Kitobni o'qish: «Дыхание Донбасса»

Shrift:

1

Жизнь Семёна Прибылого проста и незатейлива, сам он неконфликтен, хотя многие терпеть его не могут из-за тестя – местного олигарха Германа Чернопута. Семён же давно привык к суетливому, мелкому ростом человеку с лохматой шевелюрой то ли льняных, то ли седых кучерявых волос чуть ли не до плеч. Причёской он явно гордился, всегда любил на общих фотографиях быть в первом ряду, становясь обязательно по центру. Все считали, что именно он вытащил зятя в люди, словно взял его в детстве за руку и опекал до нынешнего дня, хотя это было во многом не так.

Семёну под тридцать. Он слегка скуласт, сух, прогонист, не особенно и высок, но Чернопут ему по плечо. Родился и вырос в райцентре Затеряево, что в двух часах езды от Сарматова. Родители ничем особым не могли помочь в учёбе, да он и не ждал ничего от отца – водителя автобуса, и матери – нянечки детсада. До восьмого класса Семён учился ни шатко ни валко, но в старших классах проявил взрослое прилежание, вдруг ощутив иное отношение к учёбе, обращался к учителям, не стесняясь спрашивать о том, что непонятно.

Хотя знания были крепкими, но их всё-таки не хватило для поступления в университет на бюджетное место. Пришлось сходить в армию, а после неожиданно легко сдать экзамены и с первого семестра прилежно учиться. На третьем курсе познакомился на предновогоднем вечере с белокурой Ксенией Чернопут с экономического, сразу забыв всё, что было до неё, и завязал настоящие отношения, какими он себе их представлял, будучи далёким от того, о чём был наслышан от сверстников. Она же, посетив его раз-другой в общежитии, попив с ним чаю и нацеловавшись, стала приглашать к себе. Познакомила с родителями, иногда, когда он засиживался, его оставляли ночевать, но спали они в разных комнатах. Семён в одно из первых посещений услышал, как Ксения о чём-то шепчется с матерью. Ксения говорила совсем тихо, но Маргарита Леонидовна будто кипятком ошпарила дочь:

– И не думай!

Долго так продолжаться не могло, и Ксения обозначила условие Семёну:

– К Восьмому марта обязательно распишемся, тогда переберёшься из общежития на законных основаниях.

Всё так и произошло. Накануне праздника они отметили свадьбу в ресторане. Со стороны Семёна были родители, брат Андрей с женой Ольгой да свидетель. От Чернопутов гостей собралось поболее, но всё равно не столь богато, как можно бы предположить. Отмечали свадьбу в отдельном банкетном зале, не желая особой огласки.

После свадьбы Ксения и Семён переехали в загородный дом Чернопутов, а чтобы удобнее добираться на занятия, тесть, зная, что у зятя есть водительское удостоверение, выправил ему доверенность на BMW и отдал ключи от машины. Не сказать, чтобы Семён был ошарашен, но удивился по-настоящему, и когда впервые поехал с женой в университет на иномарке, то исподволь косился по сторонам, пытаясь по взглядам водителей понять их отношение. Ничего особенного он не заметил, зато, когда припарковал авто около учебного корпуса, достаточно было одному увидеть его выходящим с женой из «крутой» машины, чтобы эта новость заставила говорить о Семёне всю группу. И сразу изменилось к нему отношение: кто-то заискивал, кто-то, напротив, не хотел смотреть в его сторону, и лишь несколько остались прежними. И Семён понял, что надо общаться именно с ними.

Ещё до женитьбы Семён узнал, что тесть – литератор, имеет публикации в журналах и даже издал несколько книг. Однажды, проявив уважение, попросил у него что-нибудь почитать. Герман Михайлович откликнулся, тотчас одарил зятя несколькими книгами, и тот по диагонали проглядел книгу рассказов. Семён немного разочаровался, наткнувшись на себялюбивый стиль, когда автор не показывал судьбу героев, а будто рассказывал за них: усердно и надоедливо, уделяя внимание более не героям, а своему авторскому «я», которое, надо признать, он умело подавал, добиваясь на отдельных страницах доверительности. Но даже и она особого интереса не вызвала, а за романы тестя он пока взяться не решился, зная, сколь много времени займёт их чтение, которое почему-то сравнил с извилистой равнинной рекой, с её бесчисленными поворотами, почти ничем не отличающимися один от другого. Но, понятно, своими мыслями он не мог «обрадовать» тестя, и, хочешь не хочешь, пришлось похвалить, учитывая добрые отношения, хотя никогда льстецом себя не считал.

– Герман Михайлович… – начал Семён фразой домохозяек из соцсетей в один из воскресных дней, когда старшие Чернопуты приехали, чтобы вместе отобедать, а женщины накрывали на стол, и сделал многозначительную паузу. – Должен сообщить, что ваши рассказы прочитал буквально на одном дыхании… В них явно чувствуется русская классическая школа.

Чернопут, видимо, ожидал от зятя чего угодно, но только не похвалы. Поэтому внимательно посмотрел ему в серые глаза – уж не смеётся ли? – и глубоко вздохнул, зажмурился, осмысливая услышанное. Потом поднялся с дивана, пригласил к столу:

– За это надо выпить, а то наших барышень не дождёшься!

Герман налил виски в широкие массивные стаканы:

– За настоящую литературу!

Выпив, он подошёл к зятю, пожал ему руку и ткнулся лбом в плечо:

– Хоть кто-то в этом мире сказал доброе слово! Спасибо, брат! Ты сам-то не балуешься сочинительством?

– В юности миниатюры о природе в тетрадку записывал, но теперь это в прошлом. Да и зачем время переводить, когда есть такие писатели, как вы! – не хотел, но повторно подхалимски похвалил Семён. Впрочем, только что выпитый виски заглушил в нём волнение совести. В конце концов, ему не трудно сделать приятное человеку, пусть ни разу и не слышав от него неуважительного слова – всё равно родственная душа!

С того памятного разговора и тёплого семейного обеда Семён сделался в семье окончательно своим. Первое время родители поговаривали о наследнике, но молодые, поглядывая друг на друга, отнекивались и отшучивались. Их услышали, перестали что-то советовать, твёрдо убедившись в их взрослом отношении к учёбе: «Сначала окончим универ, а потом всё остальное!» На словах это очень легко выходило, но собственную установку они до конца не выполнили, и защищалась Ксения уже беременной. В конце лета она родила девочку, назвала её Виолой. Семёна не очень радовало заковыристое имя, но он смирился с ним, поддавшись договору, принятому ещё до того времени, когда не знали пол будущего ребёнка: родится мальчик – Семён будет автором имени; девочка – Ксения.

Когда в доме появилось белокурое – в мать и деда – чудо, молодые загодя переехали из загородного дома и заняли в четырёхкомнатной квартире комнату Ксении. Для неё было очень удобно оказаться под опекой располневшей Маргариты Леонидовны, так как Ксения, устав от роли домохозяйки, устроилась не без помощи отца в бухгалтерию одной торговой компании. Семён же принципиально сам нашёл после университета работу мастером-ремонтником на одной из грузовых баз в Сарматове, база так себе, но всё же. Правда, сначала в отделе кадров ему отказали, мягко сославшись на отсутствие опыта. Когда он, не солоно хлебавши, отчалил на BMW, начальница увидела в окно его машину и спросила у сотрудницы, завернувшей новичка:

– Чего это зять Чернопута у нас забыл?

– Откуда вам известно?

– Моя дочь с его женой училась… Ну, а всё-таки зачем пожаловал?

– Устраиваться…

– Да ладно?!

Ему тотчас позвонили:

– Семён Иванович, произошла ошибка из-за невнимательности нашей работницы. Приезжайте, мы готовы оформить вас.

Так Семён приступил к работе, вскоре получил первую зарплату, да и Ксения стала зарабатывать, пусть и немного, и отец подсмеивался над ней:

– Трудись-трудись… Узнаешь, как кусок хлеба достаётся.

Утром все уезжали на работу, лишь Маргарита, оставаясь безработной, занималась воспитанием Виолки. Это было ей не в тягость, но всё равно делалось немного обидно, когда молодёжь вечерами даже спасибо не говорила, словно она для того и жила на свете, чтобы быть нянькой, пусть и у собственной внучки.

Досада брала только первое время, а через месяц-другой она привыкла, изучила её повадки и характер, и кто ни бывал в гостях, удивлялись:

– Как же быстро растёт ваша внучка!

Маргарите это приятно было слышать, но она-то хорошо знала, сколько бессонных ночей провела с голубоглазым чудом.

2

Гендиректор строительной компании Герман Чернопут частенько оказывался в мутной ситуации, но все предыдущие мало чем напоминали теперешнюю, откровенно связанную с возможной потерей бизнеса. Едва закончились рождественские каникулы, пугающие известия стали поступать одно за другим. Выглядели они реально грозно: Чернопуту было что терять, – его компания вошла по итогам года в лучшую десятку города-миллионника. Как только это стало известно, пришли гости – два крепких молодых господина, со вкусом одетые, на вид и по поведению вполне интеллигентные, и, нахально улыбаясь, предложили… продать компанию. Догадываясь, кто за ними стоит, Герман не стал грубить и возмущаться.

– Передайте тому, кто вас прислал, что год только начался, я обвешан сотнями договоров, и если их скопом разорвать, то фирма сразу обанкротится. Понимаю, что кому-то это будет на руку, но я готов рассмотреть предложение о продаже контрольного пакета своих акций, и позвольте мне достойно разрулить ситуацию, а пока отложим предметный разговор до лета! – доходчиво и твёрдо сказал Герман Михайлович.

– Мы вас услышали! – как по команде поднялись «интеллигенты» и, не попрощавшись, ушли.

– Кто это был? – испуганной канареечкой заглянув в дверь и, тряхнув локонами, удивилась секретарь Лена. – Такие наглые!

– У меня спрашиваешь? Сама же записывала их на приём!

Шуганув секретаря, Герман Михайлович сидел какое-то время без движения, обдумывая визит гостей, прикидывая свои возможности борьбы с ними, но нужна ли она ему, эта борьба? Может, пора угомониться, довольствоваться тем, что нажил. Ведь этого вполне хватит не только им с женой, но и дочери с внучкой. Не тот у него возраст, чтобы «бодаться». Это в прежние годы напрягался, а если не удавалось договориться, тогда приходилось всё начинать сначала, преодолевая такие трудности, какие, казалось, и преодолеть невозможно. Невысокий, подвижный, с шапкой блондинистых и немыслимо кучерявых волос, совсем не подходивших к его «чёрной» фамилии, он умел обратить внимание всякого человека, а обратив – подчинить с пользой для себя. Иногда он удивлялся: откуда у него, простого водителя танка, как он любил подчёркивать свою службу в армии, за что коллеги шутливо называли его Танкистом, такая хватка. Она у него действительно имелась, он это знал, поэтому раньше времени решил не поднимать лапок, а наверняка узнать, от кого дует ветер, и тогда окончательно определиться.

Была и ещё причина пересмотра отношения к жизни. Пришла пора подумать об отъезде с семьёй в тёплую страну, чтобы обосноваться там и забыть обо всём, что могло связывать с теперешней жизнью, отдаться любимому делу, всегда остававшемуся на обочине интересов. И делом этим была литература. Ему ничто не помешает заниматься сочинительством, там не будут обзывать графоманом, тем самым нанося творческий урон. Живи, блаженствуй и занимайся любимым увлечением. В мыслях он улетал даже выше, фантазии увлекали на недосягаемую высоту. Мечта о выдающемся романе являлась настоящей тайной. Казалось бы, ему ли жаловаться, если он публиковался, издавал книги, но сам-то Герман понимал, что необходимо написать такое, от чего ахнет весь мир. Время для этого подоспело, если сочинительством он заразился в молодости и за все минувшие годы не мог распрощаться с ним. Часто волей-неволей вспоминал, как впервые распахнул дверь «районки» и предстал перед удивлённым редактором, стесняясь своего мелкого роста и непривычной обстановки. Тогда он не понимал, что обрекал себя на нескончаемую цепочку приключений и борьбы. Когда же опубликовал первый рассказ, то открылось бесконечно счастливое время в ожидании вереницы публикаций и книг, а вместе с ними и признание начнёт верёвочкой виться. Правда, в какой-то момент времена искривились, и вдруг стало понятно, что никому ни до кого нет дела. Пишешь? Прекрасно! Ищи издателя, издавай и зарабатывай на этом деньги. Если сумеешь. Герман попробовал, но дельного ничего не получилось. Его душа не позволяла забыть первоначальные устремления, и он понимал: предав самого себя, ничего не сможет создать дельного, но за то, к чему лежала душа, почти не платили. Кто-то, конечно, забросил сочинительство, кто-то «перекрасился», кто-то создал литгруппировки, надеясь, что скопом легче заявить о себе. Любители групповщины забывали лишь об одном: как сменяются времена года, так приходят и уходят группировки. Каждая новая «бригада» шумно заявляла о своих амбициях, а потом, взбаламутив воду в литературном омуте, благополучно и тихо исчезала в его тёмной глубине, и на поверхность водоворота поднимались лишь поэтические береты и несколько номеров выпущенного по случаю журнальчика; в прошлом году в одном таком омуте даже видели всплывший монитор, на котором светились буквы «SOS», правда, слухам не верили и понимали, что это неуместная и злая гипербола какого-то балбеса.

Переживания Чернопута не являлись стенанием неудачника, нет. Не зацепившись за основной писательский союз, он пристроился во вновь образованный. Среди своих был на виду, издавая романы, сочинённые с помощью приятеля, которому приходилось платить из-за нехватки собственного времени. Уж худо ли, бедно ли, но в бизнесе он кое-чему научился, умел вовремя пристроиться к нужным людям, заручиться поддержкой друзей в областной торгово-промышленной палате. А чтобы окончательно быть на виду, надумал создать благотворительный фонд помощи творческим людям, но в своём писательском сообществе пока ничего не говорил о нём, зная, что «гений» Тимофей Семибратов, возглавляющий их союзик, в миг превратится в кровососа, начнёт, как обычно, только с бо́льшим аппетитом, клянчить деньги на творческие стипендии, на издание книг и даже подскажет, с кого необходимо начать этот список: с него, конечно же! А Герману уж так не хотелось кормить этого прихлебателя, что даже как-то грубо заявил:

– Тимофей, да катись ты к бабушке Ядрёне и попроси у неё…

Что именно попросить, Герман не уточнил, и своим грубым советом окончательно настроил Тимофея против себя. Но теперь, как любил говорить, он мог сделать «плеванто» на семибратовских графоманов, из зависти обходивших его стороной, а иногда просто не замечавших. Видя такое к себе отношение, Герман принципиально не уплатил очередной членский взнос, на каждом литературном углу, и не только литературном, дербанил враждебных заединщиков, кем только не обзывая, а недавно и вовсе высмеял в городской газете как явных перерожденцев, мечтающих коварно направить ход истории в узкий тупик, где не развернуться и от неподвижности можно навсегда окаменеть.

После явно оскорбительного выпада Семибратов созвал внеочередное общее собрание, кое-как организовав кворум. Узнав, что готовится его исключение из карманного союза, Чернопут через своего порученца прислал заявление о выходе из него, на что имел полное право, тем самым упредив унизительное событие. Вскоре переманил под новое знамя полдюжины неустойчивых литераторов, пообещав ежемесячную стипендию, создал из них инициативную группу и попросил своего юриста подготовить и оформить надлежащим образом бумаги для регистрации вновь созданной общественной организации «Писатели Заречья». Название звучное и конкретное, не сравнить с прежним тенденциозным: «Высокий стиль».

3

Получив на руки регистрационное свидетельство, Чернопут торжественно объявил, что к тому же является президентом благотворительного фонда, и стало понятно, что первыми обладателями творческих грантов будут зареченские писатели и поэты, а литераторы из «материнского» Сарматова, считавшие Заречье городом-спутником, стали им завидовать. А чтобы не слыть пустозвоном, Герман Михайлович объявил конкурс на лучший рассказ и подборку стихотворений, решив напоследок ещё раз «хлопнуть» дверью. Когда после объявления о конкурсе на ТВ, в печати и на сайте «Город „С“» стала известна сумма призовых, то многие ахнули. Миллионную выплату объявил Чернопут победителям, да плюс издание книги, а пятерым финалистам в каждой номинации по сто тысяч положил! Вот это размах, вот это почин! Понятно, что после этого члены «Высокого стиля» начали стремительно покидать Семибратова и перетекать к Чернопуту; многие навсегда, но некоторые, осторожные и дальновидные, не желая расставаться с прежней организацией, лишь на всякий случай запаслись новыми членскими билетами, надеясь быть на виду у руководителя фонда.

Одного такого – Валентина Подберёзова – он пригласил в загородный дом в Жаворонках. Здоровенный и неуклюжий Подберёзов, которого Герман называл Джонсоном за его спутанные рыжие волосы и слюнявый рот, потоптавшись у ворот и назвав себя в переговорное устройство, оказался на усадьбе, заваленной снегом, распухшим шапками на разлапистых соснах, фонарях освещения; но дорожки прилежно расчищены, а у стеклянных входных дверей демонстративно лежал простой полынный веник. Понимая, что это условность и чудачество хозяина, Подберёзов, заметив глазок видеонаблюдения, поправил маску, старательно обмахнул с обуви несуществующий снег и позвонил в дверь. Когда же она распахнулась, то, слегка пригнувшись, протиснулся внутрь, поздоровался с Чернопутом, попытался с ним обняться, изрядно для этого наклонившись. Продолжение встречи оказалось радушным, да и не могло оно быть иным, ведь когда-то он помогал Герману в издании книг, возглавляя солидное издательство, пока его бизнес не отжала банковская молодёжь – тот бизнес, который и бизнесом-то по-настоящему не являлся, но молодёжь этого не знала.

– Ну, что, дорогой, давно мы с тобой книг не издавали? – боевито спросил Чернопут, пригласив в кабинет, словно подстегнул. – Не взбодрить ли нам себя, тем более что у моего фонда намечаются для этого некоторые возможности?! – доложил он более подробно, словно от Подберёзова что-то зависело, и приглушил голос: – Пользуясь случаем, хотел бы помочь тебе. Ведь ты-то мне помогал в трудные времена… Да сними маску-то?! Есть, с чем выйти к читателю?

– Роман лежит готовый. Рассказов да повестей изрядно накопилось.

Хотя и любезно разговаривал Герман с Подберёзовым, но давнюю обиду помнил, когда тот прикарманил его деньги на издание книги, сославшись на дефолт, хотя до дефолта было полгода. Денег у Чернопута тогда имелось не густо, поэтому и обидно показалось остаться в дураках. Но он никогда не показывал обид, а это совсем плохо для обидчика, если обиженный молча ждёт подходящего случая, чтобы расквитаться. Поэтому теперь, когда в фонд стали поступать значительные суммы от меценатов, Чернопут по-настоящему всё вспомнил.

– Литературный конкурс решили учредить. Чем не подходящий случай, чтобы отличиться. Сам же знаешь, что в наше время необходимо везде «светиться» и уметь подать себя, и, конечно, помогать творческим людям. Думаю, ты вполне можешь возглавить его. На днях читаю в газете, что один из семибратовских стал лучшим поэтом Азии! Вроде ранее и не слышал о нём, а его, оказывается, весь мир теперь знает.

– Есть такой… Пятиминутка, сквозняк! Насмотрелся я на них.

Двадцать лет почти вёл конкурс в городской газете. И что-то не нашёл для себя особой пользы. Зато недоброжелателей нажил массу. Ведь все, кто ни пришлёт работы на конкурс, почему-то считают, что непременно именно их необходимо осчастливить, а не понимают того, что на мне чисто техническая роль: принять работы, подготовить к печати, если они достойны этого, а в конце года раздать жюри, чтобы его члены голосованием определили победителя.

– Ну, это обычная практика!

– Обычная. Да не совсем. Да и меньше становится соискателей, потому что премия в газете копеечная, а в последние годы она и вовсе иссякла.

– У нас другие возможности. Миллион можно получить!

– Значительная сумма. Из-за такой как раз все и передерутся.

– Это и хорошо! Ты сразу окажешься на виду, сразу станешь уважаемым. Ведь принцип «я – тебе, ты – мне» никто пока не отменял.

– Поздновато за славой гоняться.

– Ладно-ладно, не ворчи. Славы не бывает много. Да и не бесплатно будешь работать. К тому же, к тебе будет совсем иное отношение. В поездки начнут приглашать, в президиумы, а уж на рыбалку и шашлык-машлык – это само собой. В первый год миллион не обещаю, а на будущий, думаю, не будет препятствий. А вот сотенку к редакторской зарплате, считай, уже имеешь в кармане.

– Можно, конечно, поработать… – сдержанно улыбнулся Подберёзов. – Весной начать, а осенью подвести итоги.

– Ну и чудак же ты! Да за два-три месяца никто толком и не узнает о конкурсе. Но если запустить его сейчас, то к следующей зиме сполна успеем насладиться вниманием и любовью соискателей.

– Все они хороши, особенно лауреаты. Когда объявят итоги, на другой день забывают о конкурсе и его координаторе, а уж жюри им и вовсе ни к чему. Знаем, проходили. Иной лауреат, отхватив деньгу, даже ждёт угощения, как один мордоворот из нашей области, а заезжий сибиряк стаканом чая отделался. И дело не в выпивке или богатом застолье, нет. Мужики же мы! Разве плохо отметить премию и выпить совместно по рюмашке-другой, поговорить – это только сближает, раскрывает душу, ведь общее дело делаем. Ничего иного от них и не нужно, но доброе слово разве трудно сказать?! А то, бывает, иной все телефоны оборвёт, а как добьётся своего, то и сделает ручкой. Были и такие случаи, когда предлагали: мол, премию оставь себе, а мне звание и почёт. Но самые злобные – это те, кто до объявления результатов безмерно лебезят, в надежде привлечь к себе внимание, а как премия мелькнула мимо, то становятся врагами: иногда явными, иногда скрытыми.

Рассказывал это Подберёзов, желая по-настоящему предостеречь, что из-за огромных призовых начнётся горячая война, потому что многие люди – дрянь, из-за денег готовы из кожи лезть, но, упомянув об этом и сообразив, что хозяин не поддерживает его суждений, более не заводил подобных разговоров, понимая, что Герман не в том сейчас настроении, чтобы вызывать у него сомнения, когда, говоря о конкурсе, он отчаянно жестикулировал и закатывал горящие синевой глаза. Да и не его это дело, если появились такие деньжищи, тем более что обещал и его самого не обидеть. Как говорится, хозяин – барин.

– Это всё мелочовка, – посмурнел Чернопут, словно прочитал мысли Валентина. – У нас иной уровень и мы будем далеки от дрязг. Так что в ближайшее время начнём действовать. – Он о чём-то задумался и, будто вспомнив важное, хлопнул в ладоши: – Вот что… А не стать ли и тебе меценатом?! А я буду везде вещать, что, мол, простой редактор городской газеты пример подал – внёс в благотворительный фонд из собственных сбережений, например, полмиллиона.

– Да откуда такие деньжищи-то?!

– Кредит возьми. Потом все деньги сторицей вернёшь. Обещаю!

– Всё равно это невозможно! Такой хомут на шею вешать, проценты платить… У меня в заначке есть сотенка тысяч, вот её могу спонсировать, а более ни-ни – жена из дома выгонит, – испуганно отказался Подберёзов и сильно покраснел от волнения. – К тому же я надеялся хоть на какую-то премию!

– Ну, о премии рано заговорил. К тому же ты координатор.

– Координатор – не член жюри, и приличия будут соблюдены. Вот получу премию, тогда на следующий год могу и в жюри поучаствовать.

– Как у тебя всё просчитано. Ладно, не переживай. Для почина хватит и твоей сотки, дело верное.

Поговорив и всё обсудив, они прошли в крытый бассейн, освежились в душе, поплавали, а потом сели за накрытый стол. Выпили коньячку и перекусили, в разговоре уточнили детали предстоящего конкурса. Когда же Валентин обсох и остыл, Герман вызвал для него машину и попросил водителя отвезти гостя туда, куда он укажет.