Kitobni o'qish: «Не от мира сего»

Это не фэнтези. Мне по Духу ближе СКАЗКА!

Пролог

Давным-давно, во времена Безвременья, в Идилии, где нет света и тьмы, тепла и холода, влажности и сухости, добра и зла, печали и радости, жизни и смерти, всего и ничего, встретились двое. Он назвался Минувшим, она назвалась Грядущей. Встретились те, кому не суждено встретиться никогда. Почему и как это произошло, сейчас никто не знает. Он и она понимали, что эта невозможно-случайная встреча не может продолжаться. И в тот самый момент, когда он взял её руки в свои, произошло нечто, что нельзя передать словами. Случилось Чудо. В их соединенных вместе ладонях вспыхнул яркий свет. И в этом свете появилось крохотное создание. Маленькое, яркое существо. Это создание явилось тем звеном, которое крепко-накрепко связало двоих. Возмущённая Идилия тут же породила воинов и приказала уничтожить всех и вернуть прежнее, безликое состояние. Но новоявленный малыш, надежно вцепившись своими маленькими ладошками в руки родителей, понёс, спасая их в бескрайние просторы самой Идилии. Посланные бестелесные воины были бессильны перед маленьким светом из-за большой вспыхнувшей Любви. Тогда Идилия запечатала малышку в камень, не сумев погасить огонь. И вот уже многие и многие века камень света Настоящего, порождённый силой Любви защищается, крепко держась за родивших его Минувшего и Грядущей.

– Мы не в состоянии победить их, моя королева, – обратился воин к Идилии. – НИЧТО не может уничтожить их.

– НИЧТО? – королева задумалась, – тогда будьте, – произнесла она, и в пустоте Идилии возник огромный чёрный замок.

Теперь в зале на троне сидела королева Идилия, а перед ней, преклонив колени, стояли тринадцать воинов.

Она была молода и красива. Тонкие и правильные, идеально точёные, будто из мрамора черты лица. Густые пепельно-седые волосы, аккуратно распущенные, свисали ниже её беломраморных плеч и филигранно нависали на шикарное чёрное платье, придавая им завораживающе-ледяное свечение. Тяжёлый взгляд её бесцветных глаз, от которого болеют люди и животные, засыхают деревья и постигает неудача, сфокусировался на одном воине. Под этим взглядом воин стал медленно клониться, пока не распластался на полу.

– Встань, – приказала королева, и один из упавших ниц воинов тяжело поднялся, уронив голову на грудь, – Раз не можешь уничтожить их вместе, разъедини их и притащи мне Минувшего.

– Слушаюсь, моя королева, – в глубоком поклоне ответил поднявшийся воин и удалился из зала вместе с остальными.

★★★

На лесной поляне с небольшим озерцом, у белого камня стоял верхом на медведе высокий старец с длинными седыми волосами, подвязанными на голове мягкой тканевой повязкой с узором и широкой бородой до груди. Одет он был в длинный льняной балахон, с поясом красного цвета, украшенный символами, обладающими защитными свойствами и кого-то ждал, смотря на озеро. Гладь озера чуть вздрогнула и пошла небольшими волнами. Посередине озера вода вспенилась и взмыла в воздух фонтаном брызг. На поверхность воды из глубины появилась светловолосая, юная девушка, верхом на скате в платье цвета морской волны с пенным узором набегающей на берег самой волны. Старец спешился, а медведь встал на задние лапы.

– Жива будь, Дана, – поприветствовал старец красавицу.

Скат осторожно подплыл к берегу. Девушка с грациозной лёгкостью сошла на берег.

– И ты, будь жив, хранитель Див, – ответила она ему с поклоном. Потом подошла к мишке и обняла его. Старец продолжил:

– Скоро остальные должны прибыть… – Див взглянул в небо, – А вот и они.

В небе, верхом на орле, появился ещё один старец, одетый как Див, только подпоясанный синим поясом. Он спустился к белому камню и прибывший поприветствовал ждущих:

– Жив будь, Див, – оба старца обхватили друг у друга запястья. – И вам того же, Дана. – Дана поклонилась в ответ. Старец подошёл к медведю: – Здравствуй, Потапыч, – приветливо сказал он косолапому, и они обменялись лапо-рукопожатием. Орёл и скат кивнули в приветствие.

– Дорогие мои, – начал Див, – позвал я вас не случайно. Сегодня ночью в Пустоте явилась вспышка. Не иначе Идилия вновь, что то задумала. И Потапыч мой, с утра места себе не находит. Надо бы проверить священный камень.

– Согласен. У нас в воздухе повисло какое то непонятное напряжение. Рарог его тоже ощущает, – указывая на своего орла, согласился другой старец.

– И моя Наяда тоже занервничала, мечется, места себе не находит, – поддержала девушка, кивнув в сторону ската.

– Не будем тянуть, подходите, – предложил Див и приложил ладонь к белому камню. Следом приложила ладонь Дана, за ней старец. Белый камень моментально дал трещину посередине и раскрылся. Внутри него на пьедестале, на острие покоился ярко красный гранёный камень.

– Бриллиант превратился в рубин, – увидев камень, сказала Дана.

– Этот знак неспроста. Видимо ждать нам надо плохого. Правильно толкую, Акамир? – обратился Див ко второму старцу.

– Правильно, брат мой. Идилия явно чего то задумала. Нам следует быть на стороже.

– А когда ждать? – поинтересовалась Дана.

– Точно никто не может сказать. В Идилии времени нет. Это может быть прямо сейчас или через сотню лет.

– Сто лет? – удивилась Дана.

– Может и больше. В Идилии этого никто не заметит. Нам постоянно требуется быть начеку. Надеюсь для нас, это будет не завтра, и мы успеем принять всё необходимое для нашей защиты.

Глава первая.

Белозерье.

Деревенька под названием Желудёвка уютно расположилась подковой в небольшой лощине, своим горбом подпирая склоны двух белых холмов. Разноразмерные домики, старательно выращенные из желудей, разместились в два ряда, друг напротив друга и разделены довольно таки широкой просёлочной дорогой. Между веток домовой "подковы" обосновалось маленькое озерцо с удивительным дном белого цвета, любовно названное жителями Всегдашней Лужей. За Лужей, насколько хватало взгляда, расстилались луга, обильно разбавленные кустарником и компактными рощицами. Там, далеко в лугах, как говорят старожилы, есть ещё одно озеро. Правда, добраться до него было делом непростым. Чтобы попасть к нему надо пройти верст пять, перейти маленькую речушку, взобраться на вполне себе приличный холм, потом ещё пройти вёрсты три. В общем, очень неудобное для ежедневного посещения. Поэтому и называли озеро Беспутным.

На его берегу тоже есть деревенька, Помидоркино с домами, выращенными из помидор. Самым удивительным здесь было то, что домики были разноцветными. Зелёными, жёлтыми, красными. Встречались домики белые, коричневые и даже сине-фиолетовые. Расположены они были рядами, как грядки, а между грядками проходила просёлочная дорога. Своё большое озеро жители Помидоркина называли Путным, в разрез с названием Желудёвских. Поражая своими размерами оно уходило далеко в луга Белолужья, постепенно переходящие в бескрайнее Белопустье с редким кустарником и мелкими деревцами. Однако и неоглядное Белопустье было предельным. А вот за ним начинается безбрежное Беломорье. Куда не кинь взгляд, он не за что не зацепиться. Водная гладь и синь неба, пытаются слиться воедино, убрав все грани, уходя в нескончаемую даль. И только зеленый луч на закате, в хорошую погоду отчётливо разрезает бесконечность, отделяя одно пространство от другого.

С обратной стороны Желудёвской "подковы" на холмах, поросших причудливым ковром разнотравья, стеной встал древний Лес, называемый Белолесьем, который, кажется, тоже мог быть бесконечным, если бы не горы, окаймляющие его в далёком-далёком горизонте, своими белыми вершинами подпирающие небесный свод. Это место звалось Белогорье. Если встать лицом к лесу, то по правую руку, примерно в версте от домов несёт свои воды река Белая. В горных вершинах рождает она своё течение. С маленьких ручейков из под снежных шапок Белогорья, вонзающих в небо пики своих вершин, начинает она свою жизнь. Здесь, в горах, проходит её вечное детство. Спускаясь к подножью и постепенно сливаясь, ручей растёт и становится юношей, набирается сил. Разрезая непроходимые чащи, вгрызаясь в землю, он прокладывает себе путь в пространстве и с неистовой силой молодости сокрушает всё на своём пути, постепенно подпитываясь маленькими ручейками из родников и подземных вод. Ручей растёт, мужает, набираясь опыта, понемногу становится степенным. Русло расширяется, а спесь спадает. И вот он уже размеренно, с поднакопленным жизненным опытом, следует по выбранному им пути. Реже пробивая, а чаще огибая препятствия. Только если надо, пробивать теперь он будет разумно. Не пробивать, а подмывать. Жизнь научила не тратиться на брызги. Теперь не ручей следует, огибая Белолесье, постепенно выходя на луга и далее по пустоши меняя своё теченье в сторону Беломорья, а огромная река. Ей есть, что вспомнить, что рассказать. Слышишь, она говорит, вспоминая молодость на своем журчащем языке, продолжая свой путь. Туда на север, в бескрайние просторы, где она, уподобляясь ручейкам, впадавшим в неё, сама вольётся рекой в великое море. И это конец? Нет.

Где то там, далеко-далеко, из-под шапки снежных гор вновь родится ручейком и снова начнет свой путь. И так всегда. В каждое мгновенье. Рождается и умирает.

За Белой, в лесу на холмах, есть ещё одна деревенька под названием Грибное. Своё название она получила от домиков грибов, беспорядочно разбросанных посреди деревьев на окраине леса. У Грибовских тоже есть своё озеро. Чудесное лесное озеро, пополняемое родниковой водой. Сами жители называют его либо ЧУдным, либо ЧуднЫм, в зависимости от сию минутного настроения.

Есть и ещё одно озеро с белым дном. Оно находится в лугах, верстах в четырёх от Желудёвки, впрочем, как и от Грибного, да пожалуй, что и от Помидоркина. Оно было меньше Беспутного, но гораздо больше Всегдашней Лужи и Чудного. Звалось оно Храмовым. Почему? Никто не ведает. Так повелось из стари.

Из рассказов старцев известно, что деревни Желудёвка, Помидоркино и Грибное когда то, давным-давно были созданы двумя братьями и сестрой. В те далёкие времена они жили дружно, помогали друг другу, ходили в гости, да и название тогда было общим. Эта огромная территория деревень, включающая все четыре озера, звалась, когда то Белозерьем. Но постепенно, поколение за поколением, братская дружба слабела, и каждая деревенька стала жить обособлено. Название Белозерье стало постепенно забываться.

Однако вся территория от Беломорья до Белогорья, включая Белолесье, Белолужье, Белопустье и реку Белую так и осталась – Беломирьем. В силу ли своего природного местоположения, где почти половина года лежит снег, или в силу какой то нематериальной чистоты, выражаемой высокой нотой весеннего снеготаяния, когда начинающее припекать солнышко превращает снег в кристально чистую воду, капли которой хрустят, звенят и переливаются, отделяясь от просыпающейся ветки и ныряют с высоты сначала в пушистый снег, ну а потом в объятия своих братьев и сестёр, пробивая проталины. Солнышко, попадающее в это кристально чистое место, будто бы отмывается от налипшей темноты длинных ночей и очищаясь с каждым новым днём становится всё ярче и теплее. Через временьё пробивается нежная зеленая травка с изумрудной каплей на ней, удивляя своим трудолюбием, настойчивостью и огромным стремлением к жизни, к солнцу, к радости. Поэтому-то весь мир вокруг такой чистый и живой.

А может быть всё прозаичнее и проще. Белым всё называется от цвета существ, проживающих здесь со времён своего сотворения. Всё может быть. Но об этом давно уже никто не помнит…

Глава 2.

Желудёвка.

Вока вздрогнул и резко открыл глаза. Сон как рукой сняло. Он лежал в своей комнате на металлической кровати с панцирной сеткой, с постеленным на ней мягким пуховым матрацем и такой же подушкой, к верху лицом, уставившись в потолок. В голове докручивались остатки неприятного сна. Вот уже в который раз он сражается с громадными пауками, возникающими из темноты густого воздуха. Вока отважно отбивается, но их много. Отбившись от одного, тут же появляется другой. "Когда же они закончатся?" – нервно переживает Вока, но они не кончаются, вновь и вновь являясь из темнОтной пустоты…

Вока был двенадцатилетним мальчишкой. Самым обычным, крепкого, по-деревенски, телосложения, среднего для его возраста роста с волнистыми русыми волосами, выгорающими за лето и лишь к началу зимы приобретающие свой естественный цвет, с прямым, чуть вздёрнутым носом и серыми глазами. В общем, простой, ни чем не отличающийся от других.

Во дворе пропел петух. Вока глянул в окно. Светало. Только что появившийся первый лучик солнца нагло пролез сквозь стекло окна и, зацепившись за одеяло, весело присел прямо к нему на постель. От такой озорной наглости гостя у Воки сразу же убежали прочь из головы остатки тяжёлого сна. Он непроизвольно улыбнулся, поднял повыше подушку и сел, опершись на неё спиной. На одеяле в ногах потягивался кот, дымчатого цвета с большой головой и приплюснутой с вздёрнутым носом мордочкой. Кот резко выделялся среди других рождённых вместе братьев и сестёр. Изюминкой были его глаза. Как два сапфир-шпинеля играющих в удивительной огранке с чудесным блеском. Откуда взялся набор всего этого великолепия в одном кошачьем теле? Мать его была обычная деревенская кошка, каких немало. Про отца понятное дело никто не знал. Похожего в деревне точно не было. Да и в соседних такие вряд ли водились. Так что наследие это было тайной покрытою мраком, ну или же наоборот мраком, покрытым тайной. За необычную внешность назвали котёнка Львом. Среди своих звали скромно, просто – Лёва. Он не обижался и с удовольствием откликался.

Из-за печи, стоявшей у входной двери, семеня когтистыми лапами, выбежал ёжик с несвойственным для него именем – Топтыгин. Хотя почему сразу несвойственным. Очень даже не в бровь, а в глаз. Топает очень громко, словно подкованный конь. Он на мгновение остановился посередине комнаты, напротив Вокиной кровати, приподнялся на задние лапы, оглядел постель с её обитателями, потянул курносым носом воздух. Не почуяв ничего особенного, вновь опустился на четыре и продолжил свой путь. Живёт Топтыгин на огороде, в небольшой ямке возле бани и каждое утро наведывается в дом на угощение.

Топтыгину и Лёве ничего не возбранялось. Они гуляли по дому, когда и где им захочется. Иногда пропадали на несколько дней, но непременно возвращались. Уставшие, потрёпанные и голодные. Здесь их ждала еда. Миски всегда были наполнены молоком. У каждого своя. У Лёвы побольше и поглубже, у Топтыгина соответственно поменьше. Периодически Топ, так ещё называли Топтыгина, покушался на миску Лёвы, но тот аккуратно, дабы не обидеть, отодвигал её от бестактного друга лапой.

Кроме названных приживал, был на территории ещё один персонаж. Такса по кличке Вермишель, для удобства просто Мишель, вечный шкет, живущий на дворе в собственной будке. У него был даже собственный ошейник, болтавшийся на поводке у самой земли. Поводок был соединён с протянутой через весь двор бельевой верёвкой, по которой он свободно скользил. Вермишелю нравился его ошейник. Возвращаясь с прогулки с Вокой, Вермишель сам пролазил в него головой и важно расхаживал по двору. В ошейнике он чувствовал себя сторожевым псом. И даже, когда приходили к хозяевам гости, он позволял себе лаять на них, точнее сказать, тявкать, так как этот лай был совершенно беззлобным.

Лёва и Топ, в отличие от Воки, Вермишеля не очень то жаловали. С собой никуда не брали, периодически опустошали его миску, в общем, относились к нему высокомерно и пренебрежительно. А дружелюбный пёс при любых их выходках, только вилял хвостом, семенил передними лапами и приветливо тявкал. Всю эту разношёрстную компанию подобрал на улице, в разное время Вока, за исключением Топа. Этот прибился самостоятельно, без приглашения и не был отвергнут.

Главным, по причине почтенного возраста, в доме был дед по имени Маняка. Может, это было вовсе не имя, а его деревенское прозвище? Вполне может быть. Никто в округе этого не знал и никогда об этом глубоко не задумывался по одной простой причине. Дед жил всегда. Все живущие рядом и не только, дожившие до старости и имевшие не только внуков, но и правнуков, помнили со своего рождения деда Маняку. Мало того, они тогда уже, знали его дедом. Сколько ему на самом деле было лет, никто не ведал, а он не рассказывал. Конечно, впору было бы насторожиться от такого факта, но дед был до такой степени безобидным, что особо никто не обращал на его возраст внимание. Нет, иногда, конечно же, за каким-нибудь очередным застольем, при философских разговорах, вспомнят деда, поудивляются, да и снова забудут.

Дед славился не только своим почтенным возрастом. Главным было то, что ни один дом, ни в Желудёвке, ни в Грибном, ни в Помидоркино не был построен без его участия. Только дед знал как из маленького жёлудя, гриба или помидоры вырастить большой, пригодный для жилья дом.

Это был его подарок на рождение мальчика в семье. Родители выбирали место, каждый в своей деревне, и аккуратно размещали там дедов дар. С этого момента дом начинал расти вместе с будущим его хозяином. Когда мальчик вырастал и становился мужчиной, дом был вполне пригоден для жилья, но переставал расти до той самой поры, пока его хозяин не надумывал жениться. Теперь дому надо было успеть подрасти, чтобы встретить хозяйку, поэтому был придуман обряд из нескольких церемоний. Всё начиналось со схода, где родня жениха обсуждала будущую невесту. Потом было сватовство, длившееся не один день. Как только сватовство было успешно завершено и родители невесты дали своё предварительное согласие на брак, переходили к сговору, где обговаривался размер приданого невесты и кладки жениха. Потом был осмотр хозяйства жениха, когда родственники невесты приходили в дом будущего жениха и оценивали его. Потом смотрины невесты. Это был последний предсвадебный этап, когда девушка могла передумать и отказаться от жениха. Далее следовало богомолье, когда родители благословляли молодых на брак и те обручались – трижды целовались и обменивались кольцами. Дальше следовало рукобитье – заключительный этап предсвадебных переговоров и обсуждение деталей предстоящего торжества и далее запой. На этом торжестве официально объявлялись молодые женихом и невестой, и назначался день свадьбы. Венцом всех переговоров была свадьба, где жених с невестой объявлялись мужем и женой. Все эти этапы, понятное дело, сопровождались многодневным празднованием с хорошим застольем. А дом рос, готовясь принять хозяйку.

Если же рождалась девочка, дед дарил ей маленькую лампу с огоньком внутри, намекая на то, что будущая хозяйка дома принесёт в него тепло и уют. Этот дар родители бережно хранили и передавали невесте в день свадьбы, благословляя её новое жилище. И как только новая хозяйка переступала порог теперь уже своего дома и разводила от подаренной лампы огонь в печи, олицетворяя рождение новой семьи, домик снова замирал. Он продолжит расти, потом, как только молодые узнают, что скоро у них родиться первенец. И так с каждым новым дитём. По размерам дома судили о количестве детей.

На все эти события устраивались праздники, приглашались родственники и друзья. Знакомых приглашать было не надо, они приходили сами. Как и на Новый год, на день начала зимы, весны, лета, осени. На день кузнеца, учителя, садовода… На дни медведя, зайца, куропатки… На дни знаний и незнаний. С роскошью праздновали день контрабаса, хотя, кто это, никто не ведал. В общем, не трудно понять, что праздники здесь любили и на все придумывали свои обряды и ритуалы. Поэтому жили весело и счастливо.

Дом у самого деда Маняки был небольшим, но своим видом отличался от всех других в деревне. Его необычность заключалась в том, что он был выращен из двух, срощенных боками желудей с общей крышей-плюской. Так называемая изба-двойня. В одной половине располагался дед, а другую занимал Вока. На две избы одна общая печь. Хотя как одна? Труба одна. А всё остальное раздельно. Топить общую печь, понятное дело, приходилось молодому. И не только топить. Вока вёл всё хозяйство сам, ведь дед был уже старый. Нельзя сказать, что он был нЕмощный, далеко нет, просто Вока считал себя обязанным ухаживать за дедом, уважая его возраст. Да и просто, потому что это единственный его родной человек. Ни родителей, ни братьев, ни сестер у Воки не было. С самого раннего детства, насколько мог помнить себя Вока, дед всегда был рядом. Вначале дед кормил, растил и оберегал Воку, заменив ему отца и мать, которых Вока никогда не видел. Теперь, как то незаметно пришло время Воки, и он без колебаний взял все обязанности по уходу за домом на себя. Хотя все – это наверное слишком громко сказано. В своей половине дед хозяйничал без чьей либо помощи. И делал это с дотошной педантичностью. На его половине, точной копии половины Воки, всегда царил идеальный порядок. Пыль, если и была там, то она, скорее всего так пряталась, что даже под дальним углом кровати её никогда не было видно. Сама кровать безукоризненно заправлена. Отбитая подушка равносторонним треугольным парусом, гордо располагалась в изголовье. Деревянный шкаф для одежды аккуратно заполнен всем необходимым для жизни. От постельного белья до выходного костюма. Всё на своих местах и всё безупречно отутюжено. Обеденный стол всегда убран, и накрыт свежей скатертью. Сундук в углу, в большей степени как церемониальная вещь, которой никогда не пользуются, но почему то и не выбрасывают. Единственное что могло нарушать порядок это местная газета на столе, которую дед прочитывал от названия до последней точки.

А ещё дед был строгим и … почему то одновременно добрым. Так чувствовал Вока, при всех своих остальных вышеперечисленных качествах. Вока почти никогда не бывал на половине деда. Так, забежит за порог, чего-нибудь скажет, и убежит. Идеальная чистота внутренне сковывала его и почему то не привлекала. Поэтому все встречи их проходили где-нибудь на сопредельной территории или у самого Воки. Ему, как и деду, этого было достаточно.

За день встречались они с дедом не часто. А как иначе? У каждого свои дела. Увидятся на огороде, где дед выращивал всяческие чудесные растения и травы с чуднЫми названиями, или сидел, курил самокрутку из собственно выращенного табака, и то хорошо.

Вот и сегодня, натянув каждодневные светлые штаны до колен, льняную рубаху, которая надевалась через голову, обув мягкие, но очень ноские кожаные полусапожки на шнурках, Вока выскочил на огород.

Дед сидел на скамейке и выпускал клубы густого табачного дыма.

– Доброе утро, де, – обыденно поздоровался Вока, поёжившись от озноба раннего утра.

– Доброе утро, внучок, – отозвался дед, – далёко ли собрался?

– Ты что, де, забыл? Сегодня же праздник бочки. Бондарь наш, дядька Антип, просил помочь подготовиться к "Спасти бочки".

– Аааа, – протянул дед, – так сегодня большое состязание?

– Конечно, де. Разве в "Оказии" про это ничего не было?

– Было, было, – засмеялся дед, – да что-то я видно подзабыл. Возраст, видишь ли.

– Ты будешь там?

– Как же. Я ведь почётный гость, – ответил дед, продолжая широко и искренне улыбаться, – а ты беги, не заставляй себя ждать, коли обещал. Друг то твой, с тобой, что ли?

– Мика? Естественно. Сейчас за ним и на озеро.

Сказав это, Вока забежал во двор. На дворе были трое. Лёва пристально смотря в глаза Вермишелю, незаметно-нагло, лапой отодвигал от него миску с пока нетронутой, положенной недавно, котлетой. Вермишель молча стоял как загипнотизированный, не смея отвести глаз от пристального взгляда Лёвы, и вилял хвостом. Немного в стороне за происходящим наблюдал Топ. Почуяв хозяина, пёс радостно тявкнул, а Лёва, от неожиданности, подскочил и приземлился прямо на край миски. Миска подпрыгнула, выбрасывая из себя котлету, которая упала рядом с Топом. Ёж, не долго думая, схватил её передними лапами и неуклюже побежал. Лёва тут же поспешил за подельником.

– Мишель, гулять, – крикнул Вока. Вермишель попятился, вытаскивая голову из ошейника, и как только его голова освободилась, выбежал на улицу, сразу же забыв про местных грабителей. Вока последовал за ним. Перебежав через широкую дорогу, они подошли к добротному дому. Вока тихонько посвистел. В окошке появилась голова друга Мики. Они были ровесниками и учились в одном классе. Растрёпанные со сна тёмно-каштановые волосы Мики торчали клочками в разные стороны:

– Ты чего так рано? – потирая глаза, прохрипел Мика.

– Какое рано? – напущено-раздражённо протянул Вока, – Время уже шесть.

Мика отвернул голову:

– Не шесть, а без пятнадцати. Целых десять минут можно было бы ещё поспать.

– Хватит бурчать, как старый дед, выползай, давай.

– Ладно, сейчас, – недовольно-заспанно кинул Мика, – только быстренько оденусь.

Голова пропала, и уже через пару минут из окна на улицу вылез Мика.

––

Вока, Мика и Вермишель шли по пустынной улице деревни. Все жители готовились к ежегодному большому празднику, коих в году было три. День Бочки, День Урожая и Новогод. На них собирались все жители Белозерья. Сегодня праздновали День Бочки. Жители трёх деревень доставали из погребов оставшиеся после долгой зимы соленья и варенья, и готовили из них всякие вкусности. Из печных труб желудёвых домов лениво поднимался дымок, распространяя по всей округе вкуснейший запах печёного хлеба, пирогов и сладких булочек с горьковатой примесью запаха тлеющих углей, чередующийся с аппетитными запахами печных щей, борщей, котлет и ягодными ароматами компотов и киселей. Деревня превратилась в одну большую кухню, где жители домов готовили к демонстрации свои лучшие кулинарные творения.

К Храмовому озеру троица добралась, когда приготовления к празднику вовсю кипели. Вдоль всего берега зАводи в три ряда расставлялись столы и лавки. Первый ряд для уважаемых и степенных стариков, второй для любознательных и непоседливых детей, третий для импульсивных и хозяйственных взрослых. Бондарь, дядька Антип, заметил подошедших мальчишек:

– Вовремя, вы, ребятушки. Надо бы бочки с подарками отбуксировать на место в озере. Давайте ка в лодку. Мика за вёсла, Вока вяжи бочки.

Вока с Микой быстро столкнули стоявшие на берегу четыре бочки в озеро. Связали их через вбитые крючки верёвкой и запрыгнули в лодку. Мика сел за вёсла, Вока держал верёвку.

– Вермишель, – крикнул стоящему на берегу и с опаской наблюдающему за действиями друзей псу Вока, – а ты чего?

Вермишель завилял хвостом и осторожно забрался в лодку. Как только пёс удобно устроился в ней, опёршись передними лапами о борт и оглядывая местность, Мика начал грести. С берега им руководил дядька Антип.

Когда лодка достигла середины заводи, бондарь весело прокричал:

– Суши вёсла. По местам стоять. Буксир выбрать.

– Есть, – в два голоса ответили мальчишки и отвязали бочки. Вермишель радостно затявкал. От берега отплыли ещё две лодки, тянущие за собой свои четыре бочки. Немного погодя, они встали здесь же и отцепили свой груз. Теперь в воде были рядом двенадцать бочек, мерно раскачивающиеся на волнах, отплывающих от них лодок.

Вернувшись, мальчишки принялись помогать расставлять столы. Невдалеке плотник из Грибного мастерил символические ворота с небольшим заборчиком по обе стороны. Через эти ворота, перед началом гулянья, должна уйти шуточно импровизированная зима, молодая девушка, разодетая и раскрашенная как кукла. Её выбирали из трёх вызвавшихся поучаствовать незамужних. Которая приготовит лучшее блюдо, по мнению гостей, пока мужчины спасают бочки, та и становилась хозяйкой праздника. Прямо за воротами, столяр из Помидоркина украшал резьбой небольшой горбатый мостик. Потом на него установят куклу-чучело, одетую в такой же наряд, что и будующая хозяйка праздника.

– А, ну, малец, – окликнул Воку плотник, – подсоби.

Вока подбежал, а тот продолжил:

– Поддоржи ка слёгу, малец, а ты Карпыч, – обратился он к столяру, – стрельни. РовнО, али може куда подвинуть?

Вока исполнял команды плотника и невольно слушал их разговор:

– Как там Кузьмич то, поживает? Подишь, году два с гаком его не видел, – спросил плотник.

– Бондарь то наш? – ответил ему столяр, – Да ведь как сказать. Сами то, толком не знаем. Иногда даже говорить об нём страшимся.

– Что так?

– Чертовщина в его доме творится, какая то. Ууу-ух, аж поминать боязно, – вздрогнул столяр, – Началось это в ту пору, как дочка его, маленькая, Лелька, совсем ещё дитё, десяти лет всего от роду, и то, поди, ещё не было, с дерева упала, да и расшиблась.

– Слыхали. Беда бедовая, – сочувственно покачал головой плотник, – Так что же там всё-таки случилось то?

– Всяко болтают. Играла, сказывают, перед домом, в садочке, да за чем-то на дерево полезла. Одни говорят, подскользнулась, упала, да и ударилась головой о камень. Кто рассказывает будто бы кто-то, специально ветку слегка подпилил. А кто уж совсем чушь мелет, говорит, будто сама счёты с жизней свести захотела. Чуть болтовнёй своей родителей её с ума не свели. Ажлин, спорить начали. Где коронить? На кладбище, али на скудельнице. Я уж, гробик ей резной смастерил. Уложили её значитца туда, а хвать, по щеке то убиенной, слёзка потекла. Все всполошились, понятное дело. Родители от радости чуть чувств не полишались. Скорей её из гробика то, мово, резного, вынять. На постельку уложили. А она лежит, не шелохнётся, токмо изредка, пару раз в день, слёзку свою, из глаза пускает.

– Дааа, – протянул плотник, – беда, беда. Хорошо, что жива ещё.

– Хорошо-то хорошо, а как к нормальной жизни её вернуть, никто не знает. Ходил Кузьмич к деду Маняке. Он осмотрел её и сказал, мол снадобьями тут не помочь. Како-то чудо должно произойти. А когда? Маняка сказал, "ждите".

Вока стоял и слушал, вспоминая эту трагическую историю, долго ещё перемалываемую в деревенских страшилках. В ту пору к ним заходил, по всему видимо, отец этой девчонки.

Столяр продолжал:

– Дак вот, пришла беда, отворяй ворота. Пять дён не прошло, как Кузьмич с жёнушкой то своей, кудый то сгинули.

– Как?

– Вот так. В избу вошли, да там и пропали. Соседи кинулись их по дому то искать, а вместо них, какой то дед низенький, да странный появился. Ушли, говорит, ответ искать, как дочку свою из страшного сна вызволить. Просили его, избу покараулить. Да токо ему никто не поверил. Однако с чего-то сказать ему об этом побоялись. А через пару дней, на месте избы, каменный дом появился. Большущий! А помидорка ихняя, на задах оказалась.

– И чего этот старик, в каменном дому что-ли живёт?

– Что ты, – махнул рукой столяр, – в помидорном. А в каменном корчму свою устроил. Людей наших сманивает, да спаивает их. Сам в деревню не выходит, а пиры кажную ночь закатывает.