Kitobni o'qish: «Загадки литературной сказки»

Shrift:

Сказка, как создание целого народа, не терпит ни малейшего намеренного уклонения от добра и правды; она требует наказания всякой неправды и представляет добро торжествующим над злобою.
А. Н. Афанасьев

* * *

Предисловие

«Для кого ты пишешь эти очерки в XXI веке?» – расспрашивали меня друзья и знакомые и продолжали размышлять вслух: мол, какие-то полузабытые сказки и сказочники времён чуть ли не царя Гороха. Кто их помнит, для чего ворошить предания старины глубокой? Так или почти так говорили мне, узнав о моих изысканиях, и добавляли: мол, вокруг нас полным-полно всякой современной беллетристики – фэнтези, детективы, мейнстрим, да ещё жив постмодерн, а ты всё зависаешь где-то в мире детских выдумок, вышедших из глубины веков. Чему у них учиться? Просто-напросто позабыть и не вспоминать, хватит время терять…

Чем возразишь, как ответишь? Видимо, они были правы, и я время от времени откладывал ручку (шучу, шучу – клавиатуру ноутбука) и брался за другие дела. Но воспоминания о далёких от меня – по времени, но не по духу! – сказочниках не давали покоя, словно мотыльки, мчались они в полночный час на огонёк (другое напрашивающееся сравнение приводить не буду). Потому главный читатель этой книги – я сам. А ещё, как мне кажется, если, конечно, найдётся у этой книги читатель кроме редактора и корректора, то ему будет лет так пятнадцать-шестнадцать, а может, и поменьше или поболее, в общем – до ста лет. Но он всенепременно влюблён! Как говорил один известный политик, однозначно! Втрескался в юности или в старости или же родился с чувством привязанности к литературе, особенно к той её части, где всё ещё прозябает фольклор и бьётся в конвульсиях литературная сказка. Я – один из них…

1980 год. Мне пятнадцать лет, я ещё не бреюсь, мало думаю об учёбе – больше о девчонках и футболе. Но вот однажды в родном книжном магазине натыкаюсь на стоящую на пыльной полке тоненькую брошюрку издательства «Наука» – «Скандинавская литературная сказка» Людмилы Юльевны Брауде. Искра ли блеснула или бабочки в моём животе закружились в ламбаде либо ещё в каком экзотическом танце, но я влюбился с первого взгляда и не раздумывая отвалил всю наличность, целых 35 копеек (кстати, стоимость скромного обеда в школьной столовой). С тех времён она – конечно, книжечка, а не профессор Брауде – странствует со мной по России-матушке, от Анадыря до отчего Подмосковья. А я с тех давних пор, увы, превратился в стойкого оловянного солдатика, преданного народным и литературным сказкам.

* * *

Многие взрослые, особенно если у них есть дети, а ещё лучше – внуки, возвращаются к литературным сказкам в зрелом возрасте, порой пытаются сами творить подобное либо просто понять, что такого в сказках заключено, что мы не можем без них прожить. Вот для них – моя книга. А как же не вспомнить молодых мамочек и папочек, что ежевечерне выдают на-гора тонны не серебра или злата, а новых сказок.

Значит, друзья-единомышленники, возьмёмся за руки и примемся шагать вперёд, разбираясь не только в хитросплетениях чужих судеб, но и в нелёгкой доле сказок. Будем, как водится в народных преданиях, искать истину и разгадывать тайны. Попробуем выяснить, откуда взялись сказки и когда, и поймём, чем поэма нашего искромётного Александра Сергеевича, одного из главных творцов русской литературной сказки, «Руслан и Людмила» отличается от «Сказки о царе Салтане».

* * *

Российские политики и мыслители издавна спорят о нашей национальной идее, о тех самых скрепах, что много веков хоть и скрипят, но всё ещё сдерживают от погибели в ужасном хаосе мироздания корабль под названием Россия. Не станем им мешать и спорить, нам некогда, тем паче что правд-то много-много, а вот истина – одна, и часто она незаметна для обывателя, занятого повседневными заботами. Потому, как тот самый румяный Колобок, покатимся своей тропой, но не к зайцам и волкам. В этой небольшой книге очерков мы поговорим о замечательных людях отечественной литературы, что созидали давным-давно или совсем недавно, а ныне их светлые дела продолжают творить нашу неповторимую культуру, что крепче цемента всё ещё связывает народы на одной шестой части земной суши. Оставив на перекрёстках истории позабытых атлантов, что держат на своих плечах шар земной, не давая ему сгореть дотла во всепожирающем огне, мы сохраним дорогие нашим сердцам предания старины и проторим дорогу в будущее для новых поколений, что не сбросят в тёмную пучину безвременья наши принципы и идеалы. Всё это зависит только от нас.

Впереди нас ждёт суровый XVIII век, позабытый информационный материк с плеядой авторов: Михаилами Чулковым и Поповым и Василием Лёвшиным, а также галантный XIX век с Орестом Сомовым и Николаем Вагнером, а ещё беспокойный ХХ век с грустным Степаном Писаховым, сочинявшим бесконечно радостные сказки, и таинственным Фимой Честняковым и его добрыми текстами. О ком-то поговорим более подробно, о других – только в части сказочного творчества: всё зависит от судьбы сказочника.

А теперь нам остаётся лишь поднять паруса – и вперёд! К ним, к настоящим островам и континентам, носящим имена славных литераторов прошлого, чьи судьбы и произведения достойны внимания современного читателя, порой уткнувшегося в гаджет. В их авторских сказках при внимательном рассмотрении можно выискать настоящие самородки вечных истин. Копнём оставленный предками плодородный слой нашей культуры и откроем миру те самые корни всем известных литературных творений!

* * *

Ну и, перед тем как пуститься в долгий и опасный путь через рифы и мели, где, не ровён час, можно подхватить неизлечимый вирус сказколюбия, сделаем одну ремарку. Безусловно, не стану лукавить: сказочники, о которых пойдёт речь на страницах книги, не совсем позабыты – их изучают филологи и фольклористы, по теме их творчества защищают диссертации, издают монографии, с коими я знакомился при написании очерков. Но вот широкому кругу читателей они незнакомы. Они из тех писателей, чьи книги редко встретишь на главных полках библиотек и в частных коллекциях библиофилов. Хотя тот же Степан Писахов широко известен в Архангельской области, ему в центре города поставлен замечательный памятник, а ещё героям его произведений – и это действительно здорово. Даёшь каждому сказочнику по памятнику! Другой же, Ефим Честняков, художник и писатель, о котором мы из-за формата книги, к сожалению, расскажем не так подробно, как хотелось бы, знаменит в пределах своего родного Кологривского района и Костромской области. В наше время его творческое наследие охраняется, на народные деньги восстановлен его дом в д. Шаблово, где сейчас расположен музей.

Иные, как Орест Сомов, известны в основном специалистам, а от таких, как Василий Лёвшин или Михаил Попов, не осталось даже надгробий…

Вот мы и выбираемся потихоньку из тёмного леса невежества к свету, на тропу знаний, чтобы самим пробиться сквозь вековые снега забвения и, может, кого-то вывести следом за собой.

Пролог

Литературная, или авторская, сказка – один из популярнейших жанров в русской классической литературе, особенно любимый детьми. Вслед за народной литературная сказка одной из первых, подобно светящемуся маяку, поднялась из обширных вод фольклора и книжной культуры, осветив перед жаждущими развлечения и мудрости долгий, но увлекательный путь личного творчества, основанного на чистейшем вымысле. Возможно, в этом причина парадоксального успеха детского, по мнению многих читателей, жанра, что сочетает в себе как будто несочетаемое: реальность и фантазию, иронию, юмор и серьёзные нравственные вопросы, отголоски былинного эпоса и первобытного представления о мире, миф и легенду, анекдот и басню…

Сказка ныне может иметь форму повести, романа, поэмы, эпического произведения. Велик и, вероятно, необъятен океан современных литературных сказок, и, пускаясь в дальнее плавание по волнам различных придумок, перед тем как поднять парус, мы всё же поначалу выберем маршрут и отправимся в те моря, куда редко ходят пассажирские лайнеры и даже крепкие сухогрузы, гружённые бочками с филологами и гуманитариями. Изредка утлые челны любопытных исследователей заглядывают в эти совсем не потаённые места. Вот и мы давайте махнём прямо в мир позабытых русских сказочников и их творений.

Но, прежде чем волны побегут за нами белыми барашками, мы, преодолевая трёхсотлетний путь, поведаем о рифах-проблемах, что подстерегают нас в дороге. Первый – что такое литературная сказка. Второй – как она соотносится с народной (фольклорной). Третий – каковы виды литературных сказок. Четвёртый, похожий на Большой барьерный риф, – отсутствие надёжных источников. Но об этом будет много сказано дальше.

* * *

Определений литературной сказки существует более ста, мы не станем упоминать их все, перед нами стоят другие задачи, а воспользуемся классическим определением Л. Ю. Брауде из книги «Скандинавская литературная сказка». Вот оно: «Литературная сказка – авторское художественное прозаическое или поэтическое произведение, основанное либо на фольклорных источниках, либо придуманное самим писателем, но в любом случае подчинённое его воле; произведение преимущественно фантастическое, рисующее чудесные приключения вымышленных или традиционных сказочных героев и в некоторых случаях ориентированное на детей; произведение, в котором волшебство, чудо играет роль сюжетообразующего фактора, помогает охарактеризовать персонажей».

Говоря о различиях между литературной и народной сказками, отметим, что разграничить оба жанра неоднократно пытались разные исследователи. Кто такие Андерсен и братья Гримм? Собиратели фольклорных сказок или авторы литературных? Время от времени читатели да и, что скрывать, начинающие авторы в обиходе называют сказкой как народную, так и авторскую, то есть литературную, а то и новомодное фэнтези, ставя их в один ряд. Действительно, в народном сознании высокие образцы классической литературной сказки порой сливаются в единый жанр с популярной фольклорной сказкой: как, например, «Сказка о царе Салтане» А. Пушкина, «Иванушка-дурачок» из собрания А. Афанасьева, «Аленький цветочек» С. Аксакова, «Сивко-Бурко» и многие другие.

Но мы с вами не станем блуждать в глуши в поисках волшебных помощников или мухоморов и поганок и остановимся на определении известного сказковеда Э. В. Померанцевой, к тому же проверенном временем. Итак: «Народная сказка (или казка, байка, побасёнка) – эпическое устное художественное произведение, преимущественно прозаическое, волшебное, авантюрного или бытового характера, с установкой на вымысел. Последний признак отличает сказку от других жанров устной прозы: сказа, предания и былички, то есть рассказов, преподносимых рассказчиком слушателям как повествование о действительно имевших место событиях, как бы маловероятны и фантастичны они иногда ни были».

Для того чтобы развести в разные стороны авторскую (литературную) и народную (фольклорную) сказку, укажем некоторые основные отличия между ними. На самом деле их очень много, этой теме можно посвятить отдельную книгу.

• Литературная сказка всегда записана, и вид её неизменен. Имеет автора. Фольклорная сказка не имеет строго устоявшегося текста, каждый сказитель мог по своему желанию что-то добавить в неё или убрать.

• В литературной сказке отражается личный взгляд автора на мир, его представление о жизни и справедливости. В фольклорной сказке отражаются идеалы и ценности всего народа.

• Литературная сказка является отражением эпохи и особенно активно расцветает во время перемен, слома моральных устоев и господствующих в тот период литературных течений; народная сказка в меньшей степени подвержена влиянию культурных веяний и общественно-политической жизни.

* * *

Говоря о видах литературной сказки, стоит рассмотреть основное деление огромного массива произведений. Исследователь Л. В. Овчинникова сообщает, что примерно в 60-70-х годах XVIII века уже формируются два основных направления развития литературно-фольклорного синтеза, повлиявших в дальнейшем на оформление сказки в литературе: «сочинение литературной сказки на основе сказки фольклорной, с заимствованием из последней отдельных специфических элементов содержания и формы» и «пересказ народной сказки с явным стремлением удержать в нём по возможности максимум её характерных признаков». Мы видим разделение на литературные сказки, основанные на фольклорных образцах, и авторские, с минимальными заимствованиями. В данной книге мы будем говорить в основном о сказках, много почерпнувших из народного творчества, порой нерасторжимо связанных друг с другом крепкой пуповиной.

Подобно литературным произведениям разных жанров, литературная сказка спаяна с мировоззрением сказочников, с их идейно-политическими и литературно-эстетическими взглядами. Потому мы будем вынуждены порой подолгу останавливаться на биографиях писателей, чтобы понять, откуда что взялось в их произведениях.

В литературных сказках, как, впрочем, и во всяком литературном произведении, будь то сказка «Аленький цветочек» или роман «Мастер и Маргарита», оставили след давно ушедшие эпохи. Словно молчаливый сфинкс, они каждый день поджидают своего первооткрывателя, готового с головой окунуться в мир необузданной фантазии, в историю России и русской литературы. Вот только, пожалуйста, возьми с полки любую книгу, да хоть сборник сказок, и, будь добр, переверни страницу.

Часть I. Осьмнадцатый век

Глава 1. Неведомое столетие

Милостивые судари и сударыни, подскажите: а чем пахнет XVIII век? Далёкое столетие, пропитано порохом, балтийским бризом, запахом пота и пылью бесконечных дорог, резким степным духом причерноморских трав да едким дымом, тянувшимся от курных изб и из леса, где чумазые углежоги день и ночь жгут древесный уголь для железоделательных заводов. От такого букета запахов, пропади он пропадом, режет глаза и слёзы нет-нет да и застят глаза. Чу! Слышно, как где-то поблизости скрипит телега, а возница, кутаясь от мелкого дождя в дряхлый армяк умершего брата, кстати сгодившийся в этих чухонских болотах, зычно подгоняет умаявшуюся лошадь. Только к концу века зазвенит на большаке колокольчик под дугой почтовой тройки, а пока возчик всё хлещет и хлещет конягу…

Холодные времена, как указывает Н. Я. Эйдельман в книге «Твой восемнадцатый век». В феврале 1799 года средняя температура в Петербурге – 37 градусов Цельсия. Выходит, на XVIII век, по данным современных учёных, пришлась кульминация второй половины малого ледникового периода – локального похолодания, продолжавшегося в Евро – пе с XIV по XIX столетие. Зимы суровые и долгие, частые неурожаи. Неурядицы начались ещё в 1704 году, когда в Центральной России 20 мая нежданный мороз побил ржаные посевы. Напасти не прекратились, и в 1708–1709 годах выдались необычайно холодные зимы. Как отмечалось в «Походном журнале» Петра Великого, «немало шведских солдат пропало, также и в наших людях от морозов было не без упадку». Вот опять объявился генерал Мороз – спаситель России, скажет капризный читатель. Но мы оставим бесконечные равнины с лесами и болотами дотошным историкам и географам…

* * *

Вперёд, дорогие читатели, с головой окунёмся в постпетровскую эпоху, попробуем хоть чуть-чуть ощутить аромат того времени. Тот вроде бы совсем не дальний век весьма плохо известен нашему современнику, даже по сравнению с веком XIX, который большинство из нас хорошо представляют себе благодаря не только историкам, что день и ночь пропадают в архивах и на раскопках, но и, скорее всего, поэтам и писателям, сделавшим замечательный слепок с эпохи, пусть во многом и неточный и субъективный. Вот и мы с вами, откинув политику, навешанные кем-то ярлыки, стародавнюю грызню между литераторами, обиды и склоки, просто поспешим навстречу малознакомым людям, глянем на них не с железной телеги прогресса, везущей человечество якобы в неведомый рай, а по-семейному, по-свойски, как на собственных предков. Покинем шумные столицы. Изредка, правда, будем заглядывать на их пыльные улицы и проспекты – как без этого обойтись? – но в основном примемся странствовать по лесам и полям России-матушки в поисках истоков литературной сказки, непременно заглянем в дворянские усадьбы, купеческие хоромы и крестьянские избы. Попробуем разобраться, с чего вдруг потянуло городских и сельских грамотеев к пустозвонным выдумкам, различным быличкам и легендам…

* * *

Несмотря на трудности, доставшиеся в наследство после сонма бестолковых указов и нескончаемых войн Петра I (только кампания со шведами длилась двадцать один год) и его преемников, становление экономики России проходило под влиянием введённых в начале века реформ. Кстати, большинство их так и не было доведено царём до конца. Шальной император в перерывах между битвами и кутежами торопится просветить растерянных от его напора соотечественников, действуя иногда лаской, но чаще насилием, пинками загоняя нерасторопных россиян в светлое будущее. Он спешит основать Академию наук, но не университет, кунсткамеру с бесплатными угощениями для посетителей, налаживает массовое издание книг, выпуск газеты… Наследники реформатора время от времени тоже возвращаются к заветам шумного предка и, вспомнив о культуре и образовании, основывают публичные библиотеки, Московский университет, гимназии, поощряют развитие книгопечатания и открытие книжных лавок. Например, в губернской Туле с населением всего-то под двадцать пять тысяч человек, в конце века имелись аж четыре (!) лавки. Но не стоит обольщаться, книги стоили безумно дорого, ни много ни мало около двух рублей за штуку. На эти деньги можно было прикупить тёлку, двести килограммов ржи или двухлетнюю крепостную девочку… Всё в издательском деле было так, как и ныне: чем меньше тираж, тем заоблачнее цена и, следовательно, тем недоступнее книга для потенциального читателя. Замкнутый круг: общество теряет читателя из-за высоких цен – тиражи скукоживаются, а стоимость книг летит к звёздам. Неужели снова вернёмся к рукописным книгам?

А что же приобретал массовый читатель? Призовём в свидетели известного и авторитетного Н. И. Новикова, просветителя и крупнейшего издателя того времени. Вот что он пишет в журнале «Живописец» (1779): «Кто бы во Франции поверил, что волшебных сказок разошлось больше сочинений Расиновых? А у нас это сбывается: „Тысячи и одной ночи“ продано гораздо больше сочинений г. Сумарокова… О времена, о нравы! Ободряйтесь, российские писатели; сочинения ваши скоро и совсем покупать перестанут». Но и сам Новиков лукавит, как арендатор университетской типографии в Москве издаёт в ней восточную сказку Марианн Аньес де Фок «Визири, или Очарованный лавиринф» в переводе В. А. Лёвшина, а затем, в 1780–1783 годах, – и «Русские сказки» самого Лёвшина. Как ни крути, но сказка наряду с романом и повестью была самым популярным жанром у читателей, живших во второй половине XVIII века.

* * *

Α ещё по всей необъятной державе, от Балтики до Охотского моря, стучали молотки да кирки, шла перестройка городов в соответствии с новейшими архитектурными идеями и вкусами. В крупных провинциальных центрах появились литературные и научно-популярные издания, а главное – образованные люди, такие как старший современник Василия Лёвшина, одного из героев нашей книги, известный просветитель из Тульской губернии Андрей Тимофеевич Болотов, проживший огромную жизнь, прямо целую эпоху (1738–1833).

Всё это привело к тому, что в России создавалась пусть небольшая, но всё же просветительская среда, влиявшая не только на образованные слои общества, но и на городское и сельское население. Так кто же читал книги, для кого денно и нощно скрипели гусиными перьями господа литераторы?

Начнём с того, что денежный оборот в стране был скудным. Среднестатистический туляк на рубеже XVIII–XIX веков тратил на покупки 17 копеек в год (в то время как парадное платье фаворита Екатерины II Григория Потёмкина стоило под двести тысяч рублей). Такие малые расходы объясняются тем, что горожане вели натуральное хозяйство и практически не покупали продукты питания. В 1800 году деревянный барский дом на пять комнат в Туле оценивали в 25 рублей, «людская изба» в барском дворе для прислуги стоила 10 рублей, конюшня – тоже 10 рублей, ворота – один рубль. Скотину оценивали так: корова стоила 4 рубля, бык – 3 рубля, свинья – 1 рубль. Овцы – по 40–50 копеек, куры – по 5 копеек.

Крепостные крестьяне и дворовые люди тогда тоже имели свою цену; надобно помнить, чей труд обеспечивал благополучие богатых помещиков, в том числе Пушкиных, Лермонтовых, Тургеневых, Толстых и иже с ними. Барин просил за молодого мужчину 20–30 лет 70-100 рублей, за женщину – 20–30 рублей. Мальчики как будущие работники стоили, как и их матери, 15–30 рублей, а девочек оценивали всего в 5-10 рублей.

Канцлер Российской империи граф Александр Воронцов (1741–1805) носил с собой в качестве карманных денег в среднем 30–40 рублей, их ему хватало на полтора месяца. А вот князьям Алексею и Михаилу Андреевичам Голицыным обучение в Страсбурге, по подсчётам современных исследователей, стоило менее тысячи рублей. Средний бюджет на целый год у крестьянской семьи с двумя детьми 1780-х годов составлял около 27 рублей; например, только на соль тратилось около 70 копеек.

Какие доходы, такие и цены. В сборнике «Воспоминания русских крестьян XVIII – первой половины XIX века» Леонтий Автономович Травин пишет, что в 1718 году в Псковской губернии, откуда он родом, и в Сибири ржаной хлеб стоил 5,5 коп. за пуд, то есть 0,34 коп. за 1 кг. Практически на копейку можно было приобрести 2,5 кг. Пшеничная мука ручного помола обходилась несколько дороже – 1,84 коп. за 1 кг. Окорок свиной – 2,5 коп. за 1 кг. В блистательном Петербурге, где цены всегда были выше, чем по стране, просили 3,6 коп. за килограмм отборной говядины. Мясо похуже качеством можно было прикупить за 2,4 коп. При этом свиное сало стоило 12 коп. за 1 кг. За белугу и осетра по требованию царя, не могли брать более 12 коп. за 1 кг, а цена такого деликатеса, как чёрная икра, ограничивалась 18,3 коп. за 1 кг.

Завершая разговор о ценах, лишь добавлю, что инфляция также существовала, особенно при Екатерине II, но после указанных цен на питание особенно страшишься суммы знаменитых долгов А. С. Пушкина. Перед дуэлью они составили 92 500 рублей частным лицам, а казне – бюджету, как сейчас говорят, – Александр Сергеевич был должен 43 333 рубля…

* * *

Оставим цены – не сохранилось в людской памяти таких эпох, когда их бы не бранили, – и вернёмся к книгам, одному из первейших развлечений в тогдашней жизни, в отличие от нынешней. Несмотря на то что в ту пору в городах появляются публичные театры и особенно много частных, в имениях богатых и даже средних помещиков главными забавами образованных дворян по-прежнему остаются игра в карты, охота, рукоделие да книги с журналами. У дворян, проживавших в городах, было принято гулять по улицам в праздники и по воскресеньям вместе с жёнами и взрослыми дочерьми. Простые мещане часто сидели на лавках, приодевшись в лучшие наряды. Но по правилам приличия требовалось, чтобы девушки не выходили за ворота на улицу, оттого они любовались разряженной толпой через щели в заборе или из окна.

А что же творилось в деревнях? Мы обычно представляем себе сельскую Россию, какой её описывал А. Н. Радищев (спасибо советской школе, хотя и в нынешней мало что поменялось, ярлыки навешивают те же) в своём «Путешествии из Петербурга в Москву», которое он издал анонимно в 1790 году. Но, как ни странно, существовало и другое крестьянство, не похожее на нищее и забитое, – например, торгующее. В 1778 году в Северной столице в розничной торговле крестьян было до 50 тысяч. В торговле даже крепостные крестьяне, и это несмотря на запреты, в конкуренции побеждали городское купечество. На селе преобладал оброк, то есть зависимые крестьяне расплачивались с помещиком деньгами, а в крупных имениях барская запашка часто полностью отсутствовала, и крестьянам там жилось полегче. В таких деревнях было сильное расслоение крестьянства; в воспоминаниях А. Т. Болотова есть упоминания о таких сельских богатеях, что писали на него жалобы самой Екатерине II и, будучи дворцовыми крестьянами, продавали хлеб государству втридорога.

Крестьянская верхушка из больших имений, как и государственные люди, жила достаточно неплохо. Например, В. Шкловский писал, ссылаясь на олонецкого наместника (ныне Республика Карелия) Тутолмина (1785), что зажиточных крестьян больше, чем бедных. Ему возражал известный поэт и общественный деятель Г. Р. Державин. Будучи сам в то время олонецким губернатором, он всё же подчёркивал, что лично встречал в Повенецком уезде дома, где крестьянка в шёлковых чулках поила его изысканным кофе…

В журнале М. Чулкова «И то и сё» за 1769 год встречается распространённое выражение: «достаточен, как олонецкий мужик». О мебели из красного дерева в избе такого селянина пишет и академик Н. Я. Озерецковский в книге «Путешествие на озеро Селигер» (1817). Отмечал эту особенность и Η. Μ. Карамзин, говоря о коломенских фабриках под Москвой и о старообрядцах…

Вот это разбогатевшее крестьянство имело свою литературу – лицевой лубок и не только. Виктор Шкловский ссылается на свою библиотеку с книгами XVIII столетия, с надписями «принадлежит крестьянину такому-то» и проставленными библиотечными нумерами. На одной был аж номер 200. Существовали целые издательства, такие как типография Решетникова, работавшие на подобного читателя. Особенно ценно свидетельство Н. П. Барсукова в книге «Жизнь и труды Погодина», где рассказывается, что будущий историк и писатель в 1813 году поехал в Медынский уезд Калужской губернии, к своей бабушке, крепостной помещика Салтыкова, и в глухом селе мальчик нашёл у своих родственников-крестьян множество книг и, кстати, впервые прочитал «Письма русского путешественника» Н. Карамзина. К слову, известный историк и писатель Михаил Погодин ещё сыграет свою пусть не прямую, а скорее, косвенную роль в становлении одного из героев нашей книги.

К сожалению, в XIX веке крестьянина-торговца, крестьянина-промышленника, крестьянина-грамотея заменил бедный поселянин, горбатившийся от зари до зари на своего прижимистого барина, порой аж до семи дней в неделю. Вслед за достатком грамотность и книги постепенно уходят из деревни. Дворянин, которому теперь не надо служить царю и отечеству, перебирается в своё поместье, где пытается разбогатеть и заменить собой на рынке купечество и оброчного крестьянина. Чем все эти «благостные» усилия закончатся, мы с вами знаем из учебников по российской истории XIX века или, например, из поэмы Н. В. Гоголя «Мёртвые души», с портретами весьма выразительных помещиков. Да и знатоки истории литературы подтвердят это на примере помещичьих забот Льва Толстого и Ивана Тургенева. Последний честно называл себя безалабернейшим из русских помещиков. Но имелись и положительные примеры, однако, скорее, как исключение из правил. Например, тот же мелкопоместный Болотов…