Kitobni o'qish: «Один мир на двоих»

Друг мой!

В этом бушующем мире мы стремимся к будущему, к лучшему, к чему-то высокому и вечному. Но все мы забываем просто жить. В любых обстоятельствах нам подвластен выбор, и хоть что-то можем изменить. Однако часто забывается нами, что полностью изменить себя нереально. Порою необходимо остановиться и посмотреть на происходящее со стороны. Нужно уметь принимать неизменные стороны самих себя, сбросив маски. Это не означает безвыходность, но нужно быть честными хотя бы с собой.

Данное произведение – лишь взгляд на то, какими разными являются люди и при этом столь замкнутыми. Мы все – одиночки, и потому этой книгой хочу подвигнуть людей стать открытыми, дружными, доброжелательными. Я рад, что хотя бы одному человеку это удалось. И не забудь, мой друг: каждый из нас чем-то выделяется, каждый является особенным, – нужно уметь принимать это.

С уважением и благодарностью, Владимир

Время заката

Когда лучинка упала, все ненароком встрепенулись. Но пьянящая тишина, умышленно звенящая в ушах, указала на ошибочность наших суждений – огонь не погас. Егор поднял её и поднёс к примятому краю картона, скромно выглядывавшему из камина. Почему-то мне вдруг показалось, что это была рука нищенки, тратившей последнее на кусок хлеба. С недавних пор мне всюду мерещились люди прошлого столетия, словно я должен был родиться совсем в иное время и совершать иные деяния. Должен заметить, мне нравились старомодные, даже раритетные вещи; одно время я коллекционировал старинные часы. Или, если быть точным, пытался. Вполне возможно, кто-то был в роду моём часовщиком.

Все вздохнули. Не принято было в моём обществе ронять лучины и бокалы во время праздников, не к добру это. Впрочем, иные были настолько суеверны, что приходили в дом мой окольными путями, не приведи, мол, с пустыми вёдрами встретить кого. Но это лишь присказки. Я не верил во многие народные суждения, тем более, убедился лично, что в большинстве своём ничего не сбывается. Однако всё же старался придерживаться определённых суеверий, хотя до сих пор не знаю, зачем именно.

Игорь продолжил изучение фотоальбома, сделанного мной ещё два года назад, а Дея и Мира вновь разговорились о своём, о женском – о мужиках. В конце концов, что последним оставалось ещё обсуждать, когда стрелки часов давно ушли за час ночи? Удивительно, что никто и не собирался готовиться ко сну, словно тайное собрание только начиналось. Между тем мы уже несколько часов без устали тарахтели о былом, поскольку виделись раз в году, после чего разъезжались по своим делам в разные города.

Надо бы вкратце рассказать о присутствующих для хотя бы малейшего представления нашей компании. Егор, обронивший лучину, был моим коллегой по работе – мы оба занимались вопросами энергосистем на различных крупных предприятиях. Частенько нас обоих вызывали в различные города для обслуживания того или иного здания заводского типа, и наши дни в своём большинстве коротались в поездках. Те счастливые денёчки, проведённые дома между разъездами, полностью тратились на повседневные нужды, и жизнь наша оттого казалась сплошной дорогой от одного заказчика до другого. С другой стороны, мы хотя бы виделись каждую минуту. Дея, так ехидно улыбающаяся мне в этот вечер, работала менеджером по продажам в какой-то очень известной компании бытовой техники, так что половина причудливых чайников со сковородкой вместо дна у меня появилась благодаря её особому вниманию ко мне. Быть может, так она выражала симпатию, но я не очень стремился завоевать её сердце – она для меня оказалась слишком своеобразной. Вообще, Дея была чудноватой в смысле всяких побрякушек, смешных брелоков и тому подобного. Она всё делала по этой самой Фене из Шине, и о данном постоянно приходилось слышать мне из её же уст. Впрочем, психически моя подруга оказалась весьма здорова – люди не жаловались на её здравомыслие и суждение о чём-либо. Просто у человека было увлечение именно в Фене из Шине. С Игорем и Мирой мы с Егором познакомились за триста километров от наших домов, в другом городе, под самый Новый год. Почему-то нам лет семь назад приспичило устроить себе новогоднее турне отдыха. Мира оказалась актрисой и работала в драматическом театре, а Игорь – супруг Миры – был искусствоведом и критиком при картинной галерее имени какого-то портретиста позапрошлого столетия.

Уже позже у нас вошло в привычку собираться пару раз в год в гостях у кого-то из нашего круга общения. Моя скромная хижина оказалась скуднее их: всего один камин, полы из векового дуба, своя баня на паровой основе, бар, набитый всякой разноцветной дрянью любого градуса, пара картин да Винчи, три спальни и просторный зал во весь первый этаж. Примерное представление этой лачуги уже может вызвать недоумение относительно того, что ожидало меня в домах остальных. Но всё по порядку. В общем, самое обычное знакомство переросло в крепкую дружбу. Мы были разные во всём, но объединяло нас кое-что особенное: мы смотрели на этот мир через розовые очки. Любая неприятная ситуация имела свою положительную сторону, которую могли увидеть только мы. Каждый из нас ценил культуру, каждый относился к работе другого с уважением. В общем, для многих мы были обычной дружественной компанией. Но нас связывали более тёплые отношения. Нет-нет, я вовсе не имел в виду то, о чём могла подумать нынешняя молодёжь в силу своей недоразвитости. Мы действительно были настоящими друзьями и могли помочь друг другу в самое трудное время. К сожалению, сейчас редко кто может похвастаться этим.

Егор устремил свой взор на присутствующих дам, неодобрительно покачивающих головой. Я улыбнулся, поскольку знал, что в этот момент он ощутил неловкость перед ними, и поспешил отвлечь его от неприятных переживаний.

Он вообще был довольно самокритичен и в определённые моменты мог замкнуться в себе и потерять всякий интерес к происходящему вокруг. Хотя, должен заметить, обеим дамам нравилась его неловкость. Возможно, в этот миг Егор был очень мил им, и казалось, что вот-вот обе повиснут на его шее.

– Так что же насчёт той эпопеи столетней давности? Ты остановился на социопате, устроившем вместе со своей подругой линчевание детоубийцы. Кажется, его арестовали впоследствии. Или я что-то не понимаю?

– Не торопись, я ещё только начал тебе рассказывать, – ответил Егор. – Самое время браться за карандаш и бумагу – хорошая книга получится. Меня данная история взбудоражила надолго. Я несколько суток не мог спать, всё думал, каковы могли быть мотивы бороться с себе же подобным у человека, на которого не влияет мнение народа.

– Но ты же догадался, верно? – поинтересовался я, подходя к бару.

В этот момент я подумал о бутылочке бренди, уже около пяти лет пылившейся где-то на полках. Я получил её в подарок от юной женщины, которой когда-то помог выпутаться из конфликта с налоговым инспектором. По-моему, я ей нравился, ведь бутылочка оказалась не из дешёвых даже для человека с её достатком (она была весьма обеспеченной по меркам большинства граждан). Откупорив, я разлил содержимое в бокалы, которые мне подарил сам Егор месяц назад на наш профессиональный праздник. Аромат бренди начал разноситься по залу, и Игорь, уткнувшийся в изучение моих фотографий, мельком глянул в нашу сторону, затем перевёл взгляд на супругу в надежде получить одобрение. Ничего не подозревающая Мира продолжала болтать с Деей, и он медленной поступью начал приближаться к нам. Мы с Егором сели на диван, обшитый кожей, подле которого стоял стеклянный журнальный столик.

Дневник Правого

Седьмое, понедельник.

Я совсем уже не помнил, что из себя представляет спокойная жизнь городских окраин. Я вовсе не знал этой жизни, но жалкое подобие её оказалось для многих лишь существованием гниющего от похоти мира. Этот мир был полон разврата и насилия; он был лишён светлой справедливости и сурового наказания за греховные помыслы. И когда время от времени сладкоголосые лидеры начинали вопить о неисполнимых желаниях масс, я лишь улыбался в ответ. Их желания – стоять выше и плевать вниз неумолимо, покуда не оказываются по колено в своей же бурлящей от жадности и злонамеренности жиже. И тут масса остальных превращается в одичавшего, истощённого от голода зверя и разрывает каждого на части. Они начинают молиться, праведники, заблудшие в своих же грязных кабинетах с запахом ночной бабы, начинают кричать во всё горло: «Спаси нас!» И лишь моё молчание служит им покаянием в укор их ненасытным чужими бедами желудкам.

Облезлый кот промелькнул в переулке. Совсем продрогший, голодный, он чем-то напоминает каждого из нас, вечно пугающихся любого шороха, мечущихся от одного порога к другому в поисках лучшей жизни, в которой кто-то позаботится о нас. Увы, мы не боремся сами, почему же другие должны бороться за нас? Я видел дикий оскал на лице города. Он – символ нашей озлобленности. Многие ругают друг друга, при этом не желая что-либо выполнять самостоятельно и своими руками. Как бы мы справились с ответственностью, возлагаемой на плечи иных? Никто не знает. Смешно. Мы любим рассуждать обо всём, что касается не нас. Но только речь заходит о наших побуждениях, тут же затихаем, становимся нервными, словно скотобойня в предчувствии нового рабочего дня. Куда исчезает весь пафос с лиц прохожих, когда начинается ливень? Где напыщенные модницы и выпендрёжные юнцы, где верные своим убеждениям деятели и скептично настроенные простолюдины? Все попрятались в своих норах, называемых кабинетами и клубами, в страхе вляпаться в очередную переделку. Ливень – отличная кара небес, уравнивающая всех под собой. Лишь чистый от забот земных человек способен пройти под ним, невзирая на страх. Мы боимся этого ливня, ведь льёт он в знак нашей несостоятельности.

Жалкое захолустье, в которое привела меня тропа, оказалось немногим хуже переваривающего свои пороки города. Здесь хотя бы не стеснялись в воскресенье ходить к пастырю. Пожалуй, то было единственным, что отличало город от окраины. В остальном – такая же вонь сточных канав, а в оврагах – те же причинно-следственные остатки человеческих нужд. Убогое чудовище, называемое человечеством, неспособно прибрать за собой. А мы пытаемся всматриваться в звёзды, надеясь доказать себе, что есть такие же грязные, развратные цивилизации. Ирония заключается в том, что иные цивилизации выше нас по своему развитию и мы навряд ли кажемся им умнее и чистоплотнее приматов.

Я вышел к старому, заброшенному сараю. Когда-то здесь хранили зерно, теперь лишь ветер поскрипывал дверью. Я знал, что найду его здесь. Уже около года мне доводилось наблюдать за ним. Оказалось, этот бездомный мальчуган был единственным свидетелем похищения маленькой девочки из богатой семьи. Я не считал эту семью почтенной, тем более не испытывал уважения к ней. Данные богатеи ничего не сделали, чтобы быть почтенными людьми. Но я решился найти негодяев, поскольку у них была девочка, ни в чём не повинная, но впервые увидевшая обратную сторону этой якобы весёлой и беззаботной жизни. Её папаша, этот толстый неотёсанный мешок с копилкой вместо мозгов, даже не осознал произошедшего. «Теперь я должен тратиться на частного сыщика» – какое лицемерие! Девочка ещё не понимала, каким бездушным монстром оказался папаша, не говоря уже про мачеху, эту потаскуху с вокзала, продающую свои немытые ноги за три монеты. Знать бы девочке, кто её спаситель, – не поверила бы.

Я вошёл в разрушающийся от времени сарай. Откуда-то несло лошадиным навозом. Так пахнет этот развратный город с его мерзкими людьми-химерами, чьи унылые лица скрывают под собой дикую потребность поносить каждого, кто не думал в соответствии с их суждениями. Такой запах имеет извращённая мораль общества, отбросы которого шастают по подворотням в поисках очередной жертвы. Нет святости в этом мире, покуда мы не изменим себя.

В дальнем углу я заметил силуэт – мальчуган боялся меня. Но его мелкое воровство ради пропитания меня ничуть не интересовало. Я пришёл за ним ради девочки, которую мог спасти только он. Мы встречались ранее, и ему было известно, что опасности для него я не представляю. Ему было страшно от моего образа жизни, от моей апатии к наполненному жестокости миру. Пришлось подарить пакет хлеба с обжаренным мясом и консервированными бобами ради его знаний. Ему было сложно отказаться; через мгновение я уже плотно прикрыл дверь и шёл обратной дорогой в самое пекло событий, в самую гущу мерзких извращенцев, вылезающих по ночам. Город пропах грязью и похотью, окровавленными купюрами и погибшим под колёсами грузовика псом. Мальчик указал на одного предпринимателя, державшего несколько лавок с готовой едой. Единственная зацепка указывала на него. В эту ночь я нанесу ему визит, и лучше бы он оказался в постели со своими рабынями, которым он платит гроши ради собственной выручки. бедные девицы пришли от горя к нему, чтобы хоть как-то заработать, занимаясь готовкой пищи и продавая её на улицах торговых кварталов. Они ложились с ним в постель в надежде получить прибавку к жалкому жалованию. И поутру принимались заново пахать на этого урода, чьё нутро было наполнено чужими отравлениями и болезнями из-за просроченного продовольствия. Отвратная крыса должна умереть в куче своих же отходов, чтобы иные не надеялись на бездействие правосудия.

Правосудие… Я был блюстителем порядка, пока моя жена не пала от рук мясника-маньяка. С тех пор, как дело было закрыто за неимением доказательств, правосудие являлось для меня не более чем красивым одеянием уродливого тела. Оно было псевдонимом для истинного лица – халатности. Тогда я осознал, что правосудие не может справляться со многими вещами, оно запуталось в своих же писаниях и определениях, и, пока не найдётся способ правильно слепить этот клубок, будут существовать скрытые мстители из народа, того народа, что не успел ещё впитать в себя извращённые идеи.

Игорь спустился спустя полчаса. Дамы уснули в спальнях на втором этаже, и теперь он мог безо всякого волнения расслабиться с нами за бокалом бренди. Егор разглядывал картины и вдруг вымолвил предположение, что Художник был вегетарианцем. Он заметил, что есть некая связь между его работами и приёмом лишь растительной пищи. Но я, как и Игорь, не услышал вразумительного объяснения мнению Егора. Однако мы не могли утверждать, так ли оно было на самом деле, даже наш искусствовед несколько растерялся в догадках.

Мы наполнили бокалы.

– Так что же насчёт твоего мстителя? – спросил Игорь. – Ты уверен, что именно он совершил самосуд? Я как-то наткнулся на статейку про это дело в одном из журналов. Там говорилось, что он помог спасти несколько голодающих детей от переохлаждения, но о совершённом им убийстве…

– Правосудии, – поправил его Егор. – Он совершил правосудие, пусть и не совсем законным методом.

– Да, его правосудие тоже считается убийством. Если ты охотился на кролика, а принёс тушу кабана, то разве это считается покупкой мяса на рынке? Такая же охота.

Егор сморщил нос и замолчал на некоторое время. Очевидно, он считал несколько иначе, однако суть была совсем в ином. Как ни назови действия социопата, коим периодически так восхищался мой коллега, личность была интересна даже мне. Почему мне хотелось разобраться в этой истории? Что-то притягивало меня, чем-то был схож герой рассказа Егора с моим внутренним миром. Я не был злодеем или героем, и жили мы через сто лет после описываемых событий, но чувствовалась некая еле ощутимая связь между мной и тем розыском девочки. Почему-то мне так казалось; я хотел верить в это.

– Допустим, это было преднамеренным убийством, – вымолвил наконец Егор. – Но для того были весьма оправдывающие причины. Речь не о том, виновен ли этот псих в этом, – речь идёт о невинной девочке. Разве её спасение не было столь важно? Разве можно было оставить её на растерзание того маньяка из-за отсутствия законных возможностей выручить ребёнка из лап зверя? Любой здравомыслящий родитель сделает всё, чтобы оградить дитя от этого злобного мира.

Я был согласен с ним. Да, герой-одиночка в истории Егора пользовался не очень хорошей репутацией, но при своих недостатках он сделал всё, что должен был. Надо заметить, это для чужого ребёнка – в отличие от её родных родителей. Собственно, именно малый возраст и побудил проснуться мстителя в этом человеке. Игорь, кажется, был настроен скептически. Он начал искать любые предлоги, чтобы доказать свою правоту. Он хотел не столько осудить историю, сколько объяснить, что даже при столь хорошем побуждении нельзя превращаться в монстра и убивать. Можно понять и его, но иначе бы получился конфуз, замкнутый круг, где всегда будет преобладать либо безнаказанность зла, либо ослеплённая добротой гармония.

Интересен тот факт, что отец девочки совсем не волновался за ребёнка, наоборот, негодовал по поводу своих затрат на поиски. Ему и в голову не могло прийти, что девочка оказалась на волосок от гибели. Её папаша вообще был весьма щепетилен относительно сбережений. Когда умерла его супруга, он вымаливал у родственников оплатить похоронные услуги. Даже скупой слезы не скатилось в прощальный момент. Тут же появляется в его жизни некая особа из непонятного общества. Вид её был весьма элегантен, но неприятные, видимо, чрезмерно дешёвые духи наводили на странные мысли. В первый же день её появления в семье она начала запрещать падчерице все детские прихоти. Дошло до того, что даже воспользоваться уборной можно было лишь с разрешения этой ведьмы (так в последнее время называла её дочь богатея). Некоторые друзья богатея, в чьих домах собирались многие авторитетные лица, наотрез отказались знаться с ним, поскольку имели некоторое представление о данной дамочке. Она имела хороший спрос в домах, не столь обогащённых культурой и этикетом. Иными словами, её присутствие раздражало любого уважаемого человека. Видимо, на данного мужчину это правило не распространялось.

В то время было модно в некоторых кругах общества посещать публичные дома, как в наше время модно приходить в танцевальный клуб. По каким причинам эта особа невысокого положения появилась в жизни девочки и её отца, оставалось длительное время тайной, покуда не исчез ребёнок. Лишь после того, как сыщики начали поиски, а следователи допрашивали всех соседей и немногочисленных родственников, выяснилось, что у дамочки частенько случались неприятности с полицейскими из-за развратного поведения с юными представителями мужского населения. Но это не повлияло на её отношения с горе-папашей, наоборот, он проявил больший интерес к ней. В последнее время казалось, он вообще съехал с катушек, и она манипулирует им, взяв под свой контроль всё его имущество. Надо сказать, родители девочки никогда не отличались сообразительностью и слепо доверялись всем без исключения. Может быть, это привело к похищению, ведь частые посетители их дома позволяли себе уводить девочку на неопределённое время в неизвестном направлении. Скорее всего, из жалости, так как ни отец, ни мать не уделяли должного внимания ребёнку. Вот и настал момент, когда мужчина непонятного происхождения со странным прошлым увёл её под шумок.

– Никто не оспаривает тот факт, что о ребёнке не позаботились должным образом, – ответил я. – Ты объясни нам, как свершилось правосудие? Каким образом он отыскал того гада?

– В архивах я нарыл многое на нашего героя, в большинстве своём показания очевидцев и следственные рапорты по закрытому за неимением состава преступления делу об убийстве. Некоторые документы, по моему убеждению проливающие какой-то свет на это дело, отсутствовали. Если, разумеется, они вообще были. То есть многие вопросы, которыми я задавался при изучении этой истории с линчеванием, остались без ответа. на некоторые я могу ответить ещё как-то правдоподобно, опираясь на догадки, но, сами понимаете, это не придаст достоверности. Во-первых, мне не удалось отыскать сведения о том, откуда появился в этой истории мститель-социопат. Казалось бы, кто-то должен был прибегнуть к его помощи, однако ни единого намёка на это – он появился ни с того ни с сего. Во-вторых, меня смутила одна особенность: человек, страдающий апатией к людям, помогает им. Я видел его медицинское заключение, и ничего хорошего про его психическое состояние не было обнаружено; при этом были награждения от местных властей за вклад в регулирование вопросов существования общества. Как это понимать? Медики чётко констатировали факт: «не годен к совместному существованию с обществом, изолировать».

– Возможно, здесь есть некий умысел сокрытия реальных фактов? – предположил Игорь. – Если так, что скрывается на самом деле под оболочкой всех писанин об этой истории?

Егор задумался. Быть может, что-то случилось настолько ужасное, не поддающееся здравому объяснению, что кто-то счёл нужным не предавать произошедшее огласке. Выдумать могли всё, даже скомпрометировать некоторые доклады, прибрать улики… А не могли ли приложить руки к тем событиям люди весьма знатные? Тогда это объясняет отсутствие недостающих фрагментов дела.