Kitobni o'qish: «Странные куклы»

Владимир Николаевич Кантур

Shrift:

…А прихоти твои нельзя нам исполнять;

Да, между нами ведь признаться,

Коль ты имеешь право управлять,

Так мы имеем право спотыкаться.

И можем иногда, споткнувшись —

как же быть, —

Твое величество об камень расшибить.

Д. Давыдов

Городок у нас маленький. Скучный. Бандиты, из тех, кто выжил, стали с ленцой. Возраст, наверное. Полиции ловить некого. Отношения с бандитами давно определены, и, похоже, они устраивают все стороны. Власть набирается из тех и других. Я не знаю, как они договариваются, но интереса это выяснять, у меня нет. Конечно, время от времени появляются залётные представители каких-то партий и пытаются организовать себе у нас место работы, но, думаю, живут они в нашем городе поступлениями из их центра. Народ у нас интересующийся, но не настолько, чтобы кого-то содержать за свой счёт.

Перспектив с работой – никаких. Уже пошёл первый год нового века, а жизнь после распада страны так и не меняется. Один завод ЖБИ от времён СССР, плюс отдельные цеха, обслуживающие оборудование завода, ну, и всякие мелочи, типа шиномонтажа и кафешек, открытых родственниками бандитов и силовиков.

После школы – безвременье. Закончил я школу неплохо. Учителя у нас были въедливые. Атмосфера школы, как я понимаю, осталась надсадно-требовательной со времён Союза. Бывшие ученицы, отучившись в больших городах, возвращались опять в нашу школу, окунались в её атмосферу, и начинали считать, что если они поступили в институт, закончили его и устроились на работу, то, значит, учили их правильно, и надо продолжать учить так же, как учили их самих. Наверное, они правы.

Хорошо, что в армии меня послали учиться водилой. Хотя бы, сезонная работа есть. Я человек любознательный, и работа мне нравится. В нашем городке приезжие снимают одно из заводских помещений, и в нём на осенне-летний период устраивают приём ягод и грибов. Я езжу по деревням, скупаю ягоды и грибы у деревенских и привожу их на базу. Со мной ездит один парень из их охраны на случай нападения. Но нападений, пока, не было. Народ знает, что охрана всё равно вытрясет у первого попавшегося местного всю информацию, и налётчикам не поздоровится. Даже до государства доводить не будут.

Эта странная история началась не на выезде, а прямо в городе. После работы по дороге домой я решил зайти купить беляш, и пошёл от нашей базы к центру города, где есть палатки с горячей едой. Улочки у нас, ближе к центру, сплошь из сталинских домов и хрущёвок. Дворы проходные: одно название, что дворы. Шёл. Что-то думал. Увидел, что навстречу мне по противоположной стороне улицы бежит человек. Это был странный человек. Не бомж, но одет он был как-то ненормально. Вроде бы, одето на нём было всё, что нужно, но создавалось впечатление, что это актёр, сбежавший из театра. На бегу развивался плащ, в руке – широкополая шляпа. Да мало ли, кто в чём у нас в лес ходит? Но этот был в городе чужак – точно: чужеродностью от него пёрло на всю округу. За ним бежал круглый полицейский. Вместо того, чтобы запутать толстяка во дворах и схорониться где-нибудь за гаражами, чужак бежал по улице и повернул только на перекрёстке. Вслед за ним старательный полицейский, ничуть его не догоняя, сделал то же самое. Этого кругляша я знал в лицо. Он дежурил на площади возле палаток. На площадь я, как раз, и шёл. Может, там проясниться, что это за побегушки. Странно. Площадь, как всегда, была недвижима в ленивой тишине. Изнывающие от скуки тётки в лотках, листающие журналы. Редкие прохожие. …Ладно… Купил беляш с чаем и встал за лоток, организовав себе этим пространство для перекуса. Между лотком и стеной дома на земле лежал ящик чужака. Это сразу было видно. Нету у нас в городе таких людей, чтобы ходить с таким ящиком. Что-то похожее носят художники или рыболовы, но эта штукована не вписывалась ни в одну из подсобных принадлежностей. Сундучком этот ящик назвать было нельзя. По периметру когда-то лакированных деревянных поверхностей шли деревянные резные накладки. Ничего экзотического в них не было, но они придавали ящику декоративный вид, и было понятно, что эта вещь не для хозяйства. К ящику был приделан ремень, на котором он носился, а закрывался ящик на щеколды, какими раньше закрывали двери, только маленькие. Так… чужие вещи я не беру… Если уйду, то кто-то его рано или поздно найдёт и заберёт. Я медленно жевал и ждал, когда ко мне придёт решение. Если чужака повяжут, то за ящиком придёт полиция, и больше этот ящик никто не увидит, включая этого дядьку. Если за ящиком придёт чужак, то раньше, чем через несколько часов этого не случится. Я дожёвывал. Но, посмотреть-то можно?! Я нагнулся и открыл щеколды. Денег и порошков там не было. Это сразу сбило моё напряжение. Там были какие-то куклы царских времён. Почему царских, я сказать не могу: впечатление такое. Может, стилизация. Не знаю. Я захлопнул ящик, закрыл его и стал думать дальше. Зачем он мне? Незачем. Оставить? Заберут. Вышел из-за лотка и обратился к лоточнице.

– Тут я видел, мент кого-то погнал. Мужик платить не хотел, что ли?

– Да, нет. Этот у меня купить чего-то собирался. Пока в вещах ковырялся, Даня со скуки решил у него документы проверить. А этот и припустил.

– С вещами?

– Не поняла. Он в сторону от окна сиганул.

– Дай на чём писать и ручку.

Я написал на подсунутой бумаге свой адрес ручкой, которая только что участвовала в вычислении астрологического теста.

– Если мужик вернётся, пусть ко мне за шмотками зайдёт.

У меня внутри в чае плавали куски беляша. Это настраивало на философские размышления. Я шёл домой и думал: зачем я взял эту дрындаду? Для того дядьки это, наверное, семейная реликвия. От нашего города на автобусе до железнодорожной станции недалеко. Заехал по вызову к какой-нибудь умершей двоюродной бабушке, забрал родовую вещь, и добирался обратно к себе. Может, должник, или за что-нибудь в розыске. В собственном благородстве я себя убедил, но всё равно к этому примешивалось и другое. Даже беглого взгляда в ящик было достаточно, чтобы увидеть в открывшемся под крышкой пространстве мир, который совершенно отличался от нашей бытовухи. В этом мире были свои связи. Не знаю, о чём я говорю, но этот маленький мир был большим… или самодостаточным.

Когда пришёл домой, залез в ванную, а потом пошёл ужинать по-настоящему. Мать оставила. Мать дежурила сменами, а отец повёз продукцию с завода, так что в квартире я был один. Да, если бы и не один, то свой угол у меня есть. Раньше с дедушкой и бабушкой жили. Площадь квартиры позволяет не пересекаться, если не хочется. Пока ел, включил компьютер. Как бы назвать то, что хочу найти? Коллекция кукол? Навылезает всё, кроме нужного. Царские куклы? Царских кукол не бывает. Дореволюционные куклы России? Набрал. Как и ожидал, там вообще про всё. Надо конкретнее.

Я человек начитанный – бабушка постаралась. Она была не из пролетариев. Приехала в наш город по распределению, встретила моего деда и осталась здесь навсегда. Раньше, ведь, не только ЖБИ работал. Как я сейчас понимаю, у неё был в отношениях со мной коронный приём в целях моего самообразования. Когда мы с ней о чём-то спорили, то она, как бы в пылу аргументации, восклицала: «Ты, как Базаров. Отрицаешь очевидные вещи и изобретаешь велосипед». Фраза такого плана внедрялась в середину монолога, и её объяснения вопроса шли дальше. Когда, мне казалось, она забывала о своём высказывании, я у неё спрашивал, кто такой Базаров. Бабушка, не отвлекаясь от своих текущих дел, говорила: «Тургенев. Отцы и дети». По возрасту я ещё не знал кто такой Тургенев, так как мы в школе его ещё не проходили, и я лез в библиотеку узнавать, как писатель воплотил мою черту характера в своём нетленном произведении. В отличии от многих, у меня сформировался навык чтения, и, с покупкой компьютера, я окунулся в мир, который был мне интересен: компьютер сделал меня не играющим, а исследующим. Вообще-то я хотел поступать учиться дальше перед армией, но первая юношеская любовь сломала эти планы. Не хотел уезжать на четыре или пять лет от своей любви. А, так как, поступать думал на исторический, то ещё и в армии трубить после этого. Данный процесс завершился благополучно, чему поспособствовала армия, и я сейчас совершенно свободен и полон планов на будущее.

Ну ладно. Надо исследовать содержимое ящика. Ящик перенёс из прихожей в свою комнату, зачем-то закрыл дверь, поставил его на тумбу у кровати и открыл крышку.

Первое неустойчивое отношение к внутреннему пространству ящика подтвердилось: куклы были действительно очень странные. Ведь, что такое кукла? – образ, который показывает сам себя. Здесь же, никто себя не показывал, а все чего-то хотели. Я не понял, из чего они были сделаны: из папье-маше, крашеного дерева или крашеной глины. Для меня это было не важно. Они все были неспокойны. Пастушок с дудкой вместо того, чтобы, полуприкрыв глаза, вслушиваться в свою мелодию, смотрел прямо перед собой. Собирал стадо? Кого-то завлекал? Женщина с миской на коленях сидела, как будто бы на земле и смотрела вверх, подняв голову. Нищенка? Так же, подняв голову, стоял кузнец в фартуке и с молотом на плече, хотя, по идее, должен был смотреть на свои невидимые изделия. Кукла человека в камзоле стояла, разведя в стороны руки от локтей. В одной руке была какая-то шкатулка, а в другой – мешочек с монетами. Что мешочек был с монетами было очевидно: такие мешочки были на рисунках в книгах про пиратов. Что-то предлагал? Или – или? Охотник стоял, опираясь на длинное ружьё. Философ, да и только. С таким же успехом он мог бы опираться на профессорскую кафедру. Путник с коробом за плечами хитро улыбался. Это с коробом-то? Фрейлина в маске держала в руке ещё одну маску на тонкой палке, которую обычно прикладывают к лицу на балах в фильмах. Спасибо, что из декольте ещё одна не торчала. Более-менее вменяемыми были мужик на мешке и военный. Мужик – то ли купец, то ли вор, а вот военный точно был военным. Фигура олицетворяла человека в парадном мундире, и ничего странного в ней не было. Со своей вменяемостью военный выглядел неестественно на фоне остальных фигур, и только добавлял общую сумятицу в эту компанию. Там лежала ещё одна кукла, но это не считается. На обрубок палки была одета женская одежда, и получалась тётка без лица. Эта добавка в коллекцию явно появилась позже, и была не к месту. Куклы объединялись только стилем: они противоречили друг другу и сами себе своими же образами себя самих. Какой полоумный мог такое изваять? Создавалось впечатление, что кто-то сидел в камере-одиночке, и мастерил фигурки из своих снов. Зачем всё это? Непокой… непокой… Ночью снилась война имперских времён. Чугунные пушки и дым. Я подношу фитиль к затвору. Потом награждение перед строем. Чувство свершений и правильности.

На следующий день работал с маетой на душе. Наш город… Безразличие ко всему от безнадёги. Пиво, сериалы, лайки. Думать не о чем – заглушил телевизор. Пикники, зимняя рыбалка. Всё со стаканом. Подальше от этой жизни в свой мир. Для чего всё это? Поступил бы где-нибудь на заочное, отучился и свалил бы отсюда, но зимой только приработок: или водитель на заводе заболел, или автомеханик в запое. Платить нечем. Беспросвет… Куклы сраные.

После ужина достал из ящика вояку. Повеяло готовностью к свершениям и риску. Со стороны спрятанных кукол ощущалось давление… Так. Все места в городе забиты. Вообще все. У бандитов общак. Как поделена область никто не знает. Возможно, оптовые базы на железной дороге держат. Быки больше не нужны: если кого-то нужно опустить, приглашают со стороны. Сейчас надо в документах соображать. Я в документах – ноль. В моей фирме таких, как я – каждый первый. Не разговор. Есть риэлтерское агентство. Чем живут – непонятно. Все объявления выкладывают на нашем городском сайте. Может, пенсионеров без интернета ищут? Магазины. Бабы торгуют, мужья возят и грузят. Салоны красоты и прочая мелочь. Бесперспективно. Партии. Никто ничего в этих партиях не смыслит. Откуда у них деньги? С какой должности ставленник партии начинает жить за её счёт? Какая структура?..

– Ну что, вояка? Выясним, как под них подкопаться? Ну, да. А ты, что хотел? Врага нужно знать в лицо.

Я сел за комп. Ответов не было. На форуме увидел фразу: «за такой ответ 10 лет, а за вопрос – 20». Пошёл по обходному пути. Набирал «штатный сотрудник партии», «формы расчёта с сотрудниками». От того, что я нарыл – обалдел.

Снились тягостные сны. Мамзель снимала маски, и под ними оказывались новые с разными цветами и узорами. Я знал, что под очередной маской окажется следующая, но не мог оторваться от её движений, а дама с кокетливой улыбкой снимала, снимала и снимала. От бесцельного мельтешения мутило. Кузнец своим молотом крушил всё вокруг, как скандинавский бог Тор. Была ли у него цель? Казалось, что он расчищал для чего-то место, но сумасшедшие тоже косят траву для посадки НЛО. Нищенка, глядя на меня снизу, в тихой истерике спрашивала: «Тебе некуда идти? Тебя не ждут? Ты сидишь в своей квартире и проклинаешь безвыходность? Это называется безвыходность»? Подразумевалось, что моя ниша – это уровень небожителя по сравнению с её положением. Я видел, как она упивалась своим горем вместо того, чтобы оторвать от себя взгляд, посмотреть вокруг и попробовать что-нибудь изменить. Пастух играл, глядя на меня в упор. Страх гипноза держал тело в напряжении. Фрукт в камзоле протягивал шкатулку мне, и когда я делал движение, чтобы её взять, он прятал шкатулку за спину и протягивал мне с улыбкой монеты. Когда же я, из вежливости, пытался их взять, то повторялось то же, что и со шкатулкой. Путник предлагал мне идти с ним, обещая где-то там прекрасную жизнь, и было видно, что он врёт. Что я ему был нужен для каких-то его скрытых целей. Мужик на мешке оценивал, стоит ли со мной иметь дело. Можно ли меня использовать. Было видно, что он мог дать то, чего мне не хватало, но впоследствии направить меня по узкому пути, о котором я пока не имел представления, так, чтобы потом иметь выгоду для себя. Охотник просто стоял и ждал. Ждал, когда дичь сама выбежит на него, чтобы удобно и без суеты срубить её наповал. По настрою он был сродни хирургу с той разницей, что хирург резал для того, чтобы сохранить жизнь, а этот – для того, чтобы лишить жизни и этим расчистить себе путь в будущее. Снилось что-то ещё, но что – я не запомнил.

Проснулся уставшим и разбитым. На работе медленно приходил в себя, и, вместе с этим, наполнялся чем-то новым. Мне, как будто бы, была показана изнанка жизни, которую раньше я не мог увидеть просто потому, что никто с этой стороны на жизнь не смотрел. Как будто бы куклы олицетворяли собой постыдные, и потому неосознанно заблокированные самим человеком для самого себя механизмы его поведения в жизни. Как только я это понял, чувство маеты, усталости и постыдности прошло. Пришла уверенность, что я всегда это знал, но скрывал от себя для того, чтобы в собственных глазах быть хорошим, а значит, неуязвимым для окружающих. Я соблюдал чужие правила, которые не устанавливал, чтобы тупо выжить. Какая же я овца. Причём, тупая. Механизмы выживания оправданы самим выживанием. Чего же тогда в них постыдного? Всё уже давным-давно вживлено в каждого почти с рождения, и работает само по себе механически. Характер, как повадки животных, диктует стиль жизни. Нет у меня в запасе другого характера. Как же я мог этого не видеть? Появилась внутренняя свобода, позволяющая выходить за грань неосознанных барьеров. Оказалось, что ограничений нет ни в чём, ни по какому поводу. Только я могу ставить ограничения, если они мне нравятся. Мне дороги родные и, в целом, нравятся люди. Это и есть те ограничения, которые не ущемляют моей свободы. Остальное – чушь собачья.

Домино, шахматы, карты и нарды несопоставимы по своим правилам. Тем не менее, любой понимает, что эти игры из одной области. Выигрыш в них зависит от стратегии и тактики. Эти куклы представляли собой уникальную игру. Играть было не с кем и не во что, но отнести их к чему-то другому, кроме этого, я не мог. В ящике жила бригада провокаторов.

Дома включил комп и набрал «магические куклы». Там всё сводилось к тому, что куклы служили сачками для ловли силы. Это и без сайтов каждый ощущал. Похоже, эта бригада наловила силы столько, что её было некуда девать. Потоки из ящика преобразовывали меня без моего участия. Чтобы не свихнуться, нужно было, как я понимал, сливать эту энергию наружу. Выбросить этот ящик я был не в силах. У меня в голове уже созрел план действий, и причиной этого плана были куклы.

Так как график работы у меня скользящий, я пошёл в отделение далеко не самой главной партии по адресу, которой нарыл на нашем городском сайте. Их секция, ячейка, или, как их там, находилась в большом купеческом доме на улице, примыкавшей к площади, и занимала комнату на первом этаже. Постучал в дверь. Вошёл. Всё, как принято в таких случаях – за столом на стене – фото президента и лидера партии. В углу Российский флаг, на столе небольшой партийный вымпел и вентилятор. За окном стояла жара. Одежда представителя состояла из шлёпанцев, парусиновых штанов и светлой рубашки на пуговицах с воротником и короткими рукавами – ёрш представительства с демократизмом. Похоже, что после моего стука представитель прервал какую-то операцию на мониторе. Он привычно заулыбался и показал рукой на стул.

– Присаживайтесь. С чем пожаловали?

– Александр, – ответил я, кивнув.

– Валентин Геннадьевич, ответил он, и откинулся на спинку стула.

Об этом Валентине Геннадьевиче я перелопатил в инете всё, что только возможно. Это был журналист со стажем. После того, как он заработал себе среди своих писак имя, ему удалось убедить руководство этой партии в том, что ей будет выгодно держать журналиста в качестве штатного сотрудника в своём представительстве. Место у нас от центра отдалённое и малоперспективное. Партийцам деньги на ветер выбрасывать не хотелось, и человек, чья профессия создавать шум в одиночку, их устраивала. Они отослали его к нам на выселки с окладом, а он, вместо того, чтобы рысачить по родному краю за материалом для своих статей, сидел у нас в городе в своём кабинете и принимал жалобы недовольных текущим социальным положением дел, для переработки их в литературный материал с позиции платящей партии. Да ещё как журналист подрабатывал. Пока устраивало это всех. Я был уверен, что – пока. Договор был у него с краевой секцией, и любая проверка сверху могла оказаться для него последней. Дело в том, что членов партии не прибавлялось.

– Мне бы хотелось стать членом вашей партии, сказал я. – Я прочитал программу, и согласен с тем, что вы хотите сделать для страны. Я работаю водителем, и по роду своей деятельности езжу по деревням. Деревни бывают разные, и в некоторых есть зажиточные предприниматели. В основном – магазины, конечно, но есть и фермы.

– Да, это интересно.

– Как мне кажется, на заводе вступать в вашу партию боятся. Хозяева ЖБИ приверженцы ведущей партии, так как через партию они налаживают деловые связи, а для инакомыслящих найдётся множество поводов быть уволенными с работы. Значит, формировать ячейку надо вне завода.

Представитель внимательно слушал. Он соображал, что мне от него надо. Без образования претендовать на его место нереально. Может быть, он думал, будто я не знал о том, что платить мне никто не будет в любом случае? Но сейчас мне было неважно, что он думал. Мне было нужно в кратчайшие сроки получить партбилет.

– В ваших словах есть смысл – сказал он осторожно – но вы знаете, что в любой партии нужно платить членские взносы?

Я улыбнулся.

– Конечно. Но я надеюсь компенсировать своё минимальное финансовое участие в общем деле, своим трудом.

– Хорошо. Пишите заявление. Паспорт вы взяли? Вот образец заявления.

– А это долго делается?

– Сейчас быстро – интернет.

«С дохлой овцы, хоть шерсти клок», видимо, думал он. Наверное, в его глазах я был странным персонажем. Ещё одним отчаявшимся человеком, который начинает метаться в поисках заработка, где только можно.

Период ожидания членства я использовал для встреч под пиво с бывшими одноклассниками, у которых, каким-то образом, приятели были связаны с бандитами. А, так же, пробивал информацию в инете о том, кто рулит секцией партии в нашем областном центре.

Собственно, мне были нужны не бандиты, а бандит. Один из главных в нашем городе. О других я ничего не знал, а об этом знал, что он построил рядом с автовокзалом трёхэтажный торговый центр, и сетевые магазины не могли составить ему конкуренцию в том плане, что на этих этажах было всё, что нужно для жизни. Арендаторам он не давал поднимать цены выше, чем у сетевиков, и в маленькие магазины ходили только из-за лени и усталости. Бандитом можно было назвать его уже с натяжкой по-старинке. Он за торговлю платил налоги. Если он что-то захватывал, или выбивал конкурентов из ниши, то всё это проходило тихо, и никто об этом не распространялся. В нашей стране, в данное время, так ведут себя все, от госструктур до бизнесменов, поэтому данный участник делового мира среди других особенно не выделялся. Мне нужна была с ним встреча. Я – водила, и без очень внятного повода, он на меня даже смотреть не станет. Для этого мне был нужен партбилет.

Куклы на меня действовали непредсказуемо. В своём мыслительном процессе, чувствах, бытовых реакциях я стал всё больше усматривать действия кукол. Когда меня подрезали на дороге, мне хотелось разнести водителя с его машиной, как это делал кузнец из сна, а обдумывая беседы с приятелями одноклассников, ловил себя на том, что веду себя как франт в камзоле: на словах предлагал то, или иное, а на деле, не подкреплял свои слова поступками. Правда, поступками пока было ничего подкрепить нельзя, нужно было сначала стать членом партии. В происходящем меня настораживало то, что я всё реже мог найти в себе чувства без влияния кукол. Пока ничего предпринимать по данному поводу я не собирался. Тот я, который учился, собирался поступать в институт и служил в армии, не решился бы на ту авантюру, которую задумал я теперешний.

На работе, зная почти всех сдающих мне сырьё в лицо, я по-новому видел, как люди продавали свой труд начальникам в моём лице. Интонации нищенки перекликались с готовностью идти до конца вояки. Поля черники и брусники описывались с горящим взглядом путника и одновременно с оценивающим взглядом мешочника. Раньше я в таких описаниях видел романтику, а в поправках к измеряемому весу – педантичность хозяина. Всё оказалось не так с начала до конца. Какой же я был наивный мальчик. Были попытки завлечь и выгадать от нищеты и надрыва. Огород и подработка, как в средневековье. С тупой методичностью. Не разгибаясь. Не задумываясь дальше, чем на год вперёд. В толпе сдающих, иногда проскакивали шутки, и вся толпа реагировала на них нестройным смехом. Люди хотели и умели сбрасывать напряжение. Даже шутил народ по необходимости. Всё диктовалось неосознанным и привычным напряжением животного выживания.

И ещё – сны. Их уже невозможно было назвать снами в обычном понимании этого слова. Волны снов выплёскивались в обыденный мир, и диктовали своё мировоззрение и поведение. Они уничтожали мою прожитую жизнь своим психоанализом. От моего юношества и детства оставалось всё меньше живого. Понимание мотивов поступков моих родителей и дедушки с бабушкой разрушало чарующую атмосферу семьи, которой я был пропитан с детства. Солнечные зайчики на стенах, гремящая посуда на кухне, согласие с тем, что так и должно быть. Безопасность, насыщенная мелочами.

Мне как будущему историку в школе при чтении «Войны и мира» Льва Толстого запомнился персонаж, которого звали Василий Денисов. Запомнился потому, что при разборе романа в классе был назван его прототип – Денис Васильевич Давыдов. Этот Давыдов был партизаном из дворян. Для меня понятие дворянин-партизан было равносильно понятию олигарх-слесарь. Рассказывая о нашей Великой Отечественной Войне, образы партизан нам описывали как ушедших в леса колхозниках и рабочих, а так же, как бежавших военнопленных родом из тех же колхозников и рабочих. Людей, выбирающих из двух зол, меньшее. Образ дворянина сюда не вписывался ни под каким соусом. В моём подростковом возрасте никаких компьютеров не было, и я настырно ходил по библиотекам и выпытывал у библиотекарш, какие книги существуют на тему Войны 1812-го года. Одна не старая работница вспомнила, что у них есть в серии ЖЗЛ то, что мне нужно. Это была книга Геннадия Викторовича Серебрякова «Денис Давыдов». Попадание было не стопроцентное из-за того, что книга была художественной, а не документальной, но выбирать не приходилось, и я был вынужден довольствоваться чужим мнением вместо того, чтобы составить своё, основываясь на фактах. Остальное было делом техники: я притащил в эту библиотеку какой-то детектив и по-тихому предложил его обменять на нужную мне книгу. Библиотекарша для порядка повздыхала и сделала обмен – детективы тогда были на вес золота.

Вспомнилась мне данная история в связи с тем, что, как раз сейчас мне очень хотелось перечитать её ещё раз. Мне нужна была поддержка. Очень. Я боялся. Не было никакого сомнения в том, что я полностью слился с воякой из ящика, и это мне нравилось. С его помощью я отважился на почти невозможное в нашем городе. Какое-то животное чутьё мне говорило, что делиться моими планами нельзя ни с кем. Всё рискованно, шатко, эфемерно. Какая-то отчаянная удаль, не подкреплённая ничем. Но, ведь, этот Давыдов существовал реально, и на Наполеона нападал реально. Нападал он на войско, но подразумевался-то Наполеон. Свалить из города при очевидной опасности я мог всегда. Паспорт, водительские права, шмотки и загашник с деньгами. Первая попавшаяся попутка до железнодорожной станции. В большом городе работу водилы с общагой найти можно. В армейские условия после армии не хотелось бы, но сама возможность спасти свою шкуру была. Кроме того, исследуя биографию Давыдова, я наткнулся на эпизод, когда к ним в семью приезжал Суворов. Он предрёк военную карьеру Денису и штатскую карьеру его старшему брату. Старший брат, Евдоким, вопреки предсказанию, стал военным. Таким военным, что ему надо ставить памятник и писать о нём книгу. Если гений Суворов ошибся, то уж наше местное ворьё и подавно ошибается, оставляя для других лазейки. Это, в какой-то степени, вдохновляло. Короче говоря, книга мне сейчас была нужна, и я стал её перечитывать.

От редкого Семеновского леска знакомо пахнуло влажной листвяной прелью и грибами.

Денис Давыдов, ехавший вдоль самой опушки так, что ближние ветки мягко шуршали по киверу, почуяв этот тонкий и грустный аромат ранней осени, памятный с самого детства, непроизвольно придержал коня и вдруг почти неожиданно для себя понял, что спешить, собственно, некуда. Отправляться к полку, бывшему в арьергарде Коновницына за Колоцким монастырем, не имело смысла. Надо было где-то здесь, вблизи главной квартиры, дождаться столь важного для себя решения светлейшего. Князь Багратион обещал всячески поддержать перед Кутузовым просьбу Давыдова о посылке под его командой в неприятельский тыл летучего отряда.

Мысль о сем дерзком военном предприятии владела Денисом давно, чуть ли не с самого начала кампании. Ему памятны были сообщения об успешных действиях испанских гверильясов¹, против которых были бессильны лучшие наполеоновские маршалы. Эти сообщения он всегда читывал с восторгом. Да и собственный кое-какой опыт у Давыдова тоже имелся: во время Северной войны с малым авангардом Кульнева он за год трижды прошел Финляндию из конца в конец и сам убедился, как страшен был для шведов урон, который они тогда чинили средствам сообщения и тылам неприятельской армии. Тактика, какой они пользовались в ту пору, и была, по сути, самой что ни на есть партизанскою: тайные стремительные рейды и внезапные налеты на шведские гарнизоны и транспорты.

Окончательно утвердился Давыдов в этой сокровенной мысли после разговора с добрым приятелем своим и сотоварищем брата Евдокима по кавалергардскому полку поручиком Михаилом Орловым, который со специальной парламентерской миссией успел дважды побывать у французов и даже встречался с Наполеоном.

Пробыв в общей сложности во вражеском стане около двух недель, лихой и сметливый кавалергардский поручик сумел узнать многое. Сведения, им привезенные и изложенные в «Бюллетене особых известий», были поистине бесценны.

Партбилет, наконец-то, мне привезли. Валентин Геннадьевич пытался меня поздравлять, но это у него плохо получалось. Пытался говорить о нужности каждого человека стране, о том, что, вот так, незаметно, создаётся новая формация людей, но мы оба понимали, что это был ритуал, и, мне показалось, что это понимание нас немного сблизило. Теперь мне предстояло сделать нечто полезное для партийной структуры, чтобы был повод наладить связь с региональным начальством через голову Валентина.

Денис Давыдов был зван к Багратиону в его квартиру, наскоро размещенную в полутемном овине при Колонком монастыре. Разговор состоялся добрый. Князь Петр Иванович, уже извещенный, что отступление наконец-то прекращено и наши войска твердо встают на позиции для генерального, так давно желанного им сражения, был по сему случаю в отличнейшем расположении духа, возбужден, порывист и деятелен. Ответив на приветствие, тут же спросил:

– А сельцо-то Бородино, как мне сказывали, брат Денис, вроде бы твое родное гнездо?

– Да уж куда роднее… Именье батюшки моего! Здесь я, можно сказать, и вырос и ощутил первые порывы сердца к любви и к славе, – с невольною грустью откликнулся Давыдов.

– Понимаю, – голос Багратиона зарокотал мягче, – однако ж и горжусь вместе с тобою, что судьба определила место сие к решающей битве во избавление России от грозного нашествия. Пусть же родные веси твои послужат нетленной ратной славе отечества нашего!..

В одну из деревень мы с охранником приехали к обеду. Мне не надоедало за городом. Казалось, что деревни разными делает ландшафт. Каким бы однообразным он ни был, неровности места всегда создавали отличие пространства, в котором существовали избы, огороды и обязательные тропинки за заборами участков. За домами поляна набекрень, естественная ложбина, промытая весенней водой из леса, соотношения распахнутости околицы и деревьев, начинающегося зелёного массива. Было ощущение, что дома подстраивались под всё это естественным образом. Лёва, как всегда, играл в игры на телефоне. Я пошёл покупать еду в магазин к, намеченному мной для разговора, хозяину этого магазина. Как и ожидалось, он был на месте. Поздоровался, оглядывая прилавок и настраиваясь на разговор. Хозяин-продавец, чтобы чем-то заполнить ожидание моих просьб, сделал вид, что поправляет ящики под полками. Я кожей почувствовал, как в этот момент вместо меня наружу вылезла физиономия куклы путника. Кольнул ужас. Взял себя в руки. Открыл рот, и меня понесло.