Kitobni o'qish: «Донбасский меридиан», sahifa 2

Отец Роман – Пересвет

Село Творогово – всего в несколько коротеньких улиц, можно сказать крохотное по сравнению с окружающими его бескрайними полями и лугами, вдруг заставило говорить о себе весь Емельяновский район Красноярского края. На одном из пустырей села четыре года назад встал красавец храм в честь иконы Божией Матери «Спорительница хлебов». Старание Красноярской епархии, отца Романа, их неукротимое желание найти меценатов для возведения в деревеньке храма увенчались успехом, состоялось его долгожданное освящение. Службы, которые вел несколько лет отец Роман (в миру Марат Хамадиев) в приспособленном помещении, теперь стали проходить с размахом в просторном здании. Велись они с прежним усердием, чутким отношением к прихожанам. Повседневная жизнь священника наполнена молением и любовью к своей многодетной семье. Пожалуй, в таком спокойствии и умиротворении протекала бы жизнь дальше, если бы не война.

Прожитое время всегда кажется простое, хотя трудностей в молодости вагон и маленькая тележка. Они вспоминаются редко, как и радости: человек живёт настоящим и будущим, ожиданием самого радостного дня и события. Матушка Анна, казалось, уж испытала полное счастье в жизни: у неё есть любимый муж и пятеро детей, но ожидание будущего счастья доминирует.

В год знакомства с Маратом она была школьницей, он тоже. Аня приехала в Творогово к бабушке на каникулы, а Марат и его родители переехали на постоянное жительство. Подростков в деревеньке немного, и пройти мимо друг друга невозможно, и, конечно, их тропинки пересеклись, завязалась юношеская дружба. Марат опекал девушку плотно, она не противилась. В августе (это был выпускной год Марата), перед возвращением в школу Ани доучиваться, друзья засиделись на лавочке под кленом до ярких звёзд. Он, молчаливый и задумчивый, больше слушал Анину трескотню, неуёмную, даже одухотворённую дружбой с симпатичным, таким собранным и серьезным юношей. Сказывался возраст, он на два года старше. Шли нулевые годы нового столетия, опасные военными конфликтами в бывших республиках Союза, а он ждал повестку на срочную службу в армию. Аня это знала, может, потому без умолку рассказывала о себе, о подругах, о школе, но и о предстоящем расставании, заглядывая ему в глаза:

– Марат, моя бабушка – человек начитанный, она говорит, что теперь служат в армии больше всего на своих территориях или в соседних. То есть в своём федеральном округе. Может быть, останешься служить в нашем крае или в Омской области, где есть военный институт?

– Меня это мало волнует.

– Ну, как же, а война в Чечне? Я бы не хотела, что б ты туда попал. Хочу дождаться твоего возвращения бравым солдатом, а лучше сержантом, увидеть, каким ты станешь через год.

– Спасибо, мне тоже интересно увидеть тебя повзрослевшей.

– Ты в каких войсках хотел бы служить?

– Мне как-то без разницы. Но лучше в артиллерии, она – бог войны.

С того памятного вечера перед расставанием прошло около двух десятков лет. В тот год разлуки они активно переписывались. Осенью Марат вернулся в Творогово, и она прикатила к бабушке в гости. Встречи возобновились, но прежняя беспечность улетучилась, как утренний туман: произошло то, как в известной дворовой песне: «Мы жили по соседству, встречались просто так. / Любовь проснулась в сердце, сама не знаю как». Вспыхнула яркая и пылкая взаимная влюбленность, и вскоре голубки объявили родным о намерении создать семью. Возражать никто не стал, и свадьба состоялась. Не броская, скромная, с крепкими задушевными чувствами. Жили у родителей Марата. Он устроился на завод машинистом, Анна – разнорабочей в рыбное хозяйство. Были трудности, но любовь сглаживала все неудобства и бытовые недостатки.

Тяга к Богу у нашего народа в последние десятилетия усиливается, жизнь в целом в стране налаживается, материально укрепляется. В семье Марата всегда относились с почтением к религии, верили во Всевышние силы и молились. Спокойный и уравновешенный Марат по примеру своего старшего брата однажды пришёл в храм Святой Троицы в Емельяново.

Церковь поразила своим величием, восприимчивая натура парня сулила необычные впечатления от предстоящей службы, которую он собрался принять. С волнением вошёл в переполненную прихожанами среднюю часть – наос. От множества свечей перед иконостасом светло и лучисто. Восковой пряный аромат растекается меж людьми. Несколько женщин с церковными книгами составили хор и поют молитвы. Их голоса стройны и приятны для слуха. Нарядные, с торжественными лицами прихожане слушают службу, участвуют в ней, подпевая и крестясь, отбивая поклоны.

Батюшка в белой ризе обошёл нарядных прихожан, плавно размахивая кадилом, из которого легким облачком вырывался дымок, пахнущий ладаном. Ему прислуживал юный послушник. Марат, незаметно для себя, проникся содержанием службы, как каждый стоящий рядом с ним, усердно крестился на зычный призыв священника: «Помолимся!», отбивал низкие поклоны со всеми вместе, сознание уносило его в неизведанный, но благостный мир. Он видел одухотворенные лица прихожан во время заутрени, затем с торжественно-таинственной улыбкой после её окончания, расходящихся из церкви по домам и своим делам. Сам он чувствовал неизъяснимое приятное волнение от соприкосновения с иным миром, решил чаще посещать службы вместе с женой. Первой такой состоялась заутреня на Троицу, вылившаяся в полное удовлетворение службой, очищением души от мирских забот. После нескольких посещений богослужения у Марата родилось желание стать послушником, что было одобрено батюшкой. Рвение и искренность в служении Господу нашему были замечены, и Марата рукоположили в дьяки, а затем в священники с приходом в селе Творогово, который надо было создать. Так Марат сменил гражданский костюм на ризу, что создало его новый облик, обогатило его душевное содержание. Поменялся и внешний облик. Если раньше он бороду не носил, то теперь не брился, отрастил черную и мягкую. Она придала ему солидность человека, познавшего иные таинства бытия, доброты и внимания к людям, не говоря уж о семье, которую любил больше себя.

Казалось бы, человек прочно стоит на своём месте: у него есть всё для счастливой жизни: дом с приходом в новом храме, любимая жена и дети. Первенец появился в год, когда Анне исполнилось девятнадцать, назвали Романом, поскольку это имя Анне нравилось с детства. Молодые были счастливы, и как благословение Господне видели то, что семья полнилась крепкими детьми. Теперь их пятеро. Три мальчика и две девочки. Все пятеро очень любят папу и вот уже год, как живут ожиданием возвращения его в дом.

Что же случилось, почему папы-священника нет дома? Причина тому – характер папы и Специальная военная операция в Донбассе по защите народных республик от фашистского беспредела киевской власти. Но это же далеко, происходит в другой стране, и гул войны в Творогово не долетает. Почему их папа там, а не дома? И детям объясняют, что страна эта родная и такая близкая, что отец Роман видит страдания людей едва ли не воочию, и душа его там, где противостоят две силы: зла и добра. Он глубоко усвоил наставление святых старцев о человеколюбии. И как своё кредо проповедует мысли старца Георгия Флоровского о том, что «судьба мира и народа решается не на полях сражений, не в кабинетах политиков. Она решается в человеческих сердцах».

Как же решается? Толково и просто разъясняет старец Амвросий Оптинский: «Победишь зло в своём сердце – уменьшится количество зла в мире. Не победишь – увеличится». Вот этому делу – борьбе за добро в своём сердце – ревностно служит отец Роман в приходе. Он согласен со старцем: коли поселится добро в сердце, то оживёт сам человек, избавится от гнёта зла и станет бороться за то по-настоящему ценное, что, может быть, впервые увидел в себе человек. Вера в добро делает человека сильнее, дух его укрепляется перед невзгодами, и в этом видна помощь Бога.

Изучение борьбы на Донбасском меридиане стало второй обязанностью и жизнью священника. Он видел себя там, среди воинов на линии фронта, не только как проповедника добра, но и как служителя, годного на любые военные и мирские дела. Матушка Анна заметила необычное душевное состояние мужа и где-то в глубине своей души понимала стремление мужа оказаться в Донбассе, но надеялась, что дети не пустят его на фронт. Сама она, по большому счету, тоже не согласна остаться с детьми наедине с неизвестностью о дальнейшей судьбе дорогого человека, окажись он на передовой, где бьют по городам мощными снарядами, реактивными ракетами огромной разрушительной силы. Нет-нет, она мать и обязана сделать всё, чтобы отец оставался при детях до их совершеннолетия. Но в душе носила это желание, скрытое от постороннего глаза, если хотите, в глубокой тайне.

Матушка Анна, всегда энергичная и словоохотливая, с легкостью делится со знакомыми прихожанами не о тревожных мыслях, а о своём материнском счастье:

– Я всегда твердила: хочу много детей. Только думала, у нас будет трое. Ну, где трое, там и пятеро.

«Да как же можно справиться с кагалом, – возражают иные. – Это просто не под силу».

– Ничего подобного, – возражает матушка скептикам. – Раньше людям жилось тяжелее, но женщины, особенно крестьянки, рожали едва ли не каждый год или через год. Сейчас быт налажен хорошо: в доме есть стиральная машина, пылесос, холодильник, автомашина, вода из крана, ванна. Это же какое подспорье! И дети помощники, а с ними совсем не трудно, когда любовь и согласие в семье. Дети наша гордость и богатство, послушные и работящие.

У неё готовы краткие характеристики:

Рома спортсмен, скоро окончит школу, мечтает о дальнейшей учебе. За ним идёт Лерочка, на три года младше. Красавица и мамина помощница! Обожает рисовать, увлекается плаванием, по примеру брата собирается в юнармию.

Лизе десять. Молчунья, слова не вытянешь, но рассудительная и ласковая, вся в папу. Она отлично показывает себя на татами, занимается дзюдо. Никодимушка выходит из детсадовского возраста, в следующем году пойдёт в школу. Активный непоседа. Ходит в бассейн, хочет стать пловцом, мечтает побеждать на соревнованиях.

Самый младший – Арсюша. Добрый, спокойный, обожает ласку, как пушистый котенок. Пока его главная «задача» – посещать детсад.

– Меня порой укоряют: «Как у вас всё по расписанию, без баловства!» Да, у меня дети часами в телефонах не сидят. У них нормальная жизнь: школа, спортивные секции, дом, друзья. Я их не ущемляю, просто умею договориться, привить любовь к труду на личном примере, привить другие интересы. Поэтому у детей находится время и на хобби, и на помощь по дому. Вообще, я держу их в строгости. Муж, наоборот, более мягок с ними. Так что сейчас все ждут папу домой.

Некоторым прихожанам показалось странным то, что их настоятель добровольно, конечно, временно ушёл от семьи на борьбу с нацистами, жестоко расправляющимися не только с православными христианами, но и с самой Православной церковью в Киеве. Решение священнику далось не сразу, много размышлял на эту тему, молился и однажды высказал своё решение жене.

– Матушка, пойми меня правильно и прости: вижу свой долг служить Отечеству на передовой Донбасса. Медицинскую комиссию, несмотря на поясничные боли, прошёл нормально и прошу твоего согласия на такой поступок.

– Я чувствовала, что в усердных молениях ты решаешься на крайнюю меру. Для меня остаться без тебя с детьми – тяжкое бремя. – Анна не могла сдержать волнения, и обильные слёзы хлынули из глаз. – Но я хорошо знаю тебя: ты уж приказал себе идти на фронт и ни за что не откажешься от своего решения. Я скрепя сердце даю согласие, но дадут ли его твои родители?

– Думаю, они не одобрят мой поступок, от этого будет горько на душе, но я вижу: Господь на моей стороне и обережёт меня в трудную минуту.

Отец Роман улетел в Ростов-на-Дону седьмого февраля 2023 года.

На передовой у отца Романа, взявшего позывной «Пересвет» в честь русского богатыря, сразившего на Куликовом поле татарского Челубея, обязанностей много. Две главных – он фронтовой священник и служит духовным наставником бойцам. На отдыхе в блиндажах проводит беседы с теми, кто уже изрядно понюхал пороху, устал от окопной жизни, но не сломленный трудностями несёт свой крест освободителя на многострадальную землю, и слово батюшки-добровольца для каждого особенно дорого и, кстати, подкрепленное верой в Господнюю помощь, укрепляет дух, а с ним и телесные силы. Бывало и не раз, напутствовал бойцов перед выполнением поставленной задачи, не ища для этого особых условий безопасности, и воины видели искренность батюшки, его смелость и жажду всеобщей победы не только над украинским нацизмом, но над мировым злом.

Вторая – более опасная и сложная обязанность, кстати, добровольно принятая в качестве командира санитарного взвода: ездить на вызовы в атакующие врага подразделения, оказывать первую помощь раненым, доставлять в госпиталь. То и другое отец Роман выполняет с добросовестным рвением. Военные будни захлестнули его, как и каждого на линии соприкосновения с нацистами. В одном из вызовов санитарную машину с опознавательными знаками, по международной конвенции неприкасаемую, в которой они везли раненых в медсанбат, накрыли снаряды крупного калибра. Точности безнравственным украм не хватило, машину изрядно тряхнуло, виляя и едва не переворачиваясь от новых взрывов, она выскочила из-под обстрела. Люди отделались испугом и легкой контузией. Отец Роман с молитвами оправился быстро и к врачам за помощью обращаться не стал.

Вторая контузия случилась через месяц и оказалась куда тяжелее: священник потерял слух. Его посчитали погибшим, но он отлежался в окопе и ночью, творя молитвы о Господнем вспоможении, выполз к своим.

– Будешь жить долго, батюшка, мы уж не чаяли тебя увидеть, – говорили ему товарищи.

– Божья помощь и молитвы мне дали достаточно сил, чтобы снова видеть вас и радоваться жизни. Молитесь и вы, братья, и будьте стойкими!

В марте отец Роман не выходил на связь с родными более полумесяца. Матушка Анна тяжело переживала неизвестность, молилась за здравие мужа, бывало, и со слезами, но верила в его благополучие, предполагала об опасных обстоятельствах, что не позволяли звонить домой.

Не позволяли грозные силы, собранные со всей Европы и брошенные в Украину, чтобы сломить русскую армию. Выполняя задачу по досмотру поля боя и выноса раненых, если таковые будут, «Пересвет» с товарищем Георгием попал под плотный обстрел минометов. Охотились именно за ними, поскольку над благородными служителями висела «птичка» – дрон, который передавал координаты движущейся живой цели. Били яростно и плотно. Атакованные укрылись в канаве, надеясь на прекращение обстрела. Близко ударила тяжелая мина, Георгий вскрикнул от боли: горячий осколок врезался в ногу, срезал кусок мышцы. Кровь ударила фонтаном. Отец Роман бросился на помощь, сделал обезболивающий укол, перевязал рану и, выбрав ориентиры, указывающие направление к своему расположению, решил спасаться. Взвалил на себя потерявшего сознание от потери крови товарища, пополз. На первом километре особой тяжести не ощущал, а вот далее движение усложнилось: впереди, он знал, лежало заминированное поле, пришлось его огибать. Тревожился за жизнь раненого, боялся осложнения, стремился быстрее доставить на операционный стол. Он полз по влажной, пробудившейся от зимней спячки земле, просящей рук крестьянских к возделыванию хлеба, прислушивался к её надрывному дыханию от огненных ударов. Живая, она придавала сил, как и животворящая молитва, обращенная к Господу за вспоможением. Сил хватило, и он вынес товарища к своим уже при звёздном небе. Раненого подхватили чуткие руки санитаров, и бойцу сделали операцию, удалив осколок. Рваную рану зашили, спасли и в дальнейшем поставили на ноги. Отец Роман был представлен к награде, и вскоре ему вручили медаль «За спасение погибающих». Сам он также нуждался в отдыхе и осенью получил отпуск домой.

Его ждали с нетерпением не только родные, но и благодарные прихожане. Батюшка провёл богослужение, ответил на многочисленные вопросы своей паствы, а также журналистов.

Здесь снова проявился его беспокойный и мягкий характер. Отдохнув пару дней, он не мог полностью отрешиться от забот товарищей на передовой, своей новой паствы. Звонил, спрашивал, как там идут дела, что он живёт их заботами, отдыхает, но скоро вернётся в строй, будет помогать бойцам до тех пор, пока воюющие стороны не сложат оружие, а на земле Малороссии и Украины воцарится мир. Отец Роман глубоко понимал, что и после того, как смолкнут орудия, предстоит нелегкая борьба за души и сердца обманутых православных христиан, поверивших в лживую и жестокую сущность бандеровщины и нового украинского нацизма; предстоит борьба за правду и справедливость, которую ведёт российское общество.

Обида
(быль)

В Донецке у Сергея Олейника осталась любимая девушка. Они не успели пожениться. Собирались подать заявление на регистрацию брака, но грянула гражданская война, спутав все намерения. Ему под тридцать, она младше на пять лет. Сергей срочно записался в ополчение, находился безвылазно на передовой, обретая науку выживать и наносить противнику урон, то есть убивать и оставаться живым. Люди почему-то назвали кровавое дело военным искусством. Раньше не задумывался над вопросом, этакой абракадаброй, в какую словесную шелуху упрятаны методы и приёмы уничтожения себе подобных, жилья, предприятий, школ, больниц. Теперь, хлебнув окопной жизни по самое горло, понял, насколько дико называть искусством массовое убийство, разрушение городов и сел. Даже торжество победителей, по большому счету, аморально, поскольку победившая сторона утопает в море крови павших на поле брани своих воинов. Понятие искусства все-таки связано с добычей хлеба, с живописью, песнями, музыкой, художественными образами в литературе, в театре, наконец, в строительстве. Отец у него каменщик. Любо-дорого смотреть на его проворную работу и возведённые кирпичные дома – истинное произведение архитектурного искусства. Особенно его дачный дом-дворец в пригороде Донецка, построенный по его задумке и его же руками!

Сам Сергей, инженер-механик, в своей мастерской продляет жизнь поношенным авто на радость владельцу. Себя считает добряком, этаким бесконфликтном гуманистом, умеющим слушать других и ладить с каждым. Оттого сознание никак не может примириться с убийствами. Понятно то, что его вынудили взяться за оружие, защищать себя, маму, невесту, землю и свой язык, на котором говорили его предки и сам он, обрекли подчиняться роковой дилемме: если не ты убьёшь, то убьют тебя. Пока удаётся лишать жизни противника. Его не коробило от первой жертвы. Это придумки писателей и режиссеров кино показать, как неестественно убийство для простого человека, художественным приёмом вызвать психологическую омерзительность насилия. Такая постановка вопроса понятна и приемлема. У него же возникло чувство удовлетворения оттого, что удалось в схватке одержать верх. Правда, с трудом и страхом перед огневым столкновением. Тот военный навык стрелка, что приобрел до института, служа в армии, показался несравнимым с действительностью, словно младенец перед взрослым. Предстояло расти не по дням, а по часам, закалять волю, обретать бесстрашие, совершенствовать методы и приёмы убийства, черстветь душой и сердцем, учиться ненавидеть соотечественника-врага.

Черстветь не получалось. Его синеглазая Катя, он знал, продолжала работать в детском садике педагогом. Он сильно скучал по её теплому, грудному голосу. Особенно часто вспоминались картины какого-нибудь вечера или застолья, когда Катя с огромным желанием исполняла русские народные песни. Закроет глаза, и она – рядом, то в лёгком платье, то в блузке и шортах с ароматом свежего тела, вызывая восторг, как от первых подснежников. Живой, звонкий голос Кати на весь Донбасс, казалось, перекрывал канонаду украинской артиллерии, глушил шум боя. Сергей мало-помалу, туша страх, научился ходить в атаку, отбивать вражеские батареи, разрушающие его любимый город. Он верил – песня, как и молитва, отведёт от него беду. Сердце у Сергея разрывалось от негодования во время обстрела города противником из тяжелых орудий, и канонада доносилась даже сюда, в оборонные окопы пригорода Донецка, а страх за жизнь любимой девушки удесятерял ненависть к нацистам и желание быстрее изгнать с родной земли озверевшего врага, стремящегося уничтожить не только сопротивляющихся новым бандеровским порядкам, но и сам русский дух и русский язык.

Находясь на передовой, Сергей не мог представить в полной мере того, насколько страшно слышать вой снарядов залпового огня воспитателям детского сада и Катерине, как невозможно почувствовать на расстоянии тепло души родного человека, живя прежними воспоминаниями. Вой леденит в жилах кровь даже у него, он видит, как голова Кати с русской старомодной прической вжимается в плечи. Перепуганные ребятишки – кто зажимает уши ручками, кто таращит голову на звуки, кто истерически ревёт. В эти жуткие минуты перед воспитателями одна задача – поскорее укрыться в подвале. Даже в том случае, если разрывы ухают вдалеке.

Число детей в садике от этого нечеловеческого состояния неудержимо тает. Мамы с ребятишками, подстегнутые нагайкой страха, бегут в Россию. Подальше от военного ада. Потому дела в садике урезаны, как паёк в голодные годы. Оставшихся детей заведующая объединила в две группы. Часть здания опустела. И вот в тёплый июльский день тишину садика взорвали дальнобойные вражеские снаряды. Нацисты ударили прицельно подло и коварно, по-бандитски, когда дети мирно спали после обеда, сладко сжав губки и разбросав рученьки. Зажигательный снаряд пробил стену и взорвался в комнате для игр, что напротив спальни. Дверь вышибло и бросило на ближние кроватки. К счастью, высокие головки отразили страшный удар. Дверь разлетелась в щепки, но детей не зашибла. Сначала в спальне воцарилась могильная тишина. Затем последовал взрыв детского рёва, столбенеющий ужас от разрастающегося треска огня и жара.

Катя находилась в смежной комнате своего кабинета и львицей ринулась к ребятишкам. Игровая комната полыхала. Стульчики, столики, экспонаты вспыхнули, как порох. Тлели ковры, выделяя тяжёлый ядовитый дым. Воздух накалялся и обжигал.

Обезумевших от страха полусонных детей бросились выводить в подвал, приспособленный под убежище. У воспитателей от волнения и ужаса подкашивались ноги, не говоря уж о детях. Они голосили на разные лады, иные крепко вцепившись в воспитателей, не оторвёшь, снижая их подвижность. А надо быстро проверить все кровати, не спрятался ли кто под подушку. Огонь разрастался, дым удушливо клубился, вырывался в разбитые окна.

В подвале недосчитались двух мальчиков. Катя ринулась назад. Она слышала, как в соседнюю, к счастью, пустую группу ударил новый снаряд. Здание содрогнулось, как живое, предупреждая о смертельной опасности. Но она бежала туда, где полыхал огонь. Дым заволок игровую комнату, ядовитыми брызгами стреляли охваченные пламенем синтетические шторы. Катя облазила спальню, не очень задымленную, никого не нашла. Зычно звала мальчиков по именам. И они откликнулись из игровой комнаты, спрятавшись в огромном шкафу, что стоял у окна. Антресоль его горела, щелкая полировкой. Она выхватила одного, второго, сгребла под мышки и – бежать. В этот момент на неё обрушилась горящая штора. Девушка взвизгнула, завертелась, сбрасывая с себя пламенеющую материю. Большой огненный кусок припаялся к левой щеке. Впопыхах жуткой боли не чувствовала, больше испугалась, а потому не выронила из-под мышки малыша и проскочила из комнаты в коридор. И спаслась!

Если бы она остановилась и стала срывать с лица огненный кусок шторы, освободив от мальчика руку, то угодила бы под разрыв нового снаряда, попавшего в спальню. В эти секунды Катя не могла думать о своём горящем лице, о том, что теряет красоту и симпатию: она спасала детей. Девушку швырнуло взрывной волной по коридору. Она упала на площадку с лестницей, ведущей в подвал. Мальчики, находясь всё также в мёртвой хватке у неё под мышками, ударились о кафельный твёрдый пол, заголосили. Тут их подхватили руки подруг, кто-то сорвал с неё остаток горящей шторы вместе с кожей. Только в безопасности Катя почувствовала жгучую боль. Терпела, скрежеща зубами, не сознавая последствия. Медсестра оказала ей первую помощь, смазав ожог облепиховым маслом.

– Катя, тебе надо как можно быстрее попасть в ожоговый центр.

– Но его, кажется, тоже бомбили…

– Что скажет мой Серёжа? – всплеснув руками, панически спросила у своих подруг Катя и горько разрыдалась.

Никто не мог ответить за влюбленного человека, а фальшивить не хотелось, потому девчата отмолчались, стали заниматься плачущими малышами, успокаивая их, а заодно и себя. С улицы донесся вой машины пожарной команды, которая приступала тушить пожар на втором этаже садика.

Ожоговый центр находился далеко, и девушку отвезли на Катиной же машине. Точнее, на отцовской «шестерке», которую он отдал дочери, влившись в ополчение. Центр работал в половину своих возможностей. Запасы лекарств закончились, а пополнить их неоткуда. Многие аптеки и склады разбомбили жестокие украинские артиллеристы. Хирург осмотрел Катю быстро, ввёл какое-то лекарство и отправил вместе с идущей «скорой помощью» в Ростов-на-Дону с двумя обгоревшими ополченцами, сказав девушке, что там российские эскулапы творят чудеса, возвращая людям красоту лица.

Катя немного успокоилась, дорога всегда даёт надежду на лучшее, только теперь твёрдо знала, что потеряла лицо и красоту, а вместе – своё счастье. В Ростове, несомненно, сделают пластическую операцию, возьмут кожу, возможно с бедра, а возможно, с груди. Она у неё такая же белая и нежная, какой была щека. Со слезами на глазах Катя смотрела на обгоревших парней из экипажа БМП и думала о Серёже. Несколько лет назад он служил в армии на такой же машине пехоты. Недавно она узнала, что он и группа разведчиков ходили в тыл вражеской обороны и взяли сразу три боевых машины, перегнали в ополчение. Не на одной ли из них горели и задыхались в дыму эти отважные ребята?

Девушка страдала за себя и за своих попутчиков по несчастью. Вспоминала ужас свежей бомбёжки и пожара. Если бы она не нашла так быстро мальчишек, сгорели бы заживо в том шкафу. Подумать страшно – гореть заживо детям! Чем они провинились, за что отвечают?! В том, что вырастут и возьмутся за оружие для защиты своей свободы! Страх долго и безжалостно держал клещами девушку за грудки и не уходил из сердца, путал мысли, будоражил сознание.

Но странно, ярой ненависти к людям, бомбившим город, не было, разрасталась обида за потерянное счастье. Она разливалась в душе, как весеннее половодье, и мешала жить. Былое спокойствие больше не вернётся, так же как снаряды из одного орудия никогда не ложатся в одну и ту же воронку. Теперь жизнь сложится по-другому. Она могла назвать предмет обиды – эта бомбёжка снарядами и уродство лица, понимая, что это жестокое следствие майдана и кровавого захвата власти в Киеве. В силу своей молодости и честности Катя не могла предполагать, что действительность гораздо опаснее, страшнее, сравнима с грозным и теперь далеким нашествием гитлеровского фашизма. Это роковое определение робко, но чаще стало появляться в разговорах. Потому ей было так обидно за случившееся поражение законной власти и утрату прежних завоеваний. Хотя видела: от обиды не спастись, не побороть её, а она рождает в сердце не присущее ей чувство ненависти. Перерождение обиды сильнее девичьей воли.

Катя хорошо знала из уроков истории, нет, не по школьным учебникам, а по памяти своих предков, к чему привела ненависть сто лет назад в Гражданской войне на этой же Русской земле. Прадед Сычёв, царский хорунжий, был растерзан красногвардейцами Троцкого из-за того, что дезертировал из отряда после расправы с его родным казацким хутором. Семью едва не взяли в заложники: он успел спрятать жену и детей в глухом местечке, а сам был всё же схвачен, когда ездил за продуктами. Его нашли с проломленной головой и раздавленной грудью. Пожалели пули.

Старший сын Сычёва, Катин дед, теперь покойный, помнит, как красногвардейцы выжигали на Дону хутора и деревни, разрушали города, вершили повальные расстрелы якобы за измену революции. Выбивали мужское население, способное носить оружие, чтобы не влились в белую армию. На окраинах городов возвышались, как курганы, горы трупов, стояли лужи крови, ползли тиф, голод. Кто организовал этот геноцид? Кому нужна такая социалистическая революция, свобода и демократия на крови миллионов людей? Она, как гуманитарий по образованию, знала гораздо больше, чем остальной народ. Знала жуткие цифры большевистского геноцида, выливающегося в миллионы жертв, во главе которого стояли их псевдопролетарские вожди.

Катя пришла к страшному выводу: история повторяется. Она боялась, что обида могла вызреть в лютую ненависть. Так и случится, если война не остановится. Хотя грань между обидой и ненавистью настолько хрупкая, что иному человеку трудно удержаться от возмездия: око за око! Она и сама чувствовала, что ненависть уже вызрела против киевской власти, организовавшей этот военный кошмар, кто сделал того же харьковчанина или одессита солдатом и заставил громить из орудий города Донбасса. Нет, не классовая ненависть причина – этот страшный тайфун, дерзко сметающий на своём пути жизнь, а иное, не менее страшное понятие – фашиствующий национализм. Новая власть отказала ей в русском языке. Ей, её жениху, их будущим детям, приказала жить по американскому стандарту, где все говорят на английском. Она не хочет уподобляться чернокожим, привезённым из Африки и забывшим свой язык и обычаи. Несколько столетий на Донбасской земле звучал русский язык, теперь требуют его забыть, забыть историю, славные победы над врагом. Потому-то Серёжа в ополчении, не успев стать официально мужем, защищает право говорить на родном языке.

Она тогда не знала, что вокруг Донецка растут братские могилы, где лежат изнасилованные девушки и женщины, мужчины со скрученными сзади руками, с затылками, пробитыми пулей, подобно тем, что в восемнадцатом году переполнили питерскую речку Мойку. Что бы сказала, узнав? Скорее всего, одно: зверя надо загнать в логово и там убить!

Катя бы так сказала, хотя имела самую мирную профессию – воспитывала детей в садике. Так же ревностно воспитывает, как выращивает садовник свои сорта цветов. Случилось так, что всего два десятка лет назад тоже ходила в этот садик, где могли заживо сгореть мальчики, где потеряла красоту. И Серёжа рос в этих же стенах, только на несколько лет раньше. Потом учеба в одной школе, а вот институты выбрали разные.