Kitobni o'qish: «Чикагская школа социологии. Сборник переводов. Том 1»

© ИНИОН РАН, 2023

* * *

Предисловие ко второму, расширенному изданию

Первое издание этой книги вышло в свет почти десять лет назад и, насколько можно судить, было встречено с интересом. Опыт чикагской социологии столетней давности до сих пор не оставляет нас равнодушными и резонирует с чем-то важным в структуре современной социологической души.

Когда возникла идея переиздания этого сборника, с самого начала было ясно, что простого стереотипного его переиздания будет недостаточно. Работа по осмыслению и переосмыслению чикагского социологического наследия в российской и мировой социологии продолжается; выходят в свет новые статьи, монографии, сборники, исследуются архивные материалы; знание о Чикагской школе пребывает в состоянии постоянной реконструкции. Кроме того, продолжалась работа по переводу значимых текстов чикагцев на русский язык, и за прошедшие годы накопилось немало новых публикаций, разбросанных по разным журналам. Мы сочли, что будет резонным переиздать сборник так, чтобы он был соразмерен нынешнему уровню осмысления социологии Чикагской школы и накопленным на данный момент ресурсам. В итоге объем сборника вырос примерно вдвое, и он стал двухтомным.

Хотя структура книги, как она первоначально сложилась (предисловия к разделам, краткие аннотации, справочная информация и библиографические пояснения к каждому из публикуемых текстов), была сохранена, сам дух книги при этом несколько изменился. Если первое издание было сфокусировано на представлении идентичности Чикагской школы и ее внутреннего единства (пусть даже и хрупкого), то содержание настоящего издания подчеркивает уже не столько единство этой школы, сколько ее внутреннее разнообразие, множественность заключенных в ней возможностей. Кроме того, часть текстов представляют не столько Чикагскую школу как таковую (если понимать под ней ограниченное во времени образование), сколько ее ближайшую периферию – ближайшее прошлое, на фоне которого она выросла (ранние работы У.А. Томаса и Э.У. Бёрджесса), сторонние развития (статья Э.С. Богардуса), дальнейшие ее трансформации (поздние работы Р.Д. Маккензи, Э. Фэриса и Э.Ч. Хьюза). В этой более развернутой оптике Чикагская школа выглядит уже не столь монолитно и стационарно, зато становится видна – по крайней мере, через развертывание некоторых общих тем, проблем и понятий – как социология живая, постоянно обновляющаяся и трансформирующаяся во множестве направлений, какой она, собственно, и была.

Все переводы, добавленные в это издание, были еще раз сверены и, в меру необходимости, отредактированы, некоторые – весьма существенно. Все данные о соотношении переводов, включенных в этот сборник, с ранними их версиями приводятся в аннотациях, предваряющих каждый из текстов. Два перевода новые и нигде ранее не публиковались.

Вступительная статья к сборнику в библиографической ее части (но только в ней), конечно, за прошедшее десятилетие несколько устарела. тем не менее решено было оставить ее в том виде, в каком она была в первом издании, как своего рода исторический артефакт¹.

В заключение я хотел бы поблагодарить всех, кто так или иначе причастен к появлению этого нового издания, прежде всего Дмитрия Валерьевича Ефременко, без чьей поддержки и вдохновляющего воздействия я бы не взялся за эту работу, и Юрия Михайловича Резника, главного редактора журнала «Личность. Культура. Общество», неизменно поддерживавшего меня в публикации переводов старой социологической классики, некоторые из которых вошли в эту книгу. Я хотел бы также выразить благодарность всем коллегам и студентам, которые многие годы поддерживали добрым словом мою переводческую работу.

В.Г. Николаев

В.Г. Николаев²
Золотой век чикагской социологии

Эта книга продолжает серию публикаций, представляющих основные достижения чикагской социологии³. Наследие Чикагской школы значимо не только содержащимися в нем вкладами в социологическую теорию, которые неплохо освещены в критической литературе⁴, но и огромным и не вполне оцененным опытом эмпирических исследований, привлекающим с конца ХХ в. внимание ряда американских и европейских авторов⁵, но до сих пор плохо известным у нас. В книге представлен преимущественно этот опыт.

С золотого века чикагской социологии, охватывающего период с середины 1910-х до середины 1930-х годов, начинается в известном смысле современная американская социология и, поскольку облик социологии после Первой мировой войны определялся прежде всего тем, что происходило на американской сцене, современная социология как таковая.

Ни перед Р. Парком, ни перед его коллегами по факультету социологии и антропологии Чикагского университета⁶ не стояла задача создать какую-то особую школу. Они развивали социологию как таковую, понимая, что она должна стать эмпирической наукой, соответствующей критериям научности, как они тогда понимались. В начале ХХ в. ни в Америке, ни в Европе таковой не было. С одной стороны, сложилась традиция проблемно-ориентированных любительских социальных обследований, не ставящих собственно научных задач и не вписанных в какие-либо теоретические перспективы (в Чикаго она была представлена, например, обследованиями сотрудниц Халл-Хауса⁷). С другой стороны, были многочисленные теории спекулятивного характера, не соотнесенные с эмпирическими исследованиями. Эти две линии развития существовали совершенно независимо друг от друга, и их нужно было как-то соединить. Различные теоретические позиции, существовавшие параллельно и обособленно, нужно было как-то соотнести; идеи полипарадигмальности и теоретического плюрализма были чуждыми этой эпохе. Сборку единой науки из разрозненных эмпирических и теоретических компонентов мы и находим в работе тогдашних чикагских социологов.

Нередко эта сборка характеризуется как «эклектическая». Но подобная оценка вряд ли справедлива. Отчасти она является проекцией в прошлое тех политических размежеваний и конфликтов между «школами», «подходами», «парадигмами» и «направлениями», которые возникли уже после чикагцев и не были фоном для их научной работы. Более того, чикагская социология во многих отношениях предвосхищает лучшие поздние теоретические синтезы, образцовым примером которых служит теория Т. Парсонса. В чикагской социологии, при всей ее пестроте, мы находим высокую степень внутренней связности и согласованности в базовых принципах, придающую вписанным в эту традицию текстам особую, уникальную окраску и позволяющую читать их как части общего интеллектуального предприятия.

Своей уникальной композицией чикагская социология 1920–1930-х годов обязана прежде всего Р.Э. Парку, ее признанному интеллектуальному лидеру. Но не только ему. Идеи Парка развивались в тесной связке с проводимыми в эти годы исследованиями, и многие элементы общей теоретической рамки более детально и основательно прописаны не в его трудах, а в трудах его сподвижников. Сама эта рамка развивалась постепенно, по ходу дела, в ответ на проблемы и вызовы, возникавшие в процессе проведения исследований. Многие идеи возникали и прорабатывались в ходе дискуссий на университетских занятиях, очень непохожих (судя по воспоминаниям тех, кто в них участвовал) на учебные занятия, какими мы их знаем сегодня.

Общая теоретическая рамка, рассеянная по разным текстам Р.Э. Парка, Э.У. Бёрджесса, Л. Вирта и многих других авторов и придающая чикагской социологической традиции внутреннюю связность, может быть в общем виде охарактеризована как многомерная⁸. Она опирается на достаточно отчетливо сформулированные допущения относительно природы человека, социального порядка, человеческого поведения / действия и социального взаимодействия. В соответствии с ними любое коллективное образование рассматривается как упорядоченное на нескольких уровнях: экологическом (и демографическом), экономическом, политическом, культурном, социально-психологическом. Каждый из этих порядков мыслился как предмет отдельной дисциплины, но целостное видение социального процесса предполагало соотнесение знаний, получаемых с разных дисциплинарных точек зрения; такое соотнесение было задачей социологии как общей науки. Социология как специальная наука у чикагцев образовалась из суммы перспектив, не «занятых» утвердившимися академическими дисциплинами. В ее состав вошли человеческая экология, изучающая экологический порядок (позже из нее выделилась как отдельная дисциплина демография), социальная психология, изучающая культурные и социально-психологические факты (позже она превратилась в символический интеракционизм), а также «социальная организация», сфокусированная на всестороннем синтетическом изучении различных институтов. Эти три науки стали специализациями на факультете социологии Чикагского университета, развивающимися каждая в своем русле. Соответственно, в рамках чикагской традиции сформировались и развивались несколько типов исследований, изначально связанных друг с другом общей теоретической рамкой, но позже разделившихся: экологические (включая демографические) исследования, интеракционистские социально-психологические исследования (имевшие в 1920-е годы во многом антропологический характер) и целый ряд близких по духу комплексных исследований различных групп и институтов (занятий и профессий, семьи, шаек, досуговых учреждений, расовых и этнических гетто, организованной преступности, выборов, газет и т. д.).

Социология мыслилась чикагцами как эмпирическая наука (настолько, что специальное занятие разработкой теории и методологии рассматривалось как бесплодное дело, не заслуживающее траты времени и сил). Превращение социологии в эмпирическую науку было смоделировано Парком по образцу психологии, которая в XIX в. стала в полном смысле слова наукой благодаря утверждению в ней экспериментального метода и появлению лаборатории. В случае социологии своего рода лабораторией был признан город; проведение собственно экспериментов, однако, не требовалось, поскольку совместное существование людей само по себе виделось как эксперимент⁹.

Так эмпирическая социология стала у чикагцев городской социологией. Программа эмпирических исследований была предложена Р.Э. Парком в его ранней большой статье «Город: предложения по изучению человеческого поведения в городской среде» (1915)¹⁰. Корни многих знаменитых чикагских исследований 1920–1930-х годов обнаруживаются в тех или иных разделах этой работы. Большинство исследований проводилось в Чикаго как образцовом крупном современном американском городе, часть исследований – в других городах и даже не только в городах¹¹.

Поскольку быстроразвивающийся крупный современный город был не просто площадкой для проведения исследований, но и мыслился как арена, на которой развертываются все основные социальные процессы, в том числе специфически современные, и на которой все больше раскрывает и выражает себя человеческая природа, то городские исследования чикагцев всегда были в той или иной мере исследованиями общества как такового, современности и модернизации как таковых, человеческой природы как таковой¹². В лучших их образцах ясно и недвусмысленно присутствовали эти акценты.

Эмпирические исследования чикагцев были ориентированы на тесную связь с практикой и были проблемно-сфокусированными. Так, исследования естественных ареалов, сообществ и соседств стали фундаментом для нового районирования Чикаго (во многом сохранившегося по сей день). Целый ряд исследований проводился в тесной связке с работой всевозможных комиссий (по расовым отношениям, по трудовым отношениям, по работе с детьми и подростками-правонарушителями и т. д.). Предполагалось, что социология не только может, но и должна приносить реальную и ощутимую пользу людям – как конкретную, так и, в более широком смысле, просветительскую.

Тематически это были очень разнообразные исследования. В них была широко представлена собственно городская тематика: внутренняя структура города, городские сообщества, многообразие городских культурных миров и образов жизни. Сюда можно отнести исследования города как мозаики миров (Х.У. Зорбо, «Золотой берег и трущобы», 1929¹³), еврейского гетто и прочих видов гетто (Л. Вирт, «Гетто», 1928¹⁴), негритянских сообществ (Ч. Джонсон, «Негр в Чикаго», 1922¹⁵), общины хлыстов (П. Янг, «Пилигримы Русского городка», 1932¹⁶) и т. д. Интенсивно исследовались всевозможные городские институты: городская семья (Э.Р. Маурер, «Семейная дезорганизация», 1927¹⁷; Э.Ф. Фрейзер, «Негритянская семья в Чикаго», 1931¹⁸; работы Э.У. Бёрджесса, Л. Котрелла и др. о семье и браке¹⁹), занятия и профессии (Ф.Р. Донован, «Продавщица», 1929²⁰; Э.Ч. Хьюз, «Рост института: Чикагское агентство недвижимости», 1979 [1928]²¹), газеты (Х.М. Хьюз, «Новость и интересная история», 1940²²; Р.Э. Парк, «Иммигрантская пресса и ее контроль», 1922²³) и кино (исследования влияния кино на разные аспекты поведения горожан, 1930-е годы²⁴), гостиницы (Н.С. Хейнер, «Гостиничная жизнь», 1936²⁵), танцевальные залы (П.Г. Кресси, «Таксидэнс-холл», 1932²⁶) и др. Многочисленные работы были посвящены расовым отношениям, меньшинствам и национализму (Ч. Джонсон, Э.Ф. Фрейзер, Л. Вирт, Р.Э. Парк, Э.Б. Рейтер, Э.В. Стоунквист). В исследованиях чикагцев была обильно представлена криминологическая проблематика. Сюда относятся исследования преступности и молодежной делинквентности (К. Шоу и др., «Ареалы делинквентности», 1929²⁷; К. Шоу, «Обирающий пьяных: история делинквентного подростка, рассказанная им самим», 1930²⁸; К. Шоу, «Естественная история делинквентной карьеры», 1931²⁹; К. Шоу и др., «Братья по преступлению», 1938³⁰), шаек (Ф.М. Трэшер, «Шайка», 1927³¹), проституции (У. Реклесс, «Порок в Чикаго, 1933³²), организованной преступности (Дж. Ландеско, «Организованная преступность в Чикаго», 1929³³). Работа Р. Кэван «Самоубийство» (1928)³⁴ около двух десятилетий считалась образцовым социологическим исследованием суицида и даже затмила по значимости классическую работу Э. Дюркгейма. Немалое значение имели и чикагские исследования различных форм коллективного и массового поведения, таких как публики и толпы (Р.Э. Парк, «Толпа и публика», 1972 [1904]³⁵), шайки (Ф.М. Трэшер³⁶), профсоюзное движение и забастовки (Э.Т. Хиллер, «Забастовка», 1928³⁷), расовые бунты (Ч. Джонсон, «Негр в Чикаго», 1922³⁸) и революции (Л. Эдвардс, «Естественная история революции», 1927³⁹). Наконец, важное место в научном наследии чикагцев занимают исследования современной / городской личности (Э.У. Бёрджесс и др., «Личность и социальная группа», 1929⁴⁰; Н. Андерсон, «Хобо», 1923⁴¹; Э.В. Стоунквист, «Маргинальный человек», 1937⁴²).

Многие из этих исследований до сих пор привлекают внимание своей оригинальностью и плодотворностью, а заключенный в них опыт служит предметом критического изучения и переосмысления. Некоторые развитые в них концепции и подходы и сегодня сохраняют свою жизнеспособность (как, например, концепция новости или концепция маргинального человека).

Особое внимание сегодня привлекает методология этих исследований. Одна из проблем в данном случае состоит в том, что в чикагской традиции методология (также как и теория) не была предметом специального интереса. Многообразие методов и процедур сбора данных определялось не какими-то эксплицитными правилами, а скорее общими представлениями об изучаемом предмете, исследовательскими нуждами и попросту обстоятельствами. Была задача в чем-то разобраться, и для достижения этой цели использовались все доступные способы.

Отчасти это многообразие методов досталось чикагцам в наследство от традиции социальных обследований. В зачаточном виде почти все эти методы, от статистики и анкетного опроса до городской этнографии, можно найти в этой традиции (у Ч. Бута, в чикагских обследованиях Халл-Хауса, в Питтсбургском обследовании и т. д.). Однако в социологии Чикагской школы все они получают более дисциплинированное и находчивое применение.

Чикагские социологи пользовались в своих исследованиях разного рода статистикой, собираемой как Бюро переписи населения, так и социальными службами, полицией, государственными, муниципальными, общественными организациями. Для того, чтобы можно было проводить более обоснованные и надежные сравнения разных районов города, по их инициативе в Чикаго были введены более мелкие переписные участки. Широко практиковался и самостоятельный сбор статистических данных, когда готовые статистические сводки отсутствовали (как, например, статистика гостиничного населения у Хейнера или статистика посещаемости городского центра в разные времена суток). В 1920-е годы методы статистического анализа данных практически не применялись, но уже во второй половине 1930-х – при активнейшем участии Э.У. Бёрджесса и У. Огборна – получили применение факторный анализ, корреляционный анализ и т. п. (например, в исследованиях эффективности условно-досрочного освобождения заключенных).

Разновидностью статистического метода, отличительной для чикагской традиции, стала картография. Известно, что в эти годы без карт невозможно было защитить ни одну диссертацию. Картографирование в исследованиях городов применялось и раньше (еще со времен Ч. Бута), но никогда прежде не было такого тематического разнообразия карт. На карты разных видов (точечные, штриховые и т. д.) наносилось буквально все: демографические данные, преступность, подростковые правонарушения, шайки, самоубийства, притоны, цены на землю, разные виды танцевальных заведений, кинотеатры и т. д. Помимо наглядного представления статистических данных по районам карты служили основой для дальнейших углубленных исследований: они визуализировали территориальное (экологическое) распределение изучаемых феноменов и проблем и позволяли выявить места их высокой концентрации для последующего качественного исследования их in situ. Предполагалось, что условия, благоприятные для этих феноменов и проблем, присутствуют в этих районах в наиболее выраженном виде. Так, исследование мира шаек проводилось в местах сосредоточения шаек (Ф.М. Трэшер⁴³); исследование социальных факторов самоубийства проводилось в районе с самым высоким уровнем самоубийств (Р. Кэван⁴⁴); глубинному изучению факторов подростковой делинквентности и роста преступных карьер предшествовало изучение территориального распределения правонарушений и выявление «ареалов делинквентности» (К. Шоу и др.⁴⁵); для исследования своеобразия современной городской личности выбирались места, в которых были сильнее всего выражены характеристики современного крупного города, например гостиницы (Н.С. Хейнер⁴⁶).

Образцовые чикагские исследования чаще всего строились по такой модели: сначала проводилось экологическое исследование распределения изучаемого явления, в котором выделялись места его концентрации, а далее следовало исследование «на месте», в котором решались задачи понимания и объяснения. Решение последних предполагало непосредственное знакомство с изучаемым фрагментом социальной реальности. Известно наставление Р.Э. Парка: «Вам говорили идти и порыться в библиотеке, накапливая тем самым кучу заметок и вбирая слой глубоко въевшейся книжной пыли. Вам говорили выбирать проблемы там, где вы сможете найти заплесневелые штабеля рутинных записей, базирующихся на тривиальных формах, подготовленных усталыми бюрократами и заполненных смущенными претендентами на помощь, придирчивыми благодетелями или равнодушными клерками. Это называется “запачкать ваши руки в реальном исследовании”. Те, кто вам это советует, люди мудрые и почтенные; резоны, которые они приводят, очень ценны. Но нужна еще одна вещь: непосредственное наблюдение. Пойдите и посидите в холлах роскошных гостиниц и на порогах ночлежек; посидите на диванах Золотого берега и на кроватях в трущобах; посидите в Концертном зале и на представлении бурлеска в “Стар энд Гартер”. Короче говоря, джентльмены, идите и запачкайте ваши штаны реальным исследованием»⁴⁷.

Парк и сам практиковал и прививал своим ученикам ознакомительные социологические прогулки по городу. Описание одной из таких прогулок (из центра Чикаго в трущобы и другие районы Ближнего Норт-Сайда) можно найти в первой главе книги Х.У. Зорбо «Золотой берег и трущобы»⁴⁸.

Использовались чикагскими исследователями и более систематические виды этнографического наблюдения, невключенного и включенного. Так, Ф.М. Трэшер, изучая чикагские подростковые шайки, поселился неподалеку от мест их высокой концентрации, чтобы наблюдать их в естественной среде (на улице)⁴⁹. Н. Андерсон, исследуя странствующих рабочих (хобо), регулярно бывал в районе, в котором они временно селились, с тем чтобы наблюдать их повседневную жизнь; это позволяло ему по случаю вступать с ними в беседы на улице, в кафе, на лавочках в парке, и эти свободные беседы (интервью) дали важный материал для его книги «Хобо»⁵⁰. Х.У. Зорбо несколько месяцев снимал жилье в Ближнем Норт-Сайде, чтобы наблюдать жизнь изучаемых им районов города изнутри⁵¹. П.Г. Кресси в целях изучения внутреннего мира таксидэнс-холлов стал завсегдатаем подобных заведений, что позволило ему не только напрямую прочувствовать их атмосферу, но и собрать нужную информацию через разговоры с танцовщицами, клиентами и хозяевами этих заведений⁵². В отдельных исследованиях (правда, редко) использовалась также визуальная этнография. Так, Трэшер собрал коллекцию фотографий шаек, и некоторые из них были включены в его монографию⁵³.

Наблюдения у чикагцев были практически неотделимы от интервью. Судя по всему, интервью протекали свободно и без заранее подготовленных списков вопросов. Как они проводились и документировались – неизвестно, но в публикациях чикагцев присутствуют многочисленные выдержки из них.

Начиная с новаторского исследования У.А. Томаса и Ф. Знанецкого «Польский крестьянин в Европе и Америке»⁵⁴, чикагцами широко применялся анализ личных документов. Это были очень разные документы. Например, в основу исследования самоубийства у Р. Кэван были положены два дневника девушек-самоубийц (хотя использовались и другие материалы)⁵⁵. Широко использовались биографии и автобиографии; иногда они собирались через интервью, иногда – писались людьми на заказ. На автобиографических материалах и сопоставлении их с другими данными построены, например, книги К. Шоу «Обирающий пьяных»⁵⁶ и «Братья по преступлению»⁵⁷. Много таких материалов мы находим и в других работах чикагцев, хотя там они играют вспомогательную роль (образцовый пример – автобиографический нарратив «приютской девушки» в книге Зорбо «Золотой берег и трущобы»⁵⁸). К категории биографических материалов причислялись и газетные истории, особенно в жанре исповедей и «криков души».

Не менее важную роль во многих исследованиях играли документы самых разных организаций (полиции, судов, благотворительных организаций и душеспасительных миссий, всевозможных комиссий и т. п.), публикации в прессе и газетные архивы. Например, внимательное изучение подшивок и архивов чикагских газет за 25-летний период позволило Дж. Ландеско, когда он исследовал историю чикагской организованной преступности, обнаружить несколько важных имен, не фигурирующих в полицейских картотеках в силу тесных связей полиции с преступным миром⁵⁹.

Если взять для сравнения нынешнее состояние социологии, то и здесь мы находим многообразие применяемых методов в связи с решением разных познавательных задач. Но в случае чикагской социологии они были вписаны в целостную и понятную теоретическую рамку, и сделано это было очень изобретательно и элегантно. Этим во многом и определяется ценность золотого века Чикагской школы сегодня.