Kitobni o'qish: «Я шагаю по судьбе»

Прожито семь десятков лет. Срок немалый. Кажется, возраст уже подходит для подведения итогов. По крайней мере, «предварительных». Но вот что интересно: начинаешь вспоминать – и перед глазами вспыхивают эпизоды, которым никогда раньше не придавал значения. Зато сегодня эти, казалось бы, случайные воспоминания позволяют удивиться тому, как непредсказуемо складывалась жизнь. Насколько неожиданно поворачивала она в ту или иную сторону!

© Малышев В.С., текст, фотографии, 2022

© ООО «Издательство «Вече», оформление, 2022

Сельский паренек

Советские авторы в своих сочинениях частенько описывали юношу из глубинки, который задается большой целью и неуклонно стремится к ее достижению. Могу компетентно заверить: подобной цели ни у меня, ни у большинства моих ровесников, живущих по соседству, не было. Да, пожалуй, и быть не могло. Всем нам просто не хватало кругозора. Элементарной информированности об окружающем мире, его путях, возможностях, законах.

Моя жизнь начиналась в деревянном доме в селе Ново-Петровское, в 80 километрах от столицы. Тогда, в 40—50-е, ни у кого из сельчан телевизоров не было, только радио. Хоть это была и Московская область, из нашего села очень редко кто-то выбирался в Москву. Раз в день проходил паровоз с пассажирским составом, электричек еще не существовало. Дорога в Москву занимала четыре часа, из них двадцать минут поезд стоял на станции Новоиерусалимской – машинист ждал, пока зальют воду в котел паровоза.

Тем не менее наше село было тогда «районным центром»! Только в 1959 году, при Хрущеве, произошло укрупнение районов – и Ново-Петровское сначала вошло в Рузский район, затем – в Истринский. В разные годы в селе проживало от 2 до 3 тысяч жителей, практически все друг друга знали. Скорее, это был все же поселок. Местные в разговорах так Ново-Петровское и называли – поселком (хотя на картах и в официальных бумагах писалось «село»). У нас имелись универмаг, больница, школа, детский дом. Работала машинно-тракторная станция.

Но больше всего вспоминается клуб, устроенный в здании бывшей церкви. Здесь я впервые увидел кино! Причем фильмы активно смотрел уже лет с пяти. Мест в зале было мало, хватало только для взрослых, а мы, пацанье, сидели на сцене, прямо перед экраном. Позже расширили кинозал до 400 мест, а в другом «приделе» начали устраивать танцы. Сначала крутили пластинки, потом организовали эстрадный оркестрик.

Функционировал буфет с пивом. Но на танцы приносили, конечно, и более серьезную выпивку. Кто водку, кто вино, кто самогон. Так что грешили мы много.

Все жители поселка помнили, что здесь когда-то была церковь. Сама форма помещения, необычная, полукруглая, не давала об этом забыть. Потом, в 90-х, здание передали РПЦ, но храм еще долго не могли восстановить. Разруха! Даже отпевали, по сути, в полуразрушенном помещении кинотеатра… Это было, конечно, ужасно. Там я и маму провожал в последний путь.

Рад, что во время работы в Министерстве культуры, и особенно в последние годы, смог помочь полностью восстановить храм!

Когда я должен был родиться, отец разволновался жутко. Другие женщины, поступившие одновременно с мамой, уже все родили и выписались, а мама продолжала лежать «на сохранении». Отец был небольшим районным начальником, что позволило ему прийти в больницу и довольно сурово потребовать ответа у самого главврача.

Только тогда были приняты необходимые меры – маме сделали укол, активизирующий все процессы. Надо сказать, забил отец тревогу очень вовремя. Мама рассказывала, что появился я на свет с «петлей на шее» (пуповина намотана была вокруг горла), уже посиневший. Еще бы немножко и задохнулся.

Так отец меня практически спас еще до рождения! Он обладал необычайной интуицией в своих оценках самых разных ситуаций, в отношении к людям. Или это шли «сигналы свыше»? Порою кажется, что мне досталась в наследство от отца эта редкая способность – интуитивное предвидение того, как будет развиваться ситуации. Это выручало не раз!

На весь поселок было три автомобиля – «Победа», «Москвич-401» для местного начальства да полуторка (так в народе называли автомобиль ГАЗ-АА, машину Горьковского автозавода грузоподъемностью в полторы тонны). В двухстах метрах от нашего дома проходила железная дорога, громыхали товарняки. И если ветер дул в сторону домов, паровоз заполнял всю поляну – от путей до улицы – белым дымом. Нам, детям, было весело бегать и прятаться в этом дыму. Точнее, в этом пару.

Семья Малышевых – старшая сестра Валентина, мама Лидия Петровна, Володя (автор этой книги), отец Сергей Иванович. 1954

С железной дорогой было связано еще одно наше развлечение. Мы раскладывали 3—5-копеечные монеты на рельсы, а после прохождения состава забирали тонкие, отполированные до блеска кружки. У каждого была своя коллекция!

Но главное – за поселком нас ждали лес, пруд, речка, мы целыми днями пропадали там. Летом ягоды, осенью грибы, орехи… Наверное, поэтому мне удивительно сегодня наблюдать, как опасаются родители отпускать даже великовозрастных своих деток из дома одних! Мы, четырех-пятилетние, гуляли со старшими детьми с улицы где хотели. Бывало, уходили в лес километров за пять, но всегда находили дорогу домой. Купаться бегали всей ватагой, никто из родителей не сопровождал.

Автор с отцом. 1951

Как-то нырнул я с мостика, вошел вертикально в воду. Достиг самого дна, пора разворачиваться и выгребать на поверхность. Делаю первый гребок, второй, третий… И не выплываю! И вдруг понял, что если еще раз сделаю гребок и не вынырну, то всё – задохнусь. В этот момент я убедился, что расхожее выражение из книг «вся жизнь промелькнула перед глазами» о моментах смертельной опасности – совершенно правдиво! У меня действительно вся жизнь промелькнула перед глазами. Будто на ускоренной кинопленке!.. Делаю последнее отчаянное усилие и оказываюсь на поверхности – судорожно глотаю воздух.

Вспоминается мне и другой случай. Уже из юности… Бежал я как-то вечером на последнюю электричку вдоль насыпи и споткнулся о бетонную плиту, лежавшую ребром. Рухнул на нее с размаха всей грудью. Чувствую: вдохнуть могу, а выдохнуть не в силах. Лежу на спине, вижу звезды… Второй, третий раз вдыхаю, выдохнуть опять не могу. Понимаю: легкие сейчас разорвутся. Снова у меня жизнь перед глазами проносится, как кинопленка на бешеной скорости. Собираюсь с силами и поворачиваюсь на бок, потом на живот. Все-таки встаю на ноги, резко приседаю и… легкие со свистом наконец освобождаются от воздуха…

Это не выдумано. В такие критические моменты за считаные секунды калейдоскопом пробегает вся жизнь!

В детстве одеты мы были так, что современные мамы и папы, наверное, ужаснулись бы. Когда мне было годика три, солдаты асфальтировали автодорогу на нашей улице. Вбивали вдоль дороги колышки с красными флажками. Помню, очень захотелось получить такой флажок! Подкравшись, ухитрился схватить один из них и кинулся наутек. Одет я был в платьице старшей сестры (в раннем детстве меня облачали порой в ее старые платья вместо рубашек, которых купить в селе было негде). И солдат погнался за мной со словами: «Девочка, отдай флажок!» Понятно, что далеко убежать от него со своим трофеем мне не удалось… Подумать только, почти 70 лет прошло, а всё еще отлично помню сердитый голос этого солдата и топот его сапог за спиной!..

Через дом от нас жила одинокая бабушка Мажорова. Мы – человек по десять! – к ней захаживали в гости. Каждый раз она нас угощала – резала черный хлеб, посыпала ломти солью, поливала подсолнечным маслом. Мы с огромным аппетитом уплетали это лакомство и подолгу играли потом в ее маленькой избушке с единственной комнатой и крохотной кухней.

Почти возле каждого дома, у заборов, стояли простенькие деревянные лавочки. На них любили сиживать соседки, иногда часами. Их развлечением было обсуждать внешний вид и моральный облик проходящих мимо… Мы, дети, копошились где-то рядом. Помню, бабушка Мажорова пошла за чем-то в свой дом и, вернувшись в слезах, сказала: «По радио объявили сейчас… Умер Сталин!»

И все женщины заплакали. Одна стала причитать: «Как же мы будем дальше-то жи-ить!..» Мне тогда и четырех лет не было, но готов и сейчас поручиться – это была неподдельная скорбь. Настолько в народе укоренилось сознание, что все наши победы и достижения связаны с именем Сталина, великого вождя, «отца народов»!

Сегодня, наверное, уже трудно поверить, что в таких поселках в послевоенные годы все жили примерно одинаково, по сути, у всех был один достаток. Конечно, кто-то из начальства получал побольше, но его заработок не сильно отличался от зарплаты простого рабочего. Да и с виду районные начальники почти ничем не выделялись из «простого люда». Все ходили в сапогах. Только у кого-то были яловые, у кого-то кирзовые, а у кого-то – просто резиновые. Начальник в непогоду мог щегольнуть в сером брезентовом плаще, когда другие выходили в телогрейках. Хотя и у начальника (у моего отца, к примеру) телогрейка всё равно была повседневной одеждой.

Единственное яркое отличие, пожалуй, состояло в том, что мой отец, принадлежа к «касте» районного начальства, имел костюм. Впрочем, надевал его и повязывал галстук от силы три раза в год: на 7 Ноября, на майские праздники и на Новый год. Поэтому костюму было лет пятнадцать, а он выглядел как новый.

Зато праздники мы отмечали всем поселком. Рядом с Ново-Петровским – где-то через километр – начинался березовый лес. Там была большая поляна, которую наш поселок облюбовал для торжеств. Туда приезжали машины с продуктами – автолавки. Устанавливались по периметру динамики. И на эту поляну с самого утра сходился весь поселок. Шли семьями, со своей снедью. Расстилали брезент или клеенку на траву и усаживались в кружок – человек по десять – пятнадцать родных и друзей. Кто-то даже танцевал на специально асфальтированном пятачке. Для нас, детей, каждый раз это был большой праздник еще и потому, что привозили мороженое! В обычные дни в поселке его просто не было, а тут привозили в избытке, и взрослые, конечно, давали нам полакомиться вволю.

Что еще запомнилось?.. То один, то другой сельчанин, простой рабочий, подойдет к нашей компании и скажет отцу: «Сергей Иваныч, давай выпьем!» И Сергей Иванович никогда не отказывался. Выпьют они, обменяются рукопожатием – «Доброго здоровья!»…

Автору 9 лет

Это были 50-е. А в 60-х, когда благосостояние советских граждан понемножку подросло, все стали уже по своим домам отмечать «всенародные торжества». Кто-то мог себе позволить «палку» копченой колбасы и даже икорки к праздничному столу (покупали, конечно, ее не в поселке, а в Москве). А менее обеспеченные обходились салатом, капустой, картошкой с тушенкой. Обязательно подавалась селедка с луком. Общим на всех столах было одно: немалое количество водки, вина, самогона. Помню, когда я приезжал на праздники домой из техникума, хотелось скорей повидаться с друзьями, вместе посидеть, отметить праздник, как бывало раньше. И вот – выхожу я в центр поселка, к магазину, – а там разве что редкий прохожий. И это в полдень! Мне поначалу казалось: наверное, что-то случилось?! Внезапная эвакуация?! Стихийное бедствие?! Но нет, просто все сидели по своим домам. Разве что особо неравнодушные к выпивке располагались в чайной.

Это сегодня, когда у меня за спиной без преувеличения несколько эпох в жизни страны, сознаю, что имущественное неравенство людей разобщает. А тогда совершенно не понимал, почему все так изменилось. Вроде бы люди те же, а жизнь другая!..

В раннем детстве я ходил, конечно, в детский сад. Потом – школа. Всё шло, казалось бы, своим чередом. Но когда учился уже в первом классе, случилось несчастье. Тяжело заболел отец. Сначала мы думали, что не слишком серьезно. «Что-то с ногой». Ему вовремя не оказали хирургическую помощь. А это был тромбофлебит, или, как тогда говорили, закупорка вен.

Примерно месяц отец пролежал в московской областной больнице, мы ездили его навещать. И я, разговаривая с ним, даже подумать не мог, что он серьезно болен.

Помню, темный декабрьский вечер, мы укладываемся спать, звонит телефон – мама сняла трубку и вдруг начала плакать… Отцу было всего 43 года…

Несколько друзей и добрых знакомых отца поехали в Москву на полуторке и привезли оттуда гроб с телом. Поставили на стол в нашем доме, в большой комнате. Долго не решались открыть крышку. Потом один из них поднял ее и прислонил к стене. Увидев бледное, застывшее лицо отца, я почему-то не испугался, еще не осознав, что больше не поговорю с ним никогда.

За фанерной перегородочкой была другая, совсем маленькая комната, где стояла кровать, на которой раньше мама с папой спали. Теперь за этой стенкой, пока два дня и две ночи стоял гроб, ночевали мама с моей старшей сестрой. Мне же лечь было негде, кроме как на диван в большой комнате, в двух метрах от гроба. Всю ночь снились кошмары, несколько раз я просыпался от ужаса…

Тогда никому это не казалось чем-то особенным, такой уж был суровый быт.

Стояла зима. А от поселка до кладбища было километра два. Но гроб всю дорогу несли на руках. Менялись друзья, сослуживцы, соратники… Практически весь поселок вышел проводить отца в последний путь, огромная толпа шла за гробом. Только потом я в полной мере осознал, как люди были ему благодарны за многое, как его уважали…

Моя младшая сестра Лидия родилась слабенькой, часто болела, и еще при жизни отца ее отвезли на Урал, к дедушке с бабушкой, которые были менее заняты, могли уделять больше внимания укреплению ее здоровья. Они с Лидой возились, как со своей дочкой, и из рахитичного ребенка за три года она стала жизнерадостной здоровой девочкой! Через год после смерти отца дедушка, бабушка и Лида переехали в Ново-Петровское.

На своей работе мама получала 70 рублей. Нас у нее было трое – я, младшая сестра и старшая, Валентина. Правда, государство еще назначило пенсию, по 15 рублей на ребенка. Сбережений у отца не оказалось (видимо, он собирался жить долго и поставить детей на ноги без особых проблем). Теперь наше имущество составлял только небольшой домик. Мы оказались в сложной ситуации. Друзья и знакомые отца, которые к нам часто приезжали, некоторые даже из Москвы, через пару месяцев куда-то подевались. Хотя роскоши не знали мы и раньше, начались по-настоящему трудные годы.

Помню, мама придет вечером в день получки, посадит за стол нас с Валентиной и говорит: вот, дети, столько-то за этот месяц получила, на что будем тратить?.. Соседки к ней порою заходили «попить чаю», и как-то я услышал: мама соседкам меня хвалит – вот, мол, Володька на одни пятерки учится, я так рада за него… А одна соседка ей и отвечает: это всё, конечно, хорошо, но он же – безотцовщина, значит, всё едино быть ему бандитом.

Как же мне стало обидно! «Не дождетесь! – думаю. – Ни за какие коврижки!»

Такой вот дополнительный стимул подкинула мне эта соседка.

Когда приехали с Урала дед с бабушкой, стало полегче. Мама окончила заочно техникум, ее взяли работать бухгалтером в колхоз. Через год на базе двух колхозов и мастерских МТС была создана большая птицефабрика – и директор пригласил маму на работу, главным бухгалтером.

И все равно нужда была! Тогда как раз входили «в моду», точней, в обиход советского подростка велосипеды. Всем моим ровесникам купили новенькие велики, на которых они колесили день-деньской, я же был лишен такого счастья. Впрочем, голь на выдумки хитра. Мой дед, мастеровой, нашел где-то велосипедную раму, обода, купил спицы, потом остальные «комплектующие» – и сделал мне велосипед с прекрасным ходом! На нем я обгонял всех.

На новогодние вечера школьники, несмотря на всю необеспеченность своих семейств, старались принарядиться, родители заранее им покупали новые костюмчики и платьица. У меня же в 6-м классе перед праздничным вечером не оказалось обновки. И я решил остаться дома. Сидел в комнате, пригорюнившись, даже не включая света. Очень было обидно, ведь я в классе числился в лидерах… В этой тьме, сквозь слезы глядя на сугроб в заиндевевшее окошко, даже сочинил стихотворение:

Мама. 50-е годы

 
И вот уж Новый год настал,
Часы 12 бьют.
Я подниму за вас бокал:
Друзья мои, салют!
И залпом осушив его,
Я буду вспоминать о вас
И буду пить один вино.
В этот вечерний час
Пускай он радостен для всех,
Пусть все поют, гуляют,
Пусть раздаются песни, смех
И пусть все выпивают.
Лишь я один не веселюсь
И пью вино, как квас,
Я до беспамятства напьюсь
И, может быть, забуду вас.
 

Конечно, это было сплошным подражанием. Я и не выпивал тогда еще, все это было навеяно стихами классиков (читал много). Насколько помню, рифмы начал слагать рано. Способствовало этому внутреннее одиночество, отсутствие отца, которому можно было бы доверить свои детские мысли. Ну и, наверное, – романтическая натура…

Но вот пришла мама с работы, включила свет – и с удивлением увидела меня. Спросила:

– А ты что один сидишь? Почему не в школе?

Я что-то невнятное буркнул в ответ.

И вдруг мама достает из сумки совершенно грандиозную рубашку – в яркую красно-зеленую клетку, как на ковбоях в кино! Разумеется, купить костюм в нашем поселке было негде, но приобрести эту потрясную рубашку она как-то ухитрилась.

Я еще, конечно, для виду похныкал: «Уже там всё заканчивается, нет смысла никуда ходить!», но мама быстро меня убедила, что «всё только начинается!». Одевшись, сунув ноги в валенки, по заснеженным тропинкам – самым коротким путем – помчался в школу. Как раз успел к началу танцев. Моя ковбойская рубашка произвела полный фурор. Я танцевал с самой красивой девочкой в школе. Даже она сделала этой рубашке комплимент!..

Четвертый класс (автор в верхнем ряду четвертый слева)

Автор с сестрой Валей (справа) и детьми знакомых на поляне у села Ново-Петровское во время праздника

Так складывались первые годы без отца. Вообще, лет до 12–13 я остро ощущал свою «безотцовщину». Соседские ребята хвастались, как беседуют с отцами на мужские темы. Мне же обсудить «всё это» было не с кем! Как-то сосед со своими сыновьями взял меня в баню, мне было лет 8. Обоим сыновьям он помыл голову, потер спину, потом в предбаннике поставил их на лавку, вытер полотенцем, помог одеться. Я помылся и оделся сам. Как же мне было обидно! Больше с ними в баню не ходил.

Тогда дал себе зарок, что, если у меня будут дети, не брошу их, что бы со мной ни случилось!

Конечно, если бы отец не умер, было бы полегче. Но сейчас, при несравненно более благополучной жизни, молодежь гораздо хуже переносит даже небольшие трудности. Сужу по своим студентам.

Когда мы росли, надеяться особо было не на кого. Часто приходилось грести против течения практически в одиночку. Наверное, когда юному человеку все активно помогают занять свое «место под солнцем», можно только позавидовать. И все-таки человеческая сила, мужество, воля, характер выковываются только при встрече с препятствиями. А кроме того, считаю (хоть с этим многие не согласятся): человек должен учиться с детства самостоятельно решать житейские проблемы.

Сегодня еще стало модно уповать во всем на цифровые технологии и искусственный интеллект. Вот, например, встретится ребенок с какой-то своей, еще детской проблемой – и тут же должен спросить у искусственного интеллекта подсказки: как поступать?

Седьмой класс (автор во втором ряду сверху, второй справа)

Во время похода по Подмосковью (автор – четвертый слева). 1963

Но к чему же это приведет? Не нужно быть ученым, чтобы понять: в дальнейшем, когда такой человек подрастет, он не сможет решить самостоятельно ни одной задачи. Действительно, как ты сумеешь развить свой интеллект, если тебе его все время кто-то заменяет? Человек может попросту превратиться в придаток той или иной технологии, в том числе политической или финансовой. У него разовьется только один замечательный навык – нажимать кнопки и принимать заранее подготовленные кем-то решения.

Разумеется, кому-то это выгодно. Прежде всего тому, кто собирается управлять обществом с помощью цифровых технологий. Я не против технического прогресса, разумеется. Но технологии, на мой взгляд, должны быть не более чем вспомогательным инструментом для развития человеческой личности.

Наверное, отчасти в связи с этими мыслями у меня и родились такие строки:

 
Мне неуютно в цифромире,
Ведь все в нем как-то по-другому,
И словно я в чужой квартире,
Забыв пути к родному дому.
В общенье душ сплошные пробки,
Нам шлют без запаха цветы,
А вместо струн стрекочут кнопки
По мозгу долбят «гад-же-ты»!
Какое ж будет тут здоровье
Без ясных мыслей в голове,
И цифровое поголовье
Пойдёт по высохшей траве.