Kitobni o'qish: «Мнемофаг», sahifa 3

Глава 3. Корни

Руки Петто мелко дрожали, когда он наконец заставил себя отойти от стеллажа и вернуться к столу. Пустой стул, на котором только что сидел призрак из прошлого, казался эпицентром ледяного поля. Он обошел его по широкой дуге, словно боясь потревожить невидимый остаток присутствия, и тяжело опустился на другой стул, стоявший поодаль.

«Соберись, Воронов, соберись», – прошептал он, обращаясь к себе как к постороннему. Голос был хриплым и неуверенным. – «Работа. Нужно закончить работу».

Эта мысль была абсурдной на фоне пережитого ужаса, но именно она стала его спасательным кругом. Профессиональная привычка, въевшаяся за годы и поколения, оказалась сильнее парализующего страха. Даже если он сходит с ума, даже если его архив населили призраки, клиент ждет результат. Игнациус фон Штрум заплатил аванс, и он, Пётр Воронов, должен выполнить свою часть сделки. Это был островок порядка в бушующем море иррационального.

Он заставил себя посмотреть на стол, на разложенные чертежи XVII века. Тот самый лист, над которым мгновение назад склонялся старик с гусиным пером. На бумаге не было никаких следов, никаких лишних пометок. Но Петто казалось, что он видит на этом месте слабый, призрачный отпечаток, след несуществующего прикосновения.

Он глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь в руках. Нужно было систематизировать найденное и подготовить отчет для фон Штрума. Он потянулся к стопке документов, но пальцы, обычно такие ловкие и точные в обращении с ветхой бумагой, двигались неуклюже, цеплялись за края. Он уронил тонкий лист с эскизом фасада, и тот медленно спланировал на пол. Наклоняясь, чтобы поднять его, Петто бросил быстрый, испуганный взгляд на пустой стул за столом. Никого. Только игра света и тени.

Он снова сел и заставил себя сосредоточиться. Два проекта он уже отобрал. Нужно было проверить еще одну папку с разрозненными эскизами и записями гильдии каменщиков. Он открыл ее. Буквы плясали перед глазами. Знакомый, хотя и сложный, готический шрифт казался теперь чужим, зловещим. Он читал описание какой-то балюстрады, но мысли постоянно возвращались к морщинистому лицу старика, к его спокойному, изучающему взгляду. Кто это был? Призрак одного из тех архитекторов, чьи чертежи он изучал? Или что-то иное?

Каждый шорох в здании заставлял его вздрагивать. Скрипнула половица на втором этаже – наверное, Аня прошла по коридору. Но Петто инстинктивно вжал голову в плечи, ожидая нового вторжения. Тихий гул компьютера казался слишком громким, навязчивым. Он то и дело бросал взгляды на окно, ожидая снова увидеть там улицу из прошлого.

Он пытался сравнивать два похожих эскиза башен – один принятый к постройке (не для жилого дома, а для городской ратуши), другой – отвергнутый проект жилого дома, найденный им ранее. Нужно было отметить уникальные элементы нереализованного проекта, которые могли бы заинтересовать фон Штрума. Но его мозг работал словно через силу, с задержкой. Детали расплывались, логические связи ускользали. Он несколько раз ловил себя на том, что просто тупо смотрит на чертеж, не видя его, а снова и снова прокручивая в голове образ старика за столом. Запах дыма и навоза все еще стоял у него в носу, хотя воздух в комнате давно был чист.

Он сделал ошибку в датировке одного из документов, перепутав цифры, и заметил это только через несколько минут, когда уже начал писать пояснение в отчете. Пришлось стирать, переписывать нетвердой рукой. Работа, которая обычно заняла бы у него не больше часа, растянулась почти на три. Он чувствовал себя выжатым, как будто не просто перебирал бумаги, а разгружал вагоны. Ментальное напряжение было огромным.

Наконец, он отобрал три наиболее интересных нереализованных проекта XVII века, отсканировал чертежи и эскизы, насколько позволяло их состояние, и начал составлять сопроводительное письмо для Игнациуса фон Штрума. Он старался писать в своем обычном деловом стиле, но фразы получались рваными, приходилось несколько раз переформулировать предложения. Он описал найденные проекты, их особенности, причины отказа в постройке и потенциал для современной адаптации, как того и просил клиент.

Прежде чем нажать «Отправить», он еще раз окинул взглядом свой кабинет. Тишина. Порядок. Его стол, его книги, его мир. Но что-то неуловимо изменилось. Воздух казался наэлектризованным, тени в углах – более глубокими. Ощущение безопасности, которое он всегда испытывал в этих стенах, было подорвано.

Он прикрепил файлы к письму, перечитал текст в последний раз, стараясь не обращать внимания на легкую дрожь в пальцах, и кликнул мышкой. Письмо ушло. Заказ выполнен. Он сделал это.

Облегчения не было. Только глухая усталость и сосущее чувство страха. Он закрыл глаза, потер виски. Что делать дальше? Сказать Ане? Она будет волноваться, не поверит, решит, что он переработал. Обратиться к врачу? Что он скажет? «Доктор, я вижу призраков архитекторов XVII века за своим рабочим столом»?

Нет. Он должен разобраться сам. Что-то связывало эти события – Глухой проулок, кладбище под «Галереей Времен», старик-архитектор. Что-то было не так с прошлым Фальтико, с его стертыми, забытыми частями. И эта «неправильность» начинала активно просачиваться в настоящее. И, похоже, именно он, хранитель городской памяти, оказался в эпицентре этого странного, пугающего процесса.

Он встал, подошел к стеллажу, где стоял дневник Аркадия Боля, придворного слуги, описавшего Глухой проулок. Нужно было перечитать ту запись еще раз. Может быть, он что-то упустил? Какую-то деталь, которая теперь, после всего случившегося, обретет новый смысл? Страх все еще сковывал его, но к нему примешивалось новое, незнакомое чувство – отчаянное, почти злое любопытство. Он должен был понять, что происходит. Даже если для этого придется заглянуть еще глубже под кожу города.

Петто заставил себя встать и подойти к стеллажу, где хранились дневники и мемуары конца XIX века. Он осторожно достал тяжелый том в кожаном переплете – дневник Аркадия Боля. Найдя нужную запись о Глухом проулке, он перечитал ее несколько раз, вглядываясь в аккуратные строки.

«…наша маленькая хитрость… обустроил сей тупик позади лавки старьевщика Кривоносова… кортеж сворачивает… выезжаем на Замковую дорогу… Маленькая ложь во спасение монаршего спокойствия…»

Все казалось логичным, циничным, но объяснимым. Придворная уловка, чтобы скрыть от короля неприглядную часть города. Но теперь, после видения старика-архитектора, после холода и запаха тлена в «Галерее», эти строки звучали иначе. Не просто как описание хитрости, а как описание создания чего-то… искусственного, фальшивого в самой ткани города. Чего-то, что, возможно, не должно было существовать.

«Но что думали местные?» – пробормотал Петто. Боля описывал реакцию двора, но как восприняли появление странного, внезапно возникшего тупика жители самой Купеческой слободы?

Он вернул дневник Боля на место и направился к другой секции архива – той, где хранились менее официальные свидетельства эпохи: личные записи мещан, ремесленников, мелких торговцев. Тех, кто жил внутри слободы, а не проезжал через нее в закрытой карете. Поиск был сложнее – эти документы были хуже каталогизированы, часто анонимны или принадлежали малоизвестным людям.

Он перебирал тонкие тетради в коленкоровых обложках, пачки пожелтевших писем, перевязанных бечевкой, самодельные альбомы с вырезками из газет. Его взгляд зацепился за несколько тетрадей, переплетенных грубой тканью, с надписью на первой странице, сделанной старательным, но не слишком уверенным почерком: «Записки Егора Смирнова, приказчика бакалейной лавки Кузьмы Пятова. Лета 1886-1891».

Петто взял одну из тетрадей и вернулся за стол (на свой стул, не на тот, что занял призрак). Он осторожно раскрыл ее. Записи велись почти ежедневно: цены на овес и сахар, погода, местные новости, сплетни, жалобы на хозяина. Обычная жизнь маленького человека той эпохи. Петто листал страницы, ища упоминания о Глухом проулке или событиях весны 1887 года, когда, согласно Боля, проулок был «обустроен».

И он нашел. Запись от мая 1887: «Ныне у нас диковина случилась. За домом старого Кривоноса, что рухлядью торгует, проулок новый явился. Глухой, аккурат в стену упирается. Ни пройти, ни проехать. Зачем – не понятно. Говорят, начальство велело для красы али порядка какого. Мужики смеются, мол, дырку в стене проломить забыли».

Дальше шло еще несколько записей, где Смирнов с удивлением отмечал, что по проулку иногда проезжают богатые кареты, которые непонятно как потом выбираются обратно. Он явно не был посвящен в тайну королевского маршрута.

А потом тон записей начал меняться. Осень 1887 года: «Третьего дня пропал Митька-сапожник. Пьяный был, сказывают, побрел ночью куда-то от кабака "Яма", что у Никольской. Искали – не нашли. Бабы голосят, будто его в Глухом проулке нечистый забрал. Страшно там стало, неуютно как-то. Стараюсь мимо не ходить».

Петто почувствовал, как холодок снова пробежал по спине. Он листал дальше. Зима 1888 года: «Опять пропажа. Девка гулящая, Марфушкой звали, сгинула без следа. Последний раз ее видели у входа в тот проклятый проулок. Городничий приходил, расспрашивал, да что толку? Место там темное, дурное. Старый Кривонос и тот съехал, лавку свою бросил, говорит, чертовщина там творится, тени ходят и шепчут по ночам».

Еще несколько записей о мелких происшествиях, пьяных драках и кражах в слободе, и снова – весна 1889 года: «Степан-возчик, мужик трезвый и сильный, пропал. Пошел по нужде в Глухой проулок вечером, да так и не вернулся. Лошадь его с телегой так и простояла до утра. Уж и не ищут почти. Говорят, проулок тот – как кишка слепая, засасывает людей, и нет им возврата. Жуть берет. Перекрестился трижды, как писал сие».

Петто закрыл тетрадь. Руки снова дрожали, но теперь не только от страха. Объяснение Аркадия Боля – «маленькая ложь во спасение монаршего спокойствия» – теперь выглядело чудовищно. Этот искусственно созданный, фальшивый кусок города, эта декорация, ширма… она стала ловушкой? Местом, где действительно пропадали люди? Не просто пьяницы или гулящие девки, но и обычные люди, как Степан-возчик.

Он вспомнил описание Боля: «…кортеж сворачивает в Глухой проулок, там через неприметные ворота во двор мы выезжаем на Замковую дорогу…» Неприметные ворота? Но Смирнов пишет – «глухой, аккурат в стену упирается». Возможно, ворота были замаскированы, видны только тем, кто знал? Или… или Боля описывал желаемое, а реальность была иной?

И главное – почему об этом ни слова в официальных отчетах? Почему этот проулок так тщательно стерли не только с карт, но и из документов о сносе слободы? Они скрывали не просто королевский маршрут. Они скрывали пропажи людей. Они скрывали страх, который это место внушало жителям.

Петто почувствовал, как кусочки головоломки начинают складываться, но картина получалась гораздо более мрачной и пугающей, чем он мог себе представить. Глухой проулок был не просто архивной нестыковкой. Кладбище под торговым центром было не просто примером городского забвения. А старик-архитектор… возможно, он был не просто призраком.

Эти места, стертые, забытые, намеренно скрытые – они были… опасны? Активно опасны? И эта опасность не исчезла вместе с ними, она просто затаилась под кожей города, готовая проявиться снова?

Он снова посмотрел на тетрадь Егора Смирнова. Показания простого человека, жившего там и тогда, оказались страшнее всех придворных интриг. И теперь у Петто было не просто смутное ощущение неправильности. У него было свидетельство. Свидетельство того, что тьма под городом имеет свою историю. И эта история, похоже, только начинается для него.

Голова Петто гудела. Мысли метались, цепляясь то за строки из дневника Боля, то за корявый почерк приказчика Смирнова, то за образ старика за его столом. Пропажи людей… шепот по ночам… «проклятый проулок»… Это было слишком. Слишком много для одного дня, для одного человека, привыкшего иметь дело с сухими фактами и четкими датами.

«Нет, – он решительно тряхнул головой, отгоняя нахлынувшие образы. – Этого не может быть. Это просто… совпадения. Городские легенды. Пьяные слухи». Он вскочил со стула, почти опрокинув его. Нужно было прекратить это. Прекратить копаться в этих пыльных, темных историях. Он сам себя накручивает.

Взгляд упал на разложенные на столе бумаги: тетради Смирнова, карта 1888 года с четко обозначенным Глухим проулком, ксерокопии страниц из дневника Боля. Все это казалось теперь не просто документами, а какими-то уликами, вещественными доказательствами его собственного безумия.

«Хватит», – сказал он вслух, и голос его прозвучал неожиданно твердо в тишине архива. – «Просто хватит на сегодня».

Он начал быстро, почти лихорадочно собирать бумаги со стола. Его обычная методичность и аккуратность исчезли. Он не разбирал документы по папкам, а просто складывал их в одну стопку – карты, дневники, копии. Лишь бы убрать их с глаз долой, спрятать, словно они могли причинить ему вред. Пальцы плохо слушались, бумага шуршала под его торопливыми движениями. Он старался не смотреть на тот стул, где сидел призрак, но боковым зрением ему все время казалось, что там мелькает какая-то тень.

Он подхватил стопку собранных документов и почти бегом направился к стеллажам. Обычно он тщательно сверялся с каталогом, прежде чем поставить что-то на место, но сейчас он просто рассовал тетради и папки в ближайшие свободные ячейки, нарушая собственный, годами выстраиваемый порядок. Тетрадь Смирнова оказалась зажата между томами по истории гильдий, карта 1888 года – в секции церковных метрик. Не важно. Главное – убрать их, скрыть, забыть.

Закончив с бумагами, он оглядел кабинет. Стол был почти пуст, если не считать ноутбука и нескольких канцелярских принадлежностей. Стало немного легче, но ощущение тревоги не уходило. Комната казалась чужой, враждебной. Свет от настольной лампы выхватывал из полумрака пляшущие пылинки, которые казались какими-то зловещими спорами.

Он выключил лампу, оставив гореть только тусклый свет в коридоре. Потом прошел по кабинету, проверяя, закрыты ли окна, хотя точно помнил, что не открывал их после того видения. Запер ящики стола на ключ. Механический щелчок замка прозвучал успокаивающе, как последний бастион порядка.

Все. Работа на сегодня окончена. Определенно окончена. Ему нужен отдых. Горячий душ, ужин с Аней, книга – что угодно, лишь бы не думать о Глухом проулке, о кладбище, о стариках с гусиными перьями. Ему нужно было вернуться в нормальный мир, к нормальным мыслям. Возможно, стоит взять отпуск на пару дней? Съездить куда-нибудь с Аней за город, подальше от Фальтико, от его истории, от его давящей атмосферы.

Он вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь, но не запирая ее – он никогда не запирал кабинет на ключ, уходя наверх. Прошел по коридору первого этажа, погасил свет и направился к лестнице, ведущей в их квартиру.

Каждая ступенька скрипела под его ногами громче обычного. Он поднимался, чувствуя, как напряжена его спина, как он невольно прислушивается к малейшим шорохам внизу, в темноте архива. Ему казалось, что из глубины стеллажей, из-за тяжелых дверей хранилищ за ним наблюдают невидимые глаза.

«Успокойся», – снова приказал он себе. – «Это просто нервы. Переутомление. Тебе нужно поспать».

Он толкнул дверь на второй этаж. В квартире горел мягкий свет, пахло чем-то вкусным – Аня готовила ужин. Из гостиной доносились приглушенные звуки телевизора. Нормальная жизнь. Обычный вечер. Он шагнул внутрь, закрывая за собой дверь, словно отсекая ею не только рабочий этаж, но и весь тот иррациональный ужас, который на него сегодня обрушился. Он глубоко вдохнул теплый, домашний воздух. Здесь он был в безопасности. Здесь ему ничего не угрожало.

Он очень хотел в это верить.

Он заставил себя улыбнуться, входя в гостиную. Аня сидела на диване, но подняла на него глаза, и ее улыбка в ответ была немного встревоженной.

«Ты какой-то бледный, Петя, – сказала она, откладывая пульт от телевизора. – Точно все в порядке на работе?»

«Да-да, все отлично, – он подошел, сел рядом и обнял ее, стараясь, чтобы его объятия были крепкими и уверенными, а не выдавали внутренней дрожи. – Просто немного замотался с этим новым заказом. Очень много мелких деталей, голова кругом идет».

Она внимательно посмотрела ему в лицо, словно пытаясь прочитать что-то между строк. Но, видя его явное нежелание говорить, не стала настаивать.

«Ну, раз замотался, значит, тебе точно нужно хорошо поужинать и отдохнуть, – она встала. – Я как раз приготовила твой любимый грибной суп. Пойдем на кухню?»

За ужином Петто старался быть собой: расспрашивал Аню о ее переводах, обсуждал какие-то бытовые мелочи, но разговор клеился плохо. Он то и дело ловил себя на том, что прислушивается к звукам снизу или бросает быстрый взгляд на темное окно. Аня тоже была немногословна, погруженная в свои мысли.

Когда они уже пили чай, Аня вдруг тихо сказала, глядя на свою чашку:

«Я сегодня еще один тест сделала. Утром. Другой фирмы».

Петто замер, его сердце снова пропустило удар, но на этот раз от совершенно иного чувства – от затаенной надежды. Он поднял на нее глаза.

Аня медленно подняла взгляд, и на ее лице расцвела та самая улыбка, которую он видел утром, но теперь она была еще ярче, увереннее, и в глазах стояли слезы радости.

«И он тоже положительный, Петя, – прошептала она. – Две четкие полоски. Никаких сомнений».

Мир вокруг словно взорвался фейерверком. Весь страх, все сомнения, все видения стариков и запахи тлена – все это мгновенно схлопнулось, исчезло, вытесненное волной чистого, оглушительного счастья. Он вскочил из-за стола, подхватил Аню на руки и закружил по маленькой кухне, смеясь так громко и свободно, как не смеялся уже очень давно.

«Да! Да! Я знал! Мы знали!» – повторял он, целуя ее в щеки, в лоб, в губы.

Аня смеялась вместе с ним, прижимаясь к нему, и слезы катились по ее щекам. Все тревоги и страхи последних часов казались теперь далекими и нереальными, как дурной сон. Вот она, настоящая реальность – его жена, их будущий ребенок, их дом. Это было то, ради чего стоило жить, то, что имело значение.

«Ты будешь папой, Петя», – сказала она, когда он наконец поставил ее на пол, но продолжал крепко обнимать.

«А ты мамой», – ответил он, глядя в ее сияющие глаза. – «Восьмое поколение Вороновых…»

Он был без ума от счастья. Все остальное отступило на второй план. Архив с его тайнами и призраками, странные заказы, пугающие предчувствия – все это казалось теперь мелким и незначительным по сравнению с этой огромной, светлой новостью. Он снова чувствовал твердую почву под ногами. У него был якорь. У него была причина быть сильным, быть нормальным, защищать свой мир от любых теней, реальных или воображаемых.

В тот вечер он больше не думал о Глухом проулке или старике-архитекторе. Он думал о будущем. О маленькой кроватке в углу спальни, о бессонных ночах, о первом слове, о том, как он будет рассказывать своему сыну или дочери истории – но не страшные истории из пыльных архивов, а волшебные сказки из тех самых книг, которые он так любил читать перед сном. Счастье было таким полным, таким всеобъемлющим, что казалось, никакой тьме не под силу его омрачить.

В ту ночь Петто спал крепче, чем за последние несколько дней. Образ старика за столом и жуткие истории из дневника приказчика Смирнова все еще таились где-то на периферии сознания, но были отодвинуты на задний план сияющей радостью от подтвердившейся беременности Ани. Это новое знание действовало как мощный оберег, как источник невиданной прежде силы и решимости. Он не просто хранитель пыльных бумаг; скоро он станет отцом, защитником новой жизни. И это меняло все.

Лежа в темноте рядом с мирно спящей Аней, он думал. Думал о Фальтико, о его скрытых шрамах, о странностях, которые начали просачиваться в его упорядоченный мир. Раньше он испытывал страх, желание отстраниться, спрятаться в своей скорлупе. Теперь же, подпитываемый счастьем и новым чувством ответственности, он ощущал иной импульс. Не просто любопытство, а необходимость понять. Разобраться в том, что происходит с его городом, с его историей. Ведь этот город должен был стать домом для его ребенка, и Петто не хотел, чтобы этот дом таил в себе необъяснимые, зловещие угрозы.

Его мысли вернулись к «Галерее Времен», к тому углу на третьем этаже. К холоду, запаху тлена, к предполагаемому месту упокоения Мариона Хиккса. Поэт, драматург, деятель культуры своего времени, погребенный под бутиком и кафе-мороженым. Это было неправильно не только с точки зрения морали или эстетики. Это было неправильно с точки зрения Истории, которую он, Петто Воронов, был призван хранить.

И внезапно ему в голову пришла идея. План действий, который сочетал его профессиональный долг и подсознательное желание взглянуть страху в лицо, но уже на своих условиях.

«Нужно это зафиксировать», – подумал он. – «Официально. Как факт».

Место захоронения Хиккса, пусть и под тоннами бетона, все равно оставалось точкой исторической памяти. И пусть сейчас невозможно поставить там памятник, но можно и нужно внести это место в архивные реестры, максимально точно привязав его к существующим ориентирам. Это его работа, его прямая обязанность как архивариуса, пусть и выполняемая по собственной инициативе.

Он решил, что сделает это завтра. Но не днем, когда торговый центр кишит народом и суетой. А ночью. Когда «Галерея Времен» будет закрыта, пуста и тиха. Он использует свои права и связи как официальный представитель «Архивного бюро Вороновых». У него были контакты в городской администрации, отвечающей за муниципальную собственность и исторические объекты; он мог запросить официальное разрешение на доступ для проведения архивных изысканий. Формально это было бы «уточнением местоположения объекта культурного наследия XVIII века для внесения в реестр». Звучало солидно и не вызывало бы лишних вопросов.

Он придет туда с оборудованием – не только с дальномером и чертежами, но и с хорошим фотоаппаратом, диктофоном. Он сделает точные замеры, привяжет точку Хиккса к конструктивным элементам здания – к тем самым колоннам, что стояли недалеко от бутика «Синьор Антонио». Он сфотографирует это место, сделает подробное описание. Создаст официальный архивный документ. Это будет его ответ на ту неправильность, которую он там почувствовал. Акт порядка против подступающего хаоса.

Мысль о возвращении в то место, особенно ночью, вызывала холодок где-то в глубине души. Но теперь это был не парализующий ужас, а скорее азарт исследователя, смешанный с твердой решимостью. Он не позволит теням прошлого безнаказанно вторгаться в его мир. Он встретит их на своей территории – на территории фактов, документов и профессионального долга.

Убаюканный этой мыслью, чувствуя себя не жертвой обстоятельств, а человеком, берущим ситуацию под контроль, Петто наконец погрузился в глубокий сон без сновидений, набираясь сил перед завтрашней ночной вылазкой в самое сердце современной пустоты, построенной на костях прошлого.