Kitobni o'qish: «Волчица нежная моя»
© Колычев В., 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015
Глава 1
Тихо над рекой: камыш не шелохнется, голавль из воды не выплеснется, лягушка с камня не спрыгнет, даже птицы в прибрежном ивняке примолкли. Ветер, казалось, втянул в себя энергию земли, усмирив на ней все живое, и поднялся вверх, к облакам, – крутить, мудрить, баламутить. Невидимые руки небесного мастера вцепились в большое пепельно-седое облако, будто в ком теста, сузили вверху, расширили внизу, вытянули дужку – вышло подобие кувшина, из которого показался джинн в чалме и с бородой. Закудрявилось облако, вспучилось, завихрилось – кувшин превратился в карету, откуда-то вдруг появились пушистые, в серых яблоках лошади, запряглись, помчали. Джинн исполнил желание, но царскую карету могли поглотить грозовые тучи, наползающие с юга, и ветер ее спасал – тащил к расщелине меж гор-облаков, откуда веером рассыпались косые солнечные лучи.
Затишье перед бурей не будет долгим, ветер прохладными струями спустится на землю – наведет рябь на воду, взобьет волну, с шорохом причешет камыш; зашелестят листья на ветвях деревьев – сначала весело, радуясь дыханию жизни, а потом тревожно, с опаской. Ветер срывает листья, буря ломает ветки, ураган выкорчевывает деревья – как будет сегодня, одному Богу известно. Может, гроза пройдет стороной или над головой, но вхолостую – дунет ветром, прыснет мелким дождем, а громом и молнией даже не пугнет. Но не стоит пытать судьбу надеждой на лучшее, нужно готовиться к худшему, а там как повезет.
Высокий, средних лет мужчина в шуршащей непромокаемой куртке поднял удочку, поймал поплавок, мягкими, непривычными к физическому труду пальцами снял с крючка выполощенного водой червяка, с безотчетной брезгливостью сбросил его себе под ноги. И гроза надвигается, и клева совсем нет, хоть бы какого пескарика за два-три часа поднял… Да и не перед кем похвастаться уловом: сын в Лондоне на летних каникулах, у жены аврал на работе – в субботу приходится работать, а кастрированный и зажратый Перс даже царской стерлядке рад не будет, ему только «Вискас» для котят подавай.
Михаил Викторович Гордеев не считал себя заядлым рыбаком, и улов как таковой его не интересовал, но все равно обидно – столько времени простоять на берегу и ни разу не испытать хоть и мелкий, но вполне осязаемый восторг в тот момент, когда удочка содрогается под тяжестью бьющейся на крючке рыбешки. Не повезло ему сегодня, но впереди еще много таких субботних деньков, а река всего в каких-то трех-четырех сотнях шагов от дома – спустился по тропке с косогора, забросил удочку и тихо радуйся в гармонии с природой. Рыбалка успокаивает нервы, выветривает осадок с души, просветляет сознание и облегчает восприятие жизни.
Гордеев одолел подъем, обогнул ракитник, за которым начинался сварной, кое-как выкрашенный в черное забор вокруг коттеджного поселка. Солнце скрылось за тучами, в спину подтолкнул ветер, всполошенно зашелестела листва, а по тропинке косо наперерез проползла, туго извиваясь, черная змея – длинная, толстая. Гад полз быстро, видно, спешил укрыться от непогоды в своей норе, но один только его вид внушал страх – мистический, парализующий. У Гордеева онемело в груди – как будто змеиный яд передался воздушно-капельным путем и попал в кровь через само сознание.
От испуга он оправился быстро, но под впечатлением оставался до самого дома; все время, пока шел по асфальту к своим воротам, смотрел под ноги, как будто на пути снова могла появиться змея. Четыре года он жил в этом поселке, сколько раз бродил в окрестностях и даже ужа ни разу не увидел, а тут гадюка – черная, страшная. Вдруг это знак свыше – такой же предупреждающий, как надвигающаяся гроза?..
Гордеев любил свой дом – большой, красивый, фигурный, под коричневой черепичной крышей, в светлой минеральной шубе, на высоком фундаменте из крупного цельного камня. Английские газоны коротко выстрижены – никакая змея в них не спрячется, если где-нибудь под кустом кольцом не свернется. Мощенные гранитом дорожки тускло поблескивали в рассеянном свете, они сами змеились, огибая дом, в оперении темнохвойных елей тянулись, разветвляясь, к пруду в одном углу заднего двора и к двухэтажной сауне – в другом. К своим сорока четырем годам он построил три дома, и только этот устраивал его по всем статьям, особенно в первое время. Человек сам по себе натура непостоянная, и от жизни он требует изменений – понятное дело, в лучшую сторону; и если это прихоти, то происходят они от природы вещей, с которой не поспоришь. И если есть возможности, то такие изменения должны происходить; во всяком случае, Михаил Викторович был уверен в этом. А возможности, надо сказать, имелись, поэтому в планах у него выстраивался проект покрупнее и побогаче, с бассейном не только в сауне, но и в самом доме. И чтобы прислуги побольше…
Но пока его материальные данности жили в гармонии с потребностями, и он доволен был существующим положением вещей. И экономка его также вполне устраивала – миловидная женщина, лет пятидесяти, с небольшим излишком веса. Светлые волосы собраны в тугую косу и уложены вокруг головы, взгляд улыбчивый, но тусклый, как будто отстраненный. Так же и ее прошлая жизнь, казалось, была уложена в архив, а взгляд загорался только под воспоминаниями о том, как она была в ней счастлива. Три года назад Таисия Степановна потеряла мужа, и с тех пор ей приходилось заставлять себя держать спину ровно, а голову – высоко. А по вечерам после работы она садилась на кровать в своей комнате, опускала плечи, склоняла голову и погружалась в воспоминания, тем и жила.
– Валерия Павловна звонила. – Экономка улыбалась неярко, но искренне. – Сказала, что будет к ужину.
Гордеев кивнул. Он и не рассчитывал застать жену дома, да и не скучно ему будет без нее. Сегодня у него свободный день во всех отношениях – и с женой не нужно время проводить, и друзей развлекать не придется. Не будет вечером гостей, и они сами с Лерой никуда не пойдут. Выпьют за ужином по бокалу вина и разойдутся по своим комнатам. У него танковый бой в компьютере, у нее книга, за которой не скучно…
* * *
Гречневая каша с маслом, яйцо всмятку, пара горячих бутербродов с сыром и ветчиной, крепкий кофе – неплохое начало дня. Можно было бы добавить еще пару бутербродов в поджаристой хрустящей корочке и с той же сытной начинкой, но проблема с лишним весом уже давала о себе знать. Рост у Михаила Викторовича – метр восемьдесят шесть, а вес – сто семь килограммов, и живот более чем заметный. Зато Лера могла съесть и свой и его завтрак разом и ни на грамм не поправиться, конституция у нее такая – мечта любой женщины. И фигура для тридцати девяти лет более чем: узкие плечи с точеными ключицами, тонкие нежные руки, стройные длинные ноги с изящными лодыжками. Грудина, правда, немного впалая, бюст всего лишь первого размера, тазобедренные кости широко разошлись после родов…
– Тебя подбросить или сама? – спросил Гордеев, глядя, как в чашке над кофейной гладью завихряются дымки.
Он не увидел, как Лера посмотрела на него, но почувствовал ее взгляд – удивленный, с потаенной едкой насмешкой.
Давно уже канули в Лету те времена, когда они отправлялись из дома на работу в одной машине, сейчас у них у каждого своя «карета», причем у него – с персональным «кучером». Они давно уже не зависят друг от друга – ни в материальном, ни моральном плане. Впрочем, их семейная жизнь была серой и скучной изначально – так уж у них повелось, как это ни печально осознавать.
– Я сегодня допоздна буду, – сказала она и отстраненно посмотрела в окно.
Гордеев понимающе кивнул. У Леры своя туристическая фирма, вполне успешная, у нее и зимой много работы, а летом, с началом курортного сезона, просто завал… Во всяком случае, она так говорила, а он старался ей верить.
– А ты? – спросила она, скользнув по нему взглядом, в глубине которого при желании можно было уловить притихшую тоску.
– Не знаю.
И у него была своя компания – строительное управление в комплексе с заводами, на которых производились железобетонные конструкции, сухие смеси, кирпич и прочее. Он уже многого добился, и перспективы на будущее хорошо просматривались – дело на более высокий уровень вывести, новый дом поставить, любовницу сменить, а то Рита уже ничего, кроме оскомины, не вызывает. А еще лучше – с Настей снова сойтись…
– Ярославу позвони, если не затруднит, – сказала Лера, делая над собой усилие, как будто сдерживала вздох.
– Да, конечно.
Он первый поднялся из-за стола, посмотрел на жену, прощаясь с ней на целый день. Она у него хорошая, добрая, заботливая, даже симпатичная на внешность, но пресная, без изюминки – скучно с ней и постно. И раньше так было, и сейчас – за двадцать лет ничего почти не изменилось. Привык он к Лере, притерпелся, и раздражать она его перестала, но вряд ли это можно было назвать достижением. Не любил он ее…
Настю любил. Все двадцать лет любил. Столько воды с тех пор утекло, как они стали близки, Настя очень изменилась – волосы уже не такие роскошные, как прежде, истончились, поредели, морщинки на лбу появились, кожа лица обрюзгла, как ни прихорашивайся, грудь обмякла, тело жирком поросло, для своих лет она выглядела не так хорошо, как Лера. Но одну женщину он любил, а другую всего лишь терпел, хотя и без всякого насилия над собой.
А Лера действительно хороша. Волосы всегда были ее коньком – густые, ровные, приятного пшеничного цвета и блеска; время, как ни пыталось, не смогло испортить их. А с кожей и вовсе интересно, если раньше она казалась сухой, местами шершавой, то сейчас ее тело стало куда более приятным на ощупь. Немолодая у нее кожа, но все еще нежная, гладкая и даже упругая; может, это и ненадолго, но пока все в лучшем виде.
Лицо у нее широкое, скуластое, но черты гармонируют с такой формой. Тонкие, красиво изогнутые брови, маленькие, но яркие изнутри глаза, узкая переносица, изящно подрезанные ноздри, губы сочные, четко вычерченные, но не чувственные… И линии лица не волнующие, не просматривалась в них эротическая магия, не чувствовалась сексуальная наэлектризованность… Вроде бы и симпатичная она, даже милая, но при всех своих плюсах Лера воспринималась как один сплошной минус. Если может быть недостаток, лишенный изъянов, то это про нее…
И уезжал он чуть раньше, чем она; Лера проводила его до порога, там он ее поцеловал – сухо, коротко, ритуально. От нее приятно пахло французскими духами, кожа и волосы, помимо всего, обладали своим природным, довольно-таки приятным ароматом, но голова у него кругом не пошла. Вот если бы на ее месте была Настя…
Двадцать минут до городской черты, примерно столько же забрали лабиринты улиц с их перекрестками, светофорами, нервными очередями автомобилей. Но время пролетело незаметно – за отчетом, который Гордеев должен был просмотреть за выходные. Сколько сделано, как и куда потрачено, какая выгода, в чем просчеты – все нужно просмотреть, во всем разобраться. Любая упущенная мелочь могла обернуться в будущем большой бедой, и он все это прекрасно понимал, поэтому не торопился. И в офис зашел походкой обремененного делами человека; в голове крутились мысли, а на свою секретаршу он глянул глазами бухгалтера, соизмеряя ее работоспособность с начисленной зарплатой. И только в кабинете, когда Элеонора зашла к нему, глянул на нее как мужчина на женщину. Симпатичная девушка, светлоглазая, белозубая, тонкостанная, но изюминка в ней слишком сладкая, приторная, даже пробовать не хотелось. К тому же Гордеев не жаловал служебные романы: вкус в них есть, но, как правило, не хватало перчика и соли, а еще опасное это дело – крутить любовь с подчиненной. Взять ту же Элеонору, он располагал только анкетными данными, а без подноготной точного представления о ней не составить. Вдруг ее конкуренты внедрили, может, она уже и заявление об изнасиловании составила, только случая ждет, когда можно будет пустить его в ход. Стоит Гордееву переспать с ней, как все закрутится, а примеров тому немало, уж он-то научен – к счастью, на чужом опыте. Сам он в таких делах старался проявлять осторожность, потому до сих пор на плаву, а грехов за ним ох как много. Это сейчас он просто бизнесмен, а раньше в городской администрации с чиновными полномочиями заседал, и не счесть, сколько скользких дел через его руки прошло…
Элеонора смотрела на него, как будто впервые увидела. Не ожидала его здесь застать, зашла в кабинет, а он там, как явление свыше, хоть челом бей. Это игра такая, и она не скрывала этого. Оживила, так сказать, рабочий момент.
– Да, можешь подать кофе, – усмехнулся он, открывая папку.
Неплохо было бы выкурить сигару в честь начала нового рабочего дня, но тогда на обычный табак потянет, а он бросил, четвертый месяц пошел. Самый сложный этап уже преодолен, дальше будет проще, а стоит сорваться, снова придется ломать себя, насиловать волю, принуждая ее к повиновению.
– Михаил Викторович, там из Следственного комитета, – растерянно хлопая удлиненными ресницами, пробормотала девушка.
– Что?! – сошел с лица Гордеев.
Перед глазами вспучилось пепельно-седое облако – в спасительном бегстве от грозовых туч, в трескучих кадрах кинохроники проползла змея, пушечными раскатами отзвучал гром, сверкнула молния. Все это было позавчера как дурное знамение, а сегодня грянуло.
В кабинет с оглядкой зашел сухопарый сутулый мужчина с обритой наголо головой. Есть люди, которым очень шла такая стрижка, незваный гость в их число точно не входил, но, по всей видимости, он не знал другого способа, как спрятать широкие и глубокие залысины. Волосы у него пробивались только по бокам, а в центре – сплошь блестящая, лоснящаяся от пота гладь без намека на щетинку.
Он остановился на середине кабинета, снова оглянулся по сторонам, как будто по углам здесь мог кто-то прятаться. А оглядывался он как-то странно – медленно крутил головой, а глаза оставались неподвижными. И сам взгляд у него был как у человека, который не столько всматривается, сколько вслушивается. Казалось, его интересовал не только хозяин кабинета, но и настроение, которое гость создавал своим присутствием. Возможно, мужчина чувствовал страх, который он возбудил своим появлением. Может, именно для этого он сначала отправил вперед секретаршу, а потом уже зашел сам.
Сутулый сделал еще несколько шагов, остановился, неторопливым, но уверенным движением выдвинул из-за приставного стола ближайший к Гордееву стул, но сесть не решился, хотя и разрешения спрашивать явно не собирался.
– Гордеев Михаил Викторович? – спросил он и, не дожидаясь ответа, представился. – Майор Сотников, городское управление Следственного комитета по Российской Федерации.
– Очень интересно, – выдавил из себя Гордеев.
Сотников старался следить за собой – и лысина в полном порядке, и подбородок выбрит гладко, до синевы, даже на расстоянии угадывался запах недешевого одеколона, белая рубашка на нем чистая, воротник накрахмаленный и отглаженный, на черных брюках – бритвенной остроты стрелки, туфли начищены до блеска. Но если присмотреться, можно было заметить волосинку, выглядывающую из широкой, чуть вывернутой наружу ноздри. Ногти на пальцах руки чистые, без грязевых отложений под ними, но их не мешало бы подстричь. Рубашка застиранная, воротник истонченный с заметными потертостями на нем, и брюки повидали виды. На правой руке у него красовались командирские часы на старом, затасканном ремешке.
– Не думаю, что вам понравится, – не сводя с Гордеева глаз, покачал головой Сотников.
Он медленно, неторопливо сел на стул, сделал движение тазом и спиной, будто вжимаясь в него или даже врастая, вопросительно глянул на Элеонору. Михаил Викторович нервно махнул рукой, выставляя секретаршу за дверь. Действительно, нечего ей здесь уши греть.
По нервам у него бежал колкий, раздражающий ток, в душу, проникая в кровь, забрался леденящий холод, сначала мелко задрожали руки, затем задергалась нога. Он знал свои грехи, а Сотников, пристально глядя на него, как будто ждал, когда он сам громогласно откроется в них. У Гордеева вдруг зачесались руки – так вдруг захотелось схватить следователя за его тонкую шею и задушить, лишь бы избавиться от этого невыносимого, продирающего насквозь взгляда. Но не схватит он, не задушит – сам себя остановит: и страшно убивать, и не приучен он к этому. К тому же Сотников только на вид тщедушный, а взгляд у него как у сильного, уверенного в себе человека, и приемами самбо он, скорее всего, владеет неплохо. Но главное, за ним стояла система правосудия – громоздкая, неповоротливая, но ее не обойти, не объехать, и не собрать костей, если она вдруг навалится всей своей неподъемной массой…
– Ну почему же не понравится? – выдавил из себя Гордеев. – Вины за мной никакой нет, и я рад буду это услышать.
Сотников усмехнулся, как человек, восхищающийся нахальством собеседника.
– Вину вашу, Михаил Викторович, установит суд, – выдержав паузу, сказал он. – Он же установит вам и срок.
Он смотрел на оппонента в ожидании встречного вопроса, но Гордеев молчал, изображая непонимание.
– Глубоко я копать не буду, а то разговор у нас растянется до бесконечности. Я затрону всего лишь один эпизод из недавнего прошлого, а именно – государственная доля в Долгопольском спиртоводочном заводе, которую вы, Михаил Викторович, продали по цене в два раза ниже рыночной стоимости. По самым приблизительным подсчетам государство потеряло восемьдесят миллионов рублей…
– Я продал? – Гордеев нервно сунул руку в карман, достал оттуда носовой платок и промокнул им взмокший вдруг лоб.
– Сделку проталкивал губернатор при поддержке начальника департамента государственной собственности, но подпись под договором купли-продажи ставили вы. Или вы будете это отрицать?
– Ну, подпись я ставил… Но продавал не я… э-э, продавало государство.
– Продавали вы, Михаил Викторович. И продали вы государство. Продали государственные интересы, на страже которых вы должны были стоять.
– Это все слова, – Гордеев кашлянул, распуская узел галстука, который превратился вдруг в удавку.
Увы, но Сотников бил не в бровь, а в глаз, правда, он слегка ошибался – на самом деле сделку проталкивал сам Гордеев, он же уговорил начальника департамента государственной собственности продать пакет акций по бросовой цене, сам организовал оценку предприятия, провернул куплю-продажу. А получив свой куш, уволился и самолично возглавил строительную компанию, которую когда-то создал под себя. Не успел он уйти со службы, как в областной администрации началась большая чистка. Новый губернатор поднимал дела против неугодных ему и явно нечистых на руку чиновников, и Михаил Викторович мог попасть под эту метлу. И если бы под него копнули, нашли бы много зарытых собак. Но не копнули, поскольку он ушел сам.
Еще совсем недавно он хвалил себя за предусмотрительность, свойственную людям большого ума и острого чутья, но, как вдруг оказалось, радость эта была преждевременной. Все-таки копнули под него, отрыли волчью яму, Сотникову осталось только толкнуть, и он полетит на острые колья. Бывший губернатор и сейчас в силе, у него связи с криминалом, а проблемы ему не нужны. Он мог позаботиться о том, чтобы Гордеев унес и свою, и чужую вину в могилу. На самом деле все очень серьезно…
– Там, где слова, там и факты, – недобро глянул на него Сотников.
– Например?
– Я могу выписать вам повестку, вызвать вас на допрос, предъявить обвинение, представить доказательства… Вам это нужно? – Следователь хмурил брови, изображая гнев правосудия, но из груди Гордеева вырвался облегченный вздох.
Ни повестки не было, ни привода, возможно, даже дело не возбуждалось, но все будет, если Сотников не получит отступного, а именно за ним он и пришел. А он его получит: деньги для этого есть – их настолько же много, насколько мало желания отправляться за решетку…
Глава 2
Стальные наручники с глухим стуком защелкнулись на запястьях, панические мысли крест-накрест пронзили сознание, перечеркнув уверенность в благополучном исходе. Сотников оказался жестоким обманщиком и провокатором, он подло ухмылялся, торжествующе глядя на жертву своего коварства. Один следователь пересчитывал деньги в присутствии понятых, другой составлял протокол, который те должны были подписать.
Гордеев дал следствию взятку, но взяли его самого – с поличным. А деньги серьезные – двести тысяч долларов, но это такая мелочь по сравнению со свободой, которую он так и не смог купить. Холодная сталь наручников обжимала запястья, обида держала за горло, досада давила на грудь, злость на судьбу заставляла скрипеть зубами. Он сделал все, как надо, узнал, кто такой Сотников, навел справки о его компетенции – так и оказалось, Следственный комитет заинтересовался департаментом государственной собственности, вышел на Гордеева, поднял информацию о спиртоводочном заводе. От Сотникова зависело, возбуждать уголовное дело или нет, поэтому и возникла ситуация, исход которой, казалось, можно было решить за взятку. Вроде бы обычное дело, а как обернулось – арест, наручники, унижение в присутствии понятых, а впереди еще столько мытарств…
– Как же так, Михаил Викторович? Привыкли считать, что в этом мире все продается, все покупается, – не удержался от злорадства Сотников. – Я думал, вы ко мне с покаянием пришли, а вы деньги принесли. И как прикажете к этому относиться? Может, это и есть своего рода покаяние? Осознание, так сказать, всей тяжести собственной вины?
Гордеев молчал, угрюмо глядя на глумящегося подлеца. Сотников находился в своем лесу, в окружении таких же волков, как и он сам, словесная дуэль с ним ни к чему хорошему не приведет, поэтому лучше держать язык за зубами – в ожидании адвоката, который, возможно, даст дельный совет. Есть у него на примете отличный специалист по этой части, берет он, правда, много, но, как показывает жизнь, хорошее дешевым быть не может.
– Статья двести девяносто первая, пункт второй, дача взятки должностному лицу за совершение им заведомо незаконных действий, лишение свободы до восьми лет, – все так же злорадно улыбался Сотников, его пальцы с криво состриженными ногтями неосознанно поглаживали компьютерную «мышку».
Гордеев угрюмо кивнул на тяжком выдохе. Уголовный кодекс для него – темный лес, но двести девяносто первую статью он знал наизусть. Действительно, срок наказания – до восьми лет лишения свободы, но можно было отделаться штрафом. Одна тысяча минимальных размеров оплаты труда – сумма весьма и весьма, но свобода куда дороже…
К этой статье имелось еще и примечание, под которое попадал сам Сотников. Гордеев получил предложение, от которого не смог отказаться, на юридическом языке это называлось вымогательством взятки со стороны должностного лица. Вымогал Сотников, и наказать должны были его, а Гордеева – освободить от уголовной ответственности. Но предложение делалось на эзоповом языке – иносказаниями, намеками, жестами, несвязными шестизначными цифрами на стикерах, – поэтому суд не станет рассматривать запись разговора как доказательство…
– Но дело не в самой взятке, это всего лишь камушек, который вы, Михаил Викторович, катнули с вершины своих грехов. Это камушек вызовет лавину из ваших прежних грехов. Вы дали взятку, значит, вы признали свою вину! – Сотников пронзительно смотрел на него, постукивая по столу «мышкой».
– Я не давал вам взятку, я вернул вам долг! – растормошился Гордеев. – И я прошу занести это в протокол!
Не должен он был это говорить в отсутствие адвоката, но пока тот появится, протокол будет уже составлен и понятые уйдут…
– Да, конечно, и мы вам все поверили! – каверзно улыбнулся Сотников.
– Это не для вас, это для суда.
– Суд поверит фактам, которые мы ему предоставим. А там не только спиртоводочный завод… – Сотников приложил одну ладонь к животу, а другую поднял выше головы, показывая, какой толщины будет уголовное дело по душу гражданина Гордеева.
Михаил Викторович молчал. Все верно, в его чиновничьей жизни хватало противозаконных эпизодов, в одних случаях он исполнял чужую волю, в других действовал по собственной инициативе и своему разумению, но никогда не работал в одиночку. Практически во всех случаях нити должностных преступлений тянулись высоко наверх, вплоть до федерального уровня. И не всякий следователь, не имея особых на то полномочий, рискнет влезть в эти кишащие змеями дебри. Возможно, Сотников со своими коллегами действуют на свой страх и риск, это побуждает их к осторожности, именно поэтому они раскрутили жертву на взятку, принудив хоть и косвенно, но признать свою вину. А что дальше? Или будут склонять к чистосердечному признанию, в котором Гордееву предложат взять вину на себя, или… Возможно, они попробуют выжать из жертвы еще один отступной, в еще более крупном размере. Увы, бывает и такое…
– Работы у нас непочатый край, – продолжал Сотников, нервно покручивая пальцем колесико на «мышке», в которую он так вцепился. – Думаю, нам не стоит копать под ваше прошлое, достаточно будет посмотреть, что находится под вашим настоящим…
Он замолчал, глядя на своего толстощекого коллегу, который, выпроводив из кабинета понятых, подал протокол изъятия на подпись Гордееву.
И он подписал – быстрым, но достаточно разборчивым почерком указал, зачем он принес деньги Сотникову. Долг он возвратил, и точка…
Толстощекий прочитал, хмыкнул себе под нос, передал протокол Сотникову, шагнул к двери, остановился, переглянулся с ним, только тогда и вышел. Гордеев не видел, как он посмотрел на Сотникова перед уходом, но сговор между ними уловил. Похоже, перед ним действительно разыгрывался фарс… Эта мысль слегка успокоила Михаила Викторовича: в его случае лучше стать жертвой мошенничества, чем законного правосудия.
– Акции спиртоводочного завода приобрел некто Широков Андрей Валерьевич, ныне владелец контрольного пакета акций этого предприятия, так я понимаю? – спросил Сотников, глянув на Гордеева с плохо скрытой насмешкой.
Михаил Викторович промолчал, разглядывая ногти на своих руках. Он стриг их сам – специальными ножничками, пилочкой придавая правильную форму. В тюрьме такой возможности не будет, там пилочку для ногтей воспримут как принадлежность к женскому сословию со всем отсюда вытекающим… Нет, он не должен оказаться за решеткой.
– Следствие установит степень его вины. Будет установлена и ваша вина – в приобретении завода железобетонных изделий. Насколько мне известно, когда-то это было государственное предприятие.
Гордеев закрыл глаза. Завод приватизировали еще в первой половине лихих девяностых, но блокирующий пакет акций остался за государством. Михаил Викторович не успел погреть руки на не совсем законной приватизации, но сорвал куш с продажи государственной доли. И кирпичный завод он урвал не совсем честно… Завод сухих смесей он поставил сам, на свои деньги, но у следствия могли возникнуть претензии к участку под строительство…
– Будем копать? – спросил Сотников таким тоном, как будто собирался рыть могилу для него.
– Завод не мой, – покачал головой Гордеев.
– А чей?
– Завод принадлежит компании «Билдхауз».
– Где она зарегистрирована? – Сотников, казалось, заранее знал ответ, об этом можно было судить по снисходительной ухмылке, которая наползала на его губы.
– Британские Виргинские острова.
– Офшор? – Следователь небрежно усмехнулся – да, именно, так он и думал.
– Что-то вроде того.
– У вас есть и другие заводы, они тоже принадлежат этой, с позволения сказать, компании?
– Совершенно верно. Фирма «Первый стройтрест», которой я управляю, является дочерним предприятием компании «Билдхауз».
– Я почему-то в этом не сомневался… – голосом, полным сарказма, сказал Сотников. – И кто является владельцем компании «Билдхауз», вы, конечно, не знаете?
– Ну почему же не знаю? Госпожа Ирма Ланген.
– И как с ней связаться? – без всякой надежды на результативный ответ спросил следователь.
Гордеев развел руками, подтвердив его догадку.
На самом же деле он знал, кому принадлежала офшорная компания. Мать его двоюродной сестры была родом из поволжских немцев, и он воспользовался этим в свою пользу. Он уговорил сестру слегка видоизменить имя и взять девичью фамилию матери. Ирина была инвалидом детства; пораженная церебральным параличом, она передвигалась на своих двоих с огромным трудом; ни мужа у нее, ни детей. Отец ушел из семьи почти сразу после того, как с ней произошло несчастье, мать умерла пять-шесть лет назад, Ирина осталась в полном одиночестве, и неизвестно, как бы она сейчас жила, если бы не Гордеев.
Он должен был расположить к себе сестру, поэтому не скупился на нее. Она хотела жить в лесу – пожалуйста, он приобрел участок в чудесном месте неподалеку от живописной деревушки на берегу реки. Ира мечтала о деревянном доме, он заказал отличный проект из клееного бруса, оплатил, вывел «под ключ», обставил, нанял женщину, которая должна была работать по дому и ухаживать за ней, назначил содержание. Владелица его бизнеса должна была жить в хороших условиях и ни в чем не нуждаться, и главное, никто не должен был знать, как ее найти.
– А она вообще существует, эта Ирма Ланген? – спросил Сотников.
– Существует, – без тени сомнения в голосе отозвался Гордеев.
– Но связаться вы с ней не можете?
– Не могу.
– А если она умрет, как вы об этом узнаете?
– Если она умрет, компания «Билдхауз» перейдет к ее наследникам, и они уже будут решать, кто будет управлять «Первым стройтрестом».
– А если она уже умерла?
– Вряд ли. Имущественных претензий мне никто не предъявлял.
– А если наследники госпожи Ланген не знают о существовании компании «Билдхауз»? Если эта компания фактически перешла в собственность государства… Вопрос, какого государства… Мне почему-то кажется, что гражданка Ланген проживает в России… – вкрадчиво глядя на собеседника, в раздумье проговорил Сотников. – Возможно, это кто-то из ваших родственников… Или вы воспользовались чьим-то паспортом… При желании все можно выяснить… Возможно, Ирины Ланген и в живых-то нет…
– Дерзайте.
– А вам это нужно?
– Где-то я это уже слышал! – Гордеев скривил губы в неприязненной усмешке, с осуждением глядя на Сотникова.
Именно после этого вопроса зашел разговор о взятке, и он уже знает, к чему это привело. А сейчас этот вопрос внес ясность в их отношения со следствием. У Сотникова были доказательства его виновности, но уголовное дело он заводить не торопился. Он прощупывал Гордеева, выяснял, сколько денег подозреваемый готов заплатить за свою свободу. Логика проста – если он согласился отдать двести тысяч, значит, его можно раскрутить и на миллион; именно это сейчас и происходило.
