Kitobni o'qish: «Дом»

1

Когда вновь наступили тревожные дни, я был призван из запаса. Всегда готовый к этому, я собрался за четверть часа, сел за руль и поехал в свой полк. Где-то на полдороги к нему, в отдалении от городов, жили мои родичи и – что важнее – старые друзья. Зная, что явиться на службу я должен только назавтра, решил завернуть к ним на вечерок: кто знает, придётся ли встретиться ещё.

Дом их среди деревьев был виден издалека. Он стоял здесь много лет. В нём жила одна семья. Она оставалась семьёй, всё время изменяясь, потому что приходили младенцы и уходили старики, кто-то уезжал в другие края, а из этих других краёв приходили и приезжали новые люди, входили в семью и оставались здесь до своей кончины.

И дом тоже оставался самим собой, хотя постоянно изменялся вместе с семьёй, с годами, с людьми, их возможностями и потребностями. И если бы перед ним вдруг появился кто-то из тех, несказанно давних, что, истекая радостным потом созидания, месили лопатами раствор и заливали фундамент, а потом, тщательно уложив пропитанные смолой ленты для сопротивления влаге, укладывал, венец за венцом, обтёсанные по шнуру брёвна стен, поднимали стропила, набивали обрешётку и клали звонкие, плавно выгнутые плитки черепицы, – человек этот, вопреки проскользнувшим векам (а тут на столетия шёл счёт) ни на мгновение не усомнился бы, что это тот самый дом; узнал бы его с первого взгляда, как опознают в зрелом муже встреченного некогда юношу. Узнал, хотя дом стал намного обширнее, и фундамент был теперь выложен из материала, соответствующего нашему, двадцать второму веку, а не тем, минувшим, и этажи подросли, уже не бревенчатые, конечно, и стекло в разлившихся вширь и ввысь окнах было не чета тому, что ломалось когда-то от простого удара камнем. Снаружи в этих окнах можно было увидеть лишь отражение самого себя и окрестности, а цвет их менялся в зависимости от времени дня и года; но главное – была тут ненавязчивая, но везде проникающая и прорастающая (как встарь – плесень и грибок) молектроника, добавившая в нашу жизнь куда больше лёгкости, уюта и смысла – потому что смысл бытию придаёт лишь время, потраченное на движение вперёд, а не на сохранение того, что уже достигнуто. Дом остался сам собой – как и страна, как и вся планета оставались сами собой, непрестанно изменяясь.

И вот я подъехал к дому, вылез из машины и пошёл по несминаемой траве, с которой только что укатила косилка, аккуратно обогнув меня; поглядев на высокую крышу – невольно зажмурился от серебряного её блеска, свойственного батареям, преобразующим солнечный свет в электрический ток. Машину я поставил туда, где стояло некогда до дюжины лошадей – и верховых, и тяжёлых битюгов; там находился теперь гараж, только машин в нём – показалось мне – стало, пожалуй, больше, чем в последний мой давний приезд; надо полагать, что людей в семье с тех пор прибавилось. Бассейн с голубеющей водой расширился; правда, тут и раньше был пруд, только без такой облицовки и вышки, зато с мостками, с которых предки стирали бельё. А вот деревья оставались теми же самыми – во всяком случае, росли они на старых местах, в таком беспорядке, в каком угадываются мысль и вкус.

Наконец я вошёл в дом. Короткое, едва слышное жужжание на миг возникло, как только переступил порог, – и тут же смолкло. Дом опознал меня как своего, мгновенно зафиксировав – при моём прикосновении к ручке двери – мою генную карту и сопоставив её с картой семьи. Больше не придётся отворять двери рукой: теперь они сами будут распахиваться при моём приближении, приглашая войти. Окажись я чужим, Дом вызвал бы того из членов Семьи, чья очередь в этот день была встречать гостей; но свои входили и уходили без церемоний. Как и жужжание, не удивило меня и быстрое прикосновение сразу трёх щёток, сопровождавшееся негромким свистом; так я был освобождён от пыли, осевшей на мне в дороге. Зазвучала тихая, приятная мелодия – «Мир вошедшему» вызванивали маленькие колокольчики.

Только после этого передо мной распахнулась внутренняя дверь и, никем не сопровождаемый, я вошёл в просторный холл и немного помедлил перед множеством экранов, занимавших в три яруса целую стену, от угла до угла. Я не стал раздумывать: знал, кого хочу увидеть здесь прежде остальных. Остановил взгляд на секунду на нужном экране – и он осветился, и я увидел на нём милое лицо и чудесные, самые красивые в мире глаза, которые могли принадлежать только Зоре – и разве не затем оказался я тут? – занятой своим делом в своих комнатах.