Kitobni o'qish: «Крестовые походы русских князей»

Предисловие

Многие историки обращали внимание на то, что наиболее яркое и наиболее продолжительное духовное движение Западной Европы – освобождение Гроба Господня от власти мусульман, никак не отразилось ни на религиозной, ни на бытовой, ни на культурной стороне жизни русского народа. Крестовые войны продолжались чуть ли не триста лет, но в русских летописях, документах и литературных сочинениях об этом впечатляющем явлении своего времени нет ни строчки. Русский народ показал какое-то поразительное равнодушие в отношении одной из самых острых религиозных проблем своего времени. Весь христианский мир в конце XI столетия задался одним вопросом: позволительно ли иноверцам распоряжаться христианскими святынями? И ответ был категоричным и единодушным – нет! Одна Русь уклонилась от какого-либо выражения своего мнения. В крестовых походах приняли участие народы практически всей Европы, в том числе и ближайшие соседи русских – поляки, шведы, норвежцы. Но русских дружин на Святой земле не было.

Спустя сто сорок лет после начала крестовых походов Русь пала под ударами монголов, поэтому вполне объяснимо, почему ее дружины в XIII веке не появлялись в Палестине. Но что им помешало принять участие в первых крестовых походах? Религиозные несогласия с католиками?

Видный советский историк М.А.Заборов по этому поводу высказывает следующие соображения:

«Киевская Русь никогда не участвовала в крестовых походах на Ближнем Востоке. Русские феодалы в массе своей едва ли могли испытывать желание принимать участие в крестовых походах уже потому хотя бы, что то были папские предприятия. Урбан II, поднимая Запад на священную войну против «поганого племени турок», звал опоясаться мечом для освобождения гроба господня лишь католиков, к «схизматикам», почти полвека назад отпавшим от римско-католической церкви (1054), он вовсе не обращался».

Таким образом, историку представляется дело освобождения Гроба Господня, как исключительно католическое, папское, нашедшее отклик лишь в Западной Европе. Русские князья не участвовали в этом общехристианском деле лишь потому, что их персонально не пригласили. Но с такой точкой зрения вряд ли можно согласиться. Едва ли кто приглашал к участию в поход норвежского конунга Сигурда Крестоносца, или английского короля Ричарда Львиное Сердце, но, тем не менее, они приняли в нем участие, движимые не только жаждой наживы (как это обычно представляют), но и религиозной идеей.

Русь располагалась ближе к Святой Земле, чем Норвегия и Англия, русские князья были не менее воинственны и не менее склонны к военным авантюрам, чем норманны. Последний поход русских дружин на Константинополь состоялся всего за пятьдесят лет до начала крестовых походов (1043), и вряд ли за такой незначительный период воинственность и предприимчивость русских князей могла полностью угаснуть. Но все же, русские дружины так и не приняли участие в освобождения христианских святынь из рук иноверных.

Что же им помешало? Пассивное отношение к этому вопросу православной церкви, религиозная разобщенность и слабые связи с остальной Европой?

Попробуем ответить на этот вопрос.

1.Связи Руси и Европы

Князья Киевской Руси имели обширные родственные связи с королевскими домами практически всей Европы. Ярослав Владимирович Мудрый был женат на Ингигерд, дочери шведского короля Олава (1019), старшая его дочь Елизавета (Эллисив) стала женой норвежского конунга Харальда Сигурдарсона, вторая дочь Анна была выдана за французского короля Генриха I, третья дочь Анастасия (Асмунда) была женой венгерского короля Андрея.

Сын Ярослава, Всеволод, был женат на греческой принцессе Анне, дочери императора Константина Мономаха. Это византийское родовое имя унаследовал сын Всеволода, Владимир. Другой сын, Изяслав, женился на сестре польского короля Казимира Олисаве-Гертруде (дочь короля Мешко II, или Болеслава I). Сын Изяслава, Ярополк, был женат на падчерице саксонского маркграфа Дедо, Кунигунде-Ирине. Во время княжеских распрей своего отца он искал помощи в Польше, в Германии и Риме, что свидетельствует об устойчивых связях русских князей с этими странами.

Другой сын Ярослава, Святослав, был в родстве с пробстом Трирского собора Бурхардом. О женах остальных четырех сыновей Ярослава подробных сведений не сохранилось, но известно, что они происходили из влиятельных княжеских домов Германии и Англии. Сестра Ярослава, Мария Владимировна, была выдана за польского князя и ее сын Болеслав II Смелый был польским королем.

Помогая Болеславу, Ярослав ходил с дружиной в Польшу и воевал с врагами своего зятя. Появлялись русские дружины и в немецких владениях – в Силезии. Воевал Ярослав и с Византией – в 1043 году состоялся последний поход русских дружин на империю, закончившийся разгромом греческого флота и заключением мира. Неоднократно вмешивался Ярослав и в дела Венгрии, направляя туда военные отряды и помогая утвердиться на венгерском престоле своим родственникам.

Дети, внуки и правнуки Ярослава так же успешно продолжают использовать для обеспечения интересов своих княжеств династические браки. Владимир Всеволодович Мономах был женат на Гите, дочери Харальда Английского (около 1074-1075г.г.). После смерти Гиты (1107) он вторично женился на дочери венгерского короля Ласло (Владислава) I Святого. Дочь Владимира, Евфимия, была женой венгерского короля Коломана (1065-1116).

Сын Мономаха, Мстислав, был женат на Кристине, дочери норвежского конунга Инги Стейкельссона, дочь Мстислава, Мальмфрид, была замужем за норвежским конунгом Сигурдом Крестоносцем, сыном короля Магнуса. После его смерти она вторично вышла замуж за датского конунга Эйрика Эймуна (1133).

Вторая дочь Мстислава, Ингибьёрг (Ингильборг) была женой датского конунга Кнута Лаварда (1117). Их сын Вальдемар Датский (названный так в честь своего деда Владимира Мономаха) был женат на Софии, дочери минского князя Володаря Глебовича.

Третья дочь Мстислава, Евфимия, была замужем за венгерским королем Гейзой II (1130-1162).

Другая ветвь потомков Ярослава, от его сына Святослава, более роднилась с польскими князьями.

Болеслав II Смелый был женат на Марии Владимировне, сестре Ярослава. Его племянник Болеслав III Кривоустый был женат на Збыславе, дочери Святополка II, киевского князя. Их сын Владислав, продолжая родственные связи с Русью, женил своего сына Болеслава на Звениславе (или Велеславе), дочери Всеволода Ольговича (внук Святослава).

Помогая своему свату в борьбе с младшими братьями, Всеволод несколько раз посылал свои дружины в Польшу. В 1142 г. он послал сына Святослава на помощь Владиславу, в 1144 сам ходил туда, а в 1145 г. дружины повел Игорь Ольгович, его брат.

В свою очередь, польские дружины так же приходили на Русь и участвовали в походах Ольговичей – в 1140 г. против Суздаля. В год смерти Всеволода (1146) его зять Болеслав находился в Киеве и даже был отправлен к Изяславу Мстиславовичу, чтобы тот подтвердил свою верность новому киевскому князю.

Подобная политика, как военная, так и династическая, была настолько разумна и действенна, что ее успешно применяли еще двести лет многочисленные потомки Ярослава. И прекратились эти активные контакты с Европой лишь после разорения Руси монголами.

Таким образом, связи русских князей с соседями в течение длительного времени были весьма обширны, и не ограничивались лишь взаимными браками, но предусматривали тесные политические и военные союзы. Это была одна из форм поддержания взаимных долговременных дружеских отношений

Подобные контакты, хотя они и продолжались только до монгольского нашествия, не могли обойтись без взаимных культурных и духовных заимствований. И следы этих заимствований отчетливо прослеживаются во многих областях тогдашней русской жизни: архитектура, письменность, религия, военное дело и т.д. Единственно, где мы их не находим, так это в духовной сфере. Именно такого мнения придерживается большинство отечественных историков, считая, что духовная жизнь русского народа была надежно ограждена от проникновения западных идей. Но так ли это было на самом деле? Есть все основания считать, что и в раннем средневековье западные духовные идеи не остались незамеченными на Руси. И следы этого проникновения можно обнаружить при внимательном взгляде и критическом отношении к некоторым документам.

2. Крестовые походы и Русь

В «Истории Антиохии и Иерусалима» (XIII в.) упоминается, что во время первого крестового похода в сражении под Никеей (1097) особенно отличились рыцари из Норвегии, Польши и Руссии. Руссы впоследствии основали в Сирии город Руссу (Россу), нынешний Руйат.

Можно предположить, что в «Истории» упоминаются не руссы, а славянское племя рутены, чьи земли находились на Балтийским Поморьем между Польшей и Данией. Когда рутены исчезли как этнос, растворившись среди соседних народов, это название могли отождествлять с русью, или днепровскими славянами. Таким образом, упоминаемые в «Истории» руссы на самом деле являются прибалтийскими славянами.

Но подобная версия не слишком убедительна. Рутены были язычниками, которые длительное время упорно отстаивали свою религиозную и политическую независимость, непрерывно сражаясь с датчанами, немцами и поляками, уже принявшими христианство. Поэтому весьма сомнительным выглядит предположение о том, что они могли послать свои дружины на освобождение Гроба Господня, т.е. сражаться за религиозные идеи своих врагов. Не исключено, что среди рутенов было немало и тех, кто принял христианство. Но и в этом случае вряд ли они могли выставить собственные дружины, так как политической независимостью они не обладали, и должны были сражаться среди воинов тех народов, которым они подчинились – датчан, немцев, поляков. Следовательно, есть все основания считать упомянутых руссов выходцами из Киевской Руси.

В «Повести временных лет» содержится любопытное упоминание о том, что Мстислав Владимирович, сын князя Владимира Мономаха, в 1100 году месяца июня в 10-й день пошел на море (имеется в виду Черное море). Но что он там делал и куда направлялся – летопись об этом умалчивает. Отсутствовал князь два с половиной года и вновь упоминается в летописи лишь в конце декабря 1102, когда он пришел в Киев. Весьма вероятно, что Мстислав принял участие в крестоносных войнах на территории Палестины или Сирии.

Примем во внимание и то, что княживший в это время великий князь Киевский Святополк Изяславич (1093-1112) был в родстве с польским королевским домом, а его брат Ярополк был женат на падчерице саксонского маркграфа Дедо, Кунигунде-Ирине. Можно предположить, что западные родственники пригласили русских князей участвовать в освобождении Гроба Господня. Поэтому не исключено, что Мстислав Владимирович возглавил соединенную дружину многих русских княжеств.

Если согласиться с предположение, что русские князья участвовали в крестовых походах, то некоторые события того времени найдут иное, отличное от академического, объяснение. Предположим, Любечский съезд русских князей, который состоялся в 1097году, т.е. в год выступления западноевропейского воинства на освобождение Святой Земли. Возможно, те русские князья, которые согласились участвовать в этом походе, предприняли некоторые меры к тому, чтобы за время их отсутствия их княжества не подверглись нападению соседей. Стремились они, в случае своей смерти, сохранить и права своих детей на княжение, поэтому и заключили соглашение, по которому княжество передавалась не старшему в роду (как это было до этого), а непосредственно сыновьям и внукам – «да держит каждый удел свой». Такое правовое соглашение давало гарантии стабильности в вопросах наследования уделов.

Поскольку несогласие и взаимные нападения князей друг на друга продолжались, в 1100 году состоялся повторный съезд под Киевом в Ветичеве. Князья приняли жесткие меры против Давида Игоревича, нарушителя соглашения, и лишили его княжения.

Собственно говоря, мы видим на Руси повторение тех же явлений, что и в Западной Европе перед крестовым походом. Папа Урбан II на Клермонтском соборе (открылся 26 ноября 1095 г.) призывал князей и других владетельных особ оставить взаимные разногласия и распри во имя общего дела. Видимо, после Клермонтского собора были заключены определенные договоры, дающие гарантии сохранения взаимного мира между владетельными особами. То же самое происходило и на Руси.

На основании этих скупых сведений можно сделать предположение, что русские князья готовились принять участие в крестовых походах. И участвовали в них, хотя и не в таких масштабах, как рыцари Западной Европы. Поход князя Мстислава на море в 1100 году и есть тому подтверждение*.

* С.Соловьев предположил, что Мстислав был отправлен на море «перенимать купцов», т.е. попросту пиратствовать. Но, за несколько столетий существования Руси до нас не дошло ни одного летописного известия о подобных пиратских экспедициях русских князей. Поэтому к походу 1100 года едва ли применимо объяснение С.Соловьева.

После отбытия сына в Святую Землю Владимир Мономах проводит повторный съезд князей, стремясь не допустить передела владений и сохранить мир, пока его значительные военные силы находятся далеко от Руси.

После возвращения Мстислава следует несколько династических браков. Летопись так повествует об этом: «В год 6612 (1104). Повели дочь Володареву за царевича Алексеевича, в Царьград, месяца июля в 20-й день. В том же году повели Предславу, дочь Святополка, в Венгрию за королевича, августа в 21-й день» (перевод Д.Лихачева).

Брак сестры Мстислава подтверждает предположение о том, что он участвовал в крестовом походе. Именно там он мог познакомиться с греческим царевичем и, закрепляя дружеские отношения, предложил ему в жены свою сестру. Но относительно жениха летописец ошибся – как предполагают исследователи, этот царевич не был сыном императора Алексея, а был сыном свергнутого ранее императора Диогена.

На основании венгерских источников можно сделать некоторые уточнения и дополнения относительно этих браков. Женихом Предславы, дочери Киевского князя Святополка Изяславича (двоюродный брат Владимира Мономаха и его постоянный союзник) был герцог Алмос, король Хорватии с 1091 года, сын венгерского короля Гейзы I. Годы жизни Алмоса около 1068-1129.

Но, похоже, что и сам Мономах в этот год женился вторым браком на дочери венгерского короля Ласло (Владислава) I Святого, умершего в 1095 году*.

*Имя этой дочери неизвестно. Первая жена Владимира, Гита, умерла около 1097 года. Вторая жена умерла в 1107 году.

В этом же году другая дочь короля Ласло вышла замуж за сына императора Алексея Комнина, Иоанна, ставшего императором после смерти отца в 1118 году.

В конце 1104 года, после того, как дочь Владимира Мономаха сочеталась браком с царевичем, в Киев прибывает греческий митрополит Никифор (умер на киевской кафедре в 1121 г.). Подобное оживление отношений между Русью и Византией и многочисленные браки, возможно, указывает на то, что император Алексей стремился еще больше вовлечь русских князей в дела империи, которая к тому времени пребывала в плачевном состоянии.

Но эти браки указывают также на то, что Владимир Мономах и киевский князь Святополк рассчитывали использовать Венгрию для поддержки своих политических планов. Планы эти могли быть самыми обширными: сделать Венгрию своим постоянным союзником, подчинить ее себе, или же совместно с Венгрией отторгнуть от Византии ее северные области. Последнее предположение отчасти подтверждается некоторыми последующими событиями.

В 1116 году, в конце правления Алексея Комнина, бывший император Диоген поднял мятеж и пытался захватить престол, призвав на помощь дружины своего свата, Владимира Мономаха. Летопись об этих событиях повествует следующее: «В этот же год ходил Леон царевич, зять Владимиров, на Алексея царя, и сдалось ему несколько дунайских городов; и в Дерестре городе хитростью убили его два сарацина, подосланные царем, месяца августа 15».

Русские дружины под руководством князя Вячеслава (младшего сына Владимира) и Фомы Ратиборича, с целью вернуть власть Диогену, ходили на Дунай к Дерестру, где должны были соединиться со сторонниками мятежника, которых возглавлял Леон. Но это предприятие не увенчалось успехом, то ли из-за того, что Леон был уже мертв, то ли из-за неудач в военных действиях. Русские дружины были вынуждены вернуться обратно.

Можно сделать предположение, что Мстислав, побывав на Святой земле, не только воевал с сарацинам, но и активно готовил почву для будущих военных союзов. Видимо, по его рекомендациям русские князья пошли на брачные союзы и с византийцами, и с венграми, имея в виду дальнейшее, более тесное политическое сближение. В этом Мстислав полностью повторял политику своего отца и своего деда.

После Ветичевского съезда (1110) русские князья начинают активную борьбу с половцами. Походы на них следует в 1101,1103, 1107, 1110, 1111г.г. В 1120 году были окончательно изгнаны из Поднепровья печенеги. Особенно успешным были походы 1103, 1107 и 1111 г.г., увенчавшиеся полным разгромом степных хищников. Почти ежегодные военные походы в степь позволили Руси на некоторое время избавиться от половецкой угрозы. Самое примечательное в этих войнах то, что они носят все признаки крестовых. Вот, например, как описывает летописец поход 1111 года: «И пошли, возложив надежду на Бога и на пречистую матерь его, и на святых ангелов его. И выступили в поход во второе воскресение Великого поста, а в пятницу были на Суле. В субботу достигли Хорола, и тут сани побросали… В среду крест целовали, и возложили всю свою надежду на крест, проливая обильные слезы… И пришли к Дону во вторник. И оделись в броню, и построились в полки, и пошли к городу Шаруканю. И князь Владимир, едучи перед войском, приказал попам петь тропари, и кондаки креста честного, и канон святой Богородице» («Повесть временных лет». Перевод Д. Лихачева).

Именно так описывают и западноевропейские хроники походы и сражения крестоносцев. Поэтому не будет преувеличением считать, что русское воинство переняло у европейцев идею крестовых походов против язычников и иноверных.

Таким образом, в течение двадцати лет русские дружины воевали с иноверными под знаком креста, и могут с полным основанием называться крестоносцами. Но почему же в летописях нет ни строчки о том, что это были крестовые войны, или войны во имя религиозного торжества, и почему их никак не связывали с европейскими духовными движениями того же времени?

Надо помнить, что сами крестоносцы не знали термина «крестовые походы», который появился лишь в XIX веке. Сами они называли себя «воинами Христа», или «воинами веры». Тем более не знали этого термина на Руси, письменная культура которой была еще далека от выработки точных понятий и определений.

Надо учитывать и другое – греческое культурное и религиозное влияние на сознание русского народа. И последнее является наиболее главным.

3. Коллективное бессознательное Юнга с греческим лицом

В «Повести временных лет», в той ее части, которая написана еще во времена языческие, летописец (несомненно, славянин), описывая войны Святослава с греками, с наивной откровенностью замечает, что греки склонны к обману и «лживы и до наших дней». После крещения Руси летописание было доверено монахам, как правило, грекам, и подобные отрицательные характеристики в отношении Византийской империи, ее императоров и ее народа, исчезают полностью с летописных страниц. Но это не значит, что Византия стала другой. Летописцами была введена определенная идеологическая цензура, и на многие откровенные высказывания был наложен запрет.

Византийская империя к тому времени уже существовала около пятисот-шестисот лет, и за это время выработала циничную и изощренную политику, которую применяла как к собственному народу, так и к соседним государствам. Поскольку в состав империи входили многие народы, императоры практиковали массовое их переселение в другие части империи, чтобы разобщить и противопоставить друг другу. Сирийцы и армяне переселялись на Балканы, славяне переселялись в азиатские части империи. На границах поселялись кочевники, которых императоры часто использовали в борьбе со своими подданными. Войска, как правило, были наемные и состояли из норманнов, британцев, куманов, турок-сельджуков. Вооружать собственный народ византийские императоры откровенно боялись. Воюя против сельджуков, императоры прибегали к помощи европейцев, для войны с европейцами использовали большей частью азиат.

Пример наиболее характерной византийской политики дает нам царствование Алексея I Комнина. Храбрый воин, способный полководец, выдающийся организатор, прекрасный семьянин, но, в то же время, и типичный византийский государственный деятель, отличавшийся в своих действиях необыкновенным цинизмом. Престола он достиг в результате мятежа, своих противников из числа греческой аристократии он устранял с помощью яда и наемных убийц, ослеплял и оскоплял их, не страшился прибегать к самому низкому обману, чтобы поссорить своих врагов. Он неоднократно заключал военные союзы с мусульманами, чтобы отобрать у крестоносцев завоеванные ими области в Палестине, и с крестоносцами, чтобы сдержать натиск мусульман. Во время осады Антиохии турками-сельджуками, он так и не пришел на помощь христианам, преследуя свои политические цели. Это был человек коварства необыкновенного.

Несомненно, что сведения о подобных деяниях византийцев приходили и на Русь, и вряд ли встречали одобрение у русских князей. Видимо, раздавалось немало осуждающих слов в адрес империи. Но эти осуждения так и не попали на страницы летописей, чему помешала определенная религиозная и национальная тенденциозность составителей русских хроник.

Подтверждением преобладания у летописцев определенных культурно-национальных предпочтений и симпатий служит их слишком преувеличенное внимание к Владимиру Мономаху. Да, конечно, этот князь заслужил многие похвалы, но разве только он один был украшением Руси? Разве его двоюродный брат Святополк Изяславич был менее авторитетен? Если бы этот князь не поддерживал Мономаха, то вряд ли бы последний смог стать заметной фигурой в нашей истории. Летописцы несколько пристрастно оценили этих князей и, возвеличив похвалой одного, значительно принизили заслуги другого*. Подобное отношение объясняется тем, что матерью Мономаха была гречанка, и это вызывало повышенные симпатии греков-летописцев к этому князю.

*О неоспоримом авторитете Святополка свидетельствует то, что Мономах добровольно уступил ему Киевское княжество. С этим решением согласились не только все князья, но и сами киевляне, всегда проявлявшие строптивость в подобных делах. Но греки-летописцы и тут нашли выход: эту уступку они представили как скромность Мономаха и его нежелание развязывать междоусобную войну.

Хотя и был причастен Святополк к ослеплению князя Василька Ростиславича, но, все же, за него заступились киевляне и духовенство, и это говорит в пользу Святополка, и свидетельствует о любви к нему народа. Некоторые его военные неудачи в войне с половцами сильно преувеличены летописцем-греком, явно стремящимся несколько умалить значение этого князя. Причина неприязни к нему греков-летописцев может быть объяснена и тем, что он был женат на немке-католичке. Не исключено, что он и сам, во время посещения Рима и папы, мог принять католичество, или же, что более вероятно, просто проявить симпатию к римской церкви. Но это нисколько не повлияло на привязанность к нему киевлян.

Откровенными национальными тонами окрашен и летописный рассказ о завоевании князем Олегом Царьграда. Настроение автора просто выплескивается на страницы его повествования. И это позволяет с уверенностью говорить о том, что эти строки писались не славянином, но греком, видевшим в славянах диких варваров: «Воевати нача и много убийства сотвори около града греком, и разбиша многы полаты, и пожгоша церкви. А их же имаху пленники, овех посекаху, другия же мучиху, иные растреляху, а другия в море вметаху, и ина много зла творяху русь греком, елико же ратные творять».

Впоследствии такими же словами летописец описывал монгольское нашествие на Рязанскую землю: «Безбожные татары… почаша воевати Рязаньскую землю, и пленоваху и до Проньска, попленивше Рязань весь, и пожгоша, и канязя их убиша. Их же емше овы растинахуть, другыя же стрелами растреляху в ня, а инии опакы руце связывахуть. Много же святых церкови огневи предаша, и монастыре, и села пожгоша, именья не мало обою страну взяша…»

Д.С.Лихачев, обративший внимание на присутствие в летописных рассказах подобных устойчивых литературных форм и фразеологизмов в описании схожих событий, ввел понятие «литературный этикет». Можно назвать это явление и литературным штампом. Но и за этими стандартными словесными оборотами явственно слышится боль за разорение родной страны: в первом случае грека, во втором – русского человека.

Мировосприятие и оценка событий едва ли отделимы от национального происхождения, что и подтверждают русские летописи. Подобные наблюдения привели некоторых исследователей к выводам о присутствии в мышлении летописцев «коллективного бессознательного» (термин Юнга). И с этим можно вполне согласиться, но с единственным уточнением: это «бессознательное», эта «власть коллективных представлений» не была русской по своему происхождению, но сформировалась в Греции и имела отчетливое греческое лицо.

В дело написания и последующего исправления русских летописей могли вмешиваться и митрополиты Киевские, Владимирские, а потом и Московские, как правило, греки, устраняя слишком откровенные высказывания в адрес Византии, византийских императоров и греческой церкви. О Византии и ее императорах уже было сказано несколько слов. Следует сказать и о греческой церкви.

Византию во все века ее существования и вплоть до падения под ударами турок захлестывали различные ереси: арианство, павликианство, манихейство, гностизм, дуализм, богомильство, мессанианство. Хотя это и очень важно для понимания многих проблем угасающей Византии, но не буду касаться вопроса, что заставляло многих подданных империи отвергать традиционное православие и искать свет истины в других духовных учениях. Важно другое: греческая церковь так и не сумела справиться с этими ересями, проявив полную беспомощность в религиозной сфере. Да и внутри церкви не все обстояло благополучно с решением некоторых весьма принципиальных вопросами. В 730 году император Лев III запретил почитание икон. Церковный собор 754 г. в Иерии (предместье Константинополя) объявил обращение верующих к иконам идолопоклонством и ересью, исходя из философских убеждений, что невозможно изобразить Бога в материальной форме. В течение более ста лет (до 843 г.) греческая церковь исповедовала иконоборчество, повсеместно преследуя иконопочитателей и расправляясь с ними самым бесчеловечным образом. Но потом пришли новые веяния, и все переменилось самым странным образом – теперь иконоборчество было признано страшной ересью и жестоко наказывалось. Но иконоборчество не исчезло окончательно – оно укоренилось в различных ересях, и в немалой степени способствовало расколу христианства на Восточную и Западную церковь. Впоследствии неприятие икон в виде религиозного принципа вошло в учение реформатской церкви.

Принцесса Анна Комнина (1083-1153) в своем историческом сочинении «Алексиада», посвященном царствованию ее отца, Алексея I Комнина, нашла оправдание греческой церкви в том, что отнесла склонность к ересям к врожденной национальной черте некоторых народов, в частности – армян. Но и это оправдание не снимает проблемы.

В царствование Алексея богомильская ересь* стала настолько

*Богомильская ересь признавала дуализм, т.е. равноправное существование добра и зла. Сатанаил, по учениям богомилов, был старшим сыном Бога и брат Христа. Возгордясь, он замыслил измену и увлек за собой ангелов. Христос заключил Сатанаила в Тартар и отнял от его имени слог «ил», характерный для имен ангелов. Первоначально Сатанаил обитал в Иерусалимском храме, а после его разрушение – в церкви Святой Софии в Константинополе.

распространенной, что император был вынужден вмешаться в духовные дела и арестовать вождя богомилов Василия и его двенадцать «апостолов». Он сам лично допрашивал Василия, выявляя его религиозные убеждения, и не постыдился пойти на унизительный обман. Он прикинулся искренним сторонником богомильства, чем и вызвал откровенность Василия, высказывания которого и послужили главными уликами в его обвинении. После того, как Василий был признан еретиком, его сожгли на ипподроме при большом стечении народа, большинство «апостолов» кончили свои дни в тюрьмах, но вряд ли этим прекратилось еретическое движение. Как писал греческий историк Зонара, «Василий весь мир заразил своей скверной». О распространенности этой ереси говорит и другой историк, Зигавин: «Василий увлек в пучину гибели тысячи учеников».

В склонности к ереси был обвинен большой друг и официальный теолог императора Никейский митрополит Евстратий. Процесс над ним был громкий, поскольку подозрение пало на такого высокопоставленного иерарха и, должно быть, вызвало многие толки внутри греческой церкви.

Но подобные духовные бури, сотрясавшие империю, совершенно не заинтересовали русскую церковь и не обеспокоили ее, что вызывает многие вопросы. Неужели русские священники были до такой степени нелюбопытны и ленивы мыслью, что не обратили внимания на подобное внутренне несогласие и бедственное положение греческой церкви? А если обратили, то не пытались ли они разобраться в причинах возникновения ересей и сделать определенные выводы?

Но в русских летописях и других документах, включая и духовную литературу, мы не находим даже следов какого-либо заметного интереса ко всем этим серьезнейшим вопросам, без правильного ответа на которые вряд ли можно говорить об истинной чистоте веры. Такое же абсолютное молчание обнаруживается и по отношению к другим проблемным вопросам, связанным с Византией. Это уже похоже на идеологическую цензуру, которая была направлена на то, чтобы представить греческую империю и греческую церковь в глазах русских христиан в приукрашенном виде, представить ее истинно непогрешимой. Такое явление может быть объяснено только откровенной грекофилией.

Подобное преклонение перед Грецией и исправление, точнее, подчистка русских рукописей ради придания всему греческому более привлекательного вида, продолжалось не один год. И.Н.Данилевский, занимавшийся изучением русских летописей XI-XII веков, по этому поводу пишет следующее: