Kitobni o'qish: «Мозаика»

Предисловие редактора

Чуточку терпения, драгоценный читатель, ибо начну слегка издалека.

Почти всем нам в средней школе привили отвращение к русской классической литературе. Очень многим не удалось от него избавиться. Пушкину, Достоевскому, Лескову, Чехову это, конечно, по барабану. Но есть обида за них: писали-то прекрасно, умно, сердито и ласково, озорно и добродушно, с мастерством неизменным, ныне подзабытым, мало кому нужным. Впрочем, классикам и при жизни доставалось слева-справа от дураков-критиков. А подытожил надругательства победивший соцреализм и его учебники.

Так вот. Книжка, которая у вас в руках, намерена хотя бы слегка прекратить это безобразие, вернуть русской литературе часть её прелести, которой бы она блистала весь прошлый век, не приди у нас к власти те, кто пришли.

Конечно, автор «Мозаики» такой задачи не ставил. Он, Владимир Голоухов, лишь скромно писал свои рассказы – добродушно-иронично-благостную прозу, которая делает читателя внимательнее и добрее. (Такой прозы, к слову, немало у Чехова, чью прозрачную комедию «Вишневый сад» ставят и преподают настолько мутно и скучно, что хоть плачь.) Писал неспешно, в паузах между сочинением и исполнением музыки Голоухова, которую многие ставят высоко и верно делают. В итоге накопилось на первую книжку. В ней скромное число страниц. Но проку от неё, на мой спорный вкус, больше, чем от кое-чего из нынешнего учебника литературы.

И ещё, один совет: кто не слышал музыку Владимира Голоухова, исправьте это в себе. Она из той же благодушно-ироничной материи, что и «Мозаика», она прекрасна, умна, сердита и ласкова, озорна и добродушна, создана и роздана с мастерством неизменным.

Вспомните об этом, прочитав «Мозаику». А сейчас, пожалуйста, читайте дальше.

ДмитрийФилатов

ДРАЖАЙШЕЙ СУПРУГЕ НАДЕЖДЕ ЮРЬЕВНЕ БЕСПАЛОВОЙ ПОСВЯЩАЮ ЭТУ КНИГУ

Одилия

Ещё мальчишкой бегал он по этой тропе, вьющейся по самой кромке скал. Здесь, рядом с крепостной стеной на обрыве, можно было смотреть в даль голубого моря и замечать на самом краю горизонта точки плывущих к пристани кораблей.

Радостно и волнительно было видеть легкие парусники керкуры и узкие многовёсельные триеры раньше тех, кто ждал их внизу!

Город расстилался по побережью между скалистых берегов прохладной реки, впадающей в тёплую лазурь южного моря. Отсюда, с верха высокой скалы, можно было ощутить себя свободной птицей и свысока смотреть на дома, на терракотовые крыши терм, таверн, торговых строений. Их светло-серые стены из известняка казались подобными застывшей пене прибоя, и лишь холодок от взгляда вниз напоминал о смертельной опасности, о шаге до пропасти.

Богатый и славный город Олимпос, красавец и гордость Ликийского союза¹, радовал своим гостеприимством заезжих купцов, путешественников, рыбаков и земледельцев из окрестных деревень.

Казалось, так будет всегда… Всегда будут звучать громкая музыка и чувственное пение прекрасных женщин, смех детей и мерный шум щедрого базара.

Но детство прошло и прошла безмятежность.

Мальчик превратился в статного юношу с тёмно-каштановыми вьющимися волосами.

Чёрные брови орлиными крылами сходились к переносице, выбритые скулы и мужественный подбородок несли следы несовершенства бронзовой бритвы, а глаза тёмно-синего цвета, каким бывает море зимой, выражали бесстрашие, свободолюбие и живой, подвижный ум.

Когда Ксанфу – так звали нашего героя – исполнилось двадцать, на город напали римляне.

Юноша стал одним из немногих, кто сопротивлялся – сбрасывал с крепостной стены огромные камни, пускал меткие стрелы, но город был взят. Вернее, сдан: купцы, хозяева цитадели, посчитав, что покровительство сильного лучше независимости слабого, первой же ночью открыли ворота врагу.

Тех, кто противился им силой оружия, римляне решили демонстративно наказать. И вот уже двое солдат подгоняют Ксанфа пиками по каменистой тропинке, вьющейся перед внешней крепостной стеной.

Его вели к верхней площадке с дозорной башенкой, служащей укрытием часовому от непогоды. Сбросить несчастного в шумящее, плещущее у валунов море намеревались именно с неё.

«Иду, как овца, на убой?» – думал Ксанф, слыша неспешный говор охранников. Взгляд его цеплялся за каждую сосну, растущую на склоне, за каждый с детства ему знакомый валун или колючий куст дикой ежевики. «Это последние мгновения моей жизни? Нет! Нет – я буду бороться!»

Он замер. В тот же момент пика конвоира больно кольнула под лопатку.

Ксанф повернулся, кивнул на землю под собой и со страдальческим видом произнёс:

– Псссс, псссс, пись-пись-пись! – руки были связаны за спиной, и Ксанф задвигал ими, пытаясь донести до чужеземцев, что потребность справить малую нужду перед смертью, требует избавления от веревки.

Старший по возрасту и званию дупликарий² угрюмый вояка с рассечённым подбородком, понял причину заминки и, ухмыльнувшись, развязал узел у пленника.

Во рту другого стража нетерпеливо переползла из угла в угол сорванная травинка.

В этот же момент юноша рывком сбросил путы и припустился бежать – и, что странно, к дозорной башенке, к месту казни! Конвоиры опешили, но, повинуясь инстинкту преследования, бросились в погоню.

Они увидели, как пленник вбежал внутрь каменного строения: тем лучше, ему не уйти, приговор будет неотвратим! Конвоир, что помоложе, с проклятиями забегает внутрь, дупликарий же остаётся ждать снаружи.

Стражника, вбежавшего с яркого солнечного света, встречает абсолютная темнота… а внутри – что за наваждение? – никого!

Но оторопь римлянина длилась недолго: что-то ловкое и цепкое упало ему сверху на плечи. Руки невидимого арестанта вцепились в горло конвоира, влепили его головой в стену. На шум ворвался второй и, тоже ослепнув от темноты, вытащил меч, замахал им наотмашь, намереваясь достать наглого невидимку.

Громкий стон товарища остановил вояку – и в тот же миг в ярко освещённом проходе позади конвоиров мелькнул силуэт приговоренного.

Ксанф выбежал наружу.

Бежать вниз по знакомой с детства тропе было легко. Но вот-вот начнётся погоня, а значит, надо увеличить отрыв от преследователей. За спиной послышались крики – судя по ним, раненый воспрял, и оба конвоира были вне себя от ярости на беглеца и страха перед начальством из-за своей оплошности.

Перед Ксанфом встала почти нереальная задача: сбежать из крепости в город, минуя шатёр с легионерами. Уже можно было разглядеть внизу, снаружи крепостных ворот привязанных лошадей и десятка два солдат…

Ксанф помчался наудачу, и боги благоволили ему: никто из врагов не успел преградить путь.

Казалось, что опасность осталась позади. Зато поднялась настоящая тревога!

За беглецом, застегивая на бегу амуницию, спешно дополнили погоню гарнизонные. Разрыв сокращался, но он всё ещё был.

Вот уже и посадские постройки, вот и термы Вассария, храм Афины, мост… лишь бы не встретить римлян! О нет! Справа, из-за дома торговца лесом, выбежала пара солдат с короткими мечами наголо. Конец?! Нет, можно свернуть в тесный проулок, открывшийся между стенами строений, проскочить его можно только по одному, поэтому он сдержит преследователей! Поворот, еще поворот… Ксанф пробегает проходные дворы, перелезает через ограды и стены…побег сопровождается лаем собак, выдающих погоне путь беглеца.

Не помня себя и тяжело дыша, Ксанф, выбежал к таверне «Золотой кабан», застыл, опершись руками на колени и думая, куда бежать дальше. Дверь заведения немедля отворилась, выпуская из таверны подвыпивших рыбаков.

Ксанф растолкал их, проник внутрь… огибать столы и амфоры с маслом и уксусом времени нет!..

Где перепрыгивая, где круша подвернувшийся скарб, беглец миновал кухню, вбежал в кладовку с продуктами и вновь застыл – в ожидании, что следом вот-вот ворвутся солдаты.

Сзади кто-то трогает его за плечо. Ксанф в ужасе оборачивается – и видит перед собой хозяйку заведения, Одилию. Женщина вмиг всё понимает, заставляет Ксанфа залезть под скамью, скрывает его придвинутой корзиной с луком и присаживается чистить шуршащую охряную шелуху.

Слышны шум шагов и резкие голоса легионеров.

Старший по званию римлянин пристально вглядывается в лицо женщины. Одилия гневно тычет в сторону черного хода:

– Туда он побежал, туда! Негодяй разбил амфору с уксусом и сломал скамью! Пожалуйста, догоните его!

Солдаты не понимают чужого наречия, но, угадав в гневе женщины главное для них, бегут в указанном направлении. Крики и топот удаляются, но погоня пока ещё рядом и может в любой момент сюда вернуться.

Проходит минута, другая… Ксанф вылезает из-под лавки рассмотреть спасительницу.

Красивая женщина в шафрановой тунике. Тёмно-рыжие волосы, выкрашенные хной и собранные в косу на затылке, голубая лента опоясывает чело, брови – почти невидимые, выцветшие на солнца, глаза – большие, карие, в них и тревога, и забота, и отблеск хитрых озорных огоньков… или он лишь показался Ксанфу?

Чувственные полные губы и гладкий, как цвет красно-коричневой земли на склонах гор, атлас кожи.

Беглец знал Одилию, как знал всех в городе. Но никогда с ней не общался, ибо не имел ни времени, ни желания зайти в её таверну: гончарный круг и работа горшечником – вот что занимали его время и внимание.

Одилия же, сколько помнил Ксанф, была вдовой на нелёгком хозяйстве, доставшемся от супруга.

Ей было чуть больше тридцати лет, молчаливая, строгая, вся в себе, однако упругий стан, прелестная фигура и блеск в красивых глазах говорили о полноте жизненных сил. Как отблагодарить эту храбрую женщину?

– Ты спасла меня. Я твой должник…

– Чшшшш! – хозяйка, приставив палец к губам молодого мужчины, пристально смотрит в его глаза. Огоньки в её очах сливаются в ровное свечение, волнение борется с глубоко затаёнными томлением и негой. Мягко, но уверенно Одилия берёт Ксанфа за руку и быстро ведёт за собой по шаткой лестнице наверх. Там, на крыше, под щедрым раскидистым инжировым деревом, им никто не помешает, и пусть все погони мира подождут! Как флаг сдающейся крепости, с прекрасного тела Одилии соскальзывает шафрановая туника.

Шёлковой змейкой спадает покрытый узорами строфион³.

– ?!

– Чшшшшш!..

* * *

Солнце уже остывало, приближаясь к сосновой зелени, когда из таверны вышла рослая девушка в лазоревом хитоне и с ярко накрашенными глазами.

Лицо девы было стыдливо прикрыто розовым платком, из-под него виднелась алая лента, которой были перевязаны роскошные длинные волосы – немного, правда, спутанные.

Изредка, когда причёска пыталась съехать на лоб, модница украдкой поправляла их. Некоторая угловатость и несколько широкие шаги могли навести на мысль, что красавица в своем воспитании не уделяла должного внимания гимнастике и танцам. И что грациозность, увы, не в числе её добродетелей.

Под оценивающими взглядами стражей девушка миновала городские ворота и уже более широким шагом направилась по дороге в сторону Таврских гор.

Мозаика

«Всякая добродетель зиждется на морали, а мораль есть порождение красоты, разума и соразмерности!» – Сеньор Бернардини, богатый купец из Сиены, сухой, поджарый и важный шестидесятилетний старик с крючковатым носом и внимательными цепкими глазками, степенно прохаживался перед двумя юношами, давая наставления перед приёмом на работу.

Его плащ со вшитыми рукавами и широким, отороченным мехом воротником – роскошный, ниспадающий до самой земли, – придавал особую важность всему, что говорил обладатель столь достойной одежды.

И то верно: у сеньора Бернардини самая большая и красивая вилла в пригороде. На её возведение были приглашены лучшие каменотёсы Лигурии, а внутреннее убранство поражало превосходной отделкой, обилием украшений и причудливостью орнаментов. Золотые кубки, китайский фарфор, мебель из сарацинского граба уснащали жилище именитого купца и почётного горожанина. Поговаривали, будто рекомендации строителям давал сам старый Лука Фанчелли⁴, а потолки и стены особняка старательно расписывали ученики божественного Рафаэля. Отделать купальню, да, пожалуй, изготовить декоративную столешницу в гостиной – вот что осталось, когда деньги на строительство почти закончились.

Желая сэкономить и наконец покончить с разорительным благоустройством, сеньор Бернардини долго искал мастеров, способных достойно – а главное, недорого – завершить интерьер.

Сегодня перед ним в смущении стояли два кандидата. Одному из них, Батисто, было лет двадцать, другому, Арканжелло, не сильно больше. Несмотря на очевидную молодость, слава об их мастерстве, не по годам развитом вкусе, умении составлять мозаики и выкладывать дивные орнаменты быстро дошла до сеньора, и он посчитал уместным взять на работу именно их. К тому же, решил, что так выйдет дешевле, нежели пригласить известных и избалованных заказами маститых мастеров.

…Скучающие Арканжелло и Батисто, переминаясь с ноги на ногу, выслушивали однообразный монолог хозяина, ожидая узнать что-нибудь конкретное про свой гонорар.

Полгода назад их наставник, почтенный Рикардо Челли, удалившийся по старости от трудов своих, благословил учеников на заработки, справедливо полагая, что только работа придаст мастерству талантливых подмастерьев необходимую огранку.

Разные характеры весьма удачно дополняли их совместное творчество, которое смогли оценить уже многие заказчики Лигурии.

Любимым делом Арканжелло – высокого, хорошо сложенного молодого человека, со спокойным, задумчивым взглядом карих глаз, с густыми вьющимися чёрными волосами и некоей отрешённостью о взгляде – были подгонка и огранка различных пород камня.

Он словно разговаривал с минералами на их языке, помогая им рас-крыться во всей красе, и был единственным, кто смог перенять у своего учителя основной секрет полировки кромки камней.

Поприщем Батисто было сложить из частного единое: определить идею будущего творения, представить её заказчику подготовив эскизы и колор предстоящей работы. Ростом – ниже Арканжелло, но более светловолосый, импульсивный и непосредственный, он обладал достаточной разговорчивостью, любопытством и живостью характера. И, в отличие от напарника, мог неистово наброситься на работу, умудриться за день сделать больше, чем иной за неделю, после чего следовали вялость и нежелание вообще что-либо творить. Батистой нужно было восхищаться – только тогда его источник бодрости не иссякал.

Дружба молодых мастеров держалась на удачном дополнении темпераментов, умений и общих взглядов на природу творчества. Поэтому даже минуты их раздора носили хотя и бурный, но быстро утихающий характер.

… – Мне не нужна смальта, – меж тем продолжал хозяин. – Это я знаю как «тяп-ляп, потом потрескается и выпадет», как у преподобного отца Андреа. Нет. Ищи вас потом как ветра в поле!.. Мозаику сделаете флорентийскую и в таком же духе орнаменты в купальне! За что шестидесяти флоринов будет вполне довольно… если, конечно, сделаете в срок и с прилежанием!

– Но, синьор, клянусь Мадонной, эта работа стоит большего! – возразил Батисто, мастер более юный и вспыльчивый.

– Прошу прощения, синьор, но вы же искали мастеров по римской мозаике? К тому же, времени на обработку и подбор камней для флорентийской техники потребуется вдвое больше! – резонно возразил старший и более уравновешенный Арканжелло.

Сеньор Бернардини был очень опытным и ушлым заказчиком. И, по правде говоря, сначала выбрал для мозаики более простую римскую технику, отличающуюся использованием мелкой и плоской смальты. Однако ознакомившись накануне в гостях у одного из своих компаньонов с образчиком модной флорентийской традиции, под впечатлением от увиденного решил украсить стены купальни именно в такой манере.

В отличие от римской, флорентийская мозаика составлялась из крупных кусков лазурита, яшмы, кварцита, вырезаемых по контурам изображения. При этом до́лжно было не только использовать цвет, а ещё и обыгрывать природную текстуру камня, так что возражения мастеров были более чем справедливы. Но особый стальной блеск в глазах Бернардини выдавал в нём игрока, уверенного в выигрыше:

– Не нравится? Извольте. Можете возвращаться! Только обратный путь за ваш счёт, а мои друзья постараются, чтобы во всей Тоскане вы не смогли бы намалевать даже вывеску для деревенской таверны! – старик повысил голос, запахнул одной полой плаща другую и резко повернулся спиной.

Перспектива для молодых художников стала менее радостной, однако её чашу весов неумолимо склоняли полный пансион и лишний случай набить руку на любимом поприще.

Немного поколебавшись, они переглянулись и ответили почти в унисон:

– Согласны.

* * *

Отдадим должное сеньору Бернардини: он неплохо разбирался в искусстве, любил роскошь, знал в ней толк. Однако более всего его восхищали мозаичные панно и всё, что было связано с обработкой камня и стекла.

Юные мастера были поражены закупленным обилием серого кварца, розового и белого шпата, слюды и оникса. Да и на столешницу сеньор не поскупился: взятый со стен римского Колизея травертин, из которого предполагалось выточить её, был забракован купцом из-за чрезмерной простоты оттенков, ибо персидский ониксподходил более! Синьора прельстила сложная красота этого камня: желваки, конкреции, сентарии, разводы, вкрапления и прожилочки составляли неповторимое очарование минерала – и чем они замысловатее, тем дороже образец!

Хозяин виллы показал мастерам необработанную пыльную коричневую плиту оникса с оттенками различных слоёв, перекрытых белёсыми пятнами. Батисте и Арканжелло предстояло вырезать, отшлифовать и явить миру из этой малопривлекательной заготовки фантастические образы, фейерверки природной фантазии, невиданнные пейзажи и витиеватые разливы рек…

Юноши давно не были столь возбуждены перед открывшимися возможностями!

Друзья начали свой труд с того, что осмотрели стены купальни, согласовав с хозяином и обозначив углём местонахождение будущих работ. Орнамент настенной мозаики предполагалось выложить большей частью в цветовой гамме «бьянко каррара» – бело-серой, с вкраплением опаловых и лазуритовых пород, а также гранита. Сюжет – на усмотрение художников, но по представленным и утверждённым эскизам.

– Достойная мозаика в построении должна отличаться ясностью, в тенях – плавностью переходов между оттенками тёмного, – назиддал Бернардини. – Выполняться она должна с величайшим расчётом на большое расстояние до глаза, чтобы казалась картиной, соразмерной с перспективой смотрящего, а не инкрустацией!.. Да, чуть не забыл: надеюсь, у вас есть все необходимые инструменты?

Батисто быстро протянул свиток:

– Здесь необходимый список расходных материалов и инструментов на первое время.

– У меня много чего осталось от предыдущих… кхм… жуликов. Ознакомьтесь, что из списка в наличии, а уже потом затевайте свои вечные транжирные песни!

– В ваших, синьор, интересах не ограничивать нас в правиль-ном инструментарии, – спокойно продолжил Арканжелло. – Но, если вы имеете основание считать нас нечестными, боюсь, что это до невозможности затруднит качественный результат трудов наших, а также вложений ваших.

Бернардини задумался, проникая в суть не сразу понятой фразы.

– Хорошо, умник. Но прежде давайте посмотрим, что у меня всёже имеется… Вместо того, чтобы возблагодарить Создателя, что им предлагают работу, сразу список суют! – пробормотал недовольный старик, поворачиваясь к юношам спиной и тем самым приглашая следовать за собой.

Строительные работы на вилле переживали не самый бурный период: все ожидали денег. Бернардини проклинал медлительность и затянутость работ, а чтобы ему не докучали финансовыми вопросами, посещал стройку как можно реже. Пообещав её малочисленным работникам рассчитаться к празднику Петра и Павла, синьор поспешил к карете, шепча неведомому оппоненту о добродетельности терпения и смирения.

Шум и суета скоро улеглись, потому как работники направились к своим домам – кто на осликах, кто впешую. Сторож – старик в широкополой выгоревшей шляпе неопределённого серого цвета – запер половинку ворот за последним уходящим, на минуту замер и, услышав с порывом вечернего ветерка церковный звон из соседней деревни, с чувством снял головной убор и перекрестился. После чего водрузил шляпу обратно, вздохнул, достал из голенища флягу, откупорил её запрокинул – и явил небесам загорелое и бородатое крестьянское лицо, переживающее счастливое мгновение с закрытыми глазами.

Будто дождавшись условного знака, затрещали цикады.

Жаркое июньское солнце лениво опускалось в прохладу холмов Кьянти, щедро покрытых лесами и виноградниками.

* * *

На следующее утро работа закипела вовсю!

Арканжелло распаковал свёрток с циркулярным станком. Устройство его было нехитрым – на конце гладко выточенной палки крепился сменный стальной диск. Закрепив инструмент под нужным углом, Арканжелло обвивал палку кожаным ремнём со стременами-педалями и, попеременно нажимая на них то одной, то другой ногой, сообщал палке вращательное движение, соответственно которому диск с неимоверной быстротой крутился то по часовой стрелке, то против.

К диску тихонько пододвигался закреплённый минерал, а абразивная паста из кремния с водой обеспечивала высокую скорость и точность резки.

Когда же раздавался характерный визг соприкоснувшихся поверхностей, необходимо было остановиться и внимательно отследить, не нарушена ли линия отреза. По схожему принципу работал и шлифовальный станок.

В полдень приехала повозка, гружёная наборами вальсов, резцов, киянок, разнозернистых абразивов и с большой, изрядно заржавевшей пилой. Заодно слуга хозяина привёз дневную и вечернюю трапезу из куриных яиц, молодого сыра, оливок и большого каравая с румяной коркой, разорванной жаром, и плотным мякишем.

Всё это было с восторгом принято и оприходовано.

Надо ли говорить, что работы у друзей было столько, что они валились с ног под вечер и засыпали рядом со столешницей, шлифовальными камнями, кадками с растворами, среди инструментов и холстин с набросками!

Молодость, сила и страстное желание творческой реализации быстр продвигали дело, но приходилось и сдерживать себя: из-за поспешности росло количество бракованных камней, что грозило отразиться на гонораре.

Так шли дни – до дня, когда друзья решили дать отдохновение натруженным мышцам и умам, оторваться от дел и побродить в окрестностях виллы.

Был досточтимый праздник святых Петра и Павла, и друзья, отстояв службу в деревенской церкви и исповедовавшись, направились к ближним перелескам, утопающим в аромате лип, платанов и терпкого самшита. День задался жарким, гудели шмели, мерно ворковали горлицы.

Юноши с удовольствием наплескались в мелкой деревенской речушке, затем распугали восторгом своим стада пасущихся коз, после, немного угомонившись и нарвав в заброшенных садах молодых слив, принялись передразнивать голос и манеры синьора Бернардини, повергая редких прохожих в глубокое недоумение.

Уже солнце прощалось с одинокими тополями и кипарисами, когда друзья вернулись обратно с прогулки в дом заказчика. Арканжелло поспешил в мастерскую, а Батисто в задумчивости забрёл в купальню, где справил малую нужду в пробитое в полу отверстие… и вдруг услышал плеск воды из угла, где стояла большая бочка, до ухода на прогулку пустая, а сейчас наполненная водой! Юноша оробел и замер в совершенно неподобающей позе, ибо из бочки лукаво смотрела на него намыленная голова молодой женщины. Мокрые вьющиеся пряди волос, сползая по плечам, волнительно уходили в пену, незнакомка была невероятно… нет, ослепительно красива!

– Так и будешь показывать мне его? Впрочем, хорошо, я его уже оценила: он у тебя ничего, дружок твой! – весело, без тени стеснения, проговорила женщина тёплым, грудным голосом.

– Вы знакомы с моим другом Арканжелло? – сконфузился Батисто, быстро зашнуровывая штаны.

– Ха-ха-ха! Ты его так называешь? – открыто рассмеялась она. – Ну не прячь свой арканжелло так быстро, иди сюда!..

Так Батиста, а вскоре и его друг, познакомились с женой синьора Бернардини, молодой красавицей Розалиной. Невысокая, со смуглой гладкой кожей, вьющимися волосами цвета спелой жимолости и с пунцовыми шелковыми нитями, вплетёнными в них, красавица сразу и окончательно околдовала молодых людей своей раскованностью, легкостью и шармом… Да еще бы! Глубокой хной очерченные черносливы очей, яркие коралловые уста с чуть видным шрамом над верхней губкой… было в этой женщине нечто от цыганки – непокорённой, свободолюбивой, прекрасной и щедрой во всём: и упругой грудью, и огромными распахнутыми глазами, и кошачьей походкой – властной, грациозной, выразительной. А какой игрой радовали взгляд её всевозможные «рельефы»!

Откуда только Господь черпал фантазию для создания такой прелестницы?!

Простота нрава и легкость бытия двадцатисемилетней женщины объяснялись, скорее всего, её сицилийским происхождением и детством, проведённым в доме отца-нотариуса, который баловал её невероятно. Девица, ни в чём не знавшая отказа, быстро превратилась в мечту всех мужчин родного городка. Казалось, она сама не замечала нескромной красоты своей! Как дитя природы, Розалина могла долго смотреть на собеседника невозмутимым изучающим взором и вдруг улыбнуться – ослепительно белозубо, открыто и благодарно за бог знает какой приятный вывод, произошедший в её очаровательной головке о персоне перед собой. Это невероятно подкупало любого мужчину, что уж говорить о наших героях!

Заливистый смех Розалины сразу же наполнил унылую недостроенную виллу романтическим очарованием. Казалось, синьора могла смеяться по любому поводу, чем, надо полагать, ужасно раздражала своего пожилого рассудительного супруга.

Как уже было сказано, красотка стремительно очаровала Арканжелло и вслед за ним Батисто. А когда опьяненные влюблённостью юноши начали смотреть друг на друга недобрым взглядом соперника, Розалина дала им понять, что у честной замужней женщины никому предпочтения нет и быть не может, а посему в один прекрасный вечер в её постели чудесным образом оказались сразу двое изголодавшихся по женской ласке молодых мужчин.

* * *

Пользуясь тем, что синьор не отягощал своим присутствием загородный дом (живя в городе, рядом со складами и торговой площадью, Бернардини находил более важным следить за своими сделками), работа на вилле очень скоро приостановилась, а юноши почти не вылезали из постели со своей синьорой, сначала отпуская её на день-другой к старику, а потом веселясь ночами напролёт.

Учитывая молодость, обилие еды, отличное вино и любовные утехи, можно сказать, что Арканжелло и Батисто были счастливы как никогда в жизни. Отзывчивая на ласки и любовь Розалина тоже наслаждалась молодыми красивыми любовниками и не только позволяла им всё что они могли желать, но и искусно учила их, как доставить женщине особенное наслаждение. Смех и стоны, поцелуи и жаркие вздохи наполняли виллу почтенного Бернардини с утра до вечера.

Старому сторожу Розалина приплачивала за молчание и закрывала глаза на его увлечение флягой. Что же до служанки, грузной и молчаливой женщины средних лет по имени Анита, то она прямо-таки обожала свою госпожу и недолюбливала господина, посему охотно взяла на себя роль посредницы между супругами. Прибывая в город, она сокрушенно сообщала синьору, что синьора Розалина просит-де передать хозяину жалобу на головную боль и усталость от несносной жары. По-видимому, это удовлетворяло любопытство старика, и служанка возвращалась обратно, везя еду и чистое белье своей госпоже.

Так прошла неделя, за ней ещё одна. И, верно, насытившись, Арканжелло, а за ним и Батисто остро ощутили необходимость излить свою радость и счастье в творчестве. К тому же, неумолимо приближался оговорённый срок окончание работ.

…Как-то утром синьор Бернардини, приехав на виллу в необычное для себя время, зашёл во внутренний дворик. По счастью, его сразу же заметил Батисто, который весьма кстати оказался в мастерской, а посему быстро вышел навстречу купцу и прослушал долгую проповедь по поводу малого объма сделанного.

Однако по осмотру столешницы стало очевидно, что даже то незавершённое, что успели сделать мастера, синьору весьма понравилось.

Щекотливость положения была в том, что Розалина в момент нежданного визита принимала у себя Арканжелло, и лишь по счастливой случайности супруг её, осмотрев работы, не поднялся сразу в опочивальню. Впрочем, это могло свершиться в любой момент, и Батисто бросился выручать друзей:

– Синьор Бернардини! Суровы, но справедливы слова ваши! Действительно, процесс не так быстр, как бы нам с вами хотелось, зато, хвала Мадонне, мы завершили самую длительную и тяжёлую его часть! – юноша почти кричал, дабы его услышали в спальне хозяйки. – Теперь всё пойдет гораздо быстрее, осталось подогнать готовые камни, но это и ребенок сделает! Что же до столешницы, то, клянусь Бернардином Сиенским, вашим покровителем, что вам позавидовал бы сам Лоренцо Великолепный⁵! – стрекотал юноша, уводя заказчика в мастерскую. – Ваши враги лопнут от зависти, когда увидят эту мозаику! Бедная моя мама – она, простая деревенская женщина, никогда бы не поверила, что её сын сделает такое! Только, пожалуйста, не присылайте больше чечевицу, а то, боюсь, окрестные жители могут принять мои утробные потуги за трубу страшного суда!

– Богопротивные слова слышу я. И не надо так орать, я всё прекрасно слышу. Кстати, где Розалина, вы не видели жену мою?

– Как можно, синьор?! Нам запрещено подниматься в жилые покои! – продолжал кричать художник. – Мы находимся под зорким оком вашего стража! – Батисто смиренно кивнул на хмурого сторожа в широкополой шляпе, стоявшего недалече.

– Молодой маэстро разговорчив… о-очень разговорчив. Я же вижу, что вы не сделали и половину заказа. Откуда такие восторги?

Вы отдаете себе отчёт, что дон Бернардини… терпеливый Бернардини не заплатит вам, пока всё не будет готово? – ворчал хозяин, по привычке поминая себя в третьем лице. – Розалина, да где же ты?!

– Она… она гуляет вон в тех благородных кущах! – кивнул на синеющий вдалеке перелесок Батисто. – Сколь смею судить, несчастная донна плохо себя чувствует и предпочитает дышать свежим лесным воздухом.

Было видно, что Бернардини не сильно поверил сказанному.

– Это правда, синьор! – поддержала юношу вышедшая во двор служанка Анита.

– Плохо себя чувствует… – проворчал старик, направляясь к карете. – А поесть будь здорова! И куда столько вмещается… Эй, как там тебя… Батисто!.. Передайте Розалине, что законный муж приезжал навестить её и рад, что, судя по аппетиту, она выздоравливает! Пусть выезжает ко мне завтра же!

Когда небольшая карета господина скрылась за поворотом и пыль стала развеиваться, Батисто бросил сторожу звонкую монету и, насвистывая весёлый напев, вбежал на верхний этаж к синьоре Бернардини. Там он отринул полог, скинул лёгкие льняные порты и, рассекая прыжком мягкий шёлк балдахина, оказался между спящих и ничего не подозревающих Арканжелло и Розалины.