Kitobni o'qish: «Космический журналист»

Существа «Ф»

Это было мое третье интервью с Борисом, но волновался я, как в первый раз. Я летел к Борису на Мальту стратосферником из Новосибирска, и всю дорогу перебирал в уме темы, которые хотел бы с ним обсудить. В этом занятии, на самом деле, не было никакого смысла – я никогда не знал, как повернется наш с ним разговор, и набросал лишь в общих чертах, о чем мне хотелось бы расспросить одного из самых информированных и загадочных людей во всей Солнечной системе. Борис мог совершенно внезапно в разговоре перескочить на что-нибудь новое, и мне оставалось только постараться выудить из него максимум информации. А знал он исключительно много.

Подлетая к каменистому острову, где в зарослях средиземноморских кипарисов находилась резиденция Бориса, я привычным взглядом окинул посадочную площадку мини-космодрома на его дальнем конце. На блеклом выгоревшем от солнца бетоне явственно выделялось рыжее круговое пятно от недавнего старта.

Борис Берг, легендарный астронавт и космический разведчик. На аллее, ведущей к корпусам Евразийского Космического агентства в Минске, стоит скульптурная группа из одиннадцати фигур в скафандрах – Борис вместе с другими испытателями «Меркурия», скоростного корабля нового поколения. Десять мужчин и одна женщина, Инга, чей портрет со снятым гермошлемом висел у меня в комнате на стене в старшей школе. Я часто бывал на этой аллее, это было, в каком-то смысле, мое «место силы», и лишь недавно обнаружил, что в лучах закатного солнца шесть фигур из одиннадцати обретают едва различимый красный ореол. Именно те из них, кто погиб при испытаниях. Гениальный скульптор Шексне. Вспоминаю, как долго стоял, разинув рот, перед его гигантской архитектурной композицией «К звездам» у входа в главную базу «Лунополис» на спутнике. Далеко не сразу я догадался, что только в условиях уменьшенной силы тяжести можно строить такие немыслимые сооружения.

Борис был испытателем новых ракетных систем. Налаженное уже сообщение на линиях Луна – Марс и Земля – орбита Венеры никак не могло устроить группу энтузиастов из корпорации «Аэробас», которые выделились в молодую компанию с амбициозным названием «Глубокий космос». Своей целью они поставили создание ракетных движков нового типа, таких, чтобы путешествия даже к ближайшим планетам не занимали долгие месяцы, а длились не больше недели. Представленные на обозрение Комиссии по перспективным исследованиям техническое обоснование проекта и бизнес-план были разбиты в пух и прах, что, конечно же, не остановило юных нахалов, всего несколько лет тому получивших докторские степени в очень уважаемых университетах планеты – от Пекина и Харькова до Оксфорда и Принстона. Естественно, нашлась дюжина экстравагантных миллиардеров, вложившая первые средства в это безнадежное мероприятие. Но настоящий прорыв произошел позже, когда в проект таки зашло Агентство перспективных космических исследований. Часть работ в виду статуса этой организации пришлось засекретить, но уже через два года на стапели был выставлен красавец-корабль «Меркурий». Борис был одним из первых пилотов-испытателей.

В одном из ранних своих интервью, которых он впоследствии практически не давал, Борис объяснил, почему он принял решение поступить в испытатели. Выросший, как водится среди героев всех времен и народов, в каком-то европейском захолустье, где по полям, мерно качаясь, плыли роботизированные сельхозагрегаты, Борис уже в 16 лет поступил в высшую школу космической навигации в Париже, и одно время был одним из самых молодых пилотов на линии Луна-Марс. Мечты юности, столкнувшись с реальностью, очень часто разбиваются в пух и прах. Космическая рутина с многомесячными перелетами и жизнью в отсеках кораблей с иллюминаторами в полстены, за которыми неизменно висела одна и та же картина знакомых с детства созвездий, наводила на тяжелые мысли. Во время длительных земных отпусков Борис успевал облазить самые экзотические места планеты, от Килиманджаро до Антарктиды, но это мало помогало. После пятнадцати лет пилотской работы можно было смело удаляться от дел, после двадцати пяти это становилось жестким правилом, но Борис совершенно не мыслил себя без своего призвания и, конечно же, первым написал рапорт, когда «Глубокий космос» объявил о начале испытаний скоростных кораблей новой серии.

Сейчас трудно сказать, почему испытания новых кораблей решили провести внутри орбиты Венеры, а не в районе внешних планет Системы. На тот момент конструкция двигателей была уже достаточно хорошо отработана, но нужна была генеральная репетиция, демонстрация успеха, после чего производство кораблей можно было ставить на поток. Я подозреваю, что, направляя корабли в сторону Солнца, создатели пытались достичь максимально возможных скоростей, может, проверить системы управления при таких недостижимых ранее параметрах полета. Когда двигатели вышли на форсированный режим, на Солнце началась чудовищной силы магнитная буря. В системах управления произошел сбой, и корабли начали безудержно ускоряться по направлению к нашему главному светилу. В условиях перегрузок и неполадок в управлении вывести корабли из смертельного пике удалось только Борису и его четырем товарищам. Конечно же, эта трагическая история требует более подробного рассказа, но информация о проекте закрытая, и даже то, что я сейчас изложил, собиралось мной по крупицам не один год. Жестокая шутка судьбы – я совершенно случайно узнал позже, что во внутренней документации «Глубокого космоса» эта разработка называлась «Проект Икар».

Мне почему-то очень запало в душу это единственное интервью Бориса, в нем было что-то настоящее, все-таки необычно, когда в словах уже матерого космического волка проступает романтика и юношеский идеализм, а, может, это как-то перекликалось с моими неосуществившимися мечтами молодости. И журналистский нюх заставлял меня все время следить как за успехами и провалами «Глубокого космоса», так и за самым известным его испытателем. Впрочем, информации было немного.

Я прошел по аллее в средиземноморском стиле, с просветами между колоннами, увитыми виноградом, и остановился перед отделенным стеклянными панелями фойе, где меня уже поджидал Борис. Он был одет в свободные белые брюки и легкий пиджак, которые, тем не менее, смотрелись на нем как строгий безупречно отутюженный деловой костюм. В присутствии Бориса с его великолепной выправкой я всегда невольно и сам подтягивал живот и расправлял плечи, хотя меня нельзя назвать совсем уж неспортивным – обязательные пробежки и плавание я ввел в привычку еще в университете. Мы вошли в прохладное помещение и сели в плетеные кресла около овального стола с фруктами и разноцветными напитками. Пара вопросов о текущих делах, приветы от общих знакомых – Борис явно наслаждался неспешностью беседы и теплым ветром с террасы.

Космос космосом, но сегодня речь пошла о делах земных.

– Скажите, спросил Борис, вы что-нибудь слышали о «Фантомах» и их запрете?

Хорошо, что чашка с кофе стояла в этот момент на столике, не то я, скорее всего, пролил бы его себе на брюки. Потому как именно «Фантомам» была посвящена моя дипломная работа.

«Фантомы», или роботы с 3-ей степенью человекоподобия, были одной из перспективных тем в то время, когда я заканчивал отделение физики и кибернетики Новосибирского Университета. Кто придумал такое название, неясно. Но, в общем, это были системы, способные пройти современный аналог теста Тьюринга, когда очная беседа с людьми совершенно разных интересов и областей знаний не позволит никому заподозрить, что общаются они не с живым человеком. Речь изначально не шла об изготовлении точной копии человека. Но потом концепция поменялась в сторону полной внешней имитации любых живых существ. Считалось, что ведя разработки в этом направлении, мы лучше поймем механизм зарождения и развития разума. В противном случае все можно было моделировать в центральном процессоре компьютера, но, по всей видимости, помещенному в кремний мозгу не хватало того колоссального количества сенсорной информации, которое каждый из нас ежесекундно получает через все органы чувств. А также общения с себе подобными существами – не важно, искусственными или настоящими.

Ранние тесты проваливались, что интересно, именно потому, что испытуемые – роботы проявляли чрезмерное даже для эрудированного человека всезнайство. Но исправить этот момент было проще всего. Сложнее оказалось с эмоциями, симпатией и антипатией к собеседникам, которую мы в любой ситуации общения выказываем какими-то мало уловимыми невербальными признаками. Точнее – с имитацией всего этого, я ни тогда, ни сейчас не верю, что самые совершенные в вычислительном плане системы способны на искренние чувства. Диплом я защитил на отлично, и серьезно думал продолжать работу в этой перспективной области, когда голову подняли социологи и общественные активисты.

Давно заметил, что людям, занимающимся точными науками, проблемы социума в большой степени безразличны. Может, это такой вариант бегства от реальности, современного эскапизма. Но идеальные миры, рисуемые в сознании, настолько прекраснее в целом достаточно уютного и дружелюбного мира вокруг нас, что выбор в пользу первых для меня безусловен. Мне действительно все равно, какие права мы должны предоставить работающим с нами кибернетическим механизмам, пусть и неотличимым от нас самих. Однако, к удивлению многих, движение против точной имитации живых существ набрало такую силу и размах, что не замечать его стало со временем попросту невозможным. Спусковым крючком к принятию кардинальных решений послужил, скорее всего, ролик, в котором одна пожилая леди (если я не пишу в этом месте «чокнутая старушка» – это не значит, что я так не думаю), вскрыла свою кошечку для ответа на вопрос, робот ли она. Несчастное животное оказалось из плоти и крови.

Что это – современный вариант ксенофобии? Вы действительно считаете этих совершенных роботов угрозой себе, своей карьере, своей жизни? Тем не менее, очень многие люди говорили мне, что с содроганием вспоминают период, когда мы все оказались окружены немалым количеством «живых существ», которые дышали, спали, ели, пили и двигались в точности как каждый из нас.

В общем, принятое решение на полный запрет имитирования живых существ (под него попали даже домашние животные) очень сильно выбило меня из колеи, и было, видимо, последней каплей, после которой я решил окончательно попрощаться с кибернетикой и заняться чем-нибудь совершенно другим. И встретил Бориса Берга на «Селене-13», который за кофе рассказал мне первую из своих разнообразных, порой невероятных, историй.

Борис, как оказалось, был привлеченным экспертом в комиссии по контролю за выполнением закона о запрете «Фантомов». Мне представился мой собеседник в камуфлированной форме в виде бойца с лазерным ружьем, отстреливающим взбесившихся роботов-зомби, и я едва сдержал улыбку.

– Ну, нет, прочитал мои мысли Борис, конечно же, речь не шла о физическом уничтожении. Дело в том, что в космосе мы используем большое количество таких электронных мозгов, пусть и не облаченных в пластик имитации человеческой плоти. В долгом полете ты действительно его очеловечиваешь, тем более что бортовой компьютер в ограниченных пределах способен поддержать беседу, которую, впрочем, он достаточно быстро прерывает просьбой отдать какое-нибудь распоряжение. Может, поэтому меня и привлекли к этой работе. Плюс, служба попросту требует, чтобы астронавт находился на Земле какую-то часть времени.

Несмотря на полный запрет «Фантомов», оказалось, что, впрочем, меня совсем не удивило, немалое количество фирм-производителей таки выпускало партии подобных устройств, и практически каждая вторая имела в своем составе секретный исследовательский отдел. Подозреваю, что большая часть этого запрещенного товара шла на всякие запрещенные же цели – вроде создания не знающих страха и упрека солдат для воинских подразделений (с удивлением узнал, что такие еще существуют). Или даже для всяких героических демонстраций, где робот с лицом своего хозяина (то еще поветрие!) выполняет немыслимые трюки, недоступные обычному смертному.

На том уровне имитации, которого достигла современная техника ко времени запрета «Фантомов», задача их обнаружения, нужно сказать, нетривиальная. Это напоминает гонку вооружений, создание противоракет, сбивающих другие противоракеты, и тут легко дойти до абсурда. Можно тыкать шилом подобные экземпляры – и тогда производители начнут внедрять под искусственную кожу искусственную же кровь. Научились же они делать скелет подобных существ при просвечивании неотличимым от человеческого. И потом, наши попытки просканировать каждого встречного моментально войдут в противоречие с личными правами и свободами.

Поэтому, как говорят врачи, только неинвазивные методы.

Борис подошел к вопросу основательно. Как и ко всему, чем он занимался. Его первой ошеломляющей идеей было собрать рабочую группу философов, для обсуждения ни много ни мало самой сущности человека, его отличия от других творений живой и неживой природы. С трудом высиживая часами на их философских баталиях, Борис, тем не менее, собрал по крупицам некоторые идеи, мелкие зацепки, которые позволили подступиться к казавшейся нерешаемой проблеме.

– Помните ли Вы, что вас больше всего раздражало поначалу в «Фантомах» при встрече с ними? Честно говоря, я всегда ходил, погруженный в свои мысли, но вот коллеги – те да, действительно говорили мне, что их движения отличались каким-то нечеловеческим совершенством. Видимо, решая задачу перемещения из точки А в точку Б, кибермозг находил самый оптимальный и минимальный по усилиям вариант, что действительно бросалось в глаза моим друзьям-экстравертам.

– Да, сказал Борис, именно так и было. Еще больше это было заметно, если «Фантом» вел какой-нибудь глайдер на ручном управлении. Мы даже специально устанавливали наблюдение на загруженных магистралях. Идеальные кривые, по которым «Фантомы» вписывались в любой поворот, выдавали их с головой, через какое-то время я даже научился на глаз определять, кто есть кто.

– Слушайте, ну можно же было внести в их алгоритмы какой-нибудь шум, сделать их пусть чуть-чуть, но не идеальными?

– Да, производители очень быстро освоили этот трюк. Это стало второй проблемой. И нам пришлось серьезно заняться природой случайности. Вот что оказалось – тот шум, который можно было внести подобным способом, имеет чисто стохастическую природу, что также хорошо распознается нашими компьютерами. Мы, люди, производим случайность совершенно другого рода, пока не понятой нами до конца. Даже при трансляции какой-нибудь всемирно известной музыкальной композиции группа экипажей, чьи водители слушают ее одновременно, начинает вести себя каким-то непредсказуемо синхронным образом, что сразу отличает их от экипажей, ведомых роботами.

«Экипажей»! У Бориса иногда проскакивают такие милые архаичные словечки, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. С другой стороны, как одним словом назвать эти все самодвижущиеся и самоуправляемые средства транспорта – подводные, надводные, наземные и воздушные – от авто, аэротакси, авиэток, и глайдеров до стратосферников и космических кораблей?

– Скажите, Борис… Вот движения планет, к примеру. Они же идеальны и вечны, в каком-то смысле. Даже в Платоновском. Предсказуемы. И просчитаны на столетия вперед. Тут есть какая-то аналогия.

– В общем, да. Непредсказуемость – наверно это и есть главное отличие живой природы от неживой. Неживой, которую мы научились предсказывать с сумасшедшей точностью. Непредсказуемость, в которой есть пока неведомые нам закономерности.

Удивительное дело – вышло так, что работа по разоблачению «Фантомов» дала кое-что к пониманию природы человека. Как и работа по их созданию, вот в чем парадокс.

Мы посидели еще какое-то время, попивая любимые Борисом соки из тропических фруктов, и было понятно, что пора прощаться. В соседней комнате, оказалось, уже давно звучал сигнал вызова видеофона, и Борис, пожав мне руку, отправился в помещение внутри дома.

Какой все-таки физически тренированный и уравновешенный человек подумал я, провожая его взглядом – идеальная фигура античного атлета и ни одного лишнего движения.