Kitobni o'qish: «И стойкость пусть не покинет»

НЕРАВНЫЙ БОЙ

Убедившись, что сержант удобно устроился в коляске и притянул к себе ручной пулемёт, Максимов поспешно спросил:

– Шарахнешь из этой штуки грамотно? Не промажешь?

– Обижаете, товарищ лейтенант, – поправив каску, ответил Энтин. – Я в роте был лучшим стрелком.

– Ну и отлично! Стрелять начнёшь по моей команде. Когда мы поближе подкатим. Чтобы хорошенько угостить фашистов свинцом. Сначала шлёпни подонков из вспомогательной полиции. Гиммлер использует их для карательных акций и охраны концлагерей.

Усевшись на переднее сиденье мотоцикла, Юрий неожиданно признался:

– Я по натуре человек задиристый. Всегда готов защитить слабых и прийти на помощь. Ну как я могу спокойно наблюдать, как убивают невинных? Меня же потом совесть замучит. Хотя знаю, что шансов остаться в живых у нас маловато, Лёнчик. Фашистов там полсотни, а нас всего двое. Бой неравный…

– Да живы мы останемся, товарищ лейтенант! – откликнулся Энтин. – И до победы ещё доживём. Нам бы только подступиться поближе. Я их тогда начну крошить. Словно капусту. Ни один палач живым не уйдёт. Главное, чтоб не прикрылись женщинами и детьми. Но я этого никак не должен допустить.

– Будешь просто отсекать их короткими очередями. – Максимов завёл двигатель, и мотоцикл рванулся с места, набирая скорость.

«Только бы успеть, – думал Юрий, всматриваясь вдаль. – Всё пойдёт насмарку, если каратели начнут расстреливать людей из пулеметов».

– Лёня! – крикнул он, повернувшись к сержанту. – Возьми бинокль и просматривай всё до мелочей. Нельзя подпускать фашистов к пулемётам. Сразу же стреляй, если что-то заметишь. Не жди моей команды. Иначе будет поздно.

– Всё понял, товарищ лейтенант, – откликнулся тот. – Лишь бы пули долетели…

– Немецкие пулеметы бьют далеко – громко произнёс лейтенант. – Наши училищные преподаватели часто долбили нам об этом.

Мотоцикл мчался с большой скоростью. Каратели не могли не видеть быстро приближающийся транспорт, но это их не волновало, так как они принимали мотоциклиста с пулеметчиком за своих. Энтин, не отрываясь от бинокля, наблюдал, как полицаи, полусогнувшись, несут к машине большие мешки, набитые одеждой и обувью. Момент выдался удобным, так как будущих жертв и палачей отделяло довольно большое расстояние – не менее полусотни метров. А когда полицаи снова вернутся, чтобы взять другие упакованные мешки, то время будет упущено. Да и дистанция для стрельбы была вполне приемлемой. С каждой минутой она стремительно уменьшалась. Немецкие эсэсовцы располагались отдельно от полицаев, считая для себя зазорным стоять рядом с теми, кто решил служить им верой и правдой. Энтин положил бинокль на свои колени и, прицелившись из пулемета, крикнул, стараясь пересилить шум мотоциклетного двигателя:

– Товарищ лейтенант, я открываю огонь! Сейчас как раз подходящий момент!

– Давай, Лёнчик! – гаркнул Максимов. – Ударь по гадам! Всех надо угробить!

Пулеметная очередь хлестнула по кучке покуривающих возле машины полицаев, затем прошлась по эсэсовцам из зондеркоманды, стоящим поодаль. Никто из карателей не ожидал нападения. Опомнившись, уцелевшие из них стали отстреливаться из винтовок и автоматов, и Максимов слышал рядом с собой пронзительный свист пуль. Неожиданно пулемет умолк.

– Лёня, что случилось? – истошно заорал лейтенант. – Почему перестал стрелять?

Повернув голову, он увидел, что сержант безжизненно ткнулся лбом в ствол пулемета. Обильные струйки крови заливали его шею, грудь и спину. Максимов резко притормозил и, ловко скатившись с мотоцикла на землю, на корточках пробрался к коляске и, бережно отодвинув неподвижное окровавленное тело Энтина, прильнул к пулемету и открыл стрельбу. Ему удалось расстрелять трёх эсэсовцев, бегущих к ручным пулеметам. Потом он перенес плотный прицельный огонь на остальных.

– Это вам за Лёнчика, гады! – с отчаянием и яростью крикнул лейтенант.

Заметив, что один из эсэсовцев поднял в руке гранату, Максимов тут же срезал его короткой очередью. Падая, немец выронил гранату, и она упала на землю, и взорвалась, поразив осколками нескольких гитлеровцев. Трое оставшихся в живых полицаев залезли в кабину грузовой машины. Им удалось завести двигатель, и грузовик тронулся с места, отъезжая в степь.

– Не уйдете, сволочи! – воскликнул Юрий, разворачивая пулемет и посылая вслед грузовику длинную очередь.

Одна из пуль, видно, попала в колесо, и машина резко забуксовала. Но не один из полицаев не покидал её, опасаясь попасть под пулеметный огонь. Лейтенант продолжал стрелять по машине, целясь в бензобак. Это ему удалось, и огненная вспышка взрыва охватила грузовик яркими языками пламени.

– Вот вы и хлебнули свинца досыта, гиммлеровские псы! – торжествующе воскликнул Максимов, оторвавшись от пулемета и вставая во весь рост.

«Всех фашистов мы с Лёнчиком грохнули», – подумал он, окидывая лихорадочным взглядом разбросанные возле грузовых машин трупы карателей.

Ощущая слабость в ногах, возникшую от невероятного психического напряжения, он побрёл, слегка пошатываясь, к толпе обнаженных людей, которые, поеживаясь от холода, стояли у края оврага, наблюдая за ожесточенным боем. Слышался детский плач, обрывки русской и еврейской речи. Несчастные женщины, старики и дети, привезенные сюда карателями были уже готовы к самому худшему, но тут вдруг, словно в сказке, пришло неожиданное спасение. Заметив на лицах, обращенных к нему, странные и вопросительные взгляды, лейтенант вдруг вспомнил, что на нём форма солдата вермахта. Он сорвал с головы каску, отбросил её в сторону и крикнул изо всех сил:

– Я лейтенант Красной армии Юрий Максимов! Граждане! Соотечественники! Вы свободны! Одевайтесь! И помогите мне… В мотоциклетной коляске погибший сержант Лёня Энтин… Его нужно похоронить…

Люди хлынули к вороху одежды и обуви, лежащей на земле. Стали торопливо одеваться, вытряхивая вещи из мешков и пытаясь найти для себя что-то подходящее. Они плакали от радости, передавая друг другу платья, кофточки, штаны, босоножки, туфли. Тягостное и гнетущее ожидание ужасной непоправимой трагедии, которой не суждено было осуществиться сплотило их, заставило осознать ценность каждой человеческой жизни, а нежданный русоволосый лейтенант Красной Армии, перестрелявший ненавистных палачей, живой и невредимый, казался им чудесным спасителем, спустившимся с небес.

Юрий вдруг вспомнил, что полицаи загружали мешки, наполненные одеждой и обувью, в один из грузовиков. «Надо найти эту машину, – мысленно решил он, направляясь к грузовикам. – Иначе на всех не хватит вещей. Какие же всё-таки подонки эти гитлеровцы! Всё у них идёт в дело. Даже одежду и обувь у обреченных отбирают…»

Задумавшись на какое-то мгновенье, лейтенант слишком поздно заметил, что раненный офицер СС, лежащий на земле, приподнявшись на локте, выстрелил в него из пистолета. Острая боль пронзила левую часть груди, но Максимов нашёл в себе силы сделать ещё несколько шагов. Выхватив из кобуры пистолет он дважды выстрелил в голову офицера-эсэсовца и, жадно хватая руками воздух, рухнул ничком на пожелтевшую траву. Подбежавшая молодая женщина, красивая, черноглазая, с роскошными волнистыми волосами, спадающими на плечи, громко рыдая, перевернула его на спину, прижав ладонь к сонной артерии, приподняла другой рукой веки, чтобы увидеть зрачки.

– Он жив, Дора? – спросила подошедшая седая старушка, тоже черноглазая, с морщинистым лицом. – Спаси его… Ты же медик…

– Он мёртв, мама, – со слезами на глазах упавшим голосом ответила женщина. – Ему уже ничем не поможешь…

– А тот, второй, в мотоцикле, – печально сказала старушка. – Совсем молоденький. Еврей… А этот – русский… Мы их похороним в одной братской могиле. Господь Бог нас за это не накажет. Они спасли нас от гибели. Мы должны всегда помнить об этом, Дора… И наши внуки и правнуки будут помнить… А сейчас нужно собрать оружие и всем уходить в лес… искать партизан…

Мать и дочь, успевшие одеться и обуться раньше других, стали обходить трупы карателей, снимая с них автоматы и винтовки.