Kitobni o'qish: «Принятие»

Третья книга серии "Критерий разумности"

Начало

Зовут меня Аленушкой, мне семь лет, и еще я отличница. Только на пятерки учусь, потому что я послушная и хорошая. Так мама сказала, когда объясняла, что хорошие девочки учатся только на пятерки. Папа тогда вдобавок хотел что-то сказать, но мамочка ему не разрешила. Поэтому я стараюсь изо всех сил, много занимаюсь сама, чтобы оставаться хорошей. Что будет, если вдруг я плохой окажусь, я не знаю.

Папочка у меня большой начальник, у него есть своя машина, и он меня очень любит. Кажется, даже сильнее мамочки, потому что она мне никогда не говорит, что любит, а папа часто. Это очень приятно слышать – ну то, что меня любят, потому что плохих девочек не любят. У нас в классе есть одна девочка, она, наверное, плохая, потому что ее не любит ее мама, а папа вообще бросил. Наверное, не смог выдержать и ушел к другой тете. Эту девочку зовут Саша, как мальчика, и она очень злая. Поэтому я от нее подальше держусь, чтобы не запачкала мою школьную форму. Если запачкаться, то мамочка будет очень сердитой, и тогда надо будет думать над своим поведением. А я не люблю думать над своим поведением, потому что это больно.

Папа везет меня в школу, чтобы я не запачкала школьное платье. Ну я так думаю, потому что он никак не объясняет это. Папина машина большая, черная, у меня в ней есть специальное кресло, потому что так положено. А раз положено, то спорить бесполезно. Я не спорю, ведь я хорошая девочка, а хорошие девочки не спорят, держат рот закрытым и говорят, только если спросят.

Вот и мой класс, я во втором классе уже! Тут меня не очень любят, потому что я отличница, а еще молчу и повторяю что-то постоянно. На перемене не играю и не бегаю. Во-первых, мне повторять надо, а во-вторых, мне не бегается. Даже на физкультуре плохо бегается, и я часто сажусь, когда учительница не видит, потому что у меня дыхания не хватает, а когда видит, я терплю, потому что я отличница.

Сегодня у меня математика первым уроком. Я здороваюсь со всеми, но они, кажется, этого не замечают, и сажусь за первую парту. Достаю пенал, учебник и тетрадку, а потом немножко смотрю в окно. За окном осень, она холодная, потому что ноябрь заканчивается. Значит, скоро каникулы и надо будет учиться дома. Школа от дома отличается тем, что в ней есть перемены и можно хоть чуть-чуть отдохнуть. Мама не любит, когда я бездельничаю, потому что так я свою хорошесть теряю.

– Здравствуйте, дети, – в класс входит Светлана Митрофановна, это наша учительница. Ее отчество очень трудно произнести, а еще она нас не любит, наверное, поэтому и отчество такое ей придумали. Вот у меня простое и легкое – Олеговна, а у нее вон какое, сразу понятно, что злюка. – Сегодня у нас контрольная работа.

Пугаются, по-моему, все, но я быстро беру себя в руки, потому что я хорошая девочка. Сейчас нужно сосредоточиться и все правильно сделать, хотя, судя по улыбке учительницы, контрольная будет сложной, и нужно быть очень внимательной. Ей почему-то нравится, когда дети плачут, злюка есть злюка.

– Даже не пытайтесь списать! – вдруг выкрикивает она, отчего у меня сердце убегает в пятки и ручка из рук вываливается.

Светлана Митрофановна нас любит пугать неожиданными криками, а еще кого-то из мальчиков, говорят, после уроков оставляла, но те ничего не рассказывают. Меня после уроков не оставишь, потому что папа в класс за мной приходит, а учительница наша его, по-моему, боится. Ну он умеет быть страшным, потому что большой начальник, у него даже есть красный пиджак. Только у больших начальников он есть, таких, как папа.

Я вздыхаю и принимаюсь решать примеры и задачи, которые в контрольной работе. Я знаю, что здесь обязательно какая-то хитрость есть, но, прочитав все учебники, уже не боюсь непонятных слов. Я вижу, конечно, что одна задача – она из конца задачника, но молчу. Как ее решить, я знаю, а если начну искать правду, то сама же виноватой останусь. Уже было такое – Саша рот открыла, теперь больше не открывает и вообще боится, по-моему. А бояться нельзя, потому что Светлана Митрофановна – она как собака, если ее боишься, то броситься может.

– Пять минут! – опять выкрикивает учительница, и все прямо подскакивают. Даже я, хотя уже все решила.

Я проверю еще раз, стараясь найти ошибку, но она не находится, и точно по звонку закрываю тетрадку, чтобы ее сдать. Светлана Митрофановна проходит по рядам, буквально вырывая тетрадки у других школьников, а потом уходит, хлопнув дверью. Девочки и мальчики убегают из класса, а мне нужно посидеть, потому что у меня руки дрожать начинают. Это я представляю, что где-то ошибку не нашла и теперь будет не пятерка, отчего очень страшно становится.

Мама говорит, что у меня может быть только пятерка, а все остальные оценки – они как двойка, и что я не хочу знать, что будет, если я их получу. Мама же понимает, как правильно, значит, так оно и есть. Я сейчас подрожу немного, а потом в туалет пойду. Главное, чтобы там не было старших девочек. Они меня очень не любят и могут запачкать форму или попытаться утопить в унитазе, но меня пока проносило, а вот Машу, она с нами училась в первом классе, ее почти утопили, но испугались и убежали. Только она все равно после этого разучилась ходить и разговаривать, поэтому ее родители забрали и больше не приводили. Ну, в школе же надо разговаривать…

Сейчас у нас будет английский. Мне надо перестать дрожать, потому что меня обязательно спросят. У меня с языком все хорошо, но все равно страшно не пятерку получить. Учительница это знает, ее это радует. Ну то, что я боюсь, конечно. Она меня называет непонятными словами и улыбается, когда я дрожу. Но если много дрожать, то может свет выключиться, у меня так однажды было, только чудом платье не запачкала.

А после школы меня папа заберет. Или домой повезет, или к себе на работу, где добрые дяди будут учить меня компьютеру. Играть в игры мне немного страшно, поэтому они меня учат про-гра-мми-ро-ва-нию! Вот какое сложное слово. А еще дяди на папиной работе рассказывают, как компьютеры устроены, и это очень интересно. Мне нравится слушать и запоминать, потому что это мне обязательно пригодится.

Все, пора в туалет, а то я от страха могу… ну… понятно, что могу. А это совсем нельзя, и что за это будет, я и знать не хочу.

***

Я открываю глаза оттого, что меня подбрасывает, еще что-то громко визжит где-то под потолком. Где я нахожусь, не понимаю, потому что вижу мутное марево, только угадываю голоса, говорящие что-то про пульс. Что случилось? Не помню почти ничего, пытаясь сосредоточиться.

– Вот так, дыши, дыши, маленькая, – слышу я чей-то голос. – Не надо умирать…

Умирать? Нет, я не могу умереть, у меня домашка не сделана еще! Мне надо… И тут перед глазами встает тетрадка с оценкой. Самая страшная оценка стоит перед глазами, мешая мне вдохнуть. Я не вижу, за что мне поставили четверку, но уже ощущаю сильный холод. Перед глазами темнеет, кто-то очень нехорошими словами ругается.

Я ничего не чувствую, будто плыву в чем-то напоминающем кисель, и в этот момент что-то больно бьет меня. Раз, другой, третий… Какая-то сила выдергивает меня из темноты, но на этот раз меня не подкидывает. Глаза отчего-то не открываются совсем, а еще плакать хочется. Незнакомые голоса то приближаются, то отдаляются, я пытаюсь расслышать, о чем они говорят.

– …прямо на уроке, едва успели… – этот голос чуть заикается.

– …нестабильна, едва приходит в сознание и сразу останавливается… – а этот чем-то недоволен.

– …Дэ-эм-жэ-пэ… Сэ-эн двойка, как только ходила… – это тетенька, она ласково говорит.

– …На стол!.. – вот этот выкрик меня пугает. Представляется, что меня сейчас будут есть, потому что зачем еще нужно на стол?

Но в этот момент что-то происходит, мне становится тепло, а потом я вижу звездочки. Они очень красивые, разноцветные, но совсем не такие, как в мультиках. Наверное, я все-таки умерла, потому что четверку получила. От одной мысли об этом становится очень страшно и хочется туда, где нет мамы, потому что я не знаю, что она со мной за четверку сделает. Это первая моя четверка за почти два года, а я даже попросить пересдать не успела…

Теперь я, наверное, уже плохая девочка, потому что четверка же. У хорошей девочки не может быть такой плохой оценки, значит, я уже нехорошая и дома будет больно. Не хочу больно, но знаю, что все равно этого не избегу, поэтому хочу хоть немного еще полетать там, где нет людей, ведь они меня точно к маме отведут.

Я вижу красивый шарик, похожий на планету из мультика, и лечу к нему, чтобы рассмотреть поближе. Все ближе и ближе подлетаю я к нему, а потом вдруг хлоп – и в комнате оказываюсь. Она круглая, а в ней странные люди. Я понимаю, что это люди, хотя они больше на осьминогов похожи. У них есть голова, целых три глаза, четыре щупальца, но еще и ноги, они короткие; одеты эти люди во что-то серебристое, на платье похожее. И в память о том, что когда-то была хорошей девочкой, я здороваюсь с ними.

– Здравствуйте, – улыбаюсь я, потому что они непохожи на тех людей, которые вокруг живут, значит, к маме, чтобы было больно, меня сейчас не отведут.

– Здравствуй, дитя иного мира, – отвечает мне один из этих людей. Он еще щупальца поднимает. Наверное, у них так здороваются, надо запомнить. – Что привело тебя к нам?

– Ну, я, наверное, умерла, – объясняю ему. – Потому что четверку получила.

– Ты совершенно точно не умерла, юный творец, – я чувствую, что он улыбается, этот людь. – Расскажи нам, что такое «четверка» и почему ты думаешь, что умерла?

– Меня зовут Аленушка, и я была хорошей девочкой, – тут я всхлипываю, потому что жалко же, что я теперь нехорошая.

Они меня расспрашивают о том, почему я себя считаю нехорошей, и об оценке еще, а потом тот первый людь говорит, что я его могу называть Арх, потому что он слишком сложно для маленьких девочек зовется. Я киваю и отвечаю, что мне очень приятно, ну и дальше рассказываю.

– Получается, дитя запугали? – удивляется другой людь. Он девочка, я чувствую.

– Получается, Краха, – делает щупальцами какое-то движение Арх. – И она настолько не хотела оказаться средь людей, что пробилась к нам.

Он говорит, что они живут в совсем другом мире, поэтому мне не надо бояться. Я соглашаюсь не бояться – он же большой, значит, лучше знает. И вот рассказывает он мне, что я творец, значит, могу миры творить и менять еще, если меня научить, а пока не могу, потому что маленькая. Зато могу видеть другие миры во сне. И вот тут они начинают меня учить, как это делать.

– Ты будешь приходить к нам во сне, – это Арх объясняет. Он учитель, только очень добрый, а не как у нас. – Мы тебя научим всему, что знаем, договорились?

– Договорились, – киваю я, хотя мне очень не хочется возвращаться туда, где мама, потому что больно же будет. Но, наверное, уже надо.

– Тебе пора просыпаться, – произносит он, погладив меня по голове. Я в первый момент сжимаюсь, а потом улыбаюсь, потому что это приятно, оказывается.

Перед моими глазами опять звездочки, они становятся бледнее, и вот я уже слышу тонкий писк. Открываю глаза, обнаружив себя в белой комнате, но мне очень тяжело шевелиться, и еще больно в груди. В комнату входит тетенька, она в зеленое нечто одета, я пока еще не могу разглядеть, во что именно.

– Проснулась, слава Богу, – радуется эта тетенька, а потом очень ласково со мной говорить начинает. – У тебя сердечко разболелось, поэтому его прооперировали, понимаешь?

– Значит, я не умерла? – удивляюсь я.

– Ты почти, – признается она. – Но уже все хорошо. Вот полежишь у нас, подлечишься и будешь снова бегать и играть.

Я останавливаю себя, чтобы не сказать… Ну, что я не бегаю и не играю, потому что мне учиться надо. Потом тетенька становится вдруг злой и страшной. Она говорит, что сейчас маму мою позовет, а мне от этого жутко становится, и я засыпаю. Наверное, я сразу же просыпаюсь, потому что вижу папочку, а мамочки нет. Значит, пока можно еще чуть-чуть хорошей девочкой побыть.

– Чего ты так испугалась, малышка? – с тревогой спрашивает меня папочка, а я решаюсь признаться, потому что все равно узнают и только хуже будет.

– Четверка… – шепчу я, зажмурившись.

– Никакая оценка не стоит твоей жизни, Аленка, – качает папа головой, а потом обещает поговорить с мамой.

Он сидит со мной все время, рассказывая, что теперь все точно будет хорошо. Но я же понимаю… Я же перестала быть хорошей из-за четверки, поэтому ничего хорошего уже не будет. Но хоть немножко еще не думать о том, что случится, мне можно, поэтому я наслаждаюсь, ну а то, что грудь болит – это не страшно, это я перетерплю.

Больное сердце

Ой, у меня такие новости! Оказывается, я хорошая девочка, потому что оценку мне неправильно поставили! Папа во всем разобрался, учительнице сделали а-та-та и исправили мою оценку, а потом меня в другую школу переведут, чтобы злюка-училка не отомстила. А еще оказалось, что у меня сердце остановилось, когда я увидела четверку, и от этого всей школе не очень весело, но мне уже все равно, потому что меня переводят туда, где и нездоровые дети есть. Это называется «инклюзивная» школа. За мной там первое время присматривать будут, вот только мама…

На людях мама показывает, что любит меня, но, когда никто не видит, смотрит так, как будто у нее животик болит, и мне от этого очень хныкательно. Но думать о том, что мама меня разлюбила из-за неправильной четверки, я себе запрещаю. Тут еще оказывается, что на физкультуру мне нельзя совсем, что огорчает, – потому что как же оценки?

– Не будет у тебя оценки по физкультуре, – объясняет папа. – Это как пятерка в уме, понимаешь?

– То есть она будет, но не написанная? – удивляюсь я. – Тогда хорошо, я согласна тогда.

– Вот и умница, – гладит он меня по голове. – На Новый год тебя уже выпишут…

– Ура! – радуюсь я, хотя знаю, что поиграть в снегу мне будет пока нельзя, но я перетерплю, потому что главное же – дома. С папой я ничего не боюсь, даже мамы.

Каждую ночь я бываю в той комнате, рассказывая новым друзьям о том, как живу. Они за меня радуются, а потом учат еще. Я не очень понимаю, что такое «разные миры», но тот людь, который Арх, очень терпеливый. Еще мне рассказывают о математике, потому что она во всех мирах почти одинаковая, отличаются только основания – ну это когда циферка становится нулем. Это очень интересно и просто сказочно!

– Ты говоришь, твоя мама смотрит необычно? – спрашивает меня Краха. Это девочка там, которая, наверное, тетя, ведь я не знаю, сколько им лет. Она очень умная, поэтому, я думаю, тетя, но я ее все равно по имени называю, потому что она так сказала.

– Ну, как будто у нее животик болит и скоро вырвет, – объясняю я.

– Брезгливость это называется у людей, – объясняет Арх, а потом гладит меня щупальцем по голове и продолжает: – Среди содружества миров есть и люди, подобные тебе, но приглашать мы их не стали, чтобы не пугать такую хорошую девочку.

– Спасибо, – улыбаюсь я ему. – Мне очень спокойно с вами и совсем не страшно, что заставите думать над своим поведением.

Тут они просят рассказать, что я имею в виду. Я рассказываю и показываю еще, потому что им непонятно. А меня в ответ Краха на руки берет. Ну щупальцами, но все равно понятно, что на руки. Она еще раз спрашивает, правда ли, что мама так делает, а я киваю, не понимая, что тут такого. Обычное же дело, только коленки болят, ну и потом долго тоже не успокаиваются, но это же для меня делается, чтобы я хорошей оставалась!

– Дикий мир получается, учитель? – интересуется у Арха она, на что тот согласно щупальца поднимает.

– Надо учить ее переходу, – отвечает он девочке, которая, наверное, тетя. – А то может случиться стихийный, и кто знает…

Краха соглашается, поэтому мне начинают рассказывать, как правильно уйти, если совсем плохо станет. Но мне же не плохо, мне обычно, я даже и не беспокоюсь, хотя немного страшно от мысли, как мама меня накажет за то, что я не в школу хожу, а в больнице. Но я все-таки надеюсь, что никак, потому что я уже наказанная, наверное, и четверка была не взаправду…

Я просыпаюсь, и тут оказывается, что нам можно ехать домой. Я прощаюсь с докторами, которые меня спасли, и с тетеньками-медсестрами, которые очень добрыми были, а потом уже хочу встать, но папа не разрешает. Он меня на руках носит, чтобы я не переутомилась. Ну так папа говорит, а как правильно, я не знаю. Но если папа говорит, значит, так правильно?

Ходить мне немного тяжело, но я гуляю с папой, а мама со мной гулять не хочет. Она очень занятая, поэтому у нее не было времени ко мне в больницу приехать. Хотя в первый раз мне же сказали, что маму позовут? Не помню, но лучше я буду думать, что маме просто некогда было, потому что представить, что она не хотела, мне хныкательно. А плакать пока нельзя, так доктор сказал.

Елочка дома уже очень красивая стоит, а мамочка с папочкой часто спорят. Я слышу, как они спорят, но сижу тихо-тихо, чтобы им не мешать. Я же хорошая девочка, потому не должна лезть в спор, хоть мне от него очень страшно почему-то становится, просто так страшно, что в туалет хочется. И приходится красться в туалет, чтобы не замочиться.

Наверное, надо было потерпеть. Это я понимаю, когда выхожу из туалета. Мамочка такая страшная по коридору идет, а потом видит меня и становится Бабой Ягой – злющей-презлющей. Просто очень злой, у нее даже глаза, по-моему, красным огнем загораются. Она говорит плохое слово, которое нельзя повторять, а потом я вдруг лечу и ударяюсь об стенку. Это так неожиданно, очень больно и совершенно непонятно, что случилось. Но подумать я не успеваю, потому что засыпаю, не совсем, а так, как будто свет просто выключили, и все.

Я просыпаюсь в папиных руках. Он меня обнимает, а я, кажется, на кровати своей лежу. Раскрыв глаза, я оглядываюсь, уже желая спросить, но тут сильно начинает голова болеть, поэтому я молчу. Папа же гладит меня и говорит, что я его самая любимая девочка. От этого очень тепло на душе становится, наверное, еще потому, что я маму не вижу.

– Папочка, а мамочку заколдовали? – тихо спрашиваю я его. – Она такая страшная была, как Баба Яга.

– Заколдовали, – кивает папа, гладя меня по волосам, отчего голова почти не болит. Ну я просто представляю, что от этого. – Папа маму расколдует, не бойся, – улыбается он. – Вот заблокирует ей карту, и мама у нас вмиг расколдуется.

Я слышу в его голосе угрозу, но она, кажется, не на меня направлена. Стараясь не испугаться, я наслаждаюсь папиной лаской, потому что мамочка же заколдованная пока, значит, не надо к ней лезть. Папа рассказывает, что впереди у нас Новый год, он хотел нас отвезти в горы, но не получится, потому что у меня сердечко полностью не выздоровело и ему плохо будет. А еще папа говорит, что я очень хорошая девочка и он меня очень любит. Я его тоже очень люблю, очень-очень просто!

***

Новый год проходит незаметно, потому что я больше лежу. Оттого, что я упала о стенку, во мне что-то сломалось, и почти до самой школы надо лежать. Зато мамочка расколдовалась! Она снова добрая, улыбается и даже, кажется, не сердится на меня. Хотя мне почему-то немного страшно, когда она улыбается, но я не показываю этого, чтобы не обидеть мамочку.

Моя новая школа находится немного ближе, чем предыдущая, она иначе называется, но мне неважно, какое название у нее. Папа все равно возит меня в школу на машине, потому что он меня любит. Мама меня тоже любит, наверное… Нет, точно любит, она же мама, только иногда почему-то страшно становится после того раза.

Машина останавливается, но папа не просто высаживает меня, а идет со мной в школу. Утром он раньше просто высаживал, а в класс приходил, чтобы забрать. Не знаю, почему так, но сегодня он меня ведет за руку, а я оглядываюсь по сторонам. Школа выглядит новой, здесь почти нет ступенек, что меня радует. Я на ступеньках задыхаюсь, и приходится останавливаться, чтобы не уснуть и не запачкать платье.

Он стучит в какую-то дверь, я не вижу, что на ней написано, потому что высоко, и заводит меня внутрь. Там тетенька обнаруживается, она мне сразу улыбается, но не зло, а как-то по-доброму. Мне не становится холодно от ее улыбки – я так определяю, когда человек хочет улыбнуться, а когда хочет что-то плохое сделать.

– Вот и наша Аленушка, – радостно говорит эта тетя. – Очень хорошо, что ты пришла! Пойдем, я познакомлю тебя с классом…

Она встает из-за стола, за которым сидела, и протягивает мне руку. Я, чуть помедлив, беру ее руку и прощаюсь с папочкой, а тетя говорит, что все будет хорошо. Папа кивает и уходит, а я иду в свой новый класс. Я помню, что волноваться и плакать мне вредно, но оно само волнуется как-то. Мы идем по коридору не очень быстро, а тетя рассказывает мне о школе. Это очень интересно, потому что она необычная, эта школа… Но вот некоторые слова я не понимаю просто.

– Вот и твой класс, Аленушка, – мягко говорит эта тетя.

Она заводит меня внутрь. Там сидят дети. Некоторые смотрят на нее со страхом, а другие… никак не смотрят. И вот эта тетя говорит, что я после операции на сердце и она надеется, что меня никто обижать не будет. У нее голос при этом злым становится, и мне даже страшно немножко делается. Но потом я сажусь за первую парту, вытаскиваю пенал, учебник и тетрадь. Надо учиться, чтобы радовать мамочку.

– Здравствуйте, дети, – в класс входит другая тетенька. Она сразу видит меня, улыбается, но не по-доброму, а как будто ее заставили. – Меня зовут Венера Михайловна, а ты у нас Аленушка, да?

– Здравствуйте, – говорю я, кивнув и встав, потому что нужно стоя приветствовать учителя, меня этому в предыдущей школе научили.

– Садись, пожалуйста, – просит она меня.

Я сажусь, и начинается урок. Я к нему, конечно, готова, поэтому тяну руку каждый раз, когда Венера Михайловна спрашивает что-то. Она меня спрашивает и хвалит потом за ответ, а следом и к доске вызывает. Я вижу глаза одноклассников, и кажется мне, что они благодарны за что-то. А за что, я не понимаю, поэтому не думаю об этом. За уроком наступает перемена, но я не бегу на нее, потому что привыкла же.

– А ты не идешь играть? – интересуется учительница, подойдя ко мне.

– Нет, – улыбаюсь я. – Я лучше повторю, потому что я целый месяц пропустила, а нужно же хорошо учиться, чтобы радовать мамочку и папочку.

Она объясняет, что перемена для отдыха, а я папу цитирую, ну, когда он говорит, что лучший отдых – это чем-то другим заняться, вот я и занимаюсь. Венера Михайловна хвалит меня, повторяет, что я хорошая девочка, и уходит куда-то. А я беру учебник и читаю его, чтобы к следующему уроку подготовиться. Тут ко мне подходит девочка из класса и вдруг говорит:

– Спасибо тебе, – она замолкает, будто слезы давит. – Ты сегодня многих спасла.

– Как это? – не понимаю я.

И тут она рассказывает, что многих дома за оценки наказывают, а учительнице нравится, когда плачут. Я вызывалась постоянно отвечать, и поэтому других не спросили. Тут я понимаю, что эта школа от других не отличается и ко мне учителя добрые ненадолго. Хотя, может быть, папочка всех просто напугал, и все. Но мое дело учиться, а не думать о том, почему что-то происходит. Я просто знакомлюсь с девочкой, ее зовут Лера. Она ничем не болеет, но очень боится своего папу. Наверное, Лера не любит учиться, поэтому ее ругают и часто заставляют думать над своим поведением.

После уроков за мной приезжает папочка. Он внимательно смотрит на учительницу, она почему-то его пугается, но улыбается все равно. Папа спрашивает обо мне, ну как у меня получается. Венера Михайловна в ответ хвалит меня, на что папа кивает и забирает меня домой. Он мне говорит, что я очень хорошая девочка и большая молодчина, а я улыбаюсь от папиной похвалы, потому что приятно.

– Мы заедем в одно место, – говорит мне папочка. – Ты посидишь тихо, а я с пацанами перетру.

Это значит, что у папы разговор по работе. В папины разговоры лезть нельзя, потому что я все равно ничего не понимаю, хотя рабочий папин язык уже понимаю за столько лет. Но ему знать не нужно, что я понимаю, потому что он тогда меня с собой брать перестанет, а мне хочется… И боязно немного без него домой.

Мы приезжаем к ресторану, папа вынимает меня из своей большой машины и ведет внутрь. Сейчас мне дадут обед и тортик обязательно. Я буду есть и притворяться глухонемой, но всё, конечно же, услышу. Ресторан явно дорогой, поэтому тут может быть проверка – как я себя вести умею. Но это не страшно, потому что меня правильно себя вести учила одна тетенька, только по пальцам била больно, когда я ошибалась. Но я больше не ошибаюсь, потому что я хорошая девочка.

Так и случается: мне приносят рыбку с соусом, но вилки для нее нет, поэтому я прошу дядю официанта правильную принести, потому что эта для мяса. Он улыбается и приносит, а я начинаю кушать. Медленно и осторожно, чтобы не запачкаться. Ну и слушаю, что вокруг говорят.

– Нехорошо пахнет, – говорит дядя Серый, он папин друг. – Могут зачистить под шумок.

– Не бзди, – коротко отвечает папочка. – Не будет никакого шухера, батоном кидаться дурных нет.

Это они не о еде говорят, а о своей работе. Ну я для себя перевожу те слова, которые знаю, а которые не знаю, они так остаются, поэтому мне это и слышится. Я понимаю, что ничего интересного они не скажут, а будут о работе говорить и решать, кого почистить, а кого надо заставить помыться… Замочить – это же помыться, правильно?