Kitobni o'qish: «Огнев лог»

Каждая душа – это поприще борьбы Света с демоническим началом. Душа подобна путнику, еребирающемуся через шаткий мост.

С каждого берега протягивается к нему рука помощи, но чтобы принять эту помощь, путник должен протянуть руку сам.

Даниил Андреев, «Роза Мира»

 
Даже самые светлые в мире умы
Не смогли разогнать окружающей тьмы.
Рассказали нам несколько сказочек на ночь —
И отправились мудрые, спать, как и мы.
 

Омар Хайям

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Клиника

Пролог. Инцидент

Колонна зондер-батальона «Gespenst»¹ входила в старый больничный городок. Корпуса красного кирпича, укрытые летней густой зеленью, являлись конечной точкой маршрута. Для выполнения задания моторизованному батальону под командой штурмбаннфюрера СС² фон Бравена пришлось выдвинуться на юг от города Червены, где подразделение уже проделало огромную работу по зачистке территории от евреев.

На карте этот кружок был помечен как «Огнев лог». Наименование места предстоящей спецоперации, неподалёку от бывшей границы с Польшей, являло собой образец совершенно непроизносимой славянской тарабарщины.

– Окнеф лёк, – Генрих фон Бравен ещё раз попытался воспроизвести вслух это лингвистическое безобразие. Однако не преуспел, а потому решил до конца операции именовать этот место попросту – «Клиникой».

Остро отточенным карандашом фон Бравен зачеркнул на карте старое название, то ли украинское, то ли польское, и написал сверху новое – немецкое «Klinik». Полюбовавшись с минуту на дело рук своих, Генрих почувствовал себя конкистадором Великого Рейха, чистильщиком от варваров, расширителем новых жизненных пространств и, наконец, героем германской нации. Как всегда, эта мысль порадовала комбата и настроила его на рабочий лад.

Офицер распахнул серую дверцу бронетранспортёра, раскрашенную коричневыми пятнами. Проигнорировав ступеньку, он молодцевато спрыгнул на чисто выметенную дорожку, мощённую жёлтым камнем. Сорокалетний Генрих фон Бравен пребывал в прекрасной физической форме и замечательном настроении. От природы худощавый и высокий австриец обладал нордическим складом психики и, как и подобает арийцу, отменным здоровьем.

Здесь ничего не говорило о войне, и добротное краснокирпичное здание сразу пришлось по вкусу подполковника.

– Это и есть главный корпус самой больницы, – осматриваясь, догадался он.

Три этажа, стрельчатые окна. Высокие и стройные, словно фрейлины, башенки с бойницами. Само здание, длинное как змея, терялось где-то в зелени деревьев.

Неведомый архитектор начала прошлого века был настоящим арийским профессионалом. Элементы готики он сочетал с тогдашним модерном. Получилось нечто симпатичное, смахивающее на резиденцию германского курфюрста начала восемнадцатого века.

Генрих фон Бравен вздохнул полной грудью. Идеальное место для штаба и большой казармы! И тенистый парк с его шумными пичугами совершенно не помешает планированию военных мероприятий. Тысячу раз был прав фюрер, когда говорил: «настоящее безумие, это тратить ресурсы государства на содержание безнадёжных душевнобольных, несчастных бесполезных для общества паразитов».

После своего перевода из Польши Генрих имел аудиенцию с рейхскомиссаром Эрихом Кохом, и от этой встречи у штурмбаннфюрера остались самые неприятные впечатления. Толстый низенький плебей Кох выказал полное отсутствие уважения к стоящему перед ним навытяжку офицеру и дворянину. Кох ненавидел родовитых военных, а потому, исходя лишь из одного непреодолимого желания напакостить очередному дворянчику, принялся требовать перевода личного состава батальона фон Бравена в боевые части восточного фронта.

Вместо трёхсот пятидесяти отборных немецких солдат, рейхскомиссар попытался всучить в распоряжение Генриха грязную славянскую банду, семьсот полицейских-украинцев из Галиции. Ему, герою французской кампании, предлагалось принять под командование шваль, толпу неполноценных унтерменшей.

Чтобы избежать такого позора, штурмбаннфюреру пришлось обратиться за содействием к самому Розенбергу – благо, что в это самое время тот находился на Украине с инспекцией. Рейхсляйтер пошёл навстречу любимцу фюрера, а Кох не посмел возразить главному идеологу НСДАП. Тем не менее, злобу на строптивца фон Бравена могущественный толстяк затаил.

В просторный приёмный покой больницы Фон Бравен вступил со стороны главного входа, в окружении шести офицеров. Командиры трёх рот и их заместители следовали сзади, в почтительном отдалении. Давно отработанный порядок исключал проблемы – солдаты тщательно обыскали здание, но ничего подозрительного не обнаружили. Часть медперсонала, не успевшего или не пожелавшего эвакуироваться со спешно отступавшими русскими, заперли в столовой. Пациентов же оставили в их палатах. Как выразился гауптштурмфюрер³ Миних, первый среди офицеров батальона чёрный юморист, «дожидаться выезда на пикник».

За подобные выходки Генрих недолюбливал Миниха. По его глубокому убеждению, грязная и неприятная работа, которой он руководил, не подлежала легкомысленному вышучиванию по одной причине – она была необходима для будущего Рейха. Более того, всякий неглупый офицер просто обязан относиться к генеральной зачистке их общего немецкого жизненного пространства с подобающим уважением.

Так должно было быть, но так не было. Большинство офицеров вермахта при общении выказывали презрение, едва прикрытое благоразумной маской холодной вежливости. Фон Бравен не раз замечал в их глазах плохо скрываемую брезгливость, как бывает при встрече с дурнопахнущим золотарём.

Для начала штурмбаннфюрер со свитой проследовал в столовую, чтобы взглянуть на медперсонал. Доктора, медбратья и санитары объекта «Клиника», в отличие от своих пациентов, обязательной ликвидации не подлежали. Впрочем, это детали, подобные вопросы отдавались на личное усмотрение командира «Gespenst».

Перепуганную кучку лекарей-мозгоправов возглавлял высокий сутулый мужчина в возрасте, типичный профессор с академической бородкой, и в пенсне. Ординарец Фон Бравена услужливо подал командиру тонкую папку – досье на медперсонал клиники.

– А профессор-то у нас с душком, – едва прочитав первый лист, заключил про себя Генрих. – Вацлав Сташевич, пятьдесят семь лет, образованный «пшек». Заведующий кафедрой психиатрии Львовского университета, а по совместительству ещё и директор сей живописной клиники. С этим всё ясно!

Польская профессура, наряду с евреями, подлежала первоочерёдной ликвидации согласно приказу рейхсляйтера Розенберга, доброго знакомого Генриха. Фон Бравен взглянул на следующий лист досье. С фотографии смотрела светловолосая красавица. Главный врач Ванда Сташевич, тридцать четыре года, молодая супруга директора клиники.

Генрих поднял голову – женщина с фотографии стояла возле профессора. Вживую она оказалась ещё лучше: высокая и стройная, совершенно прелестная польская пани. Белоснежный халат только подчёркивал её слепящую красоту. Такая фемина с юных лет привыкла к мужскому поклонению. Большие серые глаза смотрели на него, хозяина жизни и смерти, бестрепетно и даже с наглым вызовом.

– Чёртова полячка с её чёртовым польским гонором, – с некоторым раздражением отметил Генрих. – Ну что же, как говорит всё тот же остроумец Миних, «гонор у мёртвых пшеков проходит на удивление быстро».

Командир искоса взглянул на стоящую поодаль группу молодых офицеров. Все как один таращились на златовласую красавицу с плохо скрываемым вожделением.

– Ненасытные кобели, – добродушно усмехнулся про себя Генрих. – Похоже, мои парни собираются сегодня же вечером сбить спесь с этой милой пани…

Остальной персонал: нескольких медбратьев и санитаров-украинцев Фон Бравен велел отпустить восвояси. Подполковник лишней крови не жаждал, ответственному и добросовестному исполнителю важной работы претили любые излишества.

Ординарец доложил, что им не придётся долго искать по окрестностям место для ликвидации двухсот душевнобольных. В полутора километрах, позади главных корпусов клиники, опытные солдаты уже разведали весьма удобное место – сухую песчаную балку. Балку пересекает глубокий овраг с крутыми откосами. Эта естественная впадина смахивает на оборонительный ров замка какого- нибудь средневекового феодала. Здесь и готовиться особенно не надо – отделению сапёров останется лишь взорвать высокие стены этого рва, чтобы присыпать трупы после антропологической зачистки.

Орудуя прикладами винтовок, солдаты сбили в кучу воющих и стонущих безумцев. Дело привычное, и ровно в шестнадцать тридцать толпу погнали через дубовую рощу к песчаному оврагу. Возглавлял своих пациентов профессор Сташевич. С подчёркнутым достоинством он шествовал впереди, бледный как смерть.

– А этот поляк неплохо держится! Даром что шпак, – с невольным уважением констатировал фон Бравен.

Австриец всегда лично присутствовал на окончательных стадиях зачисток. Не то чтобы этого требовал какой-то особый регламент. Нет. Просто для Генриха это было делом чести – не чураться самой грязной работы в финальной стадии. Но главное, чего старался не афишировать фон Бравен, это необычайное эмоциональное и физиологическое возбуждение, вплоть до спонтанной эрекции, посещавшее его во время массовых утилизаций человеческого мусора.

Генрих прощал себе эту маленькую слабость, ведь он тоже человек. Высокий и стройный, в идеально подогнанном по фигуре чёрном мундире стоял он на краю песчаного оврага. Как всегда в позе, позаимствованной у фюрера: сомкнутые в замок руки чёрными перчатками прикрывают пах.

Всё было кончено до наступления темноты. Отгрохотали пулемёты, отгремели один за другим шесть тротиловых взрывов. С чувством приятной усталости и сознанием исполненного долга фон Бравен отправился на покой в свои комнаты. Ещё вчера это была квартира директора клиники Сташевича и его супруги.

Роскошные апартаменты – большой кабинет, мраморная ванная, а спальня просто королевская. В нише стены камин почти в человеческий рост, но с замурованным дымоходом. В центре огромная старинная кровать с высоким бархатным балдахином, ныне выцветшего, но когда-то небесно-синего колера. Стрельчатое окно во всю стену, как в старинных замках, только добавляло романтизма. Генриху такое жилое пространство ужасно нравилось. Он был давним поклонником изысканного, подлинно барочного стиля. Но едва австриец блаженно вытянулся на накрахмаленных белоснежных простынях, как до его слуха донёсся сдавленный женский крик. Звук доносился откуда-то сверху, чуть ли не с крыши больничного здания.

– Похоже, пани Ванде не угодил кто-то из моих офицеров, – стараясь быть здраво циничным, подумал Фон Бравен. – Что поделать, молодым мужчинам необходимо иногда расслабляться, особенно при нашей изнурительной работе, такой вредной для психики.

Чтобы успокоиться, Генрих включил ночник. Как всегда в подобных нервирующих случаях, он взял в руки небольшой, фамильный, тонкой работы круглый серебряный медальон, висящий на длинной цепочке рядом с овальным дюралевым смертным идентификатором. В нём хранилась чёрно-белая крохотная фотография – потрет его сына Вальтера. Супруга Генриха умерла при родах. Как и его матушка, такое вот проклятье рока. Малыша Вальтера воспитывала сестра отца. Славная и честная, тетка была лишена лишних сантиментов – настоящая немка. Сейчас она жила в Кенигсберге, в восточной Пруссии.

И пока Фон Бравен доблестно служил Германии на Украине, его сын в составе третьей танковой бригады фон Бока готовился пролязгать стальными гусеницами победоносного немецкого панцервагена по брусчатке главной площади русской столицы. Генрих полюбовался на портрет своего светловолосого отпрыска, двадцатидвухлетнего лейтенанта Вальтера фон Бравена и, как всегда, совершенно успокоился. Даже ещё один женский крик, напоминающий звериный, не вывел его из себя.

Генриху была омерзительна сама мысль о насилии над женщиной. Но, во-первых, славянская самка – не женщина, а во-вторых, жизнь диктует своё. На то и дана мужчине железная воля, чтобы подавлять в себе атавистические ростки жалости и сострадания, слюнявое интеллигентское сочувствие к ближнему. Безусловное право на жизнь имеют лишь истинные арийцы. Яркий пример тому он сам, оберштурмбаннфюрер фон Бравен. Приструнив невольную слабость, Генрих абсолютно успокоился и вскоре сладко уснул.

Здоровяка-австрийца разбудили совершенно незнакомые ощущения – внезапно навалившееся удушье с острой, прямо-таки кинжальной болью в груди. Он резко сел, поставив на холодный каменный пол босые ступни. Пощелкал выключателем ночника – электричества не было. В комнате царила непроглядная тьма, словно чёрная смолистая нефть.

Внезапно спальня наполнилась мягким призрачно- голубым светом – из-за плотных облаков выглянула луна. Виденье, посетившее Генриха, не просто напугало его, «это» до краев затопило его душу диким первобытным ужасом.

Посреди комнаты стояла смутно знакомая, но истерзанная до неузнаваемости женщина. Лицо, разбитое сильным ударом гневной мужской руки, представляло собой сплошной кровоподтёк. Остатки изодранного в клочья медицинского халата едва прикрывали избитое тело. Большая белая грудь торчала наружу, вокруг крупного тёмного соска багровел след от укуса. Плоский живот покрывали ссадины и синяки, а стройные ноги были сплошь исчерчены полосками запёкшейся крови. Над треугольником волос лобка, словно работа когтей неведомого зверя, темнели длинные глубокие царапины.

Оставляя на полу узкие кровавые отпечатки босых ступней, женщина делает несколько медленных шагов по направлению к парализованному ужасом Генриху. Серебристым колокольчиком звенит в гулкой тишине нежный смех. Родной, смертельно родной голос.

– Хенке, мальчик! Иди к мамочке, малыш Хенке, – слышит фон Бравен своё давно позабытое младенческое имя.

Этот голос Генрих никогда бы не перепутал ни с каким другим. Не может человек забыть голос матери. Особенно когда мать умирает на глазах у человека, которому всего лишь шесть лет от роду.

Архивные материалы информационной службы НСДАП, СС и СД

Справка первая.

Отчёты сводной группы дознавателей Тайной полевой полиции (Geheim Feldpolizei), а также следователей гестапо, CC и СД: «Vorfal in der «Klinik» («Инцидент на объекте «Клиника») строго секретно – уровень третий.

Показания главных свидетелей по делу «Vorfal in der «Klinik».

Личные показания обершарфюрера⁴ СС Гюнтера Кленски.

27.08.1941 15 часов 33 минуты.

Я, Гюнтер Фриц Кленски, обершарфюрер первой роты в составе отдельного моторизованного батальона СС «Gespenst», находящейся до сего момента под командованием штурмбаннфюрера СС Генриха фон Бравена, докладываю:

После проведённой нашим подразделением акции по зачистке объекта от нежелательных элементов, в ночь на 13 августа 1942 года, я осуществлял руководство патрульно- караульной службой на территории занятого нашим подразделением объекта «Klinik».

По приказу допрашивающего меня в данный момент господина следователя, я, обершарфюрер СС Гюнтер Фриц Кленски, приступаю к изложению происшедших в ту ночь чрезвычайных обстоятельств в устной вольной форме.

Машинописная (устно-дословная) форма протокола допроса:

До сей поры ни в какую чертовщину, господин следователь, я не верил. Так не верил бы дальше, если бы своими глазами всякого этакого не увидал. В той треклятой «Клинике» не иначе самые бешеные бесы обосновались. В двадцать два часа семнадцать минут, тринадцатого августа этого года, закончили мы операцию по ликвидации тамошних психов и через четверть часа вернулись в расположение объекта для ночёвки. Вы не сомневайтесь, господин следователь.

Наши парни все опытные, работают по принципу:

«хорошо прожёванное почти переварено». Я после экзекуции сам проверял: психи эти, за редким исключением, мертвее мёртвых были. Ну, штук семь недобитков я лично упокоил. Последним тамошний главный мозгоправ оказался, полячишка очкастый. Живучий пшек оказался – у него полмакушки очередью из МГ⁵ снесло, а он всё своими длинными ногами сучит, будто на велосипеде педали крутит. Смешно право, вы бы видели! Ну вот! Вернулись мы на ночёвку. Благо кроватей полно в больничных палатах. В подсобках даже чистые матрасы и простыни нашлись. Что ещё нужно солдату? Красота!

Парни поужинали. Я лично проследил, чтобы каждый взвод честно заслуженного спирта по пол-литра получил. После караул проверил, ну потом и сам спать наладился. А в два часа ночи будит меня Вольдемар, мой заместитель шарфюрер Шнитке. Мы с ним земляки, баварцы из одного села. Кельхайм это, неподалёку от Регенсбурга. Может вы слышали, а, господин следователь? Ох, и масло у нас сбивают! Душистое, пальчики оближешь, лучшее в Баварии.

Так точно, господин следователь! Яволь! Прошу прощения, что отвлёкся! Ну вот, будит меня Шнитке и говорит: так, мол, и так, Гюнт. Прими меры! Солдаты из второго взвода безобразничают. Нашли где-то в больнице ещё медицинского спирта и упились до невменяемости. А после и того хуже, притащили откуда-то полудохлую бабу и в данный конкретный момент с нею в конюшне развлекаются. Непорядок! Не по уставу! Заразятся всем взводом какой-нибудь гадостью, а нам потом отвечай.

Я спросонья разозлился на очкарика университетского Шнитке – нашёл из-за чего будить, профессор чёртов. Но деваться некуда. Оделся да и пошёл наводить порядок в подразделении. Подхожу к сараю, а оттуда пьяное ржание. Весело лошакам! Ну, думаю, сейчас задам вам перцу! Зашёл внутрь. Солдаты меня увидели – вскочили, кто сидел. Оправились, построились. Знают: я церемониться не буду.

И только один ничего не видит и не слышит. Разложил парень бабу на соломе, залез сверху, да и пашет, как глухой вол. Ну, я его болезного стеком по голому заду и огрел. Привёл, значит, в чувство. Через минуту стоял он передо мной, как огурец, по форме и навытяжку. А баба эта так и лежит себе молчком в соломе. На животе лежит, лицом вниз. Какая-то рваная тряпка ещё на ней, до шеи задранная, медицинский халат, похоже. Со спины-то баба эта вся из себя молодая и ладная.

Любопытно мне стало, я и приказал её на спину перевернуть. А там! Зрелище то ещё! Нас-то, «призраков», ничем таким не удивишь, оно и понятно при нашей работе. Но тут труп же истерзанный! Я проверил – она холодная! Ведь если кто узнает, что «призраки»⁶ мёртвых баб насилуют, позора не оберёшься! Стыд на весь Рейх! Дойдёт до самого господина оберштурмбаннфюрера, тогда уж никому несдобровать!

Ну, выдал я, конечно, этим труположцам по первое число! Молчать приказал, как рыбам. Признаюсь, господин следователь, я всего лишь хотел сохранить честь батальона. А замкомвзвода оправдывается: мол, баба эта в начале дела ещё живая была, стонала даже. Она полька, Ванда, если не ошибаюсь. Врачиха по психам, жена того самого поляка очкастого, которого я парой часов раньше в овраге успокоил. Ну, я вам уже рассказывал, господин следователь про того, ха-ха, велосипедиста без макушки. Ох, простите, господин следователь, это у меня нервы ещё шалят. Ну, после того…

Её, полячку эту, дескать, в башенке, выше третьего этажа господа офицеры первыми приходовать начали. А как закончили, выползла она на крышу – и оттуда вниз головой. Да угодила на кучу старых матрасов, выброшенных из окон, потому до смерти не расшиблась. Тут-то её солдаты и подобрали… Короче говоря, приказал я эту польскую семейку, хе-хе, воссоединить. Труп Ванды унести к её мужу, в овраг, да прикопать там как следует, чтобы никакой антисанитарии.

Солдатам с утра добрую разборку с нарядами и гауптвахтами пообещал. После отправился досыпать, господин следователь. Проснулся, когда под утро пальба началась. Я вначале подумал, что это партизаны напали, или десант русских диверсантов высадился. Выскочил наружу – а там такой страх! У главного входа стоит и глядит на меня в упор упокоенный мной профессор, муж этой самой Ванды, затраханной нашими парнями. Стоит, господин следователь, этот чёртов пшек, весь землёй перепачканный, и смотрит. А у самого мало, что полголовы нет, так ещё и в переносице дырка от моей пули…

Справка вторая.

Личные показания шарфюрера СС Вольдемара Шнитке.

Машинописная (устно-дословная) форма протокола допроса.

Если позволите, господин следователь, я компактно изложу своё видение происшедшего в ту ночь. Так точно, господин следователь, очень компактно. Дело в том, что я был призван на фронт с четвёртого курса химико-биологического факультета Мюнхенского университета. Так вот, я полагаю: иначе, чем массовым кратковременным психическим расстройством всё происходившее в ту ночь объяснить невозможно. Причина произошедшего – редчайшее случайное сочетание двух и более факторов.

На этот счёт у меня имеется следующая гипотеза: после окончания операции по ликвидации группы неполноценных элементов на этом месте работали сапёры. Им было произведено шесть подрывов тротиловых зарядов средней мощности. Я предполагаю…

Так точно, господин следователь, всего лишь предполагаю, что был случайно разгерметизирован некий природный резервуар с неизвестным газом, скорее всего органического происхождения. На месте утечки газа в течение пары часов образовалось ядовитое облако. Сначала погода была практически безветренной, но впоследствии это облако было отнесено усилившимся ветром в расположение нашего подразделения. Личный состав батальона попросту отравился этими газами.

Мы на нашем химико-биологическом факультете как раз экспериментировали с подобными веществами. Не буду вдаваться в подробности, но имеется ряд неких сложно-органических газообразных соединений, которые способны вызвать у человека (а при достаточной концентрации и у группы лиц) кратковременное, но весьма острое психическое расстройство. Причём, как в нашем случае, с яркими зрительными и слуховыми галлюцинациями. Симптомы очень похожи на те, что возникают у алкоголиков в момент острой фазы делириума, «белой горячки».

Никак нет, господин следователь. Солдаты не перепились. Так точно, виноват, господин следователь. Пьяные присутствовали, но, смею доложить, делириум возникает исключительно у лиц, чья психика ослаблена регулярным и многомесячным, как правило, употреблением спиртного. Причём только у трезвых, и не ранее, чем на третьи сутки после прекращения принятия ими алкоголя.

Так точно! Я продолжаю, господин следователь. На момент начала инцидента я исполнял обязанности начальника караула. В три часа пятнадцать минут после полуночи всё и началось. Вначале я и мои караульные ощутили гул в ушах, а затем вибрацию почвы под ногами. Мне было изначально известно, что наше подразделение находится в сейсмоопасной зоне, а потому я расценил происходящее как начало землетрясения. Я приказал немедленно объявить тревогу, чтобы вывести людей из здания. Большая часть личного состава уже строилась на плацу у главного входа. До начала рассвета оставалось примерно полчаса, было совершенно темно. Электричества не было. Лишь луна вышла из-за облаков, вот и всё освещение. Подземная вибрация практически прекратилась.

Но в этот же момент из-за главного корпуса клиники показалось зарево пожара. Создавалось полное впечатление, что внезапно вспыхнула дубовая роща в низкой лощине за клиникой. Однако запаха гари совершенно не чувствовалось. Я с группой солдат бросился через арку на другую сторону корпуса – проверить, что же происходит. А там! Видимо, в этот момент предположительное облако ядовитого газа как раз достигло нашего расположения. Это газовое облако, я полагаю, и вызвало массовые галлюцинации среди солдат.

Да, господин следователь, я не был исключением. Открывшиеся видения были ужасающими. В синем свете луны к нам медленно приближалась толпа истерзанных пулями покойников. Мы все понимали: эти люди стали мертвы более четырёх часов назад, окончательно и бесповоротно. Возглавлял этот грязно-кровавый парад бывший директор клиники, кажется, Сташевич. Наши солдаты не паникёры, но при этих обстоятельствах никто бы не выдержал, поверьте, господин следователь. Началась паника, беспорядочная стрельба… Пули не причиняли мертвецам вреда, но это как раз понятно, галлюцинацию убить нельзя… Правда, это я сейчас такой умный. А в тот момент ни у меня, ни у кого из наших мозг как следует не функционировал. Были одни голые эмоции, первая из которых – ужас…

Как я узнал позднее, кроме зрительных у многих солдат наблюдались еще и слуховые галлюцинации. В частности, они слышали голоса своих умерших родственников. Голоса исходили от восставших покойников. Но что характерно, мертвецы при этом ртов не открывали. Агрессии «ожившие кадавры» тоже не проявляли. Более того, выказывали чрезмерное дружелюбие. Представьте, господин следователь, окровавленный, изрешечённый пулями мертвец стремится заключить вас в объятия. Согласитесь, в этом… мало приятного…

Солдаты пытались отбиваться, но покойники упорно продолжали их преследовать. Разумеется, такие моменты только усиливали панику среди личного состава. Всё прекратилось с первыми лучами рассвета, словно в страшной сказке из книжки братьев Гримм. Таким, наверное, было специфическое воздействие этого неведомого газа. Наши здоровенные парни упали на землю без чувств. Все разом, словно какие-нибудь гимназистки от солнечного удара на летней экскурсии.

Мы находились без сознания не менее четверти часа. Когда же пришли в себя, то обнаружили своих стонущих раненых и ещё, к несчастью, нескольких убитых. Все жертвы паники и галлюцинаторного безумия. К особому несчастью, погибли все офицеры подразделения. Трое застрелились, а ещё двое выбросились с высоты четвёртого этажа, из окна башни, которая располагается прямо над центральным входом в клинику. Все господа офицеры, как ни странно, были без одежды. В смысле, совершенно нагими, господин следователь.

Да-да, вы правы! Гауптштурмфюрер Миних действительно выжил, но смею заметить, лучше бы он тоже погиб! Мы нашли его совершенно невменяемым. Во флигеле той самой башенки. Там, где хранились старые матрасы. Миних лежал совершенно голый в углу, перепачканный собственными испражнениями. Несчастный плакал, пускал пузыри и звал маму…Что же касается штурмбаннфюрера фон Бравена, то он попросту исчез. Куда подевался наш командир? Сплошные загадки! Да, ещё одно! Паркетный пол в его комнате был весь испещрён засохшими кровавыми следами – то ли женщины, то ли ребёнка.

Так точно, господин следователь! Место захоронения трупов в той сухой песчаной балке, в дубовой роще позади корпусов клиники мы проверили первым делом. Всё, вернее все там были на месте. Никаких новых следов. Как мы оставили это место, так и нашли, без изменений.

Справка третья.

Личные показания Андрея Звана, десять лет, местного уроженца, бывшего разнорабочего на объекте «Klinik».

Машинописная (устно-дословная) форма протокола допроса.

Листы с показаниями отсутствуют.

Показания изъяты по личному распоряжению рейхскомиссара Украины Эриха Коха.

Резолюция от 01.01.1942-го года:

«Непрофессионализм и идейная незрелость некоторых следователей СД просто потрясает. В важнейшем и сложнейшем деле присовокупить в качестве показаний бредни какого-то детёныша из неполноценных славян! Это ли не верх идиотизма! Следователю СД гауптштурмфюреру Отто Грецки рекомендую поставить на вид, а в случае повторения подобных непростительных ошибок отправить ротным командиром на Восточный фронт! К свиньям собачим!!!»

Эрих Кох

Резолюция от 21.02.1942-го года:

«По вышеуказанному адресу может отправиться сам господин рейхскомиссар Украины, если только не прекратит глупо вмешиваться в неподконтрольные ему дела и заботы аппарата СС и СД».

Начальник штаба информационной службы НСДАП Мартин Борман