Kitobni o'qish: «Приют ветеранов»

Глава первая

Как это обычно бывает, вещество, чьи кристаллы в быту получили название «матовые алмазы», были обнаружены в природе совершенно случайно, когда экспедиция искала нечто абсолютно другое; именно обнаружены в природе (специально подчеркиваю это), а вовсе не синтезированы в лабораториях «Братья Симс, Лтд.»; слухи такого рода, одно время распространившиеся весьма широко, не имеют ничего общего с действительностью. Название это, возникшее оттого, что по составу новый минерал представлял собой не что иное, как всё тот же многоликий углерод, отличавшийся от алмазов единственно формой кристаллической решетки, продержалось, однако, недолго, потому что кристаллы никак не обладали ни твердостью алмаза, ни его блеском – вообще ни единым из тех свойств, которые делают алмаз столь драгоценным. Зато у бета-углерода (такое наименование получил он на научном жаргоне) были, пусть и далеко не сразу, обнаружены совершенно иные качества – те самые, что быстро сделали его рыночную цену на порядок большей, чем у того же алмаза. Эти свойства, обнаруженные также благодаря чисто случайному стечению обстоятельств и недюжинной наблюдательности доктора минералогии Угольфа Шварценберга, в то время (имеется в виду 2009 год) проходившего стажировку в Кембридже.

Открытие в те дни не стало сенсационным лишь по той причине, что было немедленно засекречено – сперва фирмой, а потом уже и государством; режим секретности становился все более жестким по мере того, как установленные качества бета-углерода проявлялись, подтверждались, а пути применения их на практике, поначалу довольно смутные, приобрели вдруг колоссальное – глобального масштаба – значение. В этом отношении открытое вещество можно было бы сравнить, например, с электричеством: не получив исчерпывающего представления о том, что же это, в сущности, такое, цивилизация тем не менее научилась прекрасно им пользоваться. Нечто подобное имело место и в случае с бета-углеродом: объяснить его свойства, исходя из современных физических и физико-химических представлений было совершенно невозможно, напротив: согласно современному уровню знаний, такие свойства существовать никак не могли; тем не менее, они раз за разом подтверждались на практике, что и сделало возможным их практическое применение. Что же касается теоретического обоснования, то оно и по сей день заставляет себя ждать – если только вы не хотите прибегать к донельзя фантастичным гипотезам, какие и сам Бор признал бы слишком уж сумасшедшими для того, чтобы быть верными (упомяну хотя бы предположение о переброске энергии в некую параллельную вселенную, чье существование практически никем, никак и никогда не подтверждалось). Но так или иначе, факты оставались фактами, и по мере того, как их накапливалось все больше, они волей-неволей приобретали черты науки, пусть и чисто прикладной, но от того для человечества никак не менее важной.

Для того, чтобы получить достаточно точное представление о значении новой отрасли знания и применения, довольно сказать, что бета-углерод после соответствующей обработки оказался способным на воистину немыслимое действие, а именно: останавливать процесс распада трансуранидов. То есть, процесс этот, насколько можно судить, продолжался; однако продукты его не покидали пределов молекулы, которую бета-углерод более чем охотно образовывал с любым (практически) неустойчивым атомом – не покидали, а девались, как образно выразился один из исследователей этого эффекта, прямо в преисподнюю, где, надо полагать, находили себе применение, заменяя классическую серу. Иными словами, в присутствии бета-углерода любое (а точнее – в соотношении ста к одному) количество распадающегося вещества становилось не более опасным, чем зубной порошок. В мире, в котором все еще продолжали отмечать годовщину Чернобыля, невзирая на то, что имелись и более свежие примеры опасности атомной энергетики для населения планеты, – в этом мире появление бета-углерода было воспринято примерно так, как осужденный на смерть встречает помилование с полным освобождением.

Как всегда в подобных случаях, разговоры об эффекте намного превысили его подлинные масштабы: говорили и писали уже о полной безопасности любой атомной станции, о возможности немедленного возвращения в оборот зараженных радиоактивностью обширных земель, о полном излечении больных лучевой болезнью, и так далее. На самом же деле бета-углерод добывался с таким трудом и в столь мизерных количествах, что серьезные разговоры могли идти лишь о лабораторных исследованиях и весьма ограниченных попытках применения его в энергетике и медицине. Накопленное до сих пор количество спасительных кристаллов позволяло всего лишь проводить более или менее масштабные испытания, не более того. Правда, к чести исследователей и проектировщиков надо сказать, что серьезное испытание было уже спланировано и состоялось бы уже две недели тому назад, если бы…

Без этого «если бы» давно уже не обходится практически ни одно серьезное начинание в нашем обществе. В случае, о котором идет речь, оно заключалось в том, что фронтовая лаборатория БС, находившаяся в Экваториальной Африке, неподалеку от единственной известной залежи бета-углерода в горах Рувензори и занимавшаяся даже не научной работой, а всего лишь окончательной очисткой вещества перед отправкой его в головную лабораторию в Кембридже, – эта самая лаборатория подверглась нападению хорошо вооруженного и снабженного всею необходимой техникой отряда неизвестного происхождения и принадлежности. Несмотря на неплохо поставленную охрану лаборатории, сопротивление ее защитников было быстро сломлено и весь готовившийся к отправке материал – по не вполне достоверным данным (других просто не было), сорок или почти сорок килограммов бета-углерода – исчез в неизвестном направлении. За исключением полудюжины убитых защитников и множества разбитых пулями стекол, иного ущерба лаборатория не понесла; ее как бы приглашали и далее заниматься своей полезной работой – вплоть до повторной атаки неизвестных. Естественно, что задуманный эксперимент пришлось отложить до лучших времен.

Ответственности на нападение и ограбление не взяла на себя ни одна организация. Непонятной, на первый взгляд, оставалась и цель похищения: мирового рынка бета-углерода, по сути дела, еще не существовало, продать украденное было вроде бы невозможно, потому что применение его все равно не удалось бы скрыть сколько-нибудь надолго, а это привело бы к колоссальному скандалу. Говорили, правда, об определенном экономическом смысле операции: в любом случае добыча и накопление вещества будет продолжено, рынок – пусть не сегодня, но через десять лет – возникнет, цена же на бета-углерод, в полном соответствии с существующей тенденцией, будет лишь расти, а уже сейчас эти, возможно, сорок (или около) килограммов расценивались (во всяком случае, по мнению прессы) в миллиарды долларов, в большие миллиарды. То есть, бета-углерод являлся капиталом, на который шли большие проценты, если даже он не был депонирован ни в одном из известных банков. Такими были рассуждения; следов же не осталось никаких, во всяком случае, в первое время.

Специалисты – уже не физико-химики, разумеется – думали и о других возможных вариантах. И приходили к определенным выводам. Бета-углерод был ведь не только гуманитарным материалом, но и стратегическим. Участвуя в каком-то военном конфликте, в котором возможно применение атомного оружия (пусть хотя бы тактического), вы весьма заинтересованы в том, чтобы сделать свои потери от применения противником такого оружия минимальными, а значит, по возможности нейтрализовать если не сам взрыв (что представлялось весьма проблематичным по чисто техническим причинам), то хотя бы его последствия в виде зараженной территории: вашей – если обстреливают вас, или территории противника – если ее подвергли бомбардировке вы и намерены развить успех, наступая по этой самой территории, пока оппонент не успел прийти в себя. Такое применение бета-углерода не заставляло дожидаться возникновения мирового рынка, но заставляло действовать немедленно – и жестоко. На это и обратили внимание аналитики многих разведок и других серьезных учреждений.

Для того, чтобы определить конкретные направления поиска, требовалось прежде всего вычленить возможные противостоящие пары. Это было сделано быстро, и пар оказалось не так уж мало. Располагались они достаточно широко: Ближний Восток, Африка, в меньшей степени – Латинская Америка; не исключался также и Юго-Восток обширного Азиатского материка. Исходя из того, что заказчик ограбления (если он действительно существовал) вряд ли находился по соседству с местом преступления и скорее всего не успел получить требуемое (поскольку уже через три с половиной часа после происшествия все средства сообщения в мире были поставлены под контроль, возможный, казалось, лишь при развертывании новой мировой войны), правительства крупнейших держав решили объединить условия по обнаружению и перехвату похищенного. Само по себе это было нелегко, поскольку бета-углерод был весьма инертным минералом, заявлявшим о себе только в присутствии радиоактивных материалов, когда и возникали пресловутые «спокойные» молекулы. Не так-то уж просто было – использовать в качестве индикатора радиоактивное вещество, тем более, что аппаратура для такой проверки была отнюдь не карманной.

Опасность, однако, стала настолько серьезной – мысль о новой Мировой войне была отнюдь не праздной, и возникла вовсе не в качестве ораторского трепа, – что было решено бросить в схватку все силы. В том числе и полицию, хотя на нее, надо сказать, возлагалось не так уж много надежд, поскольку она является институтом не столь таинственным, секретным и романтическим, как, скажем, разведка, контрразведка или силы специального назначения. Тем не менее, и она получила свой пакет задач и принялась за их решение по своим – достаточно небольшим – возможностям.

Повезло, однако, не ей. Уже на второй день после ограбления, в аэропорту Карачи был перехвачен груз: три килограмма бета-углерода в той же лабораторной упаковке, в которой он был похищен. Груз был адресован в одну из североафриканских стран. Обнаружен он был во время перегрузки с самолета, прибывшего в Карачи из Кейптауна. Причем искали вовсе не бета-углерод, а героин, и нашли, но не только его. Обстоятельства обнаружения груза в печати освещались весьма неопределенно; можно было предположить, что свою роль в этом деле сыграли так называемые оперативные данные. Сопровождавший груз человек – араб – если и хотел дать какие-то пояснения или показания, сделать этого не успел: он был убит наповал выстрелом издалека в то время, как его усаживали в машину, чтобы везти в соответствующее учреждение. Снайпера не обнаружили. В месте, куда груз был адресован, ждали, что появится грузополучатель; никто, однако же, не пришел – видимо потому, что факт перехвата груза не удалось скрыть от газетчиков (похоже, что и не очень старались, в наше время реклама – двигатель не только торговли), и таким образом все, кто был в этом заинтересован, получили своевременное предупреждение. Однако в последующие дни не было перехвачено ни единого грамма материала и оптимистические обещания, во множестве данные после обнаружения трех килограммов, повисли в воздухе. Пытались, заложив все данные в мощный компьютер, более точно вычислить возможных получателей, но данных было слишком мало, вариантов же чересчур много. Поиски продолжались, но безуспешно, и никакие строжайшие режимы не помогали: оставшиеся у похитителей сорок килограммов бета-углерода канули неизвестно куда.

Вот так обстояли дела.

«Известия», Москва:

«Как сообщил пресс-секретарь премьер-министра правительства России, торговая делегация нашей страны ведет в Лондоне переговоры с известной фирмой «Братья Симс» о продаже некоторого количества минерала «бета-углерод». По непроверенным данным, переговоры зашли с тупик: представители фирмы утверждают, что вследствие похищения значительного количества этого вещества, фирма сейчас не в состоянии выставить на продажу ни одного килограмма».

– Алло! Как меня слышишь?

– Слышу хорошо. Как дома.

– Как дела?

– Нормально. Нанялся в испытатели, как и договаривались.

– Знаю. С нами консультировались.

– Качу по Африке, спешу на свидание. Сейчас я…

– Не надо. Вижу тебя.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного. Но придется тебе сделать еще одну работу – по ходу действия.

– Это вроде бы не мой профиль.

– Это твой профиль. Просто вместо одного свидания будут два. Но будь внимателен. Представишься по третьему варианту.

– Ясно понял.

– Связь такая же.

– Понял о связи.

– Конец связи.

– Конец, конец.

* * *

«М-да, – подумал Милов. – Такие вот дела…»

И этой не высказанной вслух сентенцией закончил достаточно продолжительный разговор – по спутниковой связи.

Чего-чего, но такого оборота он не ждал. Вот уже целую неделю он был далеко от дома, от информации, от полиции, от всего на свете, и удалялся от них все больше. Зато приближался к месту свидания, выбранному им самим по какому-то, могло показаться, неизъяснимому душевному движению; как назвать его? Ветерком из молодости, может быть? Возможно, и так. Он катил под безоблачными небесами экваториальной Африки и чувствовал себя, возможно, так или почти так, как праотец всех людей, впервые ощутивший себя не где-нибудь, а в раю, и не подозревавший еще, что кроме Элизиума на свете существует еще и его противоположность. Тут-то разговор и настиг его и заставил потерять полчаса времени. Но не изменить направления, уводившего, может быть, и впрямь поближе к раю – для жирафов, носорогов и прочих «малых сих», отличающихся вовсе не малыми размерами. К раю ли?

Это зависит от точки зрения. Если направляться к Национальному парку Кагера через Западную Озерную область, через Уширомбо, Бахарамуло и Букобу, дорога размашистыми изгибами поведет путника (вернее, путницу, если быть совершенно точным) между кущами. У нее слегка закружится голова от великого множества оттенков зеленого цвета, и от красных откосов, обнажавшихся там, где дорога уходит в выемку, и от ласкового пения птиц, и звонкого журчания светлых ручьев, и сладостного ветра, чья ласка подобна прикосновению возлюбленного. Ее охватит томительное ощущение, что наступил полдень жизни, и от остро отточенного желания сохранить этот миг навсегда, и от жалящего, как скорпион, сознания, что подобное не в ее власти. Потом головокружение пройдет, но желание останется, и взгляд не насытится, но невольно проступят слезы счастья, и беглая дрожь преклонения скользнет по телу, а близ дороги зрелый плод, младший брат солнца, со вздохом облегчения упадет с дерева, и захочется остановить движение, сойти с дороги и поднять упавшее, и восхититься устройству мира. Но путница привычно обуздает порыв, и шелест мотора не умолкнет; напротив, он станет слышнее, подчинившись движению ноги, после того, как многолапый паук, чье тело – пустота, возникнет вдруг на ветровом стекле, а звук пронзенного насквозь металла синхронно прозвучит в правом заднем углу кабины. Путница не станет оглядываться и не увидит потому нескольких вооруженных человек, выскочивших на дорогу из высоких, завивающихся в бараний рог папоротников за обочиной; нет, лишь прямой след машины на каком-то отрезке превратится в волнистый. Но уже метров через пятьдесят след снова выпрямится, показывая, что путница вновь обрела спокойствие, и не ждет следующего выстрела, да и тот, что прозвучал только что, считает скорее случайным, чем закономерным.

Кстати, местность становится все менее пригодной для засады: кущи расступаются, распахивается пространство, упирающееся в гряду приземистых гор. К дороге подступает высокая трава, в которой можно скрыться, чтобы протаптывать в ней лабиринт, не зная, где обнаружится выход из него. Вместо того, чтобы выбраться на чистое место, оказываемся вдруг среди деревьев, поднимающих свои разлапистые кроны на шесть десятков метров, а то и выше, и делающих сумеречным для находящихся внизу даже самый яркий день – совсем как в жизни; но об этом задумываться не остается времени, потому что уже видно, как впереди трава скромнеет и все чаще виднеются проплешины, где ничто не захотело вырасти. Чувство счастья, уже потревоженное пробившей стекло пулей, пропадает окончательно, становится более чем ясно, что полдень жизни отзвонил, и взгляд путницы твердеет, тело настораживается, пальцы срастаются с рулем «лендровера». На то, что маячит вдали, даже смотреть не хочется – так все там угрюмо. Путница невольно задается вопросом (потому что у женщин всегда возникает больше вопросов, чем на них есть ответов): почему он не мог назначить встречу в каком-нибудь более уютном месте, где сама природа заставит думать о любви, и только о ней; в Африке очень много таких мест.

Ответа на этот вопрос, как и на многие другие в жизни, можно искать долго, но это сложно, да и не нужно – потому что вот он, Приют Ветеранов, место, куда неожиданно, срочным звонком, перенесена давно ожидавшаяся и раз за разом срывавшаяся встреча. Впрочем, это в его манере – уж эти русские! Пора сбросить скорость и плавно повернуть; и тут женщина за рулем перестает быть путницей и становится просто сама собой. Становится красивой особой, пусть и не самой первой молодости, но еще хоть куда. Есть люди, которые так именно и считают, во всяком случае один-то человек – несомненно.

В этот миг почему-то теряет значение и суровая хмурость пейзажа, и все остальное, кроме одного ощущения: сегодня они будут вместе… Остальное – ничто по сравнению с этим, даже пуля, вырвавшаяся из своего тесного гнездышка, чтобы вволю полетать, охлаждаясь и все замедляя скорость, чтобы под конец пути улечься на теплую, сухую землю, забыв о том, что было пробито стекло и кузов быстрого автомобиля. Ты ведь добрая, пуля, ты никого не собиралась задеть? Почувствовав на языке вкус этой мысли, можно плавно нажать на педаль тормоза, остановиться, выйти из машины и, чувствуя, как от долгой езды затекло тело, направиться к сторожке, что приткнулась к высокой, непроницаемой ограде. Идти она будет неторопливо, плавно, ощущая всем телом взгляд кого-то невидимого, а кроме того – одновременно и обижаясь на то, что она приехала первой, и ждать придется ей, а не ему, радуясь, что у нее будет хоть какое-то время привести себя в порядок. «Жизнь, – думает Ева невольно. – Временами она все еще бывает интересной – жизнь…»

Но если избрать другой путь, берущий начало в Букаву и ведущий через Лоанго и Гомо, а потом, от Кабале – уже не по дороге, а, по сути дела, по едва натоптанной тропе, впечатления будут иными. Дорога не позволит себе ни малейшего отклонения от прямой, как если бы она стремилась преодолеть окружающее ее пространство как можно скорее. Над причиной задумываться не приходится: гладкая полоса плотной земли стиснута черными, выветренными скалами, свалкой неудавшихся эскизов гениального ваятеля. Порой утесы расступаются для того, чтобы дать возможность тончайшему, не знающему неподвижности песку подползти поближе и щупальцами прикоснуться к чужеродному, чья прямизна противоречит основной идее этих мест: непредсказуемости и мертвой изменчивости. Прямая предсказуема, и все вокруг стремится изогнуть ее, изломать, вздыбить, тропа же, чувствуя это, пытается ускользнуть – скорее, скорее… Путник радуется, что отсоветовал своей женщине добираться этим путем, и незаметно прибавляет оборотов мотору, и гротескные фигуры вокруг начинают двигаться быстрее, разыгрывая какие-то сцены, чей смысл непостижим. Мужчина за рулем мрачнеет и даже втягивает голову в плечи – оттого, может быть, что высоко в белесом небе, давно выцветшем от перекрестного, сверху и снизу, зноя, медленно плывут на парусах распахнутых крыльев стервятники, хотя непонятно, где тут находят они пропитание: вулканы уже несколько лет как молчат. А ведь птицы эти не летают зря, они знают, чего хотят, и человек невольно, хотя это караулят не его, пригибается к рулю. Он старается не оглядываться по сторонам, и все-таки не может удержать взгляд на дороге, потому что постоянно кажется, что какое-то из сюрреалистических изваяний, немо грозящих, уже бросилось к нему, оно в прыжке и через миг обрушится, раздавит, сомнет и останется посреди дороги надгробием, красноречивым в своем молчании.

Человек, даже не отдавая себе в этом отчета, обращается по адресу, который на крайний случай хранится у каждого, и просит, трепетно просит, чтобы не перегрелся мотор джипа, не полетела клочьями резина. А местность все повышается, и мотор уже не шелестит, а громко сетует. Нервы на незримом колке натягиваются все туже, и звон их все выше. Он перекликается с ветром, взвывающим вдруг, как сирена реанимационной «скорой», и с теперь уже гневной бесконечной жалобой мотора. Ноздри судорожно втягивают пересохший хрустящий воздух, царапающий гортань, воздух со стерильным запахом застарелой смерти. Здесь, чтобы погибнуть, не обязательно разбиваться, здесь может убить один лишь ужас, свойственный живому, канувшему в царство безжизненности. Ужас где-то близко, он словно нимбом окружает голову, грозя вот-вот превратиться в сжимающийся обруч, и остается ровно столько жизни, чтобы подумать: пожалуй, отпуск можно было бы провести и более приятным образом, тем более, если собрался провести его с женщиной, встречи с которой редки, но оттого лишь все более желанны. В самом деле, кой черт заставил его выбрать эти места, где он бывал уже однажды, годы тому назад, и никаких особо приятных воспоминаний не сохранил (если говорить о делах, которыми он тогда занимался). Но ведь что-то заставило? Только ли звонок? Может быть, еще и неосознанное желание провести женщину хоть по некоторым местам, с которыми когда-то связывалась твоя жизнь? Но кому это нужно? Ей? Вряд ли. Лучше всего сразу же забрать ее и направиться в места более привлекательные и нейтральные. Но мешает инстинкт вовлеченности в судьбы мира.

А вот и перевал. Впереди, еще не близко, но уже зримо открывается простор. Утесы никнут, как ступленные за долгую жизнь зубы. Здесь сталкиваются ветры, и побеждает встречный, а не тот, что неотступно преследовал ездока. Песок отползает. Вниз, вниз, туда, где на горизонте возникает вдруг ниточка какой-то краски – зеленой? Да, зеленой. Ноздри щекочет запах дороги – оказывается, она пахнет, кто бы подумал… И не только пахнет. Вырвавшись из удушливых объятий, она даже позволяет себе шалость – элегантный вираж, и вот нечто возникает впереди, где еще не зелень, но уже и не ужас: Приют Ветеранов.

Колеса бегут, предвкушая отдых. Человек за рулем распрямляется, глубоко вздыхает и даже чуть улыбается. Выходит, на свете еще существует жизнь, а? Да, ну и пробег был, но зато как заманчиво выглядит даль! Прекрасная планета – Земля.

Впрочем, дали ему сейчас не достигнуть. Эта часть пути закончилась. Вот ворота. Плавно срабатывает тормоз. Мотор, едва умолкнув, засыпает, словно солдат в походе, дошагавший-таки до привала. Мужчина вылезает из машины и приближается к «лендроверу», подле которого он специально остановился, хотя места вокруг достаточно. Машина знакома и пуста. Но расчет оказался точным: «Смотри-ка, у нее мотор вроде не успел остыть; хотя при такой жаре и не разберешь толком. Главное – приехала…» При этой мысли человек окончательно перестает быть ездоком и превращается в того, кем и является на самом деле: в достаточно уже пожилого, находящегося в отставке офицера Интерпола, российского гражданина. И спокойно идет к проходной, но в нем звучит, в такт шагам, безмолвный гимн: как прекрасно то, что лежит там, за горизонтом! Когда они тронутся дальше, непременно поедут через то великолепие. Ева, собственно, это уже повидала, ну, а у него на такой крюк не хватило времени. Смешно, конечно: у него, свободного и независимого человека – и не было времени! Что же, по старой мудрости, сапожнику и положено не иметь сапог.

* * *

Милов вошел в проходную, где на него вопросительно воззрился здоровый парень с автоматом – охранник. Забавно все-таки: приехать совершенно нейтральным, посторонним человеком, туристом – туда, где (еще не так давно, если вдуматься) был ты должностным лицом Всемирной Антинаркотической Службы и выполнял задание; не выполнил, впрочем, поскольку, как оказалось, наводка была ложной и тут ничего не удалось найти просто потому, что находить было нечего. Изменился твой статус, и все вокруг, хочешь не хочешь, воспринимается совершенно по-другому. А если и осталось что-то от старого, то лишь знание того, что надо сделать сейчас в этом закутке: показать, что у тебя нет при себе оружия; это просто, потому что его и в самом деле не имеется. Ни на себе, ни в сумке. В этой. Хотя ты направляешься всего лишь в гостиничку, а не в собственно Приют, однако, по сути дела, это – два разных входа в одно и то же хозяйство. Ветеранов здесь надежно оберегают. Жертвы многочисленных малых войн, что время от времени (и в конце минувшего, вулканического двадцатого века, и нынче, на заре двадцать первого) трясут и этот континент, и те, что расположены севернее, нередко воевали по разные стороны многочисленных маленьких фронтов. Кое на ком из них (а может быть, и на каждом) есть кровь, а в большом мире существуют враги и не умирает закон мести; по этой причине приходится охранять их всерьез.

Охранник очень серьезен, и лишь убедившись, что оружия и вправду нет, выдвигает один из дюжины стенных узких ящичков, как и все прочие, пронумерованный – на этом стоит номер шесть, и на бирке ключа, оказавшегося в ящичке – тоже шестерка. Вот и все сложности. Впрочем, выбирать все равно не из чего: восточная часть Раинды, близ границы с Данзанией, не очень-то богата гостиницами, а уж по соседству с Национальным парком Кагера и подавно. Никаких звездочек этим номерам не полагается, однако цены в них порой не уступают четырехзвездочным, хотя комфорт и сервис не те. С другой стороны, тут не требуют аванса, рассчитываются при отъезде, все на доверии: понятно же, что человек безденежный сюда не приедет, а если и приплетется пешком, то не рискнет воспользоваться услугами Приюта, в котором персонал как на подбор – молодой и хорошо тренированный: основное население приюта, как уже сказано – ветераны войн; народ, с которым порой бывает нелегко договориться.

Однако сию минуту здесь царили столь вожделенные тишина и покой – мечта уставшего. А Милов устал, и действовал сейчас машинально, по давно выработавшемуся стереотипу: поднял свою дорожную сумку и направился к двери, противоположной той, в которую вошел. Дверь отворилась легко; за ней оказался небольшой тамбур, единственным украшением которого было высокое – в рост – зеркало, из которого двойник окинул вошедшего беглым взглядом. Ничего, находясь в поре поздней зрелости, Милов не утратил еще интереса к хорошей одежде и выглядел сейчас спортивно-эффектным, но не для того, чтобы скрыть возраст, – все равно он написан на лице легко читаемыми письменами, – а просто для правильного мироощущения: давно известно, что платье делает человека, настраивает на определенный лад. Милову именно так и хотелось сейчас выглядеть: уверенно, с некоторой даже лихостью. Двойник в зеркале ему понравился, и он едва заметно кивнул отражению.

Распахнув вторую дверь. Милов вышел в пустынный, поросший короткой густой травой дворик. Удивился, внешне никак не показав этого: во дворике стоял вертолет. Гражданский, «газель». Знаки? Ксенийские. Интересно. Раньше тут садиться не давали. Значит, среди постояльцев какой-то V.I.P., ради которого нарушаются правила. Уже прибыл, или ожидается его визит – вот и приготовили для него транспорт. Ну, а Милову какое до этого дело? Он не на службе. Он в отставке, и на отдыхе к тому же. Так что совершенно ни к чему видеть и запоминать. Только как избавиться от въевшейся в самые кости привычки, выработанной долгими годами службы в милиции, потом – в Интерполе, дальше – во Всемирной Антинаркотической службе, а самые последние перед возрастной отставкой месяцы – в МАБе (Международном антиконтрабандном бюро)?..

Милов обогнул, не приближаясь, вертолет по выстланной квадратными плитками дорожке и вошел в дом. Оказался в длинном коридоре. Остановился перед шестым номером. Отпер и вошел. Провел взглядом по стенам, по немногочисленной мебели. Все было в порядке. Кроме разве что… «Похоже, они тут вовсе не экономят электричество? – эта мысль пришла ему в голову, когда он глянул на вентилятор, настольный; прибор был включен и, как ему и полагалось, поводил массивной головой из стороны в сторону. – Ветерок – это приятно, конечно. Ну, а вот это там… Нет, глянул – и довольно, будем считать, что ты ничего не заметил. Три шага вправо. Подойдем вдоль стены. Посмотрим на шнур. Ну, что? Так оно и есть…

Да, это, пожалуй, новое; во времена Фермы здесь не проявляли такого любопытства к постояльцам: приехал, уплатил за номер и живи себе на благо. Но не будем присматриваться чересчур внимательно, надо просто отметить факт».

Широкая кровать была застлана свежим бельем, приятно пахнувшим. Милов открыл сумку, достал пижаму, халат, вошел в ванную, пустил воду. Вымылся под душем, с великим удовольствием смывая с себя дорожную пыль; вместе с нею уходило, казалось, и тяжелое впечатление от проделанного пути. Вытершись, надел все свежее, чистые шорты. Поискал глазами, куда сунуть грязное белье; однако стирка, видимо, в программу больше не входила, и пришлось упаковать вещички в пакет и поместить в ту же единственную сумку, где и так было много всякого добра. Увесистой была эта его сумка, весьма-весьма; то был груз старых привычек.

За дверью послышались легкие шаги. Мгновенная остановка. Снова шаги – на сей раз удаляющиеся. Выждав, Милов приотворил дверь. Выглянул. Ничего особенного, просто в рамку на двери оказалась уже вставленной карточка с его фамилией.

Оставив номер открытым, он медленно прошелся по коридору, глядя на двери. Похоже, приют путников пустовал: карточек не было почти нигде – за исключением одной. Он улыбнулся; постоял, прислушиваясь; за дверью было тихо. Вернувшись к себе в номер, взял сумку. Не затем приехал он сюда, чтобы жить в разных комнатах с Евой; поместятся и в одной. Снова вышел в коридор, достал фломастер и на карточке затушевал уголок – так, что в глаза не бросалось, но ищущий найдет. Потом, помедлив, постучал. Без ответа. Постучал вторично – погромче. На этот раз сонный голос отозвался. Милов нажал на ручку и вошел.