Kitobni o'qish: «Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов»
Глава 1. Карпаты, июль сорок четвертого
Стрельба впереди понемногу смолкала. Прозвенела, набирая высоту, мина, и взорвалась, раскидав сноп камней. Отстучала одна-другая пулеметная очередь, хлопнули несколько выстрелов, и наступила временная тишина.
К старшему лейтенанту Чистякову, командиру батареи тяжелых самоходно-артиллерийских установок СУ-152, подошел танковый комбат Антон Болотов.
– Ты видел? Разведка накрылась.
Капитан мог бы об этом не сообщать, Александр Чистяков наблюдал все сам. Головная «тридцатьчетверка» получила попадание в лоб и сразу вспыхнула. Вторая машина крутнулась, уходя от удара, но болванка врезалась в башню, сорвав ее с погона. Механик-водитель сумел загнать танк под скалу, однако «тридцатьчетверка» поймалала еще один снаряд.
Третья машина во взводе разведки, легкий Т-70 горел посреди извилистой каменистой дороги, рядом лежало тело одного из танкистов, комбинезон на нем дымился, а затем вспыхнул.
От «тридцатьчетверки» с накренившейся башней, прижавшейся к скале, бежал стрелок-радист. Механик оставался возле полуразбитой машины с сорванной гусеницей. В руках он держал автомат и наблюдал за поворотом. Командир танка и башнер, видимо, погибли. Стрелок-радист, тяжело дыша, пытался доложить о случившемся, но из горла вырывалось лишь хрипение.
– Ну что там? – нетерпеливо спросил капитан Болотов.
– Воды ему дайте, – хмуро посоветовал Александр Чистяков. – Пусть отдышится.
Старшему лейтенанту не нравилась торопливость, с которой комбат сунул в эту дыру между скал танковый взвод. Немецкая артиллерия разнесла его в считаные минуты. Хорошо, хоть роту не бросил!
Наконец отдышавшийся радист доложил, что командир танка погиб, а башнера всего смяло, лежит без сознания. Машина вышла из строя, уцелел лишь курсовой пулемет.
– На хрен мне твой пулемет! – переступал с ноги на ногу Антон Болотов. – Кто стрелял по вам? Сколько огневых точек видел?
– Стреляли, – кивнул контуженный паренек. – Шарахнуло так, что я на минуту отключился. Очухался, а сверху кровь течет. Лейтенанта снарядом разорвало.
Радист снял танкошлем. Волосы на затылке слиплись от крови, пальцы сбиты. Что он мог видеть в своем закутке рядом с рацией через узкую смотровую щель?
– Слушай, Болотов, ты бы людей послал башнера вытащить, – сказал Чистяков.
Капитан отдал распоряжение, и вдоль скалы побежали к «тридцатьчетверке» двое санитаров.
– Дырка от снаряда большая? – спросил старший лейтенант.
– Средняя… вот такого размера. Но броню пробила, и лейтенанта, считай, на две половинки.
Парень стал показывать на пальцах примерный калибр немецкого снаряда. Выронил шлем, а когда стали его поднимать, шатнулся и едва не упал. Радиста подхватили и уложили на куртку. Санинструктор, быстро ощупав тело, сказал:
– У него сотрясение мозга и ребра сломаны. В санроту надо срочно.
– Уносите, – отмахнулся комбат.
Мгновенная гибель разведки вызвала у Болотова растерянность и одновременно раздражение.
– Пушка калибра 75 миллиметров сработала, – заметил Чистяков.
– Какая теперь разница? Три машины в момент. Вот сволочи.
– Разница в том, что если там орудие «восемь – восемь» установлено, то к нему не подсунешься. Впрочем, на таком расстоянии и «семидесятипятка» любую броню возьмет.
Тем временем немецкие минометчики исхитрились и запустили несколько мин, стараясь достать подбитый танк. Машину защищала скала, но фосфорный заряд разлетелся о камни шагах в десяти от «тридцатьчетверки».
Комки горящей зеленой массы усеяли дорогу, шипя пожирали краску на борту танка. Механик-водитель, судя по всему, не из робких, спихивал их с брони подобранной веткой. Ветка вспыхнула, как факел, обдав брызгами механика. Тот с руганью отбросил ее прочь. Санитаров, резво тащивших на носилках раненого, обстреляли из пулемета. Пули их не достали, но прошли совсем рядом, выбив фонтанчики искр из битого в крошево камня.
Санитары шарахнулись ближе к скале, едва не выронив носилки. С минуту стояли неподвижно.
– Чего застыли? – крикнул Болотов. – Бегом!
Тем временем механик, кого-то увидев, дал несколько очередей из автомата. В ответ снова заискрилась от пуль каменистая дорога.
– Добьют они его или в плен возьмут, – закуривая, проговорил Чистяков. – Группа подберется, мы их и не увидим за танком. Дай команду поджечь машину, ее под огнем не вытащишь. А парень пусть уходит, пока не поздно.
– Разбросался ты чужими танками, – огрызнулся Болотов. – Исправную машину бросать. Надо…
Закончить фразу комбат не успел. Немцы все же подобрались к «тридцатьчетверке». Механик их разглядел, дал очередь и, бросив в люк гранату, стал отступать вдоль скалы. Граната танк не подожгла, а немец в массивной каске догнал механика-водителя длинной очередью. Все это происходило на глазах у командиров и кучки десантников.
– Стреляйте, чего ждете? – закричал Болотов. – Танк поджечь!
По немцу открыли огонь из автоматов и пистолетов, но фриц хладнокровно добил механика. Штурмовая группа, не сумев взять русского танкиста живьем, заложила мину и скрылась. Раздался взрыв, сдетонировал запас снарядов, башню сорвало, из круглого отверстия хлестало пламя.
Кто-то матерился, кто-то продолжал стрелять непонятно куда. Танк был обречен, это понимали все. А вот механика-водителя можно было спасти.
– Ну что, еще один взвод по дороге пустишь? – ядовито спросил старший лейтенант Чистяков, разозлившись на комбата за гибель смелого парня, защищавшего до последнего свой полуразбитый танк.
– Может, и пущу, – завелся Антон Болотов. – Под прикрытием твоих «зверобоев». У них броня в два раза толще.
– Хрен я тебе своих ребят гробить дам. Башкой сначала надо поработать, а потом лезть.
Конечно, разведка была необходима, однако капитан Болотов явно поторопился. И без того было ясно, что основная дорога простреливается насквозь, а возвращения двух мотоциклетных разведгрупп, посланных на фланги, не дождались.
В очередной раз сказалась спешка, вечное «давай-давай!», угробившая за войну огромное количество солдатских жизней. И вот сегодня за несколько минут сгорели три танка, и снова проклятая спешка унесла жизни еще девяти человек. Командир десантной роты как предчувствовал, сняв своих людей с брони. А то бы не девять, а все тридцать накрылись.
Наступление 1-го Украинского фронта, которое в штабных документах именовалось как Львовско– Сандомирская наступательная операция, начиналось в целом успешно. За первые два дня с 13 июля сорок четвертого года войска продвинулись с боями на 20–30 километров. Для горной местности это было не так плохо, хотя потери несли большие.
Южнее, на Львовском направлении, наступление тормозилось. Горная местность, бетонные укрепления, высокая плотность артиллерии вермахта. Там сгорали, как в топке, целые полки и батальоны. Командующий фронтом маршал Конев вводил в действия новые подразделения, не считаясь с потерями. Чего на них оглядываться, когда есть приказ Верховного!
Командование всех уровней торопило войска. Танковому батальону с двумя десантными ротами, предписывалось выбить хорошо укрепленный немецкий заслон с каменистого гребня, который держал под обстрелом извилистую горную дорогу. В помощь была придана батарея тяжелых самоходок.
Хорошо сказано: выбить врага решительным ударом, двигаться дальше, а следом уже готова развивать наступление мотострелковая бригада, пехотный полк и еще какие-то части.
– Товарищ комбат, – махал Болотову танкист. – Из штаба вас вызывают.
На связи был командир танкового полка Полищук.
– Ну, вы долго там копаться будете? – шипело и трещало в трубке. Рация в горах работала плохо. – Я что-то не вижу ваших коробочек на холме.
– Принимаем все меры, товарищ подполковник, – отозвался комбат. – Разведка вступила в бой, потеряли три машины. Группируемся.
Болотов, сознательно или не задумываясь, говорил неправду. Никакого боя, если не считать смелого отпора погибшего механика-водителя, не было. Танки просто расстреляли.
– Быстрее группируйтесь, – не стал вдаваться в детали командир полка. – Сил у тебя достаточно. Артподготовку провели, авиация отбомбилась. Чего тебе еще надо? Действуй и не тормози остальных. Выполняй приказ.
Вернулись разведгруппы на мотоциклах. Обе были обстреляны, погиб один боец. Старшие групп жаловались, что на мотоциклах тут не покатаешься. Сплошные камни и стреляют со всех сторон. Кроме жалоб, сержанты толково показали на карте еще одну дорогу, по которой можно подобраться к гребню и немецким укреплениям. Офицеры склонились над картой. В совещании принимали участие также командиры десантных рот и начштаба батальона.
Артиллерийская подготовка была проведена так себе. Гаубицы стреляли издалека и особого урона немцам не нанесли. А про бомбежку командир полка мог и не вспоминать. Налетела шестерка штурмовиков, сбросила двенадцать стокилограммовых бомб, выпустила ракеты и спешно ушла, не дожидаясь «мессершмиттов». Наших истребителей для прикрытия не хватало.
Александр Чистяков после окончания учебных курсов воевал с мая сорок второго года. Начинал службу в артиллерии. Несмотря на молодой возраст (в январе исполнилось двадцать один), был опытнее большинства других командиров. Понял сразу, что единственный путь к высоте и немецким укреплениям проходит для наступающих частей по основной дороге, и миновать ее не удастся.
Вторая дорога, которую имели в виду разведчики, представляла из себя колею, пробитую повозками и лошадьми. По ней передвигались когда-то люди, предпочитавшие делать свои дела скрытно.
По ней можно было с риском двинуть пару самоходок и танковой взвод, чтобы нанести удар с фланга. Тащить весь батальон с десантом было бы слишком опасно.
Совещание толклось на одном месте. Оба командира десантных рот потихоньку хлебнули водки и заявили, что у их бойцов брони нет, в мясорубку они не полезут.
– Давайте подведем итог, сколько их и чем фрицы располагают, – не выдержал Чистяков.
Загибая пальцы, начали перечислять данные разведки и свои наблюдения. Пушечный и два пулеметных дота, закопанный в землю танк, две-три противотанковых 75-миллиметровки, тоже хорошо упрятанные в каменных капонирах. Несколько минометов, пулеметные гнезда. Этих сил хватит, чтобы перекрыть дорогу, а, уничтожив еще пару машин, наглухо перекрыть ее.
Капитан Болотов, кивая, выслушал предложение Чистякова зайти во фланг по обнаруженной разведкой колее и прямой наводкой уничтожить доты, артиллерию и закопанный танк.
– Танковый взвод ты мне выделяешь, – скорее не спрашивая, а утверждая, глядел на Болотова старший лейтенант.
– Ну, выделяю…
– С собой я возьму самоходку лейтенанта Щукова. Третья останется с батальоном. Когда мы подавим основную часть артиллерии, дам сигнал ракетами. Двинешь батальон по дороге и добьешь остатки.
– Мне не остатки добивать, а вперед двигаться, – недовольно буркнул комбат Болотов. – Справишься сам со своими «зверобоями». У тебя калибр шесть дюймов да еще три танка в придачу.
– Ладно, видно будет, – не стал продолжать спор Чистяков.
Антон Герасимович Болотов начал службу еще в начале тридцатых годов в кавалерии. В сороковом году закончил полный курс танкового училища. Служил в Юго-Западном военном округе и принял участие в первых летних боях.
Отступал, видел, какие потери несут наши части, действуя несогласованно, хотя и смело. Болотов, тогда командир взвода, хорошо запомнил, как комбриг приказал поджечь два десятка исправных танков (в том числе новейшие Т-34) – закончилось горючее и почти не оставалось боеприпасов.
Уходили, оглядываясь на огромный костер, уносили на плечах снятые с машин пулеметы. В сорок втором, после тяжелого ранения, Болотов служил в ремонтном батальоне, затем получил роту. А месяц назад неожиданно стал комбатом.
Командир полка Полищук пошел на этот шаг из-за острой нехватки опытных офицеров. А у Болотова какой-никакой опыт имелся. Кроме того, он не умничал, не лез с ненужной инициативой и приказы выполнял без лишних разговоров.
В разговорах с начальством бывший кавалерийский старшина Болотов больше молчал. В боях за спины подчиненных не прятался, хотя в принятии решений был медлительный.
Пока стояли в резерве, Болотов привел в порядок, починил, покрасил танки, организовал учебу механиков-водителей. Когда на полковом смотре занял первое место, Полищук приблизил его к себе, хвалил. Даже намекал на будущую должность зампотеха полка. Вечный командир взвода Антон Герасимович Болотов воспрянул духом, стал покрикивать на подчиненных. Особенно на тех, кого считал слишком грамотными. К числу таких был отнесен и старший лейтенант Чистяков.
Начавшееся наступление показало, что по своим деловым качествам до уровня командира танкового батальона Болотов не дотягивает.
Уже на второй день, пустив колонну по открытой местности, нарвался на эскадрилью истребителей-штурмовиков «Фокке-Вульф-190». Две машины сгорели от попаданий бомб. Две другие, поврежденные, Болотов сумел за ночь восстановить.
И вот сегодня, еще не начав бой, он лишился трех танков и трех лучших экипажей разведчиков. Сейчас его преследовало видение, что на этой проклятой извилистой дороге сгорит, как в ловушке, весь батальон. Он слышал, случалось такое. Тогда только и остается, что пулю в лоб. Но ведь ждет жена, трое детей.
– Если по дороге… по дороге наступать, – выдал растерянный комбат навязчивую мысль, – батальон потеряем.
– А две сотни десантников? О них ты подумал? – напирали командиры пехотных рот.
Пустые разговоры всем уже надоели. Звонили из штаба дивизии, торопили. Поинтересовался, как идут дела, и командир тяжелого самоходно-артиллерийского полка Пантелеев.
Чистяков, в отличие от Болотова, вел себя более решительно, да и Пантелева знал давно, еще с военного училища в Челябинске. Вместе с очередным выпуском Иван Васильевич Пантелеев ушел на фронт, с тех пор воевали вместе.
– Товарищ подполковник, – доложил он, – этот гребешок еще та штучка. В лоб его не возьмешь. Нашли тут обходную дорогу. Все детали обсудили, выступаем.
Капитану Болотову оставалось только кивнуть. Тем более в спину ему дышала мотострелковая пехотная бригада на своих «ЗИСах» и «студебеккерах», нетерпеливо ожидавшая, когда танки и самоходки прорвут очередной узел немецкой обороны.
Разведанная колея оказалась хуже, чем ожидал Чистяков. По существу, это было скопление камней, бугров и даже трещин, шириной до метра. В одном месте предстояло круто разворачиваться на краю обрыва, и Александр с трудом переборол желание вылезти из машины. Тем более три танка, идущие впереди, благополучно миновали опасный поворот.
Но самоходки весили сорок шесть тонн, а «тридцатьчетверки» лишь двадцать семь и были более маневренные. На таком подъеме многое зависело и от механиков-водителей.
Механик в машине командира батареи, старшина Матвей Колесник дело свое знал, был спокоен и взвешен. В самоходке, которой командовал лейтенант Миша Щуков, механик тоже воевал давно и машиной управлял умело.
Лишь бы не появились самолеты. Танки и самоходки на узкой колее не имеют возможностей для маневра, и дело может закончиться плохо.
Здесь, на холмах Подольской возвышенности (северной оконечности Карпатских гор), с утра обычно наплывал туман. Сейчас он рассеялся, и на смену ему шли облака.
Если начнется дождь, тяжелым машинам придется на размокшем подъеме несладко. Вот и думай, что выгоднее. Ясная погода и риск нарваться на немецкие самолеты или скользкая земля. Лучше не загадывать!
Впереди взревел на полных оборотах двигатель «тридцатьчетверки». Из-под быстро вращающихся гусениц ползла земля вперемешку с камнями. Механик дал слишком сильный газ. Танк развернуло поперек колеи и потащило вместе с землей прямо на самоходку Чистякова.
– Он что творит, мля! – орал Колесник, давая задний ход.
«Тридцатьчетверка» завалилась в яму, двигатель заглох. Чистяков выскочил наружу. Танк порвал гусеницу и накренился набок. Подбежал взводный, обматерил командира «тридцатьчетверки».
– У меня стрелок-радист руку сломал, – вытирая пот с лица, твердил младший лейтенант.
– Лучше б ты башку свернул, – надрывался Колесник, чудом избежавший столкновения. – Нас едва под откос не столкнул.
На машинах оставили по пять-шесть десантников. Они успели вовремя спрыгнуть и не пострадали. Сейчас они растерянно топтались вокруг.
– Занять места на других машинах, – приказал Чистяков. – Радисту оказать помощь, экипажу устранять повреждения.
Уходило время. Они и так потеряли его слишком много. Пять машин приближались к повороту, за которым будут видны немецкие укрепления. Лишь бы не преградила путь какая-нибудь широкая трещина или провал. Если мотоциклисты не проверили путь до конца, то вполне можно ждать чего-то подобного.
Головной танк остановился. Взводный добежал до поворота, затем вернулся и почему-то шепотом доложил Чистякову:
– Можно проехать. Укрепления как на ладони.
Старший лейтенант сходил сам, осмотрел в бинокль немецкие позиции. Было решено, что самоходка Михаила Щукова открывает огонь по пушечному доту, а Чистяков уничтожает закопанный в землю Т-4, цель едва заметную, но опасную. «Тридцатьчетверки» ведут огонь по артиллерийским капонирам.
Машины миновали поворот, узкую полоску сосняка и открыли огонь с коротких остановок. Снаряд, выпущенный самоходкой Чистякова, взорвался перед торчавшей из земли башни танка Т-4 с длинноствольным орудием. Машину встряхнуло взрывной волной, ствол орудия согнуло.
Серая бетонная коробка пушечного дота сливалась с такой же серой скалой. Дот немецкие специалисты построили, не жалея первосортного цемента. Фугасный снаряд весом сорок три килограмма рванул с такой силой, что посыпались вниз отколотые куски скалы.
Двадцатилетний лейтенант Миша Щуков, пришедший из гаубичного полка, где воевал около года, имел неплохой опыт и стрелял довольно точно.
В метре над амбразурой образовалась выемка. От нее змеилась вниз, к темному отверстию с торчавшим пушечным стволом, извилистая трещина. Вложить еще один снаряд в это же место, и бетон лопнет.
Лейтенант Щуков целился в амбразуру, попасть в которую с шестисот метров, да еще под начавшимся ответным огнем, было не просто. Второй фугас прошел впритирку над серой коробкой дота и, разметав уступ скалы, завалил крышу грудой камней.
Узкая амбразура на мгновение осветилась вспышкой ответного выстрела. Подкалиберный снаряд расплющился о толстую лобовую броню, а раскаленный вольфрамовый сердечник, разогнавшийся до скорости девятисот метров в секунду, прошил металл, тело лейтенанта Щукова и врезался в боеукладку.
Зашипел и вспыхнул порох в объемистой гильзе. Заряжающий сделал попытку выбросить ее в открытый люк. Вспышка сожгла рукавицы, мясо на руках до костей, а рядом вспыхивали пороховые заряды в других шестидюймовых стаканах.
Пламя живьем пожирало заряжающего, добило наводчика, а через минуту рванули фугасные боеголовки.
Успел выскочить лишь механик-водитель. Взрыв разорвал рубку по швам, раскидав все, что находилось внутри: куски человеческих тел, смятые гильзы, мелкие обломки. Вспыхнула нагретая солярка, поглотив разбитую машину куполом маслянистого дымного пламени.
– Мишка накрылся! – кричал заряжающий в машине Чистякова Василий Манихин.
Танк, в который они стреляли, стоял в своей яме со свернутым стволом. Добивать его времени не оставалось. Дот, хоть и получил крепкое попадание, ударил из своей «семидесятипятки», целясь в машину Чистякова.
В сумрачной тени окружающих скал огненный шар прочертил искристую полосу от щели дота и до борта самоходки. Удар встряхнул тяжелую машину, а светящаяся от жара болванка, отрикошетив от боковой брони, с воем ушла в ущелье.
– Федор, бьем по доту! – выкрикнул Чистяков.
Секунды, в течение которых наводчик, старший сержант Хлебников, ловил в прицел амбразуру, а заряжающий Вася Манихин бросал в казенник снаряд и гильзу, растянулись до бесконечности.
У гаубицы раздельное, слишком медленное заряжение. Противотанковая пушка калибра 75 миллиметров способна выпускать свои снаряды каждые пять-семь секунд плюс несколько секунд на поправку прицела.
– Быстрее, – почти стонал механик-водитель Матвей Колесник.
Орудие наконец выстрелило. Расчет «семидесятипятки» наверняка бы опередил самоходку, но, скорее всего, был контужен двумя взрывами фугасных снарядов, выпущенных самоходкой Михаила Щукова. Горевшая машина лейтенанта спасла своих товарищей, дав им время прицелиться и сделать точный выстрел.
Снаряд взорвался, отколов угол амбразуры. Пламя и взрывная волна хлестнули в глубину бетонной коробки, сорвав со станка пушку, раскидав расчет. Спасаясь от огня и дыма, в заднюю дверь успели выскочить двое артиллеристов. Остальных смяло и сплющило, а к телам подбиралось пламя от горевшего хламья и снарядных ящиков.
«Тридцатьчетверки» разбили одну из пушек в капонире. Для этого пришлось вложить с десяток снарядов. Капониры были защищены каменной стенкой, скрепленной бетоном. Вторая пушка била часто, но не слишком точно. Танки маневрировали, уходя от снарядов. Ударили минометы, десант побежал от смертельно опасных для них осколочных взрывов под защиту сосен.
Оба танка без команды понеслись вперед, чтобы расстрелять полуразбитые вражеские позиции с близкого расстояния.
Эта торопливость обошлась одной из «тридцатьчетверок» дорого. Снаряд перебил гусеницу, вывернул ведущее колесо. Командир танкового взвода стрелял на ходу, пытаясь помочь обездвиженному экипажу.
Лучше бы он остановился. Неточная стрельба на ходу позволила немецкой пушке точным снарядом добить «тридцатьчетверку», которая, перекошенная, осыпаемая минами, продолжала вести огонь. Экипаж не имел права покинуть ее, пока было исправно вооружение. Когда машина загорелась, сумели выбраться башнер и стрелок-радист.
Взводный достал немецкую пушку, вложив снаряд в верхнюю часть щита. Взрывная волна и осколки трехдюймового снаряда искромсали щит, приборы наведения, раскидали расчет. Почти все артиллеристы были убиты или тяжело ранены. Уцелевший подносчик отползал, не в силах оторвать взгляд от исковерканных тел камрадов.
Это была месть за горевшую «тридцатьчетверку», из которой сумели выпрыгнуть двое ребят. Командир танка, старый друг взводного лейтенанта, и механик-водитель горели вместе с машиной.
Немецкий Т-4 с вывернутым орудием выбрался задним ходом из капонира. Лейтенант, его командир, хотел спасти машину. Уйти от тяжелых снарядов огромной русской самоходки, которую прозвали «дозеноффнер» – консервный нож.
Фугасы их шестидюймовых орудий вскрывают толстую броню «тигров» и «пантер», как консервную банку. Не зря сами русские называют эти самоходные установки «зверобоями» – охотниками за хищниками. Если консервный нож не опередить…
Но опережать было уже некому. Т-4 с переломанной пушкой сделать ничего не мог. Дот горел, обе «семидесятипятки» в капонирах были разбиты. Вели огонь лишь минометы и зенитная 20-миллиметровка.
Изредка хлопали легкие гранатометы, но расстояние для них было велико. Кумулятивные гранаты не долетали до русских машин. Взрывались, разбрасывая огненные брызги, а в стрелков летели снаряды «тридцатьчетверки» и пулеметные трассы.
Понимая, что жизни его «панцеру» остались считаные минуты, немецкий лейтенант дал команду экипажу покинуть машину. Успели выскочить лишь двое. Лейтенант уже скатывался по броне, шепча слова молитвы или прощания. Страшное диковинное зрелище предстало перед ним в последние секунды жизни. Лязгающий зеленый монстр надвигался на него. Черное отверстие огромного, как бревно, орудия полыхнуло вспышкой.
Грохота выстрела он не услышал и не понял, что с ним происходит. Фугас врезался в основание башни, взрыв разнес все, что находилось внутри. Сдетонировали снаряды, опрокинув исковерканную башню и подняв в воздух горящие обломки. Тело лейтенанта безжизненной грудой упало на камни.
«Тридцатьчетверка» добивала зенитную пушку, вели огонь оба пулемета. Из траншей и укрытий выскакивали немецкие солдаты. Кто-то успевал скрыться, другие падали. Вася Манихин, заряжающий в экипаже Чистякова, высунулся с автоматом в руках.
Мина рванула в десяти шагах, осколок лязгнул по крышке люка.
– А ну, на место! – сдернул сержанта вниз Чистяков и захлопнул люк. – Пушку я заряжать буду?
– Фрицы там… хотел прикончить, – не мог успокоиться Манихин.
Колесник гнал машину к разбитым дымящимся укреплениям, горящему танку. Сейчас это было самое безопасное место. Следом шла уцелевшая «тридцатьчетверка». Обе машины, стреляя с коротких остановок, заставили замолчать минометы и пулеметные точки.
Дот, размером поменьше, дал очередь из крупнокалиберного пулемета. Расчет выскочил наружу, но угодил под взрыв тяжелого снаряда.
Приотставшие было десантники резво бежали, догоняя самоходку и танк. Добравшись до вражеских позиций, где не осталось никого, кроме убитых и тяжелораненых, стреляли, не жалея патронов, во все подозрительные амбразуры и щели. Быстро обшаривали траншеи, блиндажи и трупы в поисках трофеев.
Молодой унтер-офицер с развороченным бедром приподнялся, опираясь на пулемет, из которого успел выпустить три ленты.
– Не стреляйте, я…
Он попытался снять часы и протянуть их, прося о пощаде. Не успел. Автоматная очередь перебила руку, прожгла грудь. Унтер упал рядом со своим помощником.
Десантник резво отстегнул часы, достал из кармана сигареты, складной нож. Кивнул приятелю:
– Старательно сучонок воевал. Весь окоп гильзами засыпан.
Радист передал Чистякову наушники. Комбат Болотов сообщил, что батальон вместе с оставшейся самоходкой продвигается по дороге вперед, мимо укреплений.
– Спешить надо. – И добавил после паузы: – Тебе помощь не нужна?
– Нет, сами справились.
– Тогда догоняй нас.
На этом связь оборвалась. Чистяков увидел, как, обтекая гребень, на полном ходу движется батальон, следом грузовики мотопехотной бригады.
– Хоть бы поинтересовался, целы его танки или нет, – бурчал старшина Колесник. – Про спасибо я уже не говорю. Небось, расхвалился своему начальству, что укрепления подавлены, батальон развивает успех.
– Как же, – подхватил наводчик Хлебников. – Командир штурмового батальона. За умелый прорыв на «майора» рассчитывает.
Чистяков выбрался наружу. В ушах звенело от пальбы, затекли ноги. Савин Леша, самый молодой и самый грамотный из экипажа, ковырялся в траншее, искал трофеи. К нему присоединился заряжающий Вася Манихин. Бывалый сержант знал, где искать. Выбил сапогом дверь просевшего блиндажа, цыкнул на десантников, кинувшихся следом:
– Не лезть! Вы свое собрали. Лешка, а ну со мной. В блиндаже всегда что-нибудь найдется.
Следом, на правах однополчан, протиснулись двое танкистов. Против них Манихин не возражал.
– Неплохо повоевали, Сан Саныч, – зевая, потягивался на солнце старшина Колесник. – Только Мишку Щукова и остальных ребят жалко. Одни головешки остались.
Впрочем, особой печали в его голосе не слышалось. За два с половиной года Колесник успел привыкнуть к смертям. Их машина могла также догорать, как СУ-152 веселого лейтенанта Мишки Щукова и «тридцатьчетверка», воевавшая рядом.
Матвей Колесник был старше всех, ценил жизнь, всегда помнил о семье и сейчас отходил от напряжения короткого, но тяжелого боя. Он и за трофеями не пошел, считая, что по сравнению с удачно закончившимся боем это сущая ерунда.
Трофейный пистолет у него имелся, часы тоже (даже вторые в запасе), а консервы и ром достанутся всем.
– Перекурим и двинем догонять Болотова, – сказал Чистяков. – Пойду, гляну на машину Мишки Щукова. Ты как себя чувствуешь, Федя?
Хлебников, которого снаряд тряхнул сильнее других, растянулся на бушлате.
– Голова чегой-то болит… полежать бы немного.
– Лежи, отдыхай.
– Саня, не ходил бы туда, – окликнул старшего лейтенанта Матвей Колесник. – Чего душу травить?
– Схожу. Вроде кто-то успел выскочить.
– Если кто и выскочил, под мины или пулеметы угодил. Сам видел, какая стрельба шла.
Колесник оказался прав. Самоходка лейтенанта Михаила Щукова догорала. Успевший выскочить механик-водитель был мертв, пробитый осколками мины. Чистяков достал документы, снял с комбинезона медаль «За отвагу». Оглянулся еще раз на машину, ставшую последним пристанищем сразу для четверых ребят, и зашагал к себе.
Михаил Щуков был постарше его года на три, имел семью, детей. В батарею Чистякова пришел после госпиталя, и вот, во втором бою погиб вместе с экипажем.
Вернувшись, молча стал сворачивать самокрутку. Колесник понял его без слов, протянул зажигалку. К ним присоединился Вася Манихин. Наводчик Федор Хлебников лежал на бушлате, накрыв лицо чистой тряпкой.
Подошел танкист – взводный, младший лейтенант, имени которого Чистяков не помнил, а может, не успели познакомиться. Тоже закурил. Вытирая слезящиеся от дыма глаза, сообщил, что из экипажа сгоревшей «тридцатьчетверки» уцелели башнер и стрелок-радист. Пожаловался, что погиб старый друг, командир танка. Вместе учились, вместе воевали, и вот сгорел вместе с машиной.
– Такая она, жизнь на войне, – посочувствовал Матвей Прокофьевич Колесник. – У нас экипаж целиком накрылся. Сразу пять душ.
Сейчас Колесник больше всего переживал за сына, которого недавно призвали в армию. Старший погиб под Ростовом год назад, и боль от потери не проходила. А дома, в деревеньке под Тамбовом, кроме жены и матери, оставались еще трое детей. Младшему сыну уже четырнадцать, в колхозе работает.
– Суетились вы слишком, – оценил действия взводного Вася Манихин, который тоже воевал давно, а Чистякова знал с весны сорок третьего, занимая должность заряжающего в его экипаже. Тогда Саня Чистяков был еще младшим лейтенантом.
Взводный стал оправдываться, что действовали решительно. Их танк тоже едва под снаряд не угодил, а за товарищей он отомстил. Прикончил пушку-гадюку.
– И механиков своих плохо готовишь, – добавил Манихин. – Одна машина в яму свалилась, вторая сгорела. Один за троих воевать будешь?
– Умный ты слишком, – огрызнулся младший лейтенант.
– Умный не умный, а дот и танк фашистский прикончили.
Вася еще раз полюбовался на новые часы, которые раздобыл в блиндаже. В экипаже часы имелись у всех. Малость поколебавшись, Манихин протянул свои старые часы младшему лейтенанту.
– Прими на память от «зверобоев».
Командир танкового взвода подарок принял, а Вася предложил перекусить. Кроме автомата и гранат, они вместе с Савиным принесли несколько банок консервов и что-то спиртное.
– Какая еда? – оборвал слишком самостоятельного сержанта Чистяков. – Бой еще не закончился. Собираемся.
Подошел командир десантного взвода. Сообщил, что у него погибли двое бойцов. Надо бы их похоронить. И раненых трое.
– Без нас похоронят. Некогда.
– Так нельзя, – начал было младший лейтенант, не отошедший от первого своего боя.
