Kitobni o'qish: «Князь Игорь. Витязи червлёных щитов»

© Малик В. К., наследники, 2018

© Доронин В., Цветков Е., перевод, наследники, 2018

© ЗАО «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2018

Русичи великая поля чръленыя щиты прегородиша!

Слово о полку Игореве

Глава первая

1

Месяц февраль года 1184-го выдался на Посулье, как и по всем русским и половецким землям, снежным и суровым. Реки и озёра сковало прочным ледяным панцирем; под толстым покровом ослепительного белого снега лежали степи мёртвые, безмолвные, а сосновые боры, дубовые и берёзовые рощи, освещённые белёсым солнцем, казалось, дремали в холодном, тихом сне.

Лишь звери да птицы нарушали иногда эту застывшую морозную тишину… То вдали на горизонте загудит мёрзлая земля под копытами тарпанов, которые, вздымая снеговые вихри, мчатся неведомо куда, то послышится из глубокого оврага волчий вой, или вдруг с голубого неба со свистом ринется вниз на добычу остроглазый сокол.

Вот в такой морозный солнечный день по заснеженной равнине, что раскинулась между реками Хоролом и Сулой, медленно ехали на запад, из Половецкой земли в Русскую, два всадника – старый и молодой. Оба в латаных, ношеных-переношеных, но тёплых – шерстью внутрь и наружу – половецких кожухах до колен, в мохнатых бараньих шапках и стоптанных чириках из овчины, подшитых грубым войлоком. Их кони были худые, измученные и из последних сил, едва волоча ноги, брели по глубокому снегу.

Один из всадников, что постарше, седобородый, тяжело дышал. Он то и дело хватался за грудь и натужно закатывался хриплым кашлем. Младший ехал рядом и бережно поддерживал своего спутника, чтобы тот не упал с коня. А когда тот начинал задыхаться и закатывал глаза, шептал в отчаянии:

– Погоди, отче, не помирай!.. Скоро-скоро Сула… А на той стороне – Русская земля… Там уже свои люди, не дадут пропасть… Доберёмся до дому… На Сейм…

Когда старшему становилось немного легче, он вялой рукой сбрасывал с бороды иней, с натугой горестно отвечал:

– До дому, говоришь?… Не доберусь уже я до дому… Чувствую, как в груди печёт и холодеют ноги… Клятые половецкие степи все соки высосали… Три года неволи, мытарств, голода да побоев, сам видишь, дали себя знать!.. Ведь был я, как дуб, крепок, а стал словно высохшая былинка… Тоска сердце источила, как железо – ржа… По спалённой хате, по зарубленным деткам малым… По нашей матери, где-то в басурманском полоне безутешно проливающей слёзы, и, если жива, по Насте – сестрице твоей, которая, как говорят, наложницей стала у поганина…¹ Один ты у меня остался, Жданко… Ведь без вести пропал Поганин (от лат. poganus – языческий) – язычник. братец твой Иван… Одна моя надежда – ты… Ты должон добраться на землю родную, пустить свои корни… Чтобы род наш не перевёлся…

Ждан испуганно глянул на отца, в голосе которого звучали страдание и обречённость. Сказал нарочито бодрым голосом:

– Вместе доберёмся, отче! Вместе!.. Вот вскоре и Лубен или Ромен… Или выйдем на какой другой городок на Суле… Там обогреемся, подкормимся – и дальше в путь. До дому!

Отец не ответил, только уныло покачал головой и опять схватился за грудь, забился, затрясся в кашле, и Ждан сильнее прижал к себе его локоть. Стал понукать усталых коней.

Зимний день короток. Солнце быстро опускалось за далёкий багровый горизонт. А Сулы всё не видно и не видно. Неужели ещё одну ужасную студёную ночь доведётся провести в снеговом сугробе? Но выдержит ли отец?…

Юноша поднялся на стременах. Воспалёнными глазами напряжённо всмотрелся в морозную дымку. Лицо его, измождённое и тёмное, задубело на холодном солнце и жгучих морозных ветрах. Русая поросль на щеках и подбородке от инея и снега казалась почти седой.

Он напряг зрение, надеясь на высоком правом берегу Сулы высмотреть крепость или хотя бы какое-нибудь жильё. Но только слепит солнце, бьющее прямо в лицо, и острые кристаллики снега высекают из глаз слёзы. Впереди всё мерцает, играет радужными цветами. Небо сливается с землёй. Ничего не видать!..

В сердце юноши закралась смертельная тревога. Неужели сбились с пути? От Хорола до Сулы вёрст тридцать. Пора бы уже выйти им на окраинное порубежье! А его всё нет и нет… Ждан тяжело вздохнул: есть отчего прийти в отчаяние!..

Сегодня десятый день их побега из далёкой Половецкой земли. Перед внутренним взором Ждана проплывают события последних трёх лет, когда на Посемье напала орда хана Кзы. Половцы² разоряли, опустошали сёла – старых и малых убивали, а взрослых угоняли в неволю.

Им с отцом посчастливилось: они оказались вместе в кочевье половца Секен-бея. А вот мать и сестру с ними разлучили и погнали куда-то дальше. Жизнь подневольная – хуже собачьей. У кого дома остался кто-то из состоятельных родичей, тех выкупили. У них же не было ни родичей, ни достатка, и их некому было выкупать. Они стали рабами навечно. Пасли табуны коней, отары овец, стада верблюдов и другой скотины, обрабатывали бахчи бея, заготавливали на зиму дрова, шили одежду и обувь, чинили вежи³, валяли войлок, вымачивали шкуры и выполняли десятки других работ. И всё это время, где бы ни были и что бы ни делали, думали о побеге.

Конечно, убегать легче летом, когда тепло и когда каждый кустик тебя спрячет и пустит переночевать. Но летом стража с пленников не спускала глаз, а в голой степи, что разделяла Половецкую и Русскую земли, постоянно рыскала конная сторожа, которая охраняла половецкое пограничье от нападения русских князей и вылавливала беглецов. Многие несчастливцы попадали в их руки, и тогда им выкалывали или выжигали один глаз, отрезали ухо или раскалённым железом ставили на щеке тамгу⁴.

Вот почему они решили не рисковать летом. Надёжнее бежать зимой. Когда завоют метели и степь занесёт снегом, когда ударят морозы, и половцы ослабляют внимание, а порой и совсем не стерегут невольников. Кто, мол, отважится бежать в скованную ледяным панцирем заснеженную пустыню? Сделаешь всего несколько шагов – и следы мигом выдадут тебя. А смельчака в пути поджидают и лютые морозы, и голод, и волчьи стаи. Да и половецкие разъезды легко могут заметить… Поэтому почти не бывало такого, чтобы кто-нибудь убежал зимой.

К побегу готовились долго и старательно: сэкономили и запасли харчей, починили одежду и обувь, раздобыли две тёплые кошмы⁵, чтобы спать в снегу, насушили трут для разжигания огня, выбрали в табуне, за которым долго приглядывали, самых выносливых лошадей и однажды ночью, когда разыгралась метель, тронулись в путь. Снег сразу замёл следы, и, никем не замеченные, они помчались по берегу реки, а под утро перемахнули по льду на другую сторону. Там, в поросшей лесом низине, пустили пастись лошадей, которые, как и их дикие родичи тарпаны, умели добывать себе корм зимой из-под снега, разгребая его копытами. Беглецы немного подремали в сугробе, закутавшись по половецкому обычаю в кошму, а потом снова поспешили в дальний путь.

Пять суток не утихала вьюга – занесла все следы, все степные стёжки-дорожки. Ехать стало тяжело. Кони начали терять силы. Плелись еле-еле. Зато ни погони, ни случайной встречи с половецким разъездом. И в сердцах беглецов укрепилась надежда на спасение.

Если бы только не болезнь отца!

Позади трёхлетние мытарства и суровые испытания последних дней. Но зато впереди вот-вот должны показаться окраинные земли Руси… Там свои люди, там спасение!

Ждан вдруг увидел, как отец резко покачнулся и медленно начал клониться к шее коня.

– Отче, держись, родимый! – крикнул встревоженно. Быстро заговорил, убеждая не только его, но и себя: – Уже совсем близко! Там вот будет и лес, и широкая долина! А за нею – холмы… Наверно, скоро Сула… Ещё малость – и мы выйдем к жилью! Крепись, отче! Ещё немного осталось…

Отец едва поднял голову. На сына невидяще смотрели кроваво-красные, мутные глаза. Чёрные, запёкшиеся губы с жадностью хватали морозный воздух, а окоченевшие от холода руки выпустили поводья и судорожно мяли кожух возле сердца.

Ждану стало страшно: неужели помирает?

Он в отчаянии снова взглянул вперёд и тут неожиданно для самого себя действительно увидел и заметённый снегом лес, и речную долину, и холмистый противоположный берег, что показался в предвечерней дымке.

– Отче! Сула! – воскликнул громко и хлестнул коней.

Вскоре они въехали в лес и по широкой прогалине начали спускаться к берегу. Вокруг, под снежными шапками, стояли тёмные деревья и разлапистые кусты. Из-под них наползали густые сумерки. Наступал вечер.

Ждан подумал с досадой: «Нет, на ту сторону не успеть. Да и есть ли там поблизости какое-никакое селение или городок? Опять, наверно, придётся – в который раз – ночевать в снежной постели…»

Не о себе он беспокоился. Хотя и холодно – переспит. А отец? Ему сейчас необходима тёплая хата, горячая пища…

Понурив головы, устало шагали кони, стрекотала, порхая с ветки на ветку, сорока, а Ждан судорожно искал выход, но ничего придумать не мог. Решил лишь одно: вечером не переправляться через широкую речную пойму, где легко можно провалиться в незамёрзшую полынью, а дождаться утра. Значит, нужно искать безветренное место, разложить костёр и хотя бы отогреть отца.

Вдруг его взгляд остановился на большом сугробе снега, из которого торчал дуплистый осиновый комель. Неужели охотничье зимовье? Он потянул повод влево и остановился на опушке перед полузанесённой снегом землянкой. Всё ещё не веря неожиданной удаче, он стремительно спрыгнул с коня, разгрёб руками снег около дверцы и открыл её. Протиснулся внутрь. Здесь давно никто не жил. Пахло сыростью. Деревянные стены и потолок покрыты изморозью. Посреди землянки, как раз под дымником, чернел выложенный из дикого камня очаг, на котором стоял закопчённый горшок. Вдоль стен виднелись широкие лавки из грубо отёсанных горбылей.

Ждан вышел наружу.

– Отче, слезай! Ведь это – зимовник! Сейчас разожжём огонь, согреемся, чего-нибудь сварим! – Голос радостно звенел.

Но отец уже не мог сам сойти с коня. Ждан взял его на руки, внёс в землянку, расстелил кошму на лавке, положил на неё больного.

– Полежи тут пока! Я дров принесу!

Возвратился он с охапкой сухих сосновых веток и смолистых сучков, поломал их на мелкие обломки, чтобы быстрей загорелись. Настругал ножом стружек и наколол лучин, а потом, достав из-за пазухи кремень, кресало и трут, разжёг огонь. Вскоре посреди землянки весело заплясало, загудело пламя. Дым, что поначалу заполнил всё помещение, вскоре нашёл выход через дымник, дышать стало легче.

Ждан ожил, повеселел. Он теперь верил, что скоро отогреет отца, подкрепит горячей пищей, поставит на ноги и они отправятся завтра дальше в путь. Радуясь своим мыслям, придвинул к огню глиняный горшок, наполненный снегом, внёс торбочку, где ещё оставалось немного пшена, перемешанного с кусочками замороженного мяса, и начал варить кулеш. Коней стреножил и пустил пастись, а после этого заготовил дров на целую ночь.

Не прошло и часа, как в землянке стало тепло. Сварилось нехитрое кушанье, и Ждан, подержав горшочек в снегу, чтобы немного остудить горячее пахучее варево, подал его отцу:

– Ешь, отче!

Старик похлебал немного и отложил ложку. Дышал он с трудом, болело в груди, его снова начала трясти лихорадка.

Ждан принялся за кулеш и съел половину. Тёплая, сытная пища разморила юношу, и он прилёг на лавку. Не заметил, как и заснул. Разбудил его тихий голос отца.

– Господи Исусе, Матерь Божия, царица небесная, спаси меня или прими мою душу, чтобы больше не мучился! – шептал старик. – И ты, Даждьбоже, и ты, Род, и ты, Велес, тоже спасите меня, изгоните из меня злого духа, что вселился в моё тело, дайте силы добраться до дому и напоследок взглянуть на родные места!..

Ждану стало страшно. Он не шелохнулся, чтобы не прервать отцовской молитвы, его истовой беседы с богами – нынешними, ромейскими, и старыми, праотцовскими. Ведь кто может знать, какие боги настоящие, какие могущественнее – сегодняшние или древние?! Правда, уже все на Руси ходят в церковь и веруют в триединого Бога – Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого. Однако и давним, праотцовским богам многие молятся потихоньку, чтобы никто не услышал и не увидел: за это можно всего своего добра, а то и головы лишиться, если дознается кто из людей власть имущих – поп, посадник, огнищанин⁶, боярин или сам князь. Двоеверия не потерпят, особенно попы, они расправляются с двоеверцами беспощадно. Но живучи старые боги: бог солнца Хорос, или иначе Даждьбог, покровитель русов Велес, бог весны Ярило, бог ветра Стрибог, бог грома Перун… Попы выбрасывали в речки или сжигали на кострах деревянных идолов – изображения этих богов, а в памяти людской самих богов уничтожить не смогли. И хотя минуло уже двести лет, как грозный князь Владимир отрёкся от старых богов и привёз от ромеев новых, как говорили, настоящих, люди от привычных старых богов не отреклись. На праздники до сих пор приносят им требу⁷ – ставят в красный угол в горшочках и мисках кутью с узваром, выносят на кладбища душам умерших напитки и яства. В июне месяце в честь Купалы молодёжь разжигает в лесах возле речек большие костры, веселятся, поют, прыгают через священный огонь, чтобы очиститься от всякой скверны, то есть от нечистых духов, а девушки плетут венки и пускают их по воде, чтобы узнать о своих суженых… И все без исключения – старые и малые, князья и смерды⁸ – верят в нечистую силу: чертей, ведьм, ведьмаков, в русалок и лесных нимф, водяников, лесовиков, потерчат⁹. Всех тех, что живут невидимые где-то рядом и могут причинить человеку добро или зло, чаще – зло. Их задабривают, втайне им выносят требу, а если это не помогает, зовут на помощь попа – и тот крестом прогоняет нечистую силу или освящает осквернённое ею жилище или местность…

Ждан тоже верил и в новых, и в старых богов, верил в нечистую силу и не удивился, когда услышал, как отец молится всем этим богам, умоляя их выгнать из больного тела злых духов, поселившихся в нём.

На некоторое время старый затих, а потом тихо позвал:

– Жданко, Жданко!

– Чего тебе?

– Если помру, не оставляй моего тела зверям и хищным птицам на растерзание… Сожги меня тогда… По извечным обычаям племени нашего!

– Не помрёшь, отче… Я буду сидеть возле тебя, пока не поправишься…

Отец на это ничего не ответил, повернулся на другой бок, лицом к стене, и затих.

Ждан долго прислушивался к его тяжёлому, неровному дыханию, а потом заснул.

Когда проснулся, ему показалось, что он спал недолго. Однако огонь успел погаснуть, угли остыли, и в землянке стало холодно. Сквозь щель в двери пробивался узкий жгутик солнечных лучей.

Ждан быстро откинул тёплую кошму, приоткрыл дверцу и выглянул наружу. Над лесом поднималось зимнее солнце. Вот так поспали!

– Уже утро, отче… Как ты себя чувствуешь?

Отец молчал.

– Ты спишь?

Отец и на этот раз не ответил. Ждан кинулся к нему, коснулся руки, лежащей поверх кошмы. Рука была холодная как лёд.

– Отче! – закричал в отчаянии юноша. – Отче!..

Отец лежал на лавке неестественно прямой и молчаливый. Неподвижные глаза его словно пристально высматривали что-то на закопчённом потолке землянки.

Ждан опустился возле мёртвого на колени и беззвучно заплакал. Теперь он остался один в чужом холодном мире и, хотя ему уже девятнадцать лет, почувствовал себя обиженным, обездоленным сиротой.

Стоял над отцом до тех пор, пока не почувствовал, что замёрз. Поднялся и медленно вышел из землянки. Должен был выполнить последнюю волю отца – сжечь его на костре.

Сначала по следам в снегу разыскал коней, привёл их к зимовнику. Потом натаскал из леса на поляну большую кучу сушняка и положил на неё отца. Наконец – высек огонь…

Жёлтое, горячее пламя несмело лизнуло смолистые щепки, потом затрещало, забушевало и взмыло высоко вверх, пожирая и корявые сучья, и толстые смолистые ветви, и закоченевшее тело покойника. От костра повеяло нестерпимым жаром. Ждан отступил назад и тяжело опустился на пенёк. Долго так сидел закаменев. С ужасом смотрел, замирая от горя, как обугливается тело отца. Горячие слёзы туманили глаза. Бедный отец! Как он мечтал снова увидеть родину, много раз мысленно летал к ней через беспредельные степи, полноводные реки, через леса и овраги! Надеялся, что хотя бы кто-нибудь из младших детей спасся и пережил лихолетье у добрых людей… Но увы! Боги рассудили иначе и призвали его к себе.

Напугала и вывела его из полузабытья стрела, которая остро свистнула над головой и воткнулась в малиновую груду углей. Он встревоженно оглянулся и вдруг увидел медленно приближающийся к нему большой отряд половцев. Бежать некуда и невозможно. Поздно!

2

Это был передовой отряд. Вскоре всю поляну заполнили половцы. Впереди на резвых конях сидели два всадника. Судя по богатой одежде и украшениям на конской сбруе, не иначе как беи или ханы.

Ждана подвели к ним.

Всадники пристально всматривались в пленённого. Тот, что постарше, не отличался ни ростом, ни статью, ни властным взглядом. Сидел он в седле как-то боком, усталый, отяжелевший. Обрюзгшее лицо – безжизненное, жёлтое. В глазах никаких чувств. Второй, помоложе, сразу привлекал к себе внимание. На нём был добротный дорогой кожух из волчьего меха, лисья шапка с малиновым верхом, он чем-то походил на сильного пса-волкодава. Могучее сложение, большая голова, пронизывающий взгляд быстрых чёрных глаз, крепкая, уверенно держащая повод рука, крупный, словно клюв, нос посреди опалённого морозом, слегка скуластого лица. Весь облик его дышал необычайной силой и решимостью.

Он некоторое время молча разглядывал юношу, а потом с лёгкой усмешкой простуженным голосом сказал:

– Я Кончак! Ойе!.. Это хан Туглий – славный воитель!.. Слыхал про таких?… А ты кто, грязная свинья? Урус? Как зовут тебя?

Ждан, и без того потрясённый тем, что произошло с ним сейчас, услыхав, что перед ним сам Кончак, втянул голову в плечи, словно ожидая мгновенного удара. Кто же не слышал про хана Кончака? Вся Русь его знает! Его именем матери пугают детей. Взрослые, услышав о нём, крестятся. И неудивительно: не раз и не два на протяжении десяти- двенадцати лет приходил он с мечом на Переяславскую, Киевскую и Северскую земли и проявлял там неслыханную жестокость. Сёла и города сжигал, старых и немощных вырезал, сильных угонял в полон, а малолетних детей по его приказу хватали за ножки и били о деревья, о стены домов или просто о землю так, чтобы их головки раскалывались, как тыквы. За время своих опустошительных нападений Кончак разорил почти всё Посулье. Остались лишь укреплённые города Посульской оборонной линии, срубленные ещё Владимиром Святославичем в 988 году, – Воинь в устье Сулы, Римов, Лукомль, Снепород, Лубен, Кснятин, Сенча, Лохвица, Ромен, Дмитров… Теперь, по всему видать, решил он и до них добраться.

Ждан знал, что Кончак обладал большой силой и непререкаемым влиянием среди половцев. Ему удалось оружием, хитростью, подкупом и уговорами завоевать доверие беев и ханов, собрать под свою руку и сделать зависимыми многие половецкие роды и племена, которые кочевали на широких просторах между Волгой, Днепром и Азовским морем. Даже сильный, надменный хан Кза, который и сам старался возглавить, как говорилось, «диких» половцев, кочующих севернее, наконец был вынужден признать верховенство Кончака.

Ждан чувствовал, как немеют у него ноги и что-то больно давит в груди. Всё пропало! В одно мгновение развеялись его надежды на свободу. Вместо того чтобы вскоре перейти Сулу и ступить вольным человеком на родную землю, о которой мечтал долгие годы и до которой добирался с такими трудностями, он снова стоит никчёмным рабом, невольником перед самим ханом Кончаком. И тот со злорадной улыбкой на губах ждёт его ответа. А потом, поиграв с ним, как кот с мышью, снова бросит в полон или просто предаст мучительной казни.

– Я Ждан, – выдавил из себя непослушными губами юноша, – урус.

– Судя по следам, которые мы заметили сегодня утром, ты идёшь из половецкой земли… Ты был там в полоне?

– Да.

– Где?

– У Секен-бея, что из племени Кзы.

– Ты умеешь говорить по-нашему…

– Я жил среди половцев три года.

– Вот как. Действительно, за такое время можно выучиться, – согласился Кончак и, заметив на костре обожжённый скелет человека, спросил: – А это кто?

– Это мой отец… Мы вместе бежали. Он заболел в дороге и этой ночью умер.

– Вы с отцом смелые люди. Не каждый отважится зимою бежать через безлюдные заснеженные степи…

– Лучше смерть, чем неволя!

– Ой-бой! Я вижу, смелость до сих пор не покинула тебя! Но теперь ты снова невольник, раб!

– Теперь мне всё равно… Вы убьёте меня?

Кончак усмехнулся. Из-под покрытых инеем усов блеснули крепкие белые зубы. Эта усмешка немного скрасила твёрдое, суровое лицо.

– Нет, не убьём. Для чего убивать? Мы ещё не ступили на Урусскую землю, а уже взяли тебя в добычу. Это хорошая примета!.. Ты был пленником хана Кзы, теперь будешь моим!.. А вот если попробуешь снова бежать, тогда я прикажу ослепить тебя или казнить. Понял?

– Понял.

– Сейчас тебе дадут свежего коня, а то своих вы так загнали, что они годятся только на мясо… В походе будешь при мне: толмачом, помогать повару, приглядывать за конями. Станешь хорошо служить – получишь достаточно еды, начнёшь хитрить – будешь битым!

В знак того, что и эти слова дошли до него, Ждан кивнул. И тут же по молчаливому знаку хана молодой курт¹⁰ подвёл пленнику коня и пристроился рядом.

По широкой поляне орда двинулась к Суле и по льду перешла её.

Первой жертвой стало небольшое сельцо, спрятанное между лесами в пологой долине. Орда быстро обошла его с двух сторон, окружила, ни одной живой душе не удалось спастись.

Кончак и Туглий со своими свитами остановились на возвышенности и наблюдали, как воины врывались в хаты, выводили из них испуганных людей и тут же одних убивали, а других – девушек, юношей, молодых мужчин – связывали десятками, чтобы отправить под стражей в Половеччину. Но таких было значительно меньше. Большинство жителей погибли под саблями напавших.

– Так мы всех перебьём! – воскликнул Туглий, глядя, как лютуют воины. – Разве не лучше потащить всех в полон, чтобы потом получить выгоду? Тогда мы смогли бы заставить переяславского князя Владимира Глебовича хорошенько потрясти мошной!

Кончак думал иначе. Он пренебрежительно глянул на спутника и с ожесточением бросил:

– Пусть убивают! Это я так приказал! Слишком много этих урусов расплодилось!.. Я поклялся Тенгрихану, что уничтожу, вытопчу всю Переяславскую землю до Десны и Сейма, а Киевскую – до самой Лыбеди! Эти земли должны принадлежать кипчакским родам! Здесь они будут ставить свои юрты, выпасать табуны. Мы твёрдо станем на обоих берегах Днепра до самого Киева, и я своим копьём застучу в его Золотые ворота! Тсе-тсе!

Ждан слышал эти ужасные слова, слышал женские вопли, детский плач, крики и проклятья мужчин, рёв скотины, треск и зловещий вой огня, и неудержимая дрожь трясла всё его тело. Эх, если б имел он в руке меч или копье, то, не раздумывая, всадил бы в широкую спину хана!

Когда закончилась свирепая расправа над мирными жителями села, когда всё в долине занялось огнём и несколько десятков всадников погнали полонённых, табуны скота и навьюченных всяким добром коней на восток, Кончак поднялся на стременах и прокричал:

– Вперёд! На Дмитров! Ромен обойдём – пускай до поры до времени остаётся позади нас… Он нам сейчас не опасен… Сожжём все поселения между Роменом и Дмитровом – роменцы сами сдадутся или подохнут с голоду!.. Вперёд! И никого не жалеть! Жечь и убивать – это приказываю вам я, хан Кончак, сын Атрака, внук великого Шарукана!..

И он горделиво расправил широкие плечи, ударил плетью коня и первым помчался на север, где белели чистые, не тронутые ни человеческой ногой, ни копытами коней снега…