Kitobni o'qish: «Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет»

Часть первая
Детство и школа
(1932–1949)

Памяти дочери моей Марины

От автора

В 2012 году издательство «Новые авторы» выпустило небольшим тиражом мою книжку «Мы уходим из сегодня в завтра». Она не предназначалась для продажи и была задумана как подарок моим родным и друзьям. В нее я включил стихи разных лет, сопроводив их краткими прозаическими комментариями. Это были воспоминания об отдельных периодах моей жизни, встречах с интересными людьми, некоторых событиях прошлых лет. Такое построение книги вызвало живой отклик читателей. Многие стали просить меня продолжить рассказы в прозе, и подготовить второе издание книги, пополнив ее новыми стихами. Моих друзей и знакомых особенно интересовали подробности моего детства, пришедшегося на предвоенные и военные годы. Об этом в книге я ничего не рассказал.

Положительная реакция читателей подсказала мне, что с выбором тиража я ошибся. Кроме того, с учетом современных реалий для расширения их круга необходимо было бы иметь электронный вариант книги. Я задумался над подготовкой ее второго издания.

Однако, как часто это бывает, «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Шли годы. Копились новые стихи, росло число моих новых знакомых, узнавших о книге и пожелавших ее получить. Даже работа над воспоминаниями о детских и школьных (военных и послевоенных) годах сильно затянулась. Серьезным поводом все же выполнить свое обещание стала славная дата – 75-летие Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–45 г.г.

Сейчас эта тема стала особенно актуальной в связи с попытками некоторых западных «горе-историков», а то и обычных провокаторов, исказить факты, очернить СССР и принизить значение нашей победы над фашизмом. Безусловно, в дополнение к огромному накопленному массиву воспоминаний о военных годах, защите исторической правды могли бы помочь новые рассказы ветеранов. Увы, годы их не щадят. Живых участников боевых действий становится все меньше. Но дополнить литературу о годах Великой Отечественной войны новыми воспоминаниями о жизни тыла по силам тем, чье детство прошло в этот период времени. Так в предлагаемой читателю книге появился рассказ о моей семье, детских и школьных годах.

Сравнительно недавно в нашем информационном пространстве появился термин «дети войны». Законодательно он пока не утвержден, но в любом случае речь идет о жителях СССР, которые родились в период с 1928 по сентябрь 1945 года. В контексте сказанного выше интересны возможности «детей войны» – а автор как раз относится к этой группе населения – поделиться своими воспоминаниями. Хотелось бы только в этом аспекте внести некоторые уточнения в сам термин, обратив внимание на нечеткость его определения.

Если отталкиваться от дат рождения, правильнее было бы назвать нас «дети военного времени», и вот почему. С моей точки зрения подлинные «дети войны» это те, кто испытал на себе ее ужасы непосредственно. Побывав на оккупированных фашистами территориях, в немецком плену, спасаясь от бомбежек и артобстрелов. Истинные дети войны – ленинградские блокадники. Их рассказы и воспоминания были бы бесценным вкладом в память о войне с фашистской Германией.

Но себя и многих моих ровесников я могу отнести к другой категории. Мы в достаточно полной мере испытали все тяготы военного времени, а я, как москвич, застал и бомбежки столицы. Как раз в моих очерках рассказывается и об эвакуации, о тяжелых условиях быта военного времени, о постоянном недоедании в те годы. Это тоже дает мне право считать описание моих военных и предвоенных лет посильным вкладом в летопись нашей истории.

Будут ли они интересны – судить вам, друзья. Мне же только остается надеется на высказывание Александра Ивановича Герцена в четвертой части «Былого и дум»: «Для того, чтобы писать свои воспоминания, не надо быть ни великим мужем, ни знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным человеком, – для этого достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа, и не только хотеть, но и сколько-нибудь уметь рассказывать».

Хочется добавить к этой цитате еще одну. Это строчка из очерка замечательного русского и советского писателя, моего любимого Константина Георгиевича Паустовского о «дяде Гиляе» – журналисте и знатоке московского быта, «короле репортеров» В. А.Гиляровском: «Каждому времени нужен свой летописец, не только в области исторических событий, но и летописец быта и уклада. Летопись быта с особой резкостью и зримостью приближает к нам прошлое».

Я тоже старался коснуться запомнившихся мне черточек советского быта довоенных и первых послевоенных лет, естественно со скидкой на возраст автора. В этих воспоминаниях нет вымысла. Полагаясь на свою память, я описал свои детские годы такими, какими они были.

Вторую часть книги открывают стихи, как уже печатавшиеся, так и новые, написанные в последние годы. Их автор – не поэт в буквальном смысле этого определения, и вообще человек, довольно далекий от литературного творчества. Тем не менее мои стихи отнюдь не хобби. Они стали частью моей натуры и моей жизни.

Начиналось все с шуток и поздравлений. Постепенно осмысление событий, свидетелем которых был автор, переросло в потребность записывать свои впечатления в стихотворной форме. Я назвал их внутренними монологами. Добавлялись многочисленные поздравления друзьям и знакомым, эпиграммы, лирика, стихи, посвященные любимой жене Светлане. Многое я включил в часть вторую этого сборника.

Несколько слов о себе. По профессии я – инженер-градостроитель. Окончил факультет городского строительства и хозяйства Московского инженерно-строительного института им. Куйбышева в 1954 году. Если Одесса дала миру плеяду знаменитых литераторов – Бабеля, Багрицкого, Катаева, Жванецкого, то МИСИ выпестовало свой ряд известных ныне лиц – Э.Кио, Л.Якубовича, Лиона Измайлова и других. В МИСИ учились Высоцкий и Хазанов. В начале эпохи КВН команда нашего института считалась одной из самых сильных. Однако это было уже позже моего пребывания в институте, и судьба не дала мне шанс начать сочинительство в ее рядах.

Вся моя последующая профессиональная деятельность была связана с градостроительством. Более 30 лет, до развала Союза, я трудился в ведущих профильных институтах – Гипрогор, ЦНИИП Градостроительства, Институте реконструкции исторических городов. Вместе с коллегами работал над проектами планировки и застройки Владимира, Суздаля, Казани, Набережных Челнов, Пскова, Великого Новгорода, Дербента, Фрунзе и еще более десятка городов нашей страны и некоторых зарубежных стран – Ирана, Болгарии, Монголии. В составе делегаций участвовал в международных профессиональных конференциях (Женева, Париж, США). В 1984 году вышла моя книга «Организация градостроительного проектирования» (Москва, Стройиздат).

Убежден, постоянное общение с несомненно творческими натурами моих товарищей-архитекторов сыграло определенную роль в увлечении сочинительством. Особенно в Гипрогоре, где по тогдашним временам большой популярностью пользовались «капустники». Мы брали пример с самодеятельных ансамблей «Кохинор» и «Рейсшинка» института Моспроект и готовили свои номера к праздничным вечерам.

Последующие десятилетия были плотно заняты работой, личными делами, поездками. До стихов руки не доходили. Переломным оказался 1982 год (см. главу 6 части второй).

И, как это не удивительно, потребность делиться с окружающими своими мыслями в стихотворной форме проявилась у меня уже после выхода на пенсию!

Не могу не остановиться еще на одном, чрезвычайно важном для меня обстоятельстве. Выйдя в свет, эта книга оставит воспоминание не только обо мне. Я отдаю должное памяти тех, кого уже нет среди живых, и кому я обязан многому, прежде всего любви к труду, вере в добро и его главенству над злом. Тем, кто научил меня быть честным и любить свою родину.

Я кланяюсь своей бабушке Людмиле Константиновне, возившейся со мной малышом и школьником долгие годы. Маме и папе, Елене Васильевне Гусевой и Георгию Анатольевичу Фалееву, поставившим на ноги и давшим главное направление в жизни.

Воспоминания о детстве посвящены моей дочери Марине, так любившей мои стихи. Она ушла от нас трагически рано, после продолжительной болезни, не дождавшись выхода этой книги.

С признательностью вспоминаю школьного друга моего, Володара Лишевского, давшего мне первые уроки литературного труда.

Выражаю благодарность Владимиру Олеговичу Попову за интернет-поддержку рукописи книги.

Спасибо всем, кто был со мной рядом по длинному жизненному пути.

Глава первая. Раннее детство (1932–1939)

Однажды, уже будучи совсем взрослым, в разговоре с мамой я узнал, что родился несколько преждевременно. Что уж было тому причиной, мама не сказала. Тем не менее, вместо положенного апреля я поторопился увидеть Божий свет в феврале. Да не просто, а 29-го, год-то был високосным. По церковному календарю полагалось назвать меня Касьяном. Но в те годы церковь почетом не пользовалась, и имя родители выбрали по своему вкусу. Мне оно тоже нравится.

По гороскопу вышел я как бы «поздней Рыбой», но полагающиеся по срокам черты «Овена» также частично получил. Указанные обстоятельства, видимо, как-то сказались на моем характере.

От Рыб в нем, как утверждают составители гороскопов, душевная тонкость при развитом уме, сильном скептицизме и самоанализе. От Овнов – трудолюбие, но и вспыльчивость, агрессивность и ряд других, не очень приятных качеств. В целом, как утверждает моя жена Светлана, характер сложный. Впрочем, так говорят (даже не связывая характер со знаками зодиака) не менее 98 % всех жен своих мужей.

Появился я на свет в Москве, в Замоскворечье, роддоме на Шаболовке, что рядом с Шуховской телебашней. Оттуда папа привез нас в дом 11 по 2-му Спасоналивковскому переулку. Этот дом был моим все следующие 20 лет жизни.

Сейчас многие сами занимаются поисками предков, или заказывают специалистам составление своих родословных. Приходилось видеть у знакомых целые картины с изображением развесистых генеалогических древ, сучья которых порой украшали фамилии и имена весьма известных личностей Так ли это на самом деле, или исполнители заказов тешили тщеславие клиентов – оставим на их совести У других хранятся толстенные альбомы с фотографиями, пожелтевшие письма и другие документы, говорящие об истории семьи. Военные ли годы тут виной, или другие повороты судьбы, но у меня ничего подобного не сохранилось, кроме отрывочных детских воспоминаний из рассказов бабушки и родителей. Будучи взрослым, я мог многое уточнить, однако по разным причинам этого не сделал. Вряд ли бы что-то дали и генеалогические изыскания. Слишком много времени прошло. Поэтому буду рассказывать по памяти о самых близких родственниках. Ну а что до генеалогии, согласитесь, важнее, каков ты сам в мыслях и поступках. Висящий на стене портрет пусть даже выдающегося предка тебе самому славы не прибавит. Хотя, чего греха таить, я и сам иногда скромненько так сообщаю: «А вот среди моих, дальних правда, родичей со стороны отца, были потомки самого Миклухо-Маклая…», и жду реакции собеседника. Если он заинтересуется, сообщу, что держал в руках подлинную полевую сумку путешественника и сделанные им фотографии туземцев. Как это случилось, расскажу дальше. А пока позвольте познакомить вас с моими родными.

Дедушка со стороны матери был из крестьян деревни Печины Нижегородской губернии. Знаю об этом со слов мамы. Это место находится где-то на юго-востоке нынешней области, но найти ее на карте мне пока не удалось. Надо думать, дед был достаточно смекалист, ибо сумел выучиться не только грамоте и арифметике. Получив специальное образование в Нижнем Новгороде, стал служить счетоводом, а затем и бухгалтером, позднее перебрался с семьей в Москву. На бабушке Елизавете Дмитриевне женился еще в Нижнем. Она родила ему четверых дочерей. Старшей была тетя Лида, вслед за ней в 1910 году родилась моя мама Елена Васильевна, позже еще две сестры – Зинаида и Юлия. Тетю Лиду в живых я не застал – она скончалась в 1931 году, теток Зину и Юлю помню очень хорошо.

После революции дед Василий работал старшим бухгалтером на фабрике в районе Б.Серпуховской улицы. От фабрики семье деда дали комнату на втором этаже неказистого строения во дворе нынешнего дома 42. Строение это сохранилось. Сейчас бы мы назвали «это» общежитием, тогда же, если не ошибаюсь, именовалось оно казармой.

Я помню дедушкино жилье очень хорошо, потому что мама с папой часто водили меня туда в гости. Я обожал, держа родителей за руки, высоко подпрыгивать над лужами и выбоинами в асфальте. Дорога к дому дедушки шла по нашему переулку, по Полянке, через Серпуховскую площадь. Путь, надо сказать, не близкий. Не с той ли далекой поры я полюбил дальние пешеходные прогулки? По дороге, как все малыши, я обожал читать названия магазинов. С некоторыми связаны забавные воспоминания. До сих пор, а прошло уже более восьмидесяти лет, я не без опасения поглядываю через боковое стекло автомобиля на сохранившуюся вывеску «Стоматология» на одном из домов на Большой Серпуховке. Мимо него, смеясь, пробегали родители, в шутку пугая меня зубным врачом.

Комната второго этажа, где к этому времени обитали дедушка, бабушка и незамужняя тетя Зина (тетя Юля вышла замуж и ей дали крохотную комнатенку на первом этаже той же казармы), была одной из десятка таких же помещений, площадью метров по 15 каждое. Их объединял длиннющий коридор. В конце коридора находились общая кухня и примитивные «удобства». Горячей воды не было. Готовили на примусах и керосинках. Коммунальными квартирами в то время мало кого можно было удивить, но это было какое-то уж совсем «обобществленное» жилье. Хотя и был я тогда совсем уж маленьким, все же комнату эту запомнил хорошо. Голые, с дешевой побелкой стены, примитивная мебель, да скудный домашний скарб – вот так и жили многие тогда москвичи.

Жизнь человека, как хорошо известно, во времени нередко развивается по спирали. В одной и той же точке пространства вы можете оказываться в разные годы, нередко через многие десятки лет. В своем рассказе я часто буду говорить об удивительном свойстве человеческой памяти – возвращаться в свое прошлое конкретного места. Это не то, что хорошо известно, как «дежавю» – впечатление, что ты уже был здесь, где на самом деле никогда не был. Нет. Речь о Тебе-Тогда и Тебе-Теперь, в том же самом месте. Иногда, повзрослев сам, ты встречаешь все сохранившимся словно много лет назад. Чаще же все меняется до неузнаваемости. «Господи, да ведь я проходил здесь двадцать лет тому назад! Надо же, а вот тут стоял…» и вы погружаетесь в воспоминания. На примере моей долгой жизни в Москве я сталкиваюсь с этим явлением постоянно.

Ныне я довольно часто проезжаю на машине мимо дедушкиного дома. Что там внутри, не знаю, но фасад тот же. Последний же раз сюда меня привела мама в начале октября 1941 года проститься с дедом. Он тяжело болел. Москву начинали бомбить немцы. Мы уезжали в эвакуацию, и было ясно, что прощание это – навсегда. Помню холодный лоб деда и бабушку, утиравшую слезы. Дедушка не дожил и до семидесяти, его не стало зимой, когда мы были в Чкалове. Бабушка Лиза ненадолго пережила мужа. Их могила находится на Даниловском кладбище, недалеко от места первого захоронения очень чтимой святой Матроны Московской.

Когда в 1982 году ушла из жизни моя мама, она легла к своим родителям. Чуть позже в той же могиле был похоронен прах моих теток – сестер Зинаиды и Юлии. Их жизнь сложилась по-разному. Тетя Зина осталась незамужней. Тетя Юля незадолго до начала войны вышла замуж за военного, лейтенанта-танкиста. В семье родился сын, мой двоюродный брат Дима. После гибели мужа в 1942 году на фронте тетя Юля замуж так больше и не вышла, одна воспитывала сына, но прожила недолго. Какое-то время мы изредка встречались с Димой, но потом жизнь нас развела, и о его судьбе я ничего не знаю. На могиле Гусевых я поставил скромный памятник. Регулярно их всех навещаю.

Ну, а что же по папиной линии? Здесь конкретной информации у меня практически нет. О многом я сейчас догадываюсь, вспоминая обрывки разговоров взрослых и сопоставляя кое-какие факты. Если мамины предки были крестьяне, то папины однозначно дворяне.

Про своего дедушку с папиной стороны могу сказать немного. Звали его Анатолий Фалеев, был он военным инженером в чине полковника и работал на одном из заводов под Петербургом по артиллерийской части. Судьба его после революции мне неизвестна, да и бабушка ничего о нем не говорила, поскольку были они в разводе, и насколько теперь я понимаю, довольно давно. Папа тоже как-то не рассказывал мне о дедушке, видимо и ему было не очень приятно касаться этой темы.

Правда, довелось мне, уже будучи взрослым, во время командировок в Ленинград, заходить в гости к сводной сестре отца – тете Ляле (так она себя называла, будучи по паспорту все же Раисой, но Ляля более благозвучно). Тетя Ляля была дочерью моего дедушки во втором браке, том самом, что состоялся после развода с бабушкой Людмилой Константиновной. Но и тетка о своем отце ничего не рассказывала.

Когда и при каких обстоятельствах состоялось знакомство бабушки с дедушкой, закончившееся их свадьбой и рождением старшего брата моего папы, дяди Бори, и его самого, мне неизвестно. Знаю, что бабушка родилась и жила в Санкт-Петербурге, закончила вместе со своей сестрой Екатериной институт благородных девиц и, по-видимому, происходила из достаточно обеспеченной семьи. Сужу об этом по косвенным приметам – фотографиям сестер, сделанным в разных городах во время их путешествий по Европе.

Когда я был маленьким и болел, бабушка развлекала меня, давая смотреть толстенные альбомы с этими фотографиями и почтовыми карточками с видами Вены, Парижа и других городов. На многих фото красовались модно и богато одетые сестры Катя и Люда в огромных широкополых по той моде шляпах. Рассматривать открытки и фотографии было жутко интересно. Совершенно уверен, что моя страсть к путешествиям зародилась именно тогда!

По обрывкам разговоров родителей я знал, что бабушка второй раз вышла замуж и уехала из Санкт-Петербурга вместе с сыновьями. Каким образом революционные вихри занесли их на Украину, история умалчивает. Но легендой теперь уже моей семьи был бабушкин рассказ о том, как ее младший сын Юра, окончив гимназию, работал в одном из украинских городов слесарем. Официальная версия гласила, что иметь рабочий стаж было нужно для продолжения образования. Но, довольно много общаясь с отцом в детстве, я видел, как он не только не чурается физического труда, но и просто любит все делать своими руками. А папина работа давала еще и средства к существованию – содержать себя и сына бабушке было сложно (старший брат отца Борис к тому времени уже жил отдельно). Но почему Юра, а не Георгий, как было записано у папы в паспорте? Не знаю, но бабушка иначе как Юрой моего папу не называла!

Одной из любимых моих игрушек был папин зеленый сундучок В нем он хранил домашние инструменты: отвертки, плоскогубцы и прочее. Но особой гордостью папы был железный молоток. «Я сделал его сам!» – говорил отец, показывая мне, как он обрабатывал металл ручки и бойка в тисках. С детских лет я умел работать отверткой, напильниками и другими инструментами. Свои навыки и любовь к труду отец передал мне, за что я ему необыкновенно благодарен.

Я не осуждаю мужиков, не умеющих делать дома самые элементарные вещи – забить гвоздь, просверлить отверстие в стене дрелью, устроить освещение мойки на кухне. Я их просто жалею, детей их тоже. Это же так важно – не только воспитать в своих детях уважение к любому физическому труду, но и научить делать в общем-то несложные вещи своими руками!

Интернет – это хорошо. Но когда твой ребенок кроме нажатия кнопок разных, извините за выражение, гаджетов ничего больше не умеет делать самостоятельно – это неправильно и, если хотите, ужасно. Не отсюда ли произрастает потребительское отношение ко всему?

Так не хочется, чтобы нынешнее – увы! неуважение к физическому труду отрицательно сказалось на формировании личностей подрастающего поколения. Еще один аспект – появление в таких семьях белоручек, а в более обеспеченных барчуков – «мажоров». Но эта тема требует специального анализа.

Я так и не узнал, когда и при каких обстоятельствах бабушка вернулась в свой родной город, где у нее оставалась сестра, моя двоюродная бабушка Катя. У той уже были за плечами и брак, и развод, и дочь Елена, и небольшая комнатка в коммунальной квартире на Первой линии Васильевского острова. Бабушка жила в семье сестры до момента моего рождения, когда папа попросил ее приехать в Москву помогать маме с маленьким Вовчиком. Оставалась с нами она долго, до момента моего поступления в институт, после чего вернулась в Ленинград. Виделись мы с бабушкой несколько раз, когда я приезжал туда по служебным делам. Познакомился с ее сестрой, тетей Катей, и ее дочерью, тетей Лелей. Та была историком, кандидатом наук, отлично владела итальянским языком. Хорошо помню название ее диссертации: «История сеньории в Ферраре». Тетя Леля была «сливянкой» – фанаткой известного ленинградского тенора Сливинского (как у нас в Москве были «козловитянки» и «лемешистки» – поклонницы знаменитых оперных певцов Козловского и Лемешева), За чаем велись интересные разговоры о буднях ленинградской интеллигенции.

Любимой бабушки моей Людмилы Константиновны не стало в день полета Юрия Гагарина – 12 апреля 1961 года. Увы, так случилось, что на ее похороны я не попал. К счастью, на ее могиле однажды побывал. Переписка с тетей Лелей продолжалась какое-то время, потом постепенно становилась более редкой, пока не оборвалась…

В Ленинграде жили и несколько других наших дальних родственников, из которых личные встречи у меня были только с тетей Лизой. Так я называл одну из троюродных сестер папы. Здесь я немного отвлекусь.

Тетя Лиза, музейный работник, была замужем за Николаем Дмитриевичем Миклухо-Маклаем. Его отец доводился знаменитому этнографу и путешественнику Николаю Николаевичу Миклухо-Маклаю племянником. Как известно, Николай Николаевич после возвращения из последней экспедиции в Новую Гвинею прожил недолго. Он скончался в Петербурге в 1887 году, сорока одного года от роду. Его вдова Маргарита Робертсон, дочь премьер-министра австралийского штата Новый Южный Уэльс, посвятив некоторое время разбору эпистолярного и научного наследия мужа, покинула Петербург и вместе с сыновьями вернулась в Австралию. Часть экспедиционных материалов мужа она передала в распоряжение Императорского Географического Общества. Судьба многих остальных вещей, привезенных Миклухо-Маклаем из Новой Гвинеи, оказалась в руках его сестры.

Возможно этим объясняется появление их части уже в наши дни в доме внучатого племянника путешественника Николая Дмитриевича Миклухо-Маклая, сотрудника Института Этнографии АН СССР.

Позвонив предварительно по телефону тете Лизе, с тортом и букетом подхожу к ее дому на углу 7-ой линии Васильевского острова и набережной Лейтенанта Шмидта. Ба! Вот это да! На фасаде дома, рядом с небольшим портиком с дорическими колоннами вижу мемориальную доску. Оказывается, здесь на втором этаже музей-квартира академика Ивана Петровича Павлова! Открыв дверь первого этажа с табличкой «Н.Д.Миклухо-Маклай», тетя Лиза смеется: «Народ замучил. Приходят в музей Павлова, а тут еще Миклухо-Маклай. Звонят, спрашивают, а у нас музея нет. Хотя кое-что тебе покажу».

В огромной и, судя по обстановке, густонаселенной коммунальной квартире, в которую превращен первый этаж старинного петербургского дома, тете с мужем выделена большая комната. К сожалению, Николая Дмитриевича в этот день я не застал.

Тетя ушла на кухню с намерением вкусно меня покормить, а мне сказала: «Видишь этот шкаф? Поройся в нем, будет интересно». На нижней полке нахожу большую, из грубой кожи и довольно тяжелую сумку с ремнем. Перед глазами всплывает известная фотография – Миклухо-Маклай, через плечо сумка, а рядом туземец. «Что, если это…?»

«Ты не ошибся», – раздается голос вошедшей со сковородкой тети, – «это ЕГО сумка. Посмотри, что внутри».

Не знаю, приходилось ли вам, читатель, держать в руках подлинные предметы, имеющие историческую ценность. Именно касаться их, а не рассматривать через толстое стекло витрины музея. Впечатление необыкновенное! Тебя уносит медленное течение реки времени к хозяину раритета, обстановке, в которой он находился…В тот момент это был далекий берег Новой Гвинеи. Из сумки я вынимаю пачку дагерротипов, чуть потемневших от времени.

Хижины папуасов, какие-то обряды, толпа полуобнаженных женщин…Бережно кладу все в шкаф. «Теть, – говорю, – это ж все в музей же надо!». «Обязательно отдадим, никак не соберемся, жалко расставаться». Это был мой единственный визит в дом тети. Вышло так, что приезжая в Ленинград позже, я не застал в живых уже ни ее, ни Николая Дмитриевича. Надеюсь, все раритеты нашли свое место в ленинградских музеях.

К слову. Еще один случай подобного рода был у меня в Тобольске, много лет спустя. Это была командировка по вопросу застройки новой части города для работников строившегося нефтеперерабатывающего завода. Любезные хозяева города устроили нам экскурсию в архив. Я держал в руках подлинный экземпляр следственного дела о покушении на Григория Распутина, с его закорючкой вместо подписи (старец, как известно, был неграмотный), а также пачку копий фотографий. На них был снят Николай Второй с двуручной пилой в руках возле поленницы дров. Снимки были сделаны незадолго до отправки семьи царя в Екатеринбург, где они приняли мученическую смерть в подвале дома Ипатова. Тот же трепет, то же волнение… Прошу простить меня за отступление, но мне казалось, что эти факты покажутся вам интересными.

Теперь о моем отце. В отличие от бабушки папа приехал не в Ленинград, а в Москву.

Имея за плечами рабочую профессию и среднее образование, он поступил в институт машиностроительного профиля. Думается, свою роль в этом решении сыграли гены его отца, военного инженера. По окончании института получил специальность инженера-механика и назначение на один из заводов.

Судя по тому, каким я помню отца в свои детские годы, он был веселым компанейским парнем, увлекался мотоциклом и игрой на гитаре. Маме в ту пору было всего двадцать. После окончания школы она училась в техникуме. Встретились и познакомились мои родители в одной из компаний. Их отношения развивались достаточно бурно, и в 1930 году папа и мама поженились.

Вскоре после этого события папу направили на строящийся новый московский мясокомбинат, впоследствии получивший имя А. И.Микояна. Вероятно, отец хорошо зарекомендовал себя на предыдущем месте работы. Здесь его сразу назначили главным инженером ремонтно-механического завода мясокомбината.

Перед началом войны он вступил в партию, был уже директором завода, а вскоре его назначили главным инженером всего большого предприятия – московского мясокомбината им. Микояна. В этой должности отец проработал все военные годы. На нем, как одним из руководителей предприятия, лежала огромная ответственность за бесперебойное снабжение продукцией комбината действующей армии, населения Москвы, области, а главное – правительства Советского Союза. С последней задачей должен был справляться так называемый «кремлевский цех». В условиях войны эта ответственность была, что называется, «расстрельной».

За обеспечение четкой работы всего оборудования комбината и выполнение спецзаданий Правительства в 1944 году отец был награжден орденом Трудового Красного знамени. После окончания войны его направили на работу в Германию, а по возвращении не родину отец возглавил один из главков Министерства мясной и молочной промышленности СССР. Последние годы жизни (папы не стало в апреле 1968 года) он трудился в Госплане СССР.

Не знаю в силу каких обстоятельств, но о своем брате отец не упоминал. Может быть, я просто не запомнил, но о нем, кажется, не говорила и бабушка.

Дядя Боря неожиданно появился в нашем доме в начале мая 1942 года, проездом откуда-то из одного из уральских городов на фронт. Высокий, в нескладной шинели, он рассказал, что он в чине лейтенанта, пехотинец, направлен в одну из частей Юго-Западного фронта. Как могли, мы его накормили, выслушали короткий рассказ о семье.

Известие о его гибели мы получили уже от его вдовы, спустя полгода. Отношений с ней у моих родителей так и не завязалось.

А что же мама? До моего рождения она окончила техникум, но дальнейшую учебу пришлось временно прервать. Даже когда ей в помощь из Ленинграда приехала бабушка Люда, мама не сразу вернулась к мысли об институте. И хотя она мечтала продолжать образование, видимо в силу каких-то обстоятельств несколько лет ей это не удавалось. Когда я касался этой темы уже взрослым, видно было, что маме неприятны мои расспросы. Все же в 1939 году, сдав экзамены, мама стала студенткой Московского геологоразведочного института. Хорошо помню ее восторг после первых лекций, знакомства с новыми друзьями-студентами, ощущения перемен в жизни. Почему-то особенно мама восхищалась маленькой логарифмической линейкой. Линейку подарил ей папа. Теперь такие линейки можно увидеть лишь в музеях истории техники, а тогда…Это был как бы знак студента технического вуза! Я бережно храню мамину линейку.

Однако мамина жизнь повернулась по-иному. В начале второго курса она поняла, что ждет ребенка. Институт пришлось оставить. Брат мой Павел появился на свет в апреле 1941 года. А вскоре фашисты напали на нашу Родину. Началась война, изменившая жизнь всего народа. Маме так и не удалось получить высшее образование. Впрочем, это не мешало ей всю жизнь оставаться умной женщиной, живо интересующейся новостями культуры и много читающей. В следующих главах я расскажу, как мама со мной и новорожденным братом была в эвакуации, как вся наша семья два с половиной года прожила в Берлине. По возвращении в Москву мама воспитывала брата и оставалась хозяйкой квартиры в Спасоналивковском переулке еще долгих 16 лет. Павел, окончив школу и педагогический институт, в качестве военного переводчика отправился в Ирак. На заработанные там деньги он купил кооперативную квартиру. В то время я уже был женат и жил отдельно. Павел забрал маму на новую квартиру, где она прожила с ним до своей смерти в 1982 году. Сам он женился поздно, детей у него нет. Сейчас на пенсии.

Мой отец Георгий Анатольевич Фалеев (1908–1968)

С мамой Еленой Васильевной (1949)

Вот, собственно, основное, что я мог вспомнить о своих близких родственниках. Как видите, в моей родословной переплелись две линии – крестьянская и дворянская. Нет ничего удивительного в том, что благодаря такому происхождению я всю жизнь одинаково уютно чувствовал себя в обществе людей разных социальных слоев. Простых, что называется, работяг, и представителей высокой интеллигенции. Единственное, что в этом смысле одинаково претило мне в отношениях с людьми, независимо от их положения в обществе, это, если так можно выразится, «неоправданная» матерщина. Я – нормальный русский. Сгоряча, в запальчивости, но только в мужском обществе могу выругаться. Но чтобы просто так «разговаривать» нецензурно – извольте. Особенно огорчительно слышать мат из уст подростков, даже девочек-школьниц. Еще более неприятно, когда представители интеллигенции щеголяют нецензурной лексикой. Противно. А что до качеств личности, то по-настоящему хороших людей можно встретить на любой ступеньке общества. Как повезет.