Kitobni o'qish: «Провал «миссии бин», или Записи-ком Вальтера»

Shrift:

Я эту запись-ком сделал после, как покинули остров, на котором пришлось взводу оставаться шесть лет в опале.

Вторую уже зиму не пережили бы, если бы не топинамбур и не местная ягода. Тянули на одном пюре с киселём, а под Рождество прапорщик Лебедько упросил построить и отвести взвод на дальнее от лагеря поле. Срубил сапёркой не убранный с прошлого года подсолнечник, сгрёб снег и выкопал клубень. На вид – банан. Только с одного конца – юбочка в сеточку, с другого – пузырь с цветочками внутри. Пояснил:

– Цветы называли «анютиными глазками», ягоду – «оскоминой», сеть корневую – «оскоминицей», корешки – «усами». Мы с Батей, Францем Аскольдовичем – земля ему пухом – в голод ели, ягода только и спасала.

Сижу, пишу о том, что оскомина – ягода удивительная, сыграла немалую роль в моих и взвода злоключениях. Мне одному в четырёх стенах гауптвахты делать всё равно нечего. Рапорт, поданный сразу после ареста, у командования вызвал скептические усмешки. Но это до поры до времени – всё прояснится, поверить придётся.

___________________

Лагерь я приказал разбить на ратушной площади. Казарму, тир, госпиталь, пищеблок и гальюн обмазали глиной – эти блок-модули ротного ветролёта (боевая машина марских пехотинцев, БММП) нам, забрав машину с вооружением и спецназовским снаряжением, на острове оставили, но одни «стены» без оборудования и брони. Полевой пищеблок я распорядился использовать под казарму, а столоваться в поселковой столовой. В целости из строений, кроме жилых юрт с чумами, осталась только эта столовая, под неё использовался железнодорожный вагон-ресторан. Наши шмели шмелетниц, атаковавшие селение, вагон этот не тронули: разборчивы в «пище», им в первую очередь не просто листовой металл, оружейные стволы с дульной нарезкой подавай.

Взять, что в юртах и чумах погибших крестьян я запретил, а зря: на девять дней поселяне соседней деревни Мирное забрали всю обстановку, утварь и одежду.

Перезимовали на солдатском батоне и флотских макаронах, в полуголодный месяц – на спецназовских сливках, а по весне я вывел взвод в поле сеять. Это событие Лебедько отметил в своём трактате с названием «Сельскохозяйственная деятельность спецназа ВДВ на острове Монтекристо». Так романтично прапорщик переименовал наш остров с названием «Бабешка». Трактат он начал писать ещё в бытность свою кладовщиком колхоза «Отрадный», под началом моего бедного дядюшки, полковника ВДВ, чья могила на воинском кладбище за околицей деревни. На обелиске надпись:

ФРАНЦ КУРТ

24.11.2034 Х 09.08.**32

Воин,

полковник, командующий ВС Пруссии.

Господи, упокой душу Бати.

Хрон в печень виновникам его погибели

Здесь и могилы дядиного взвода – подразделения составлявшего все Вооружённые Силы Пруссии, государства на Бабешке. Я, командир роты марских пехотинцев спецназа ОВМР, погубил прусских солдат. Вместе с ними и крестьян, в чьей деревне Отрадное обосновался после полевым лагерем. Случилось всё по трагической случайности. До выяснения обстоятельств инцидента я с 1-вым взводом – 2-рой убыл обратно в ЗемМарию – был оставлен командованием на острове с задачей восстановить колхоз «Отрадный», возобновить поставки сельхозпродукции в Русь.

Солдаты все кроме старшины Балаяна, старшего сержанта Брумеля и сержантов, командиров отделений – юнцы, о крестьянском труде ничего не ведали: так что, как пахать, как сеять я показывал. Про опыт Лебедько как местного полевода я не знал, трактат его только глянул. Посмеялся, а зря. Прапорщик писал о прополке: «…ПРОПОЛКА в обычном традиционном понимании – это уничтожение сорняков и взрыхление почвы для проникновения к корням кислорода. На острове червей и насекомых нет, поэтому без тщательного взрыхления здесь никак. Но репей, единственный на острове сорняк, полевод не выпалывает, а пересаживает в междурядья. Иначе кранты: изведёт посевы. Вообще, на островных колхозных угодьях – без земли, на песке – вырастает всё каким-то чудом. На этот счёт у меня есть гипотеза: культуру к проросту провоцирует этот самый репей и воздух здесь в меру отравленный…». Прочтя абзац, я посчитал, что автор так шутит, и засел за трактат, когда всходы – без репея на грядках (я настоял выполоть) – чуть не все погибли, и сбегал удостовериться в правоте исследователя-самоучки на поля соседнего колхоза «Звёздный путь», что в деревне Быково.

С первым урожаем не повезло, уродились разве что топинамбур и ягода-оскомина на Дальнем поле. Зиму и весну протянули на пюре «Отрада» (бараболя – другое название топинамбура – толчёная со жмыхом и ягодой-оскоминой, крупно колотая соль, «анютины глазки» поверху), а весной спасли петрушка и укроп.

* * *

Прапорщик Лебедько, ротный каптенармус, принял первую зелень, расписал на порции, и после ужина перед отбоем попросил меня зайти к нему в каптёрку.

– Тут мне мирняне предложили сделку, – доложил он, разливая по кружкам кисель.

– Кто?

– Соседи наши. Колхоз «Мирный», что в деревне Мирное. Они зимой нас жмыхом одарили. Так вот, мирняне предложили обменяться: мы им «хэбэлёнку» они нам семена, удобрения, мотыги и недостающие у нас в деревне башни.

– Нужны нам башни? Под наблюдательную вышку приспособили водокачку, ещё башни к чему? И не деревня у нас, а воинский лагерь. – Я не спешил отказать: киселя хотелось. – Носить что будем, если повседневку сменяем?

Хэбэлёнка – повседневное оно же и полевое обмундирование марпеха ОВМР (марсианский пехотинец Особенных Войск межпланетного реагирования, овэмээровец, спецназовец). Сшита из спецткани: хлопок и лён в подкладе, верх из редкого и дорогого ископаемого на Марсе – коралл «камуфляжный». Ткань сущий хамелеон: мгновенно меняет пиксельные буро-жёлтые пятна на пиксели под зелень, песок или снег. Одёга из неё не только «маскировочная» в любое время года в любом месте, но ещё в ней ни холодно, ни жарко. Обменять – значит, остаться в одном исподнем, другого верхнего одеяния нам не оставили. Выходные мундиры, шинели, полушубки, плащ-накидки изъял и увёз с ротным оружием и бронёй капитан Кныш, кэп дирижабля «Распутин». Тогда, кстати, чуть прокола не случилось. Принял Кныш береты, фуражки, зимние шапки-ушанки и балаклавы – на головные уборы капитан зачем-то составил отдельную опись – после последние вернул со словами: «Чулки маскарадные можете оставить. Есть что ещё из одежды»? «Всё на нас – хэбэлёнка, ботинки с крагами, тельняшка да кальсоны», – выступил из строя старшина Балаян. Сержанты подтвердили, покивав головами, рядовые смутились, и вытянулись в струнку на выкрик старшего сержанта Брумеля: «Смирно! Не вякать в строю!». Не мог командир дирижабля «Распутин», офицер гарнизона Твердыни на Руси в ЗемМарии, высадившийся на остров с приказом разоружить марпехов после трагических здесь событий, знать, что под тельняшкой и кальсонами у нас надето спецназовское «трико-ком». Провернёшь кольца, из наручных браслетов «единичка» и «двойка» раскатаются по рукам «рукава-ком». Провернёшь кольца на ножных браслетах «тройка» и «четвёрка», раскатаются по ногам до талии «рейтузы-ком». Отвернёшь дужку на ошейнике, выпростается и «запакует» торс от шеи до рейтузов-ком «гольф-ком». Когда в учебке полковник Франц Курт, мой дядя, демонстрировал курсантам трико-ком, опытный ещё образец, процесс просто завораживал. Старослужащие заёрзали и загудели при виде как рейтузы волнительно и соблазнительно скатывались в приёмники ножных браслетов. Новобранцы же вылупились и застенчиво отвели глаза, как только рейтузы разъехались в промежности на чулки и вывалился на волю знаменитый дядин «слон». Ткань «перчика» (так спецназовцы прозвали трико-ком: первое время ощущалось жжение по всему телу) выработана из селекционного коралла «силиконовая со сталином смесь», выращиваемого на Марсе в секретной лаборатории «Печального Дома», пациентами. Кстати, из этого же материала изготавливались «свечи» – секретные спецназовские респираторные фильтры. По своим свойствам спецткань уникальна: компилирует кожу индивида – с волосиками, родинками, бородавками, пигментными пятнами, шрамами, варикозными дорожками, язвами, всем прочим. Да так точно – с оригиналом будешь сравнивать (на фото), не отличишь.Назначение трико-ком: уберечь от переохлаждения и перегрева, не допустить обморожения и ожогов – под хэбэлёнкой. Сберечь от укусов комарья в лесу, змей в джунглях, скорпионов в пустыне. В момент ранения стянуть рану. Известно, кевларовый бронежилет пуля не продырявит, нож же в умелых руках доспех пробьёт, так вот, «смесь» останавливала, и пулю, и клинок. Но главное назначение: «…обеспечить возможность скрыться». Разумеется, с поля боя. Ведь, кроме всего прочего, «перчик» – невидимка: спецназовца облачённого в трико-ком радары-бит не засекали. И всего-то и надо, довернуть кольца в браслетах и дужку в ошейнике – выпростать рукавицы-ком, носки-ком и капюшон-ком, затем, натащить из «пятёрки» на член «чехул-ком». И… исчез боец на мониторах. Вроде сдавался стоя нагишом, с оружием и амуницией на земле, а накинул капюшон на голову, напустил чехул на «хул», – пропал. Может быть, трико-ком и не раз спасло бы жизнь овэмээровцу, но испытать в деле «спецприблуду» моим спецназовцам не довелось. Потому как в первое же оперативное задание на Земле, высадиться на тихоокеанском острове Бабешка и досмотреть деревню Отрадное на предмет сокрытия оружия и излишков лекарств, случился трагический инцидент боевого столкновения моей полуроты с взводом ВС Пруссии. Вернув балаклавы, капитан Кныш добавил: «И бижутерию, браслеты с ошейником не возьму, у меня дирижабль, а не подводная лодка – каждый килограмм на учёте. А мне ещё ветролёт со всей бронёй волочь, угробили машину. Да и ушанки оставлю, по пути сюда три пиратских шара подрезали, у них, правда, заношенные, но отчитаюсь. Кокарды только снимите и сдайте». Так трико-ком, ушанки и балаклавы остались при нас. «Перчик» носить приказал только раскатанным по телу: не пачкалась «смесь», тело от загрязнения оберегала. Мыться всему не надо, ушанку с балаклавой сбросил, башку в воде прополоскал, руки, ноги омыл, – и в койку. Капюшон-ком, руковицы-ком и носки-ком носить выпростанными я запретил – странным делом для соседей было бы. Со сторожевых вышек Мирного и Быково, знал, за нами наблюдали в бинокли.

– В Отрадном всегда были башни, – ответил Лебедько – две «силосные» и «ратушная», однажды все три увезли пираты. У них тогда перемирие было, с ЗемМарией тоже, ни хрона не боялись, все на остров заявились, и волки, и мустанги, и драконы. Правда, разграбили только Отрадное, Мирное и Быково не тронули. Башни – у всех трёх остов из трубы стальной обшитой гофрой из пластика – увезли в Огайо, на металлолом сдают. Бак водокачки оставили, в ржавчине заготконтора не принимает. А башни новые из запасного комплекта, что в Мирном хранились и были переданы колхозу «Отрадный», вы марпехи, раскурочили шмелетницами и огнебалистами пожгли, остовы одни и оставили. Просил майор Каганович не отдавать трубы соседним колхозам, не прислушались, но оно и правильно: вам, виновникам гибели отрадновцев, надо было как-то «притереться» к мирнянам и быковцам. А силос заготавливать и хранить, посчитали, как и дядя ваш, не зачем, – ответил прапорщик. – Закусите грушей.

Выдохнув в сторону, я выпил кисель.

– Этот не горчит, – похвалил, утирая рукавом губы. К закуске не притронулся.

– Пираты, – тоже выпив, продолжил Лебедько, – прилетели на воздушных шарах, сутки над куполом висели. Пили, ширялись, песни горланили. Пришлось башни демонтировать и вытащить в проход. Деактивировать на время «миску» поостереглись: пираты могли и не сдержать слова оставаться в корзинах. И со всем скотом домашним расстались. Выгоняли за ворота купола, в проход пиратские лазутчики просочились и захватили крестьян – в рабство продать.

– А вы, где были, Вооружённые Силы Пруссии?

– Так в то время в полку на Марсе. На Земле, бежали взводом из-под ареста, на Бабешку прибыли уже на пепелище, в деревне без жителей и башен обосновались. Крестьянствовали помаленьку, а поступили на службу Пруссии, полевым лагерем стали у котлована, что на полпути от Отрадного к Быково. Служили, пока вас сюда не принесло. Упокой, Господи, душу Бати, Хрон в печень виновным в его погибели. Слава воинам по нелепости павшим. И успокоение на небесах безвинным крестьянским душам. Выпьем не чокаясь.

Одной рукой Лебедько крестился, другой разливал из жбана по кружкам кисель.

– Грушу не помыл, хотя бы обтёр.

– Так ведь не из земли, из песка выкопана, в каком ни жучков, ни червячков. В исподнем одном останемся… что ж, и дяди вашего вэдэвэшники пахали здесь только в матросских тельняшках, трусах да гюйсах, сам полковник в кальсонах председательствовал. Ему за бушлаты только семена и мотыги дали, а вам за хэбэлёнку семена, мотыги, удобрения и башни посулили. В зиму бойцов в зипуны оденем, что остались от Батиного взвода. Сообщить мирнянам, что согласны мы?

– Кисель даже сладковат. С сахаром? – спросил я, заглянув в жбанок и понюхав со дна.

– Сахар не пахнет, – поставил прапорщик на стол второй жбан наполненный киселём до краёв горла и поджёг зажигалкой вершок. – Больше возьмём семян ржи, укропа, петрушки, подсолнечника и свёклы. Свёклу на сахарный сироп пустим, подставляйте кружку. На сиропе кисель крепче и гореть будет не голубым, красным пламенем. А пахнуть – «тройным». Помните, в Хрон, когда сухой закон ввели, этим одеколоном торговали в парикмахерских и бильярдных. Тогда вы юношей и, должно быть, курсантом офицерского училища были. Что сообщить мирнянам?

– Наливай, – согласился я.

* * *

Башни хранились в ящиках из пластиковой гофры, две были обычными типовыми хранилищами для силоса, а вот третья оказалась сюрпризом не только для нас, но и для самих мирнян. Сразу и не признали «отвод» – узел из двух труб, используемый в прокладке газоперегонных магистралей. Я взять согласился. Из катаной стали трубы эти – надёжное место спрятать ротный сейф, в котором хранились штандарт, документы, печать, спецназовские ножи и «свечи». Боялся я, мирнянские пацаны сейф сопрут.

Не доставало, как оказалось, башни «ратушной с часами», она же звонница. Смущённые, соседи поделились колоколами.

Башни «силосные» я распорядился передать по одной колхозам «Мирный» и «Звёздный путь» – вдогонку трубам-остовам.

Отвод установить я приказал не в кругу фундамента от сгоревшей ратуши, а между казармой и столовой, задействовать под командный пункт и – прапорщик Лебедько настоял – звонницу. Целые дни я проводил на КП. Сидел напротив оконца – прорези десять на тридцать сантиметров, на проделку которого два лазерных клинка спецназовского ножа угробили.

Попасть в КП мне составляло немалых трудов. Входом служила меньшая по диаметру отводная труба, в бОльшую врезанная под углом в двадцать градусов. Проделать дверь – ещё с десяток клинков загубить – я запретил. Торчала врезка высоко, потому как, устанавливали отвод на попа, вырыть яму глубже не удалось: под четырёхметровым грунтом наткнулись на сплошной камень. Лебедько предложил на выбор, из оставшихся каркасных брусьев ящиков (брусья и гофру пустили на нары в казарме и на заделку сгоревшей в окнах вагона-ресторана парусины) сделать мне стремянку или стол с табуреткой. Я выбрал второе. Через оконце сержанты принимали наряды на работу, передавали мне нормативки, получали и возвращали ножи после бритья. Им прапорщик для того смастерил приспособу: ходули.

В тесном помещении – разведёнными руками стенку трубы доставал – сейф я поместил по центру, уложенным на заднюю стенку, дверкой к верху закопал в песок. Столом и табуреткой заставил.

В КП я и ел, дневальный по взводу порцию приносил. Котелок в оконце пролазил, но я чудил: похлёбку через гильзу без капсюля тянул. Патрон – длинный, от подводной винтовки; рядовой Милош, дуралей, пульнул в суматохе, когда в стычке с прусаками я дал команду уничтожить из шмелетницы купол-ПпТ забарахлившего боевого щита ротной БММП. А обычно повар ефрейтор Хлебонасущенский, на ходулях стоя перед оконцем с кастрюлей, с ложки меня кормил.

Честно признаться, оставался я весь день в КП не из-за трудности попасть внутрь, а и потому, что не хотелось мне полоть. Но и сидеть в трубе не подарок: дневать приходилось сидя на табуретке, под столом раскорячив ноги. Потому, что на дверце сейфа ступни мёрзли, даже в ботинках с крагами. В полку на учениях каждый раз «крестил» конструктора: корпус сейфа спроектировал тот из лёгкого кевлара, а дверцу зачем-то из листа броневого. Со старшиной Балаяном и старшим сержантом Брумелем на переменку таскали. Ещё в трубе и сквозняк донимал, когда взвод уходил на прополку и купол-ПпТ на время подзарядки генераторов деактивировали. Сифонило сверху, в лаз за спиной и через оконце в лицо. Голову песком секло, капюшон-ком «перчика» только и спасал. Лебедько мастерил табуретку, вырезал вторую седушку (день сидеть на гофре, тот ещё подарок), выцарапал на ней надпись «КОМАНДНЫЙ ПУНКТ. ВХОД» и заявил, что у неё два назначения – как входная вывеска КП и как заслонка вместо двери на входе-выходе. Я становился на ходули, сдвигал заслонку на сторону, втискивался в узкое для моих плеч жерло и сползал на стол. Благо, кулём из лаза на столешницу не валился: вкапывали отвод, в трубу насыпали песка – подняли тем самым уровень пола. Сползал на стол, вытаскивал из-под столешницы табуретку и садился. Заслонка на крюке опадала сама по себе, и я оказывался бы в склепе, если бы не плывущие по небу облака в обрамлении жерла трубы над головой. Маята несусветная, но всё-таки это не на прополку идти. И всё же два раза на дню меня неудержимо влекло сорваться и бежать полоть – это, когда звонил к заутренней и вечерне. На вершке КП уложили перекладину и подвесили колокола. Очень обрадовался Лебедько моему желанию совмещать должности председателя колхоза и звонаря: теперь мог вместо меня показывать солдатам, как сеять и полоть. Трепал (по выражению прапорщика) я верёвки с колокольными языками, – уши закладывало. Но не это подмывало отказаться от службы звонарём – стыд: я не мог научиться церковному звону. Рядовой Мелех бился, бился, обучая меня, а подарил затычки в уши, вырезанные Лебедько из клубня бараболи, оставил это безнадёжное дело. «Марш овэмээровцев» – этот я всё же, хоть и с горем пополам, освоил.

Однажды и ночь просидел я на КП – киселя перебрал. Отметили день рождения рядового Милоша. Пробудившись рано утром, я просунул гильзу в оконце, но вместо похмельного киселя потянул один воздух. Стошнило. Гильзу выронил, в блевотину угодила. Присыпал песочком, благо на столе скопилось. Кликнул дневального и приказал гильзу промыть, поднять по тревоге и построить взвод.

Из казармы не выбежали опрометью, как и полагалось марским пехотинцам, а вышли неспешным шагом. Построились. Сброд, а не овэмээровцы! Тельняшки с кальсонами, балаклавы шапочкой под ушанками, ботинки с наброшенными поверх, но не стянутыми крагами, а больше следы от снятых с шапок кокард ОВМР, только и выдавало солдат. Земляки-земляне казались стариками, небёны-марсиане далеко не юнцами.

Проворчав себе под нос «Зипунов не надели, клоуны», я вылез из трубы и по-командирски зычно гаркнул «Слушай приказ»:

– Обувь с ушанками сдать в каптёрку на хранение… Прапорщик Лебедько, старший сержант Брумель, ефрейторы Селезень и Хлебонасущенский, выйти из строя!.. Спустить кальсоны… Каптенармус, я приказал «пятёрку» у всех изъять, почему на вас, сержанте и ефрейторах кольца остались? Молодёжь дрочит, но вам пора с рукоблудством покончить. Лейтенант Крашевский, ещё раз прочтёте взводу лекцию о вреде онанизма… во время, когда продовольственного рациона нехватка. «Пятёрку» изъять!

Приказал и поспешил прямо через середину строя к гальюну. Я затем и построил взвод, чтобы меня не опередили, не стоять в очереди перед дверью в будку. Над очком меня так выворачивало, что прибежали сержанты и выволокли на воздух. Хлебонасущенский из кухни выскочил со жбаном в руках, опрыснул мне лицо, дал испить, и я открыл глаза. И… застыл оторопев. В просвете между казармой и амбаром, за крестьянскими юртами и чумами, за стеной купола-ПпТ я увидел наблюдательную вышку с часовым в окне смотровой. Водонапорную башню, в стычке с прусским взводом повреждённую из крупнокалиберного пулемёта и «шмелями», приказал отремонтировать. Следил за тем, как латали обшивку, подняли и наводили на бак крышку, ставили раму окна смотровой, но всё с расстояния, не покидая территории лагеря под «миской». Сейчас узнать водокачку не мог. Из водоналивного резервуара сквозь крышку была пропущена двухдюймовая труба и, обогнув башню спиралью с дюжиной витков, пропадала под фундаментом. А я знал, в подполье прапорщик Лебедько устроил каптёрку. Змеевик, понял сразу, но не успел рта раскрыть, как подоспевший за сержантами прапорщик загородил собой всё, прижал животом к двери гальюна и, выхватив у повара жбан, плеснул остатками киселя мне в выпученные глаза.

– Это змеевик! – отёр я кисель рукавом тельняшки и, выскользнув, став за спину великана, указал на водокачку.

– Где? – повернулся за мной Лебедько.

– Спираль вокруг башни водокачки!

– Ни как нет. Водопровод. Подаёт воду мне в каптёрку… В самогонный аппарат. Я его из холодильника соорудил, того промышленного, что в котловане нашли… У меня всё на мази: печь сложена, газ подведён. Из бака воду напустил, брагу залил и гони. Не капать будет – течь. Бутылок нет, в бурдюки из акульих желудков – китобои мирнянские подгонят – разолью. А красиво получилось? На домну, если бы не крен смотровой с баком, смахивает, а?

Я отнял у Лебедько жбан и понюхал оставшуюся в нём жидкость. Пил, пахло киселём, но сейчас со дна чем-то сбродившимся. Брага.

– Без моей команды домну не запускать, – отрезал я. – Стройся!

Сбегал, проверил умывальники, посудомойку в вагоне-ресторане, забежал в казарму, слил чуть воды из отопительных батарей – везде обыкновенная. После только успокоился и разрешил взводу разойтись, умыться и побриться.

За завтраком, помяв в посудине – ел прапорщик из таза – черпаком пюре, Лебедько попросил:

– Разрешите выдать спирта из личных фляг. Маются морские пехотинцы, мужики и хлопцы. Самогонку вчера всю прикончили, а выгнать брага не подоспела. Впрочем, для поправки здоровья можно и бражки, какая есть, тяпнуть. Разрешите.

– Не мужики и хлопцы, прапорщик, а старослужащие и новобранцы. И не морские, а марские пехотинцы, слово «марские» произносите через «а», не через «о», с Марса пехота, – поправил я Лебедько. А посмотрел на ковырявшихся в пюре солдат, распорядился: – Ефрейтор Хлебонасущенский, выдать по пятьдесят грамм. После завтрака всем на прополку. Я – на КП. И часовому налей, сменится, с обедом подашь. Стоп! Вчера на именинах рядового Милоша весь личный состав взвода за столом сидел, кто на вышке нас охранял? Разболтались!

– Так часовому рядовому Милошу сейчас, ефрейтор, можешь налить и подать. Майор Каганович часовых подменяет, он не пьёт, у него язва, – напомнил мне Лебедько.

Вечером в каптёрке, мешая «молодой киселёк» со спиртом, я согласился с предложением майора Кагановича отменить воинские уставные отношения. Звания упразднили, имена и фамилии заменили прозвищем, обращаться друг к другу стали «мужик» или «хлопец». Збарек Крашевский назвался именем возлюбленной – Крыся; старший сержант Брумель в память о погибшем друге за прозвище себе взял его спецназовский позывной «Брут». Стрелок БММП Коба – позывной «Чук» – изъявил желание откликаться на позывной названного брата «Гек». Меня Лебедько, представившийся Силычем, назвал Председателем, я не возразил. Других восьмерых старожилов острова: Кагановича, Комиссарова, Хлебонасущенского, Чона Ли, Селезеня и троих солдат его разведотделения звали прежними прозвищами – Коган, Камса, Хлеб, Чонка, Селезень, Мелех, Крынка, Пузо Красное. Ну и, на чём настоял бывший дядин зампотылу, КП переименовали в колхозное правление, казарму в спальный барак, каптёрку в продсклад, пищеблок в столовку, медчасть в больничку, гальюн в нужник. Та оно было при дяде, Бате.

С того дня пять лет минуло.

* * *

В тёплые летние ночи я спал в колхозном правлении, да и в осенние прохладные случалось. Сейф сторожил. И не пацанов мирнянских уже боялся – своих колхозников: а ну как, пока я у себя в закутке барака ночую, залезут и наставят в журнале себе «галочек» в графе начисления трудодней. Со временем боялся за «свечи» – спецфильтры. Это, когда мои полеводы принялись похаживать на свиданки к мирнянским бабам и девушкам. Женщины в сопках, девицы на завалинке дышали в гражданских респираторных масках, мои мужики и хлопцы через эти самые «свечи», которые на спецназовском сленге и «макариками» называли. Зазнобе дал две штуки в нос, и хоть песни пой, хоть целуйся. Ещё за ножи спецназовские тревожился, когда зимой завхоз навешивал на столовку вывеску «ПУСТО» и запирал колхозный амбар до лета. Стащат и пойдут «гулять» по другим деревням острова. А во времена, когда Силыч не вылезал из кладовой продсклада неделями, в колхозе голодали и «Отраду» за «валюту» – такое третье уже название спецфильтрам дали – друг у дружки покупали, я правления не покидал и зимними ночами. Киселём только запасался. Бараболи хватало, но варили кисель только завхоз, кладовщик, да кашевар: только у них было на чём, в чём, во что разлить и где хранить. У меня в правлении и хранили. Завхоз разливал, кладовщик подносил, кашевар на ходулях в жерло отвода бурдюки пропихивал, я их принимал и под стол на дверцу сейфа складывал. После под стеной круговой закапывал. По сторонам сейфа были схоронены и две мои походные фляги, две комиссара роты и четыре нелепо погибших разведчиков. Заначку я долго, пока совсем уж не припёрло, не трогал. Кашевар, душевный парень, тайком от завхоза и кладовщика носил мне ночами спецназовский котелок с кипятком, им я и разбавлял кисель, чуть подлив в бурдюк спирта из моей фляги, – грелся, и для вкуса. Пустые бурдюки копились, пованивали, а становилось в трубе не продохнуть, колхозному истопнику Чону Ли втихаря сбагривал с наказом промыть и Когану и Силычу выдавать за новенькие, будто только что выменянные у мирнянских китобоев.

И так изо дня в день, все пять лет.

* * *

Островную ягоду ели не только столчённой в пюре, но и так. Хлопцы сбегают на Дальнее поле, накопают, мужиков угостят, жуют на нарах и рассказывают, с каким удовольствием съели бы сейчас ход-дог или гамбургер из кораллов цвета и запаха булочки, говядины, майонеза и кетчупа. Я лежал в своём председательском закутке за занавеской, слушал и слюни глотал.

Не знал я, чем всё обернётся, старожилы знали, Силыч молчал, гад! У нас зубы выросли на треть, и подвернулись, образовав щербины. Хрящи ушей набухли, а мочки «серьгами» повисли. Как у Когана, Силыча, Камсы, Хлеба, Чонки, Селезня, Мелеха и Крынки. Пузо Красное – исключение, оскомину ел только, когда с голоду начинал пухнуть, у него на островную ягоду аллергия: живот, и без того всегда красный, красной сыпью покрывался.

Начали себя не узнавать, я укрепился в своём подозрении винить во всем Силыча. Странности нас преследовали сразу после похорон дяди, его солдат и крестьян Отрадного. Не без оснований я считал, что напасти провоцировал кладовщик. Расскажу о том, но прежде об острове Бабешка.

* * *

Дружбы завести с островитянами из других двух деревень Мироное и Быково никак не удавалось. Я с жителями Мирного впервые увиделся поздней зимой, когда пришёл со своими в деревню за дарственным жмыхом. С жителями Быково вообще ни одного контакта не было. Невзлюбить нас было за что: всё же мы, хоть и защищались в стычке с прусским взводом, по факту виновники гибели солдат и поселян-отрадновцев.

Появление на острове Бабешка государства Пруссия – я знал, дело тёмное.

Когда после Хрона в Антарктиде создавались марсианские военные базы «Твердыня» (она же «Крепость». Русь), «Форт» (Америка) и «Рабат» (Аладда) – объединились в «Альянс ЗемМария» – Русь застолбила остров посреди Тихого океана. Откуда он появился, никому не ведомо – на картах не отмечен. Остров небольшой, круглый в плане. Представляет собой каменное образование, покрытое песчаными сопками без растительности и живности. Не водятся здесь, ни звери, ни гады, ни насекомые, и птицы сюда с континентов не прилетают. Долго не заводили островитяне и домашних животных – на острове ни травинки – пока не завезли менялы-аладдинцы в Быково ягнят с комбикормами и семена бобовых, выращивать под силос на зиму. Ключевая вода есть в пяти только местах. Кстати, по числу ключей планировалось построить на острове пять поселений, но успели только три (потому-то, кстати, в Мирном остались храниться два комплекта башен). Дождевую воду не пили – понятно: заражена, непригодной к употреблению без очистки принесена с материков ветрами.

Если не брать в расчёт песчаные сопки, плато острова по всей площади ровное и заметно накренённое по отношению к уровню океана. С юга на низинную сушу накатывает волна, с севера берег высок и обрывист. Из кабины вертолёта остров выглядел гигантской бочкой плавающей в океане. И если затычкой в бочку представить купол «миски» посёлка Мирный, два других выстроились через центр плато в оду линю. Деревня Отрадное находится поодаль от Быково ближе к Мирному. Быково расположилось в самой верхней точке острова, граничило с обрывом.

Первооткрыватели острова посадки не совершили. Сбросили на сопки контейнер с русским флагом и гербом, в прибрежные воды опустили буй-радиомаяк, надписали на карте ими придуманное название «Бабешка» (почему-то: название «Бочка», даже «Бобышка», подходили идеально) и повернули обратно к Антарктиде – керосина долететь хватало только-только.

Из Антарктиды на Бабешку попасть – лететь или плыть четыре тысячи миль. К тому же, лететь или плыть неизвестно зачем: пустая земля с частыми песчаными бурями. Остров интереса собой не представлял, поэтому русские его долгое время не заселяли. Адмиралы Америки и Аладды опасались только одного, что генералы Руси устроят там тайную военную базу. В предупреждение наблюдали за маршрутами русских ветролётов, парусников и дирижаблей, отслеживали перемещение патрульных вертолётов в направлении центра Тихого океана.

Русские всегда славилась своим подводным флотом…

Откуда на Руси – после Хрона-то! – взялась субмарина?! В Судный День Последние Старики дали промашку – не уничтожили? Во всяком случае, сие дело осталось тайной для Правительства Марса и загадкой для американцев с аладдинцами в ЗемМарии. В Твердыне знали, но очень немногие – не все даже генералы. А засекли подлодку на пути к острову Бабешка. Случайно. Не патрульные в вертолётах, а учёные-океанологи на исследовательском судне, наблюдая за косяком скумбрии. Кем-то напуганная рыба метнулась в сторону, учёные подумали, что потревожил их очень крупный хищник, поймали эхолотами и погнались… Оказалось – субмарина. Шла на глубине небольшой и тралила цугом несколько подводных контейнеров. «Хоронила отходы и мусор. Утопили всё на глубину двухсот метров, так что партия зелёных должна остаться довольной», уверяли адмиралов генералы. Поверили. Как не поверить? Как проверить, что на самом деле утоплено? Нырни-ка на такую глубину. Сомнения подкреплялись двумя фактами: отцепить контейнера капитан субмарины приказал, как только убедился, что за подлодкой следует не гражданское судно, а «научное» под флагом «Булатного треста»; и доложили, что к Бабешке, сменив обычный маршрут патрулирования, направилось звено русских патрульных вертолётов. Адмиралы немедленно снарядили следом объединённый патруль с приказом «верить, но проверить». С орбиты не проверишь: спутников у Земли не осталось. А лунные базы подобной мелкотой не занимались, поддержкой радиосвязи между материками на Земле заняты, и транспортным обеспечением по маршруту Земля-Марс и обратно. В гонке русские вертолётчики от «проверки» оторвались, на финише всех ожидал неожиданный сюрприз: Бабешка горела!

Yosh cheklamasi:
16+
Litresda chiqarilgan sana:
01 aprel 2024
Yozilgan sana:
2024
Hajm:
150 Sahifa 1 tasvir
Mualliflik huquqi egasi:
Автор
Yuklab olish formati: