациональный Союз писателей, 2025

Художник обложки Александра Уханёва

* * *

Посвящаю свой роман моей доброй помощнице, дорогой внучке Еве Стальновой

Предисловие ко второму тому

Приехав в Казань, дети оказались предоставлены самим себе. Опекунше Юшковой они были не нужны. Хотя она громогласно заявила, что приносит «себя в жертву», видела их изредка, так как они жили не только в разных домах, но и на разных улицах. Некому, кроме старшего брата Николая, было по-отечески пожалеть их и ободрить добрым взглядом. Одним словом, сироты!

Отъезд детей в Казань

Лёва и Маша до последнего мгновения не верили, что они уезжают из Ясной в эту противную Казань. Митя и Серёжа тоже не хотели уезжать, но старались привыкнуть к этой мысли. А младший брат с сестрой надеялись, что произойдёт чудо и они останутся со своей любимой тётушкой Туанетт. Но этого не произошло. Из усадьбы вывезли все вещи и мебель, так что некоторые комнаты большого яснополянского дома стояли пустые, и дети обходили их стороной. На двух баржах вместе с вещами в Казань отправилась и большая часть дворовых: повара, столяры, обойщики и прочие специалисты. А с первым снегом санный поезд отбыл с дядькой Николаем в дальнюю дорогу. Пока ехали до Москвы вместе с тётенькой Татьяной, дети были спокойны. Поезд остановился в Москве у Иверской часовни, куда все пошли помолиться перед дальней дорогой. И вдруг исчезла Маша, и все бросились её искать. Через два часа её нашли, и она, рыдая, заявила, что не желает ехать в Казань и просит её оставить с тётенькой Ёргольской. Еле-еле уговорили её сесть в экипаж. Тут Лёва не выдержал и, захлёбываясь от слёз при прощании с тётенькой, дал слово, что летом они обязательно прибудут в Ясную. Дорога проходила через Владимир, Нижний Новгород, Макарьев, Лысково, Васильсурск и Чебоксары.

В то время, когда Машенька безутешно плакала, санный поезд всё дальше и дальше отдалялся от Ясной Поляны и любимой тётеньки Туанетт. Лёвочка, потрясённый этим расставанием, чувствовал ту непреодолимую силу судьбы, которая безраздельно управляет жизнью. Ему было тяжело видеть плачущую Машу, он как никто другой понимал её страдания и сокрушался только о том, что ничем не может ей помочь. В то же время он видел, что старшие братья ведут себя спокойно.

– Серёжа, а как ты думаешь, Казань больше Москвы? – поинтересовался Митя.

– Откровенно говоря, не знаю, но, кажется, это большой город!

«Как братья не поймут, – продолжал размышлять Лёва, – что мы теперь совсем одни? Тётушка Полина жила не с нами, и разве она сможет понять нас?» горечь от сознания, что они остались одни, стала снова бередить душу, и невольные слёзы оросили лицо. Лёва старался подавить в себе это чувство. Ему захотелось пересесть в карету, в которой ехала Машенька, и не просто успокоить её, а поговорить с ней по душам. Он находился в том же состоянии, когда его в детстве от тётушки Татьяны переводили в комнату мальчиков и все в один голос сказали: «Надо, Лёва, надо!» Сейчас же ему было непонятно только одно: почему Туанетт не поехала в Казань вместе с ними, а отпустила их одних? Он подумал об этом в последнюю минуту, но спросить её так и не решился.

Экипаж остановился. Серёжа с Митей выскочили и, увидев переливающийся серебром только что выпавший пушистый снег, пытались играть в снежки.

Зима вступала в свои права. Хотя проезжающих хватало, тракт ещё не был накатан. Даже на взгорках пока торчали проплешины. Ямщикам приходилось внимательно обозревать дорогу, чтобы внезапно не забуксовать. Через несколько часов, сменив лошадей, поезд понёсся дальше. Дядька Николай подгонял ямщиков, чтобы они не дремали, а старались по светлому дню проехать как можно дальше.

Удивление Елизаветы

Родная сестра Татьяны Ёргольской, Елизавета, жила в Покровском, в восьмидесяти вёрстах от Ясной Поляны. Она вышла замуж за графа Петра Толстого. У неё родился сын Валерьян, которого она безумно любила и лелеяла. С тех пор как Николай Ильич женился на княжне Волконской, она приняла младшую сестру Татьяну у себя, твёрдо заявив, что та будет жить у неё постоянно. Близкие не препятствовали этому, и все относились к ней с уважением и любовью. Пока была жива графиня Мария Николаевна, сестра терпимо относилась к её поездкам в Ясную Поляну. После её смерти Елизавета, хорошо понимая, что старая графиня Толстая не позволит сыну жениться на её сестре, даже как-то воспрепятствовала и не хотела отпускать Татьяну, заметив, что её там используют скорее как гувернантку, чем как равную им родственницу.

– Ты ошибаешься, Элиз, дети меня очень любят!

– Сам граф Николай, заявляя, что любит тебя, однако, чтобы не нарушать маменькиного покоя, ведёт себя не очень порядочно по отношению к тебе. А посему я убедительно прошу тебя уехать от них!

– Но я не могу бросить детей на произвол судьбы, – серьёзно заявила она.

– Татьяна, неужели ты веришь, что твоя жизнь в доме графа Толстого завершится браком и ты станешь истинной хозяйкой?

– Не знаю, но мне и так хорошо.

– Пойми, дорогая сестра, ты живёшь там на птичьих правах, и мне это не нравится.

– На всё воля Божья!

– Здесь я с тобой согласиться не могу. Как говорят, Бог есть Бог, но и сам будь не плох!

В 1837 году внезапно умирает граф Николай Ильич, так и не узаконив брачные отношения с Ёргольской, а следом за ним – и старая графиня Пелагея Николаевна. Его дети остаются с официальными опекунами, которыми становятся родные сёстры покойного графа, Александра и Полина. После смерти графа Елизавета не стала вмешиваться в жизнь младшей сестры, понимая, что, по сути дела, дети остались сиротами. Изредка навещая её, Елизавета видела, что они относятся к Татьяне с большой лаской и любовью. Она также поняла, что и старшая сестра, Александра Ильинична, очень благодарна ей за помощь и живут они, что называется, душа в душу. К младшей сестре, Полине, Елизавета не благоволила, ибо та однажды посмела с ней разговаривать неподобающим образом. Так что даже, будучи приглашена в гости графом Николаем Толстым и узнав, что из Казани к ним приехала Юшкова с мужем, отказалась прийти, сославшись на недомогание.

Елизавета очень удивилась, увидев у себя в Покровском сестру Татьяну. А когда узнала, что графиня Александра Ильинична внезапно умерла и Полина забрала детей в Казань, попросила её рассказать всё в подробностях.

– Я получила письмо от Александрин с просьбой срочно приехать в Оптину пустынь. Мы сразу же с Николаем выехали туда и застали её на смертном одре. Она только и успела мне прошептать, чтобы я не торопилась извещать об этом Полину. И я попросила графа написать ей письмо в Казань. Умерла ведь её родная сестра.

– Ой, Татьяна, когда же ты начнёшь жить в реальном мире?

– А в чём дело, Елизавета?

– Дело в том, дорогуша моя, что ты в первую очередь обездолила детей, которые ей по-настоящему не нужны. За четыре года, как умер Николай Ильич, она хотя бы раз приезжала или интересовалась их житьём и самочувствием?

– Не помню. Да, приезжала на похороны маменьки в 1838 году. А потом, пойми, сейчас она – главный опекун!

– У неё никто опекунство не отнимает, а вот истинной душевной теплоты у неё никогда не было и, поверь мне, не будет! Тем более что она за детьми не сама приехала, а отдала приказание их перевезти вместе с имуществом и со всеми дворовыми. Думаю, покойный отец в гробу переворачивается от такой опеки и её «любви» к его детям. Но теперь, сестра, поздно слёзы лить и кулаками махать!

Татьяна сидела, низко опустив голову. Только сейчас она до конца поняла причину просьбы Александрин – не торопиться извещать родную сестру о её смерти. Да, права Елизавета: надо было кому-то съездить в Казань и серьёзно поговорить с графиней Полиной, а не посылать ей жалобные письма.

Первое разочарование

За долгий путь в экипаже дети очень устали и, въехав в город поздним вечером, сразу же легли спать. Лёвочка проснулся первым. И в зимних бликах возрождающегося дня, внимательно обозревая комнату, увидел спящих братьев. «Где мы?» – подумал он. Ему, как всегда, хотелось вскочить и побежать в комнату тётеньки Татьяны, но он вспомнил, что вчера они приехали в Казань, к тётеньке Полине. Лежать в кровати не хотелось, и он, тихонько одевшись, вышел из комнаты. На стуле сидел камердинер Николай.

– Как вам спалось, Лёва, на новом месте?

– Крепко, спал как убитый и без сновидений. А тётенька Полина здесь?

– Нет, Лёва, она живёт на другой улице, в своём доме.

– А это чей дом?

– Он снят для вашего проживания.

– И когда же она придёт?

– Часа через три она заглянет к вам.

– Разве она не будет жить с нами? – с удивлением произнёс Лев.

– Нет, здесь будете жить только вы с братьями на первом этаже, а на втором этаже живут хозяева этого дома.

Лёва даже от удивления раскрыл рот, окончательно уразумев, что переживаниями он может теперь делиться только со старшим братом Николенькой.

Тётенька Пелагея пришла к ним после завтрака. Дети давно не видели её. Хотя по заведённому обычаю в доме Толстых поцеловались рука в руку, но истинного тепла от этого поцелуя дети не почувствовали.

– Тётенька Пелагея, – спросил Лёва, – а почему вы не поселили нас в своём доме?

– Понимаешь, мальчик мой, – ответила она сладким голосом, – у нас очень мало места. Я сняла для вас в доме горталова целый этаж с мезонином. Если у вас ко мне возникнут какие-либо вопросы или нужна будет помощь, то вы можете обратиться к своему дядьке или Петру Васильевичу.

– Получается, что мы с вами, тётенька Полина, а вы без нас, – с разочарованием проговорил Митя.

– О чём вы, дети мои? Если я вам срочно понадоблюсь, вы пришлёте с запиской казачка ко мне, и я всё устрою. К тому же с вами постоянно находятся ваши люди. Они окажут вам любую помощь. А сейчас одевайтесь, и пройдёмте в мой дом, дядюшка Вольдемар будет счастлив вас лицезреть!

– Если бы он стремился нас увидеть, то пришёл бы сюда вместе с вами, – прошептал Сергей.

– Вы, Серёжа, что-то хотели спросить?

– Нет-нет, тётенька, нам всё понятно. – Он хотел было сказать ей о том, зачем она их увезла из дома, если не собиралась жить с ними, но передумал.

Войдя в дом, она провела братьев в гостиную и попросила их чуть-чуть подождать, так как Владимир Иванович ещё не выходил из кабинета. Оживление у братьев вызвала появившаяся сестра Маша. Она сказала, что в доме тётеньки ей отведена комната, где она будет жить вместе со своей бонной. Взяв сестру за руку и отойдя с ней в сторону, Лёвочка тихо спросил:

– Правда, что у тётеньки дом небольшой?

– Пока, Лёва, я тебе сказать не могу. Вчера я сразу же легла спать, а сегодня ещё нигде не была.

– А тебя, Машенька, дядюшка Вольдемар встречал? – поинтересовался Сергей.

– Я его не видела.

– Всё ясно! – произнёс погрустневший Сергей.

Николенька как никто другой понимал, что это была сиюминутная прихоть тётеньки Полины и с младшими детьми придётся заниматься ему, и только ему. И он спрашивал себя снова: «Что плохого сделала ей Ёргольская, почему к ней такое отношение со стороны Юшковых?»

Увидев, что Ёргольская вместе с детьми в Казань не приехала, Пелагея Ильинична саркастически заметила:

– Вот видите, Вольдемар, ей не особенно и нужны эти сироты. Если бы она их любила, то явилась бы вместе с ними!

– Глупая вы, матушка, дама. Она имеет чувство собственного достоинства и не желает быть у вас в подчинении. Она, может быть, и приехала бы, если бы вы появились в Ясной Поляне, поговорили и посоветовались как с детьми, так и с ней. А в приказном тоне такие вещи не делаются, но вам, к сожалению, понять этого не дано. Я понял, что вам страстно захотелось сыграть по отношению к детям и Ёргольской роль вашей покойной маменьки, только вряд ли у вас это получится!

Он вспомнил, как однажды они приехали в гости к Толстым и он удивился той непринуждённой и радостной атмосфере, царившей в семье графов. Ему очень понравилась Мария Николаевна, и, конечно, он ещё раз убедился в обаянии Татьяны. В душе он посетовал, что личная семейная жизнь её не сложилась.

Как-то после смерти графини Марии Николаевны, заметив, с какой нежностью и любовью Ёргольская относится к детям графа Николая, он решил поговорить с женой Полиной о женитьбе графа на Татьяне и услышал высокомерное заявление: «Запомните, Вольдемар, этого никогда не будет!»

Зачем мне сердце?

Родная сестра Ёргольской Елизавета заметила, что с отъездом детей в Казань Татьяна словно окаменела. Она неохотно разговаривала, отвечала на вопросы, но горевшие раньше глаза словно потухли, и казалось, что вчерашний интерес к деятельной жизни у неё совсем пропал.

– Танюша, может, тебе замуж выйти? – пытаясь растормошить сестру, шутливо заметила Елизавета.

– Ты что, Элиз, а как же дети Николая? Да и кому я нужна?

– Во-первых, дети скоро сами станут взрослыми, и, поверь моему слову, хотя дорогая опекунша и забрала их к себе, она скоро поймёт, что они для неё – лишняя обуза. Беда только, что Казань далеко от Тулы, а то Лёва с Машей пешком с радостью к тебе возвратились бы!

– Вот этого, Элиз, я и не могу понять: почему она младших детей не оставила у меня?

– Всё от великой доброты. Вспомни, как её родная сестра, покойная Александрин, после смерти Николая была счастлива, что ты осталась в семье, помогаешь воспитывать детей её брата, и она не предъявляла тебе никаких претензий.

– Что ты, Элиз, мы с ней и детьми жили душа в душу, и я никак не думала, что она так рано покинет нашу бренную землю.

– Да, ты права, Танюша. Мы с Александрой часто бывали в Оптиной пустыни. Пока был жив брат Николай, она не раз повторяла, что очень хочет, чтобы Всевышней её забрал на небо. Но случилось несчастье, и брат Николай умер внезапно. Тогда Александра твёрдо сказала, что хотя жизнь и бремя, но она не принадлежит ей. Ежели Богу будет угодно продлить её, то она должна беречь её ради детей!

– Александра поистине была святым человеком. Живя со старшими детьми в Москве, она просила меня прислать ей кактус с бутоном. Когда он цветёт – это для неё такая непередаваемая радость. «Не могу себе позволить купить, – утверждала она, – так как он дорого стоит!»

– Я понимаю, милая сестра, как тебе тяжело, но на Полинину глупость обижаться не стоит. Поверь, дети от тебя не отстанут. Они и сейчас думают, печалятся больше о тебе, чем о ней!

– Ты правильно заметила, дорогая Элиз, я над обидой поднимаюсь душой высоко. Только порой охватывает отчаяние: зачем мне сердце, если некому его отдать?!

– А вот тут, дорогая Танюша, я с тобой согласиться не могу. Я верю и знаю, что как ты в воспитании служила детям покойного Николая, так и впредь будешь им служить. Поверь мне!

«Дай-то Бог», – с тяжёлым сердцем подумала Ёргольская.

Возвратившись в свою комнату, она как будто заснула и вдруг явственно услыхала, как Лёвочка жалобно просил её: «Тётенька Туанетточка, родная моя, помогите, мне так трудно дышать!»

– Сейчас, сейчас, дорогой мой мальчик, я приду к тебе. – Сев на кровати, она поняла, что это был не простой сон, это был настоящий зов.

«Видимо, с ним правда происходит что-то серьёзное, он, наверное, тяжело болен», – с тревогой подумала она.

– Элиз, Элиз, прости, что не даю тебе спать. Я сейчас во сне услышала мольбу Лёвы, он просит меня приехать к нему.

– Успокойся, Танюша, там народу и без тебя хватает. Мало ли что может тебе присниться от тяжёлых дум. Давай-ка, милая, ложись со мной рядом и успокойся.

Она обняла её, как в детстве и, гладя по голове, легла с ней рядом, подумав: «господи, за что же столько страданий этой невинной душе?»

Через несколько дней Ёргольская получила письмо от Лёвы, в котором он коротко писал: «Я три дня не выходил из комнаты и не выхожу до сих пор, хотя мне намного лучше. У меня ужасно болело горло, с жаром, лихорадкой и воспалением. Надеюсь, что вы больше не будете обо мне беспокоиться, раз я вам говорю, что мне лучше»¹.

– Вот видишь, моя дорогая сестрица, не только ты думаешь о нём, но и он сообщает тебе, что выздоравливает. А ты говоришь, что никому не нужна. Нужна и всегда будешь ему нужна!

Возмущение детей

Почувствовав себя свободным, Митя отказался жить вместе с братьями и потребовал, чтобы ему выделили отдельную комнату. При этом он сказал, что у себя будет убираться сам. «Митя почти мне ровесник, а какой он самостоятельный, – подумал Лёва. – У меня же вести себя так духу не хватает».

Верхний этаж занимали сами хозяева. Против дома находилось здание губернской тюрьмы. Недалеко был расположен Кизический монастырь. Из мезонина открывался красивый вид на реку Казанку и расположенные за ней слободы. При доме был благоустроенный сад: террасу окружали кусты жасмина и большая клумба с белыми розами.

– А с тётенькой Татьяной мы жили вместе, и она постоянно с нами занималась, – простодушно заметил Митя.

Но тётенька Полина на эти слова никак не отреагировала.

– Николенька, – не унимался Митя, – разъясни, пожалуйста, зачем она нас вытащила сюда? Получается, что тётенька Полина поступила с нами как с крепостными? Она, видите ли, захотела и забрала нас из родного дома, а тётенька Татьяна не в состоянии была заступиться за нас!

– Ну что вы, Митя, так сгущаете краски. Просто тётеньке Полине верится, что в городе Казани нам будет жить интересней, – сказал старший брат Николай, осознавая, что ему самому надо было ещё раз попытаться убедить Полину Ильиничну оставить их дома. Он также понял, что если Туанетт постоянно занималась с ними, то Юшкова много внимания детям уделять не намерена.

Бунт Мити

Тётеньку Пелагею дети очень скоро раскусили и поняли, что ей ничего не надо рассказывать, так как она многого не понимает, а иногда просто отмахивается от них, как от надоедливых мух. Как-то Маша упала, ушибла себе ногу и, по обыкновению, увидев тётеньку, которая в это время разговаривала с какой-то дамой, подбежала к ней, уткнулась в колени, со слезами ожидая, что та её обнимет и успокоит. Но Пелагея Ильинична, высокомерно отодвинув её от себя, произнесла:

– Идите к бонне, а мне выслушивать ваши жалобы неинтересно!

Брат Митя, наблюдавший эту сцену, тут же подошёл к ней и резко произнёс:

– Тётенька, зачем вы нас привезли сюда, когда мы вам в тягость и не нужны? Мы никогда не полюбим вас, так как являемся для вас обузой. Лучше, если бы вы нас отправили домой, к тётеньке Татьяне. Она истинно любит нас.

В эти минуты, стоя перед тётенькой, не соблюдая этикета, Митя выговаривал ей злобным, неприятным голосом, при этом невольно размахивал руками, и со стороны создавалось впечатление, как будто он её собирается ударить. Тётенька буквально побледнела от неожиданного натиска племянника, видимо сожалея о своём опрометчивом решении и уже думая, как перенести эту брань.

– Вы, Митя, не так меня поняли, я люблю и забочусь о вас, – с трясущимися губами тихо возразила она.

– Не лгите, мы вам совсем не нужны, и вы для нас чужая, – обдав её испепеляющим взглядом, громко заявил он.

Она ещё больше побледнела, заметив, что этот громкий, неприятный разговор произошёл на людях. «Завтра вся Казань будет обсуждать этот инцидент», – со страхом подумала Юшкова.

Вечером об этом узнал и её муж, Владимир Иванович, который не преминул уколоть её:

– Что, любезная жёнушка, получила оплеуху от Мити? Не я ли вас предупреждал, что их надо было оставить дома? Но вам всё нипочём. Как вы не поймёте, они сироты, к ним нужен особый подход, а вы им не владеете!

– Я смотрю, что вам радостно, – со злобой в голосе произнесла Юшкова, – что вашу жену оскорбляет какой-то мальчишка, и вы даже не делаете попытки защитить меня!

– Вы правы, Пелагея, ибо я вас с первой минуты предупреждал, что их сюда привозить не надо. Вы же меня не послушали, а теперь мешаться в ваши отношения я не желаю.

Юшкова была не готова к такому повороту событий, и тут до неё дошло, что в первую очередь она обездолила детей, до которых ей истинно не было никакого дела. Она неспособна к самоотвержению. Не имея детей, думая только о житейских радостях и удовольствиях, вращаясь в кругах большого света, Пелагея страстно хотела блеснуть добродетелью и наказать безродную кузину. Она легла, пытаясь забыться, но стоило ей прикрыть глаза, как в ушах звучало оскорбление Мити и виделся презрительный взгляд Сергея. Ей докладывали, что Маша постоянно плачет, а Лёва грустит. Хорошо, что старший брат успокаивает их, рассказывая по вечерам всякие небылицы. Запали ей в душу и жестокие слова мужа, что она такая же бездушная, как родная маменька, которая после смерти невестки не позволила сыну жениться на Ёргольской, хотя он продолжал её боготворить, но в результате страдают дети, которые сейчас спокойно жили бы у себя дома, и не было бы этого безобразия. Когда же к ней как к опекунше стали поступать различные финансовые документы и счета, она вынуждена была обратиться к Ёргольской, так как сама в этом совершенно не разбиралась.