«По Уссурийскому краю» kitobidan iqtiboslar
Меня поразило, что Дерсу кабанов называет «людьми». Я спросил его об этом.
— Его всё равно люди, — подтвердил он, — только рубашка другой. Обмани понимай, сердись понимай, кругом понимай! Всё равно люди…
Наш гость был из молчаливых. Наконец Олентьев не выдержал и спросил пришельца прямо:
— Ты кто будешь?
— Моя гольд, — ответил он коротко.
— Ты, должно быть, охотник? — спросили его опять.
— Да, — отвечал он. — Моя постоянно охота ходи, другой работы нету, рыба лови понимай тоже нету, только один охота понимай.
— А где ты живёшь? — продолжал допрашивать его Олентьев.
— Моя дома нету. Моя постоянно сопка живи. Огонь клади, палатка делай — спи. Постоянно охота ходи, как дома живи?
Странно устроен человеческий мозг. Из впечатлений целого дня, из множества разнородных явлений и тысячи предметов, которые всюду попадаются на глаза, что-нибудь одно, часто даже не главное, а случайное, второстепенное, запоминается сильнее, чем всё остальное! Некоторые места, где у меня не было никаких приключений, я помню гораздо лучше, чем те, где что-нибудь случилось.
— Значит, и у вас в тайге есть китайцы? — спросили его казаки.
— Где их нет? — ответил старовер. — В тайге насквозь китайцы. Куда только ни пойдёшь, везде их найдёшь.
В одном месте лежало срубленное топором дерево. Дерсу подошёл, осмотрел его и сказал:
— Весной рубили; два люди работали: один люди высокий — его топор тупой, другой люди маленький — его топор острый.
Для этого удивительного человека не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал всё, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре я увидел ещё один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего не мог придумать.
Если идти по лесу без работы, то путешествие скоро надоедает. Странствовать по тайге можно только при условии, если целый день занят работой. Тогда не замечаешь, как летит время, забываешь невзгоды и миришься с лишениями.
Сознание, что ровно год будешь вне сферы канцелярских влияний и ровно год тебя не будут беспокоить предписаниями и телефонами, создаёт душевное равновесие.
Помню, меня глубоко поразило это. Я задумался… Гольд заботился о неизвестном ему человеке, которого он никогда не увидит и который тоже не узнает, кто приготовил ему дрова и продовольствие. Я вспомнил, что мои люди, уходя с биваков, всегда жгли корьё на кострах. Делали они это не из озорства, а так просто, ради забавы, и я никогда их не останавливал. Этот дикарь был гораздо человеколюбивее, чем я. Забота о путнике!… Отчего же у людей, живущих в городах, это хорошее чувство, это внимание к чужим интересам заглохло, а оно, несомненно, было ранее.
Этот переход показался всем очень утомительным, в особенности он трудно дался С. Ф. Гусеву, попавшему в тайгу впервые. Почтенный геолог совершенно не обладал чувством ориентировки, часто отставал, терял наши следы и уходил в сторону. Каждый раз надо было разыскивать его и напрасно терять дорогое время. Близорукий, он плохо видел без очков, да и очки терял, и тогда он уже совершенно ничего не видел. Сухую ель Гусев принимал за утес, разговаривал с пнем и прыгал через канаву там, где ее не было вовсе. Самым же большим недостатком его была полная беспомощность. Есть такие люди, с которыми случаются всякие неприятные истории. Палатка обвалится ни на кого другого, а именно на него. Однажды он попал босой ногой в котел с кашей, другой раз уронил мыло в реку, а, потянувшись за ним, сам упал в воду. Не замечая, что одна лямка вытянулась, Гусев долгое время нес котомку на одном плече, отчего страдал физически. Однажды мы дали ему нести алюминиевый котелок. Гусев привязал его так, что крышка болталась и звенела. Я рассчитывал убить какого-нибудь зверя в пути, но Гусев своим звоном мешал охоте. Он шел впереди, а я производил съемку и немного отстал. Я попросил казака догнать Гусева и привязать его котелок, как следует.
— Не надо, — ответил казак. — Пусть идет так. Если он потеряется, легче найти его будет в лесу.
По рассеянности Гусев, собираясь в путешествие, захватил с собой неравные комплекты белья: трое кальсон и одну старенькую рубашку, которая скоро изорвалась. Тогда он проявил инициативу и ухитрился надеть на себя кальсоны вместо рубашки. На груди у него получился косой крест с пуговицами, а сзади пузырь, надуваемый ветром. Штрипки белых панталон он разрезал и завязал около кистей рук, вследствие чего получились рукава с буфами. В этом странном одеянии Гусев походил на ландскнехта. Сначала мы все помирали со смеху, но потом привыкли к его наряду.
Пусть читатель не подумает, что Гусев был посмешищем моих спутников. Мы все относились к нему с уважением, сочувствовали его неприспособленности и всячески старались ему помочь. Больше всего был виноват я сам, потому что взял с собой человека, мало приспособленного к странствованиям по тайге.
Через час пути мы догнали какого-то мужика. Он вёз на станцию рыбу.
— Как неё вы так работаете? — спросил он у меня. — Неужели вам не холодно?
Я ответил ему, что за дорогу мои перчатки износились.
— Так возьмите же мои, — сказал попутчик. — У меня есть запасная пара.
Говоря это, он достал с воза тёплые вязаные перчатки и подал их мне. Я взял перчатки и продолжал работать. Километра два мы шли вместе, я чертил, а крестьянин рассказывал мне про своё житьё и ругательски ругал всех и каждого. Изругал он своих односельчан, изругал жену, соседа, досталось учителю и священнику. Надоела мне эта ругань. Лошадёнка его шла медленно, и я видел, что при таком движении к вечеру мне не удастся дойти до Имана. Я снял перчатки, отдал их возчику, поблагодарил его и, пожелав успеха, прибавил шагу.
— Как, — закричал он вслед, — неужто вы мне не заплатите?
— За что? — спросил я.
— А за перчатки!
— Да ведь ты получил их обратно, — ответил я ему.
— Вот тебе раз! — протянул с недовольством мой благодетель. _ Я вас пожалел, а вы не хотите денег платить?!
— Хороша у тебя жалость, — вмешались казаки. Больше всех рассердился Дерсу. Он шёл, плевался и всё время ругал возчика разными словами.
— Вредный люди, — говорил он, — мой такой не хочу посмотри. У него лица нету.
Выражение гольда «потерять лицо» значило — потерять совесть. И нельзя было не согласиться, что у человека этого действительно не было совести.
История эта на целый день испортила мне настроение.
— Как такой люди живи? — не унимался Дерсу. — Моя думай, его живи не могу — его скоро сам пропади.
