Kitobni o'qish: «Наследие Белого конвоя»
ПРЕДИСЛОВИЕ
В назидание всем и по сей день звучат над истинной Россией слова Варвары:
– Исторические ценности принадлежат народу Русскому и целой эпохе, ушедшей в небытие. Я горжусь, что мой отец с честью нес звание офицера, служа Отечеству. Он сохранил сокровища той былой и славной России, которой сейчас больше нет… Но есть Великий народ, и я верю в его могущество, устоять в грядущей битве за справедливость, которую давно забыли на земле, не веря в будущее возрождение величия увенчанной славой страны. Награды для «Белых героев» говорят за себя своими названиями: «Ордена Возрождения России» и «Ордена Освобождения Сибири». Могучая страна воспрянет и Сибирь, как неотъемлемая ее часть, сможет и должна стать значимой силой в стремлении народа к возрождению, потому что Россия всегда прирастала свободной Сибирью и ордена во славу ее героев воссияют еще на груди людей русских, живущих с верой и надеждой в сердцах.
Глава первая
Миссия
Просторы тихой воды заволокло сизой мглой холодного тумана, скрыло дальний берег, не проглядеть, не подойти ближе. После последней остановки, большая река делилась на основное русло и множилась протоками, примыкавшими к нему то справа, то выше по течению, слева. Идти к верховьям всегда хлопотней, а в преддверии сильных холодов еще и тревожней; скует ненароком морозом на очередном причале и не выпустит, удерживая цепкими лапами близкой зимы, придавит порушенной ледяной шугой к берегу, вморозит в дно. Вот он и ледостав; а миссия до конца еще не выполнена, и движение по тайге может на много усложнить шансы добраться до цели без потерь, сохранить ценный и важный груз. Стало ясно, что дальше Сургута конвою не пройти. Отдавая себе отчет в том, что первая часть секретной операции уже выполнена и банковские работники, сопровождавшие груз покинули пароход вместе с теми хлопотами какие они доставляли, встали на зимовку в одной из проток. Оставалась, однако, и не менее важная, вторая часть миссии, за которую Киселев нес еще большую ответственность и перед собой лично, и непосредственно перед командованием, доверившим ему столь рискованное, и опасное предприятие. Штабс-капитан хорошо понимал, что на полях сражений Гражданской войны, подчиненные солдаты и офицеры, проявляли доблесть и отвагу во многом благодаря умению и навыкам своих командиров, совсем не рассчитывая на чествования или награды. В войне между соотечественниками, «когда брат идет на брата», основная часть офицеров Белого движения придерживалась известного мнения генерала Деникина, что никакие награды в такой войне неприемлемы. Однако усердие, проявляемое солдатами и офицерами отступающей Сибирской армии, никак не позволяло высшему командованию оставаться неблагодарным к подвигам и героизму, проявляемому на фронтах битвы за Отечество. Видимо с этой целью и были утверждены вновь созданным Верховным правительством России, новые ордена: за «Освобождение Сибири» и «Возрождение России». Эти, до сего момента невостребованные награды, по распоряжению адмирала Колчака были переданы на хранение в церковную кладовую Тобольской епархии, а теперь и ему под личную ответственность, так как представляли собой очень ценные, редкостные образцы. Об этом секретном факте Киселев, будучи командующим Тобольского гарнизона, совсем недавно узнал от своего непосредственного командира, генерал-лейтенанта Анатолия Пепеляева, почти в канун отплытия парохода «Пермяк» в далекое и рискованное плавание. К тому же, никто из ближнего окружения Верховного главнокомандующего Русской армией, адмирала Колчака, видя временные успехи Красной армии, не множил пораженческие настроения собственной. После переформирования Сибирских армий и предполагаемого переноса столичного центра из Омска в Иркутск, основная часть Белого офицерства была уверена в скором возврате утраченных территорий Сибири и Урала.
Хорошо понимая всю серьезность возложенной на него миссии, состоящей из двух или даже трех самостоятельных, очень важных этапов, штабс-капитан Киселев строго придерживался указаний данных ему еще в Тобольске. Почти весь личный состав немногочисленного конвоя, подбирался из младших офицеров, в добропорядочности которых штабс-капитан не сомневался. Суть операции была глубоко засекречена. Сам адмирал Колчак, на последнем военном совете, доверил ему командование конвоем и поручил доставку единственного в своем роде, комплекта очень дорогостоящих наград в Томск, а позже, если нужно будет, то и в Иркутск, будущую столицу Белого движения. Сопровождаемая им часть ценностей Царской семьи, Тобольской епархии и золото, доставленное в деревянных ящиках из Омска, по описи были переданы после секретного совещания в ночь перед отплытием. Определены пункты назначения груза и мероприятия на случай непредвиденных обстоятельств. Оставалось лишь доставить означенные сокровища по Иртышу до его впадения в Обь, затем вверх по течению реки до Сургута и далее по Томи, в Томск. Путь предстоял долгий, к тому же не за горами суровая Сибирская зима. Несмотря на предрекаемые метеорологами ранние холода, речники уверили, что справятся с поставленной задачей еще до ледостава.
Сейчас, стоя на палубе, вставшего на якорь парохода, штабс-капитан ясно осознавал, что с оставшимся в трюмах грузом, выполнить возложенную на него миссию будет невероятно трудно или почти невозможно. Однако, решение о сохранности ценностей и выборе пути скрытного следования по зимней, местами непроходимой тайге, надлежит принимать только ему, и только от него будут зависеть жизни оставшихся на борту тридцати преданных делу офицеров; в равной степени и его личная. Долг офицера – следовать приказу, а выполнить его с честью для дворянина, всегда являлось привилегией, залогом истинного благородства и служения Отчизне.
Отчетливо понимая ответственность, штабс-капитан Киселев принял решение о срочном проведении военного совещания из числа приближенных ему, доверенных офицеров. В ранние часы, с навязчивым желанием осмыслить происходящее в одиночестве, он ждал означенного часа, мерно прогуливаясь по палубе парохода. Совершенно не спалось и тишь прибрежной, не порушенной войной тайги, непривычно успокаивала слух, не избалованный ее редким присутствием. И лишь резкий, неожиданный щелчок каблуков отдавшего честь младшего, офицера, стоявшего в карауле, отвлек Киселева от редкостного мгновения общения с чем-то удивительным и важным для него именно сейчас, когда рядом никого не было. В эти минуты он спокойно мог собраться с мыслями, определиться касаемо всей миссии в неожиданно созданных непогодой условиях, а что самое важное; вспомнить те тревожные, полные слез глаза Софьи, сиротливо и одиноко оставшейся стоять на пристани в Тобольске. Он впервые полюбил и с трепетной нежностью относился к этой, еще совсем юной девушке. Если бы не война, если бы не это вынужденное отступление Белой армии, то они непременно были бы вместе. Как безжалостно навязывало время свой безумный выбор, меняя судьбу, ломая жизнь, стремительным водоворотом унося в неведомую пучину беспокойства за родного, близкого человека, прокладывая иное, удобное тревожным обстоятельствам, русло событий. Воспоминания уводили мысли в сторону, окутывали все больше. Мягкость ее белой ладони и сейчас скользила по его щеке, наполняя душу неодолимой тоской любящего сердца. Трепетный поцелуй и слова; последние сказанные ею слова ошеломили, повергли в шок, но трап убрали и земля ушла из под ног от обуявшей сердце боли, и радости услышанного: «Николай, у нас будет ребенок…» – тихо, но уверенно произнесла Софья прощаясь, когда уже невозможно было вернуться, отбросив все преграды, обнять и поднять ее на руки, забрать с собой не подчиняясь никаким приказам и долгу. Его основная забота, по душе и совести – быть рядом со своей любимой в столь опасное и трудное время войны. Да, он верил, был просто убежден, что положение на фронтах изменится и Белое воинство вновь вернет свои позиции, ведь они достойно сражаются за Родину, за Царя, за Сибирь, ставшую пристанищем и вотчиной для всей армии адмирала Колчака. И тогда они вновь будут вместе, и он никогда не позволит судьбе разлучить их. Но сейчас он не смог, не успел, как того требовала совесть, позаботиться о ней. Их, как и многих, разлучила беспощадная, братоубийственная война…
Утреннее совещание прошло довольно ровно, в серьезной и деловой атмосфере, какого естественно и требовала создавшаяся ситуация. Из всех секретов, строго хранимых командующим, затерянного среди многочисленных протоков реки парохода, остался лишь один. Пакет с приказом, врученный самим «Верховным», он имел право вскрыть лишь в одном случае; когда безопасность сохранности груза станет под угрозой и его необходимо будет защищать. Успех столь ответственной миссии, как заверил адмирал Колчак, гарантировал появление на груди штабс-капитана остроугольной звезды с хризолитами. Было ли это сказано всерьез, Киселев глубоко сомневался, потому как сам адмирал довольно скептически относился к новым наградам, утвержденным временным, но уже несуществующим «Сибирским правительством». Сам же он находил этот факт, явной претензией на автономию Сибири и будучи сторонником единой, и неделимой России, считал введение орденов несвоевременным.
Дальнейшей участью вверенных под его ответственность многочисленных ящиков золота, прибывших в канун осени из Омска, Киселев себя не занимал; оно было передано в пунктах назначения другим, ответственным за его судьбу людям, в число которых входили и банковские работники, оставившие пароход еще до входа его в бассейн реки Оби. Все инструкции были исполнены и следуя налегке в направлении Остяко-Вогульска штабс-капитан с надеждой уповал на благосклонность все более портящихся погодных условий, от которых во многом зависела выполнимость не менее важной, заключительной части миссии. В его каюте по-прежнему стоял опломбированный, добротно сработанный, увесистый чемодан, о содержимом которого знал лишь он один. Его необходимо было транспортировать до будущей, новой Сибирской столицы. Часть драгоценной утвари из храмов и монастырей Тобольской епархии, а также следовавшая с ними серебряная вызолоченная рака от мощей митрополита Иоанна Тобольского, весом тридцать пять пудов, были также отгружены еще на Иртыше, на пристанях Кугаево и Бронниково. Лишь незначительной части золота и царским монетам, оставленным на пароходе, предписано было следовать вверх по течению Оби до Сургута и далее в Томск. Ее надлежало использовать в крайних, исключительных случаях, при возникновении каких-либо непредвиденных ситуаций, о возможности которых Киселев был осведомлен еще генерал-лейтенантом Пепеляевым при их расставании. В противном случае, все ценности надлежало передать в Томске, согласно приказу, хранившемуся в его личном сейфе, на пароходе «Пермяк».
Как ни прискорбно было осознавать, но внезапные холода и довольно ранний приход зимы многое спутали в расчетах речников, что не замедлило сказаться и на планах Киселева. Ссылаясь на унылые заверения капитана судна, он принял самостоятельное и твердое решение; оставить пароход на зимовку, а вверенному ему составу конвоя пробиваться по зимнику, следуя вдоль русла реки Оби, к Томску. Доложив о своем нелегком решении на совещании, он предложил разбить команду на две группы; одна должна была заняться закупкой лошадей и фуража в расположенной неподалеку деревне Сургут, а второй группе необходимо разведать местность на предмет сокрытия оставшихся на пароходе ценностей и золота. На подготовку обоза, которому предстояло проследовать по глухой, заснеженной Сибирской тайге без малого, почти девятьсот верст, было отведено два дня.
– Сегодня только третье ноября, и я полагаю, грунт еще не успел промерзнуть основательно, – рассудил штабс-капитан, обращаясь в очередной раз к присутствующим офицерам, – посему приказываю: Вам лично, господин Бельский, как руководителю второй группы, заняться поисками берлоги, надеюсь пока что возможно еще не занятой, каким-нибудь из местных медведей. – Компания дружно рассмеялась, должным образом оценив вполне уместную шутку командующего конвоем.
– Уж мы постараемся, господин капитан. Оно и свежая медвежатина не помешает, – это на тот случай, если берлога будет занята, – улыбчиво поддержал общее настроение поручик.
Веселый настрой определенно нравился Киселеву, он безусловно мог иметь свою пользу. Речники, обособившись, взялись за подготовку судна к зимней стоянке, ясно осознавая, что всю долгую пору ледостава им придется провести в Сургуте. Вооруженные группы откомандированных офицеров вскоре покинули расположение пришвартованного непогодой корабля в твердой уверенности; оправдать доверие своего командира.
Весь личный состав конвоя начальник Тобольского гарнизона подбирал сам, большей частью это были проверенные боями младшие офицеры из его же частей, за одним лишь исключением. Поручик Евгений Бельский был назначен в конвой по прямому указанию Пепеляева. Странным тогда показался штабс-капитану Киселеву сам факт его прибытия в Тобольск из Омска на пароходе «Товарчар», вместе с адмиралом Колчаком, почти перед самым отплытием секретного конвоя. Разумеется, кандидатура вновь назначенного офицера из четы самого «Верховного» сомнений не вызывала. Киселев, однако, на тот момент понимал лишь одно и это было очевидно, что ценностям, поступившим в его распоряжение, по-видимому, нужны были еще дополнительные глаза и уши… За десять дней до отплытия поручик Бельский успешно вжился в состав конвоя и зарекомендовал себя с положительной стороны. Молодой, двадцати восьмилетний офицер, обладая умеренным, но достаточно приметным чувством юмора, успел даже понравиться сослуживцам и завести друзей. Хотя штабс-капитан и усматривал недоверие со стороны командования, в такого рода внедрении агента или даже представителя контрразведки штаба, но пришлось без лишних вопросов смириться.
Размышляя над причиной довольно откровенного появления в конвое нового, не проверенного человека, он все же внутренним, скрытым чувством, сомневался в его искренности. Невольно зарождалось смутное недоверие. Если предположить перепоручение агенту контроля за золотым запасом, временно хранившимся в кладовых епархии, рассуждал Киселев, то почему он не сошел с парохода вместе с банковскими работниками и отгруженным золотом, чтобы продолжить исполнять свою тайную миссию, в которую был заложен смысл и оправданный риск его появления. Однако, поручик предпочел продолжать сопровождение конвоя. Зачем?.. Выходило, что не менее важным, находившимся в зоне его ответственности пунктом, была та часть драгоценностей, которая оставалась на пароходе и должна была прибыть в Томск. Неужели реликвии царской семьи и фамильные драгоценности были для адмирала Колчака важнее значительной части отгруженного ранее золота, которое уйдет куда надо, по назначению или будет упрятано где-нибудь в дебрях тайги в качестве резерва для будущей, новой России. А может причиной стали те самые Сибирские ордена, что сейчас хранятся в его каюте? Было бы интересно знать, что известно о них Бельскому?..
Вечером, делая записи в дневнике, используя имевшиеся на судне карты и дождавшись результатов поиска укромного места, штабс-капитан Киселев рисовал свою, особую карту на которую наносил самые важные и заметные ориентиры. Те, которые даже время не смогло бы изменить. Когда еще доведется побывать в этой глуши, в необычном качестве проводника, он не знал. Да и вообще: удастся ли?.. Исходя из возникших обстоятельств, значительно усугубивших шансы благоприятного завершения миссии, опытный и боевой офицер хорошо понимал, что реалии войны могут стать непредсказуемыми и, вернувшись сюда, пусть даже через десять, пятнадцать лет, местность невозможно будет узнать. Леса изменяют ее облик достаточно быстро. Тщательно пометив удачно найденное в глухом лесу место, которое предварительно пришлось осмотреть лично, Киселев отложил карту в сторону: «Да, именно здесь они завтра же закопают оставшиеся на пароходе ценности. Тем самым, соблюдая определенного рода секретность тайника, половина состава конвоя, занятая подготовкой обоза, уже будет лишена знаний касающихся местонахождения ценностей» – такого рода секрет в сложившихся условиях он считал совсем не лишенным смысла.
Откинувшись на спинку кресла, штабс-капитан закрыл глаза… Хотелось думать совсем не о золоте и способах его сокрытия в дремучей тайге, от посторонних глаз, и голодного зверья, снующего повсюду, способного изрыть окрестности, лишь почуяв манящие запахи присутствия человека. Сердце хранило и лелеяло мысль о Софье, оставленной им в опасном, переходящем из рук в руки Тобольске. У него уже не было уверенности в том, что разрозненные остатки Первой Сибирской армии способны будут удержать город от натиска Пятьдесят первой дивизии Блюхера. А если «красные» возьмут город, то страдать будут не только служители храмов и монастырей епархии, но и все мирное население. Чекисты наверняка станут дознаваться, искать свидетелей и само золото. Вероятно, поползут даже слухи, умело продуманные генерал-лейтенантом Анатолием Пепеляевым, о транспортировке ценностей на пароходе в Томск. Пустить противника по ложному следу – это тоже план; что-то вроде отвлечения внимания. Если «красные» поверят в своего рода отвлекающий маневр, то его группе конвоя возможно даже придется отбиваться от идущих по следу партизан или разбойничавших повсюду банд, хотя разницы в них он не видел. О скрытности продвижения обоза нужно было позаботиться отдельно.
Невольно Киселев заметил, что мысли вновь вернули его к насущным делам, а так хотелось думать о недосягаемой, далекой любимой и представлять своего будущего ребенка родившимся в безопасном, мирном Петербурге, где жила единственная родственница Софьи. После гибели отца на фронте и скорой смерти матери, девушка осталась совсем одна. И лишь их случайное знакомство, после воскресной, церковной службы в Иоанно-Введенском женском монастыре, куда часто приходила Софья, вернули ее к жизни и оба радовались встрече. Николай верил; нелегкая доля останется позади. Придут дни, когда, глядя на свинцовые воды Невы, они непременно обретут безмятежность и счастье.
Глава вторая
Пристань
Облокотившись на деревянные, шаткие перила, Софья смотрела на Тобол. Место слияния двух рек, где они иногда прогуливались с Николаем, сегодня было малолюдным и тихим, что позволило ей пройтись по набережной, погрустить с надеждой глядя на серые волны мутной реки. Тобол словно живой, измученный то речными, то сухопутными боями, выглядел устало и суетно. Сейчас, когда городом должно быть уже окончательно овладели «красные», река стала еще более судоходной. С высокого берега, на котором возвышался белокаменный Софийско-Успенский собор Тобольского кремля, открывался простор прибрежных лесов, плотно прижатых к воде со стороны примыкавшего к Тоболу Иртыша. Софья любила свой родной город, знала его историю и самобытность. Издревле, будучи торговым центром, через который проходил Сибирский тракт, в Москву гужевым транспортом поставляли золото и серебро. Сам Царь Петр покровительствовал городу, желая придать ему «представительную внешность». В состав Тобольской Губернии с давних времен входили территории Сибири и Приуралья. Конечно же сейчас, после частых сражений и перехода города из рук в руки, он выглядел потрепанно и уныло. Белая армия с боями откатила к Транссибирскому тракту и отошла на восток. Читая «Тобольские губернские ведомости», Софья многое узнавала о событиях на фронтах. Она уже знала из газет, что с отступлением из Омска, разрозненные формирования Восточного фронта начали свой «Великий Сибирский Ледяной поход». Отход колчаковцев к Иркутску выглядел трагично и представлял собой порой страшную картину. Кутаясь в рваные шинели, ежась на морозных ветрах Сибири, понуро и обреченно, шли голодные бойцы Белой армии, сотнями замерзая вдоль дорог, оставаясь лежать в снежной степи. В тылу отступающих армий активно действовали партизанские отряды «красных», склоняющие население не подчиняться патриотическим приказам и воззваниям «белых».
Конечно же Софье мало было известно о тяготах военных лишений, выпавших на долю сражавшихся с одной и другой стороны в этой великой бойне, но ее возлюбленный был среди тех, кто отступал на восток, неся потери и навсегда лишая себя возможности вернуться к родным местам. Она не могла представить, как сложится судьба Николая в ледяных просторах заснеженной Сибири, в чужих и суровых краях. Но с надеждой в сердце, она беспрестанно молилась за любимого, веря, что милостью Господа дарована будет ему жизнь и придет время, они обязательно вновь будут вместе. Плача перед иконой Божьей матери, с дрожащей свечей в руках, она просила о спасении Сибирских воинов на чью долю выпала война. Молила о защите Отечества, пусть сломленного, повергнутого, но родного, скорбящего и праведного, с церковным звоном колоколов и безутешным прошением несчастных матерей, о пощаде их сынов.
Неспокойная обстановка в городе после прихода «красных», все больше тревожила Софью, и она всячески искала пути, любой ценой добраться до Тюмени или в крайнем случае до Омска, чтобы по железной дороге, поскорее уехать в Петербург к своей родственнице. Там ей будет лучше в ожидании малыша и под присмотром заботливой, тетки. Она никак не способна была представить себе жизнь кормящей матери в невыносимых условиях революционных, тревожных перемен. Враждебность населения, вызванная недоверием к новой власти, кишащие шпионами улицы и продолжавший страшное, смертельное шествие тиф, пугали беззащитную девушку.
Пройдя торговые лабазы на Базарной площади, где в прежние времена можно было купить, либо обменять все, что угодно; от керосина до икры, Софья направилась к пристани, чтобы узнать о возможности отплытия пароходом до Тюмени. Она даже не была осведомлена, пропустит ли ее военный конвой на пристань и разрешена ли перевозка гражданских лиц речным транспортом. Уверенности не было, но не хотелось упускать эту единственную возможность выехать из города, в котором то и дело арестовывали не ушедших с Белой армией служителей Тобольских монастырей, подозреваемых в сокрытии каких-то, видимо большей частью надуманных, секретов, тайн и сокровищ Царской семьи. Страдали даже монахини, служительницы женского Иоанно-Введенского монастыря. Слухи ходили разные и Софье становилось по-настоящему страшно за себя, и за судьбу будущего ребенка.
Тут же, у питейного заведения, минуя торговые ряды, поинтересовалась; есть ли среди торговцев хоть какие-то скупщики ценностей. Оставшиеся при Советской власти в обращении деньги – «Думки» и «Керенки» теряли свою обычную стоимость. Денег Софья не имела, а продовольствия, полученного по карточке, едва хватало на жизнь и продать было нечего, да она этого раньше и не делала, не умела… Оставалось одно; предложить что-нибудь из сбережений семьи и выручить деньги на предстоящую долгую дорогу. В глубоком кармане своего пальто Софья хранила оставшиеся от матери серьги и редкое кольцо бабушки. Они были дорогими, если продавать их знающим и разбирающимся в ценностях людям. Но где таких найти?.. Все богатеи и скупщики потянулись на восток, следом за отступающей Белой армией, а в суетном городе в основном остался базарный люд, да беднота, не имеющая понятия, куда метнуться, чтобы свести концы с концами и выжить. Главное попасть на пароход, полагала Софья, а там может и менять ничего не придется. За предложенные охране серьги или колечко, можно будет добраться до Тюмени, а если повезет, то на поезде и до Северной Столицы.
У пристани толчея; народ и военные скопились, ждут. На причале пароход с женским именем «Ольга». Что там на палубе, не разобрать: «Подойти бы ближе, – подумала Софья, – да вот только конвой жмет толпу, а у трапа и вовсе часовые и морячок усатый, руками на подводы кажет, что одна за одной, в рядок стоят: ждут должно быть указаний под погрузку».
– Куда пароход снаряжают? – поинтересовалась Софья у стоявших рядом солдат, от которых несло едкой до жути махоркой. Те обернулись и с любопытством уставились на молодую, смелую девку.
– Тебе-то что, зазноба, али покататься захотелось?! Так ты скажи, мы покатам!.. Ха!.. Ха!.. Ха!.. – сипло и противно услышала Софья вместо вразумительного ответа. Отстранилась, отошла в сторону. Рядом, с глазами навыкат, суетно таращась по сторонам, старуха, платок поправляет:
– Куда-то в сторону Туры идет. Кто знает; может и дальше куда… От этих иродов, девка, не узнаешь, они вона с фронта, все чумные, пьяные да блохастые. Ты сторонись, не лезь пока, станется кого и пустят, подвод-то мало. С народом шибко не говорят, воевать бы им только, иродам!.. – суровая старушка должно быть давно уже знала с кем дело имеет, вот и не унималась.
Софья подошла к разговорчивой бабушке и остановилась, слушаясь ее совета.
– А вам-то, бабушка зачем пристало в толчею этакую лезть, подавят же не поглядят?
– Мне бы до Ярково, милая, доплыть на пароходе этом, а там уж я дома… Дед заждался поди, а я все тут, да тут, – продолжая вертеть головой по сторонам, тараторила без умолку старуха. – Не подавят!.. Ты меня держись, пустят, чего с бабки взять, а я тебя до трапа подтяну. Там уж сама… Только держись, не отставай, не гляди что шумят, им это только дай!
Ничего не оставалось Софье, как попытать счастья; попасть таким образом на пароход, хотя не очень и верилось в пробивные способности хлипкой, лупоглазой старушенции.
Началось движение подвод, и усатый матрос в черном бушлате отступил в сторону, пропуская конные, груженые упряжи на палубу. Старушка вдруг преобразилась и, ухватив Софью за руку, шустрее прежнего принялась неистово продираться вперед, громко со страдальческим плачем причитая по пути что-то скорбное. Недовольно озираясь, люд все же реагировал на вопли и позволял старухе шаг за шагом преодолевать сопротивление толпящихся у трапа людей, желающих уплыть с редким пароходом. И вот, широкая спина усатого матроса преградила путь продолжавшей причитать старухе. Софья, с силой ухватившись за руку, в растерянности двигаясь следом, старалась не отстать. Ее, как провожатую, с летевшим следом матом, пропускали тоже. В аккурат, как только последняя подвода въехала на корабль, матрос повернулся к народу и высоко подняв руку вынудил всех малость утихнуть. За его матросской спиной, преградив путь на пароход, встали двое конвойных. Опустили для большего страха винтовки с ржавыми от ненужности штыками.
– К порядку, граждане народ!.. Взять никого не можем, потому как груз военный и охраны требует!.. – Однозначно, обескураживая толпившихся людей, заявил властвующий над причалом усатый морячок.
Толпа недовольно загудела. Послышались едкие, непотребные выкрики издали:
– Ироды!.. Народ мытарите, мочи нет более ждать!.. Пускайте, не то отодвинем!.. Ваш груз людям без надобности!.. Места пустого вон сколько!.. – не унимались натерпевшиеся в толчее люди. Загудела пчелиным роем пристань.
И тут старушка вступила, падая перед матросом на колени и поддерживая возникшую всеобщую бузу наигранным плачем натерпевшейся великомученицы.
– Пусти, сынок!.. Христом Богом молю!.. Помру я здесь, до дому родного не доберусь, что дочерь-то моя делать со мною станет. Ой горюшко ты мое! Погибель нас ждет туточки!.. Ой!.. Ой!.. Ой!.. Сжалься, матросик, пропусти мать!.. – вопила, не унимаясь помощница Софьи. А народ вторил ей своим, шумным и многоголосым хором, негодуя и волнуясь, готовый обрушиться на властных демонов, установивших свои нечеловеческие законы…
Матрос бросил тревожный взгляд на Софью, потом, хмуро сдавив брови, глянул на старуху. Окинул толпу, готовую броситься на штыки, лишь бы пустили на пароход…
– Еще старики и немощные есть!? – прогудел матрос, – Подходи!.. Беру с десяток, как исключение, более не могу, не позволено!..
Накал страстей возрос и пропустив совсем немного самых ретивых, подвернувшихся под руку стариков, матрос велел отдать швартовы и отчаливать, пока не случилось худшего. Дав звучный гудок, «Ольга» медленно стала отдаляться от берега, оставив брошенных у причала людей понуро и обреченно ждать своего часа. А старушка, как-то враз угомонилась и устроившись поудобней у стоявших на палубе бочек, заговорила о своем. Рассказала Софье о хворой дочери, о невозможности перевезти ее к себе или на долгое время остаться с ней в Тобольске, о ее мужике пропойце не признающим ни той, ни другой стороны в этой, свалившейся всем на головы, мясорубке. А там дома, дед один; ни сесть, ни встать… Хворь да старь его почитай тоже сил лишила.
– Вот и мечусь я, дочка, меж имя словно чумная. Видишь какая я, видишь!.. Станешь тут причитать, да наперед иных норовить, таких же небось несчастных да обездоленных, словно совесть моя из суков да заноз не строганых, а сердце болит… Не попаду на корабль этот, дед мой совсем замрет, а на что мне после такая жизнь без него!.. Собирай тогда уж сарафаны; была жизнь, да вышла… Глафира меня зовут!.. Ты то, как, испугалась небось!? Чего одна-то горе мыкаешь, отсиделась бы, где, девка!.. А то вон, угодишь под непутевого солдатика, а то и не одного, натерпишься после, по миру-то мотаясь.
– Я, бабушка, к тетке своей еду, в Петербург, а мама еще в прошлом году умерла. Одна я здесь, вот и уезжаю, – словно оправдываясь, говорила Софья.
– Это ты правильно, детка, решилась. Сибирь ноне обездолена; что встарь – на босу ногу живет. Вроде и добра природой даденого полно, а вот обувку себе никак не справит… Эта власть новая, гляди уж, даже город твой на иной лад называть принялась; Петроградом стало быть стал, а по мне, что «бург», что «град», все одно; главное, что царя, Петра великого детище… И ты, девка, живи под крылышком!.. Сейчас время трудное, смутное, а тебе молодой да красивой, своего счастья дождаться потребно. Оно скоро придет, ты только себя блюди; верь и жди, верь и жди…
Пароход ускорился, пошел быстрее. Народ, устроившись как пришлось, понемногу угомонился и под баюкающий плеск волн за кормой, Софье казалось будто она летит белой чайкой следом за «Ольгой» в неведомую даль грядущей, совсем иной жизни, оставив старый, полуразвалившийся домик в пойме реки без тепла и уюта его когда-то счастливых хозяев. Что ждало ее там, в революционном Петрограде, какая такая иная жизнь способна будет заменить прежнюю, не востребовав за это платы?..
Штабс-капитан Киселев, оставаясь без оперативной поддержки и связи на довольно длительный период прохождения бассейна двух великих рек Сибири, оказался в полном неведении о сложившейся ситуации на фронтах. Тем временем, попытки отразить наступление Красной армии в районе реки Тобол потерпели неудачу. Началось стремительное отступление колчаковских формирований по всему фронту вглубь Сибири. В ноябрьские дни, после оставления «белыми» Омска, согласно директиве главнокомандующего, всем армиям предписывалось остановить наступление Пятой Красной армии на территории Томской Губернии, в районе Новониколаевска и Тайги. Следовало вести активную оборону и одновременно перегруппировать все свои основные силы. Потрепанная, обескровленная в сражениях под Тобольском, Первая Сибирская армия под командованием генерал-лейтенанта Анатолия Пепеляева, практически нуждалась в своем полном восстановлении. Штаб спешно перевели в Томск, а в Новониколаевск, между тем, прибыл литерный поезд во главе с Верховным правителем и Верховным главнокомандующим Русской армией адмиралом Колчаком.
