Kitobni o'qish: «Черный город»

Глава 1. Вагон

Привилегированное купе       в поезде, следующем из Праги через Усти над Лабем в Дрезден, превратившийся после бомбежек в руины, а затем в Берлин, выглядело кичливо и дорого.

Отделка красными породами дерева спинок кроватей и шикарное зеркало, вмонтированное в дверь, свидетельствовали о принадлежности вагона к экстра-классу и его узком предназначении. Прежде он наверняка использовался для перемещения элиты рейха – офицеров СС, дипломатов, генералитета и высших офицеров Вермахта.

Нюрнбергский процесс еще не открылся, но всем в бывшем протекторате Богемия и Моравия было понятно, что пощады не будет не только высокопоставленным военным преступникам, но и обычным немцам.

Третий рейх канул в лету. Бесноватый вождь Адольф Гитлер покончил жизнь суицидом, предварительно уничтожив не только государство, но и большую часть мужского населения… Чешские немцы, как впрочем и польские, да и любые другие, превратились в изгоев.

Как когда-то нацисты согнали в гетто Терезина чешских евреев, предварительно, до окончательной расправы заставив их пришивать на одежду желтые звезды Давида, точно так же и чехи приказали гражданам немецкого происхождения носить белые нарукавные повязки с буквой «N». Или со свастикой. Носить до окончательного решения «немецкого вопроса».

…Суетливо зашедшим в вагон пассажирам – приметной парочке, состоящей из немолодого, с проседью на кудрявой голове, весьма крепкого высокого очкарика с дорожным кожаным кейсом и его очаровательной спутницы возрастом гораздо младше него – одновременно показалось, что шик этого прицепного вагона не стыкуется с видавшим виды тягачом-паровозом и обшарпанным поездом в целом.

– Не волнуйся, милый, – подбадривала следующая за паном блондинка в сером берете с торчащими из него прекрасными локонами вьющихся волос.

Уже в купе, когда он умостил под стол свой черный саквояж, она добавила:

– Ты же видел, проводник даже бровью не повел. Значит, с документами все в порядке. Штампы, бланки… Все настоящее.

– Дай Бог, дорогая, да, – вытирая платком пот со лба, скороговоркой выпалил запыхавшийся мужчина, – ректор Карлова университета… Он хороший мой друг, он не подвел, снабдил нас оригиналами паспортов погибшей после бомбежки пары – профессора и его аспирантки. Но все равно, будь осторожна. Не забывай, что мы – чехи, я – филолог пан Прскавец, повтори! Ты – моя аспирантка, любовница, пани Тереза.

– 

Пан Иржи. Я все помню. Пани Тереза. – подтвердила Эрика.

– И старайся меньше болтать ради своей же безопасности. У тебя чудовищный акцент. –             со злобой на самого себя процедил сквозь зубы новоиспеченный «пражский профессор», осознавая, что достал любимую своими придирками и перестраховкой.

– Самый обыкновенный южно-немецкий акцент! Но все мои знакомые чехи утверждали, что я говорю без акцента! – показала зубки Эрика, улыбнувшись уголком рта, а затем ласково чмокнула мужа в лоб.

– Они тебе льстили, дорогая, – выдавил из себя улыбку Гюнтер, – Хотя твой чешский действительно хорош, но не безупречен. Просто следи за языком.

Чистый, выдраенный до блеска от тамбура до коридора вагон выглядел в потрепанном составе инородным телом. Казалось, что от мимолетного и растворившегося в дымке иллюзий всего народа величия Германии после ее сокрушительного разгрома союзниками остался лишь один этот блистательный вагон.

…Гюнтер Зуммер, искусный немецкий переводчик, знаток чешского, английского и русского языков, более, нежели простые изгои осведомленный в происходящем, не на шутку нервничал.

В силу своих должностных обязанностей в администрации протектората и в комендатуре, в прежние времена гер Зуммер приобрел немало друзей среди чешской профессуры, которой оказывал ряд бюрократических услуг. Некоторые из них оказались настолько благодарны, что не отвернулись после всего этого кромешного ада. Они пусть и не здоровались, но и не переходили на другую сторону улочек, а иногда даже кивали в знак приветствия. Скорее из интеллигентского сострадания, чем из чувства неоплатного долга.

Некоторые уже знали о «Брюннском марше». Земля слухами полнится. А слухи зачастую не рождаются на пустом месте. Эти беззакония – убийства, конфискации, изнасилования – основная масса называла заслуженным наказанием для немцев и справедливым возмездием. Лишь единицы сочувствовали Гюнтеру Зуммеру. И только один помог.

Гер Зуммер точно знал, что выбираться в Австрию через Брюнн— это сущее безумие. Тем более с такой красоткой, как Эрика – его молодой женой, голубоглазой белокурой бестией, словно срисованной с пропагандистских клише Лени Рифеншталь. Он не стал бы рисковать своей любимой, зная, как дорвавшиеся до власти чехи, сгруппировавшиеся в стаи якобы для поиска немецких партизан из «Вервольфа», обходятся с беззащитными немками.

Одно дело – он, сорока пяти летний бездетный бюргер. Ему-то терять нечего. Его мечте о том, что Эрика когда-нибудь все-таки подарит ему маленькую Анхелу, видимо, уже не суждено сбыться. Но Эрика! Ей всего двадцать четыре. Ее надо спасти во чтобы то ни стало. Она подарила ему любовь последних лет, после стольких разочарований и безответных чувств!

Сотрудница Бюро переводов Эрика Зуммер, урожденная Гельрод, тоже волновалась, но скорее за мужа.

Она искренне и страстно любила его, не взирая на разницу в возрасте и тоже очень хотела маленького ангелочка, но что-то никак не получалось. Причем, молодая девушка хотела ребенка именно от этого доброго, отзывчивого человека, мягкого как плюшевая игрушка и надежного как швейцарские часы с механизмом Баум Мерсье.

Это был служебный роман, переросший в чистое и настоящее чувство. Он был застенчив, ее Гюнтер. Сперва просто помогал с переводами для партийных бонза НСДАП и чванливых эсэсовцев, иногда даже полностью делал за нее работу, не позволяя никому не то что ругать, но даже повышать на нее голос. Он был лучшим в конторе! Да что там в конторе! Во всей Праге ему не было равных.

Лингвистическое образование, скрупулезность и начитанность. С ним было интересно. Казалось, он знает все и все может предвидеть. За ним – как за каменной стеной. Да и как мужчина – разве опыт можно сравнить с эгоистичным подходом этих сорвиголов в форме. К тому же – они убийцы! А ее Гюнтер мухи не обидит.

Господь уберег его от греха, как считала Эрика. Всевышний предусмотрительно и безвозвратно испортил его зрение и наделил сверхспособностями полиглота.

Только в конце войны, перед самой капитуляцией Рейха, когда всех поголовно набирали в «фольксштурм» и выдавали фаустпатроны, о нем вспомнили как о потенциальном солдате. Но тотальная мобилизация не успела его коснуться и замарать Гюнтера кровью. Как ни странно, помогли не отправиться на фронт проблемы со зрением и востребованность даже на крайнем этапе войны.

Эти объективные причины обернулись для него лишь месячным курсом медицинской подготовки. Его научили дезинфицировать и перевязывать раны, накладывать гипс, а так же пользоваться хлорэтилом, эфиром и хлороформом для обезболивания.

В момент агонии его снова задействовали в Канцелярии – он редактировал воззвания и переводил для рейхспротектора Фрика перехваченные английские и американские сводки – обергруппенфюрер Вильгельм Фрик надеялся, что англичане предложат СС и Вермахту более выгодную сделку, чем русские… Сталин не договаривается с поверженными.

В общем, тревожные времена не помешали Эрике влюбиться. Он был робок, ее Гюнтер. И галантен, и учтив. Сперва дарил цветы анонимно, а потом, когда она его разоблачила, покраснел, как нашкодивший ребенок и выдавил из себя признание. Потом уже осмелел и подарил на набережной Влтавы у Карлова моста кольцо, купленное на все жалование в ювелирной лавке на улице Алхимиков, в бывшем еврейском гетто.

Поначалу она сказала «да» из снисхождения, потом поняла – что ее выбор осознанный и вовсе не связан с той объективной причиной, что все симпатичные кавалеры гибли пачками на Восточном фронте, даже не успев пролепетать нужные слова. Да и кто в эти страшные времена верил словам и обещаниям!? Банальные слова уже не способны были усладить слух истомившейся по любви и созревшей для неистовой страсти девицы в полном соку. Гюнтер был рядом, а все они были далеко.

Спустя некоторое время Эрика скорее всего привыкла к нему, а года через два она не могла себе представить, как жить без этого родного человека. Она любила его любовь к себе, так и Жозефина трактовала свою привязанность к императору Наполеону.

Эрика недоумевала, что все вокруг видят в Гюнтере лишь профессионала своего дела, а не обольстителя. С другой стороны – спокойствие было частью ее уверенности в себе, а Гюнтер не доставлял тех хлопот, которые обычно тянулись шлейфом за смазливыми офицерами или молодыми клерками из канцелярии до их отправки на фронт с билетом в один конец.

Глава 2. Чай

Стук в дверь прервал диалог мужа и жены. Это был проводник. Тот самый, который, по мнению Эрики, не заподозрил ничего неладного. Да и как мог вызвать подозрение интеллигентный пан в очках и двубортном пиджаке, который шел налегке, держа в руках лишь саквояж. К тому же ее высокообразованный муж знал чешский лучше любого чеха.

Ей, правда, показалось немного странным, что ее собственная красота осталась незамеченной – там, на перроне проводник лишь деловито изучил новехонькое чешское удостоверение личности. Таких документов пока было немного, ведь в протекторате всех обязывали предъявлять немецкий «ausweis». Однако, эти мимолетные воспоминания Эрики о прежней привилегированной жизни уже были не к месту. За почти три месяца сущего ада все изменилось.

В общем, не сделав ей ни единого комплимента, железнодорожный служащий пропустил пару в тамбур.

Спустя десять минут с ним случилась метаморфоза. Как только поезд тронулся, из молчаливого и угрюмого клерка в бросающейся в глаза мятой униформе и нелепой фуражке, тот превратился в назойливого болтуна.

– Пан и пани не хотят ли заказать чаю? Имеется черный байховый британской расфасовки… Аромат божественный! В Лондоне знают толк в индийском чае. Как только в Прагу из изгнания вернулся наш Эдвард Бенеш, сразу появился и этот чай! —вагонный начальник услужливо предложил горячий напиток, поправляя головной убор. Его унылое лицо не выражало ни единой эмоции и не стыковалось с его внезапно проявившейся разговорчивостью.

– Пожалуй, – утвердительно кивнул Гюнтер. Проводник был рад угодить высокопоставленным гостям. Просто в этот вагон другие вряд ли бы достали билеты.

– По дороге будет еще две проверки документов. – предупредил проводник, – Отлавливают немцев и венгров. Эти коллаборанты совсем обнаглели. Так и норовят снять предписанные им повязки с буквой «N» и раствориться в толпе. Декрет, знаете ли.

– Порядок есть порядок, – натянуто улыбнулся Гюнтер, машинально поправив сперва очки, а затем свой саквояж под купейным столиком.

Проводник обернулся мигом и принес чай в двух стеклянных стаканах, вставленных в подстаканники с советскими гербами из мельхиора.

Гюнтер удивился. Проводник, разгадав недоумение, ответил без вопроса:

– Вагон наш для избранных. В нем неделей раньше ехала советская делегация прямиком в Берлин. Говорят, осенью будут судить всю эту фашистскую шайку, включая Геринга и Гесса. Русский генерал по поручению самого Конева ехал в соседнем с вашим купе. Видно, был большущей «шишкой». В Праге в вагон доставили эти подстаканники с советской символикой. Специально для генерала. Предупредили, чтоб чай я приносил каждые сорок пять минут. И только в них. Представляете? До самого Берлина каждые сорок пять минут! На дворе сорок пятый год, может поэтому сорок пять минут, просто издевательство! Привереды – эти русские генералы… Но нет худа без добра. Подстаканники они обратно не потребовали. Целых шесть штук. Набор на шесть персон теперь используем для наших пассажиров. И ничего ведь, что герб Советов на них? Дева Мария не позволит коммунистам смести пана Бенеша. Кстати, то купе, в котором ехал русский… Там едет кто-то из ближайших помощников нашего Президента Бенеша. Важная персона. Тоже чай ему отнести следует, а то я тут заболтался…

Назойливый проводник исчез. Эрика положила ладонь на колено мужа, чтобы он успокоился. Она знала, что Гюнтер нервничает, причем больше переживает за нее, чем за себя.

– Это просто чай, милый. Пей и не думай ни о чем плохом, а то твоя тревога передается мне, – попросила Эрика.

– Любимая, в саквояже те часы, что остались мне от отца, с циферблатом из оникса, и все твои украшения. Если придется подкупать патруль или пограничников, не спорь. – почти шепотом произнес Гюнтер, словно предчувствовал что-то неладное.

Ехали час. В окне показались холмы. За ними – Рудные горы. Скоро появилась и извилистая речка Билина. Она впадала в Эльбу. На крутом скалистом утесе на правом берегу Эльбы виднелись башни и стены полуразрушенного Стршекова Замка. У его подножия располагался незамысловатый шлюз. Неподалеку возвышалась башня старого костела, перекошенная из-за разорвавшейся поблизости фугасной бомбы.

– Эльба… – произнесла Эрика, и муж ее не поправил, о чем потом пожалел. Чехи называли реку Лаба.

Глава 3. Попутчик

Поезд. со скрипом остановился прямо на холме перед въездом в Усти над Лабем.

– Не беспокойтесь, это ненадолго. Формальная проверка документов! – донеслось из коридора. – Вторая будет на самой границе с Германией. Оставайтесь на своих местах.

Не смотря на предупреждение вошедших в вагон полицейских, любопытные пассажиры высыпали в коридор с тем, чтобы рассмотреть происходящее бесчинство на старом каменном мосту через реку.

С набережной к мосту бежала толпа разъяренных мужчин, вооруженных палками. Доносилась и стрельба, то одиночными выстрелами, то автоматными очередями.

Эрика поддалась инстинкту и приоткрыла дверь купе, хотя Гюнтер не рекомендовал высовываться. Он сидел как вкопанный, словно его все это не касалось. Похоже, он все еще не мог прийти в себя от навалившегося на них кошмара и быстрых сборов, а главное – той незаурядной конспирации, с помощью которой они оказались здесь. Он просто боялся, но пытался не показать вида любимой, чтобы она не заподозрила его в малодушии.

Спасительная граница находилась в пяти километрах от этого места, от этой проклятой страны, которую они непредусмотрительно считали родиной, но где они стали изгоями. Никто из немцев теперь не был в безопасности…

…Старика с намалеванной белой краской фашистской свастикой на спине настиг молодой бритый наголо чех. Ударив его по голове какой-то болванкой, он обыскал потерявшего сознание пожилого человека на глазах у остальных преследователей и под гоготание подельников пнул его несколько раз, уже бездыханного, ногой. На мгновение бритоголовый остановился, чтобы пересчитать купюры, извлеченные из портмоне жертвы.

– Рейхсмарки! Почти сотня! И десять оккупационных марок! Сорвали куш! – крикнул он своим подельникам и показал в сторону моста.

Они ринулись к Эльбе, чтобы не упустить шанс пограбить других убегающих немцев. Сопротивление было исключено. Бежали старики, женщины с детьми и калеки, которые ковыляли на костылях с единственной надеждой – что их пощадят.

Старик с проломленным черепам остался лежать на брусчатке. Его головной убор – «бергмютце», горная шапка, которую чехи окрестили «гансовкой» валялся в метре от лужи крови, источником которой была рана в голове поверженного мародерами «фрица».

По всему городу разворачивалась очередная драма кровавых погромов, устроенных провокаторами, заявившими, что немцы взорвали армейский склад , вынесли все оружие, и что в Усти обосновался отряд «Вервольфа».

Молодчики врывались в квартиры и дома, помеченные заблаговременно свастиками. То, что происходило за стенами более походило на выход инфернального ужаса наружу через человеческую безжалостность, порожденную безнаказанностью.

– Ничего не поделаешь… Месть, порожденная гневом, человеческая зависть как базовый инстинкт и нереализованное чувство справедливости, которое каждый трактует по своему. – задумчиво, вкрадчивым баритоном произнес сосед по купе, увидев прильнувшую к окну любопытную светловолосую красавицу, – Разрешите представиться, я Коварж, Лукаш Коварж – адвокат. – Немцы в массе своей не проявляли эмпатию. Все возвращается. – добавил он.

– Тереза Новак, – представилась в ответ Эрика, продолжая смотреть вдаль на продолжающиеся на мосту бесчинства, – Ассистентка профессора Иржи Прскавеца. Не могу судить обо всем этом беспристрастно, ведь Гете и Кант тоже были немцами.

– Прочь, завистник, прочь, хулитель, ибо здесь – певца обитель. Ибо эта песнь живая возлетит к преддверьям рая. Там тихонько постучится и к бессмертью приобщится… – Процитировал строки из «Фауста» пан Коварж, чем привлек внимание Эрики, и она на мгновение оторвалась от окна.

– О, вы цитируете Иоганна фон Гете? Сейчас небезопасно ссылаться на немца, хоть и поэта. – съязвила Эрика.

– Его наследие принадлежит всем нам, а не Германии. Так что ничего странного. – парировал Коварж, – Так же еврей Кафка – и чех, и немец, и иудей одновременно.

Высокий шатен с зализанным бриолином пробором, в двубортном черном пиджаке с модными заостренными лацканами, лукаво улыбался. Он растянул губы в бессердечной ухмылке в тот самый момент, когда на мосту убивали беззащитных людей.

Пан Коварж напомнил Эрике актера из немецких кинолент времен Рейха. Тонкие губы ее случайного визави делали его улыбку противной. А колючий взгляд, присущий софистам, жонглирующих аргументами, и нечистоплотным дельцам, для которых нет ничего святого.

Этот надменный и лукавый взор шатена с правильными чертами лица и голубыми глазами роднил его с теми эсесовцами, которые не раз пытались воспользоваться своим высоким положением для удовлетворения собственной похоти. У них ничего не выходило благодаря Гюнтеру… Он всегда оказывался рядом и уводил ее от неприятностей.

Но теперь ей казалось, что этот пронизывающий взгляд обнажает ее, и она как лягушка устремляется на погибель прямо в гипнотическую пасть удава. Она хотела было юркнуть обратно в купе, но Коварж задержал ее вопросом:

– Вы, значит, ассистент профессора и направляетесь в Берлин? В логово, так сказать, врага, как говорит маршал Иван Конев…

– Мы с профессором Прскавецем направляемся в Дрезден в археологических целях.

– Ну, конечно. – иронично заметил Коварж, – Какие еще могут быть цели в черном от копоти городе, превращенном союзниками в руины. Там живого места нет. Там теперь каждый второй археолог, все ведут раскопки, чтобы откопать чужое добро.

Этот бестактный и безжалостный человек рассмеялся бы от собственной шутки, но этот неприятный диалог был прерван полицейскими, которые подошли к купе.

– Вы из этого купе? – поинтересовался старший по званию. – Прошу зайти внутрь и предоставить ваши документы.

Эрика зашла в купе. Удостоверения личности не вызвали подозрений. Но полицейский помоложе не сводил глаз с саквояжа. Переглянувшись со старшим патрульным, он как ьы невзначай поинтересовался:

– Вы налегке. Из багажа кроме саквояжа еще есть что-нибудь?

– Нет, у нас научно-исследовательская поездка в Дрезден по заданию Карлова университета, – стараясь не выказывать волнения ответил Гюнтер. Украшения и часы-реликвия хоть и лежали в кармашке под днищем, все же представляли некую опасность в случае обнаружения – вероятнее всего, их пришлось бы отдать алчным блюстителям нового порядка, но Гюнтер Зуммер предполагал, что побрякушки и семейная реликвия стоили того, чтобы быть израсходованными с пользой, а не во время заурядного обыска.

– Научно-исследовательская? Надо же! И что там исследовать? – не отставал полицейский.

– Уникальные экспонаты, артефакты из замка Пильниц. Там собраны все ценности из саксонских коллекций. Они могут быть переданы на хранение в Прагу. – выпалил свою легенду ненастоящий профессор.

– И советы позволят вывести трофеи из Дрезденской долины Лабы в Чехословакию? Может и «Золотого всадника» – курфюста Августа Сильного – тоже удастся заполучить в качестве компенсации за все те издевательства, что мы испытали? А уж мы натерпелись, не правда ли? – из коридора раздался уже знакомый Эрике баритон. Интонация его иронии была угрожающей. – В проеме показался пан Коварж. Он бесцеремонно отодвинул полицейских и вошел в купе. – Не кажется ли вам, что это невозможно?

Вопрос был адресован, скорее пассажирам купе. Но протиснувшийся вовнутрь между полицейскими визитер смотрел в глаза полицейскому наряду. Его взгляд был испепеляющим и не требующим возражений, даже начальственным. При этом представившийся Эрике адвокатом шатен с пробором показал полицейскому наряду какое-то удостоверение, не передавая его им в руки. Те внимательно изучили документ и почему-то произнесли извинительным тоном:

– Пан Коварж, вы же сами видите, какая обстановка в Усти над Лабем. Тут совсем ничего до границы. А там орудуют остатки «Вервольфа», они активизировались и у них среди местных немцев немало сочувствующих и пособников.

– Среди немцев, – повторив фразу своего визави, Коварж плюхнулся на сиденье без приглашения, – Но где вы здесь видите немцев?