Kitobni o'qish: «Макабр. Книга 1»

Shrift:

Серия: «Сектор Фобос», книга 2

Часть 1
Семья

Каждый, кто попадает в Сектор Фобос, умирает сразу – он просто не знает об этом. Исчезает тело, а с ним теряется и возможность вернуться домой. Только перепуганная душа несется через вечную пустоту, проходит один кошмар за другим, даже не догадываясь, что всё это – плата за былые грехи. Грехов ведь у каждого хватает, просто большинству удобно не признавать их за собой, то не веря в них, то оправдывая чем-то вроде «У меня не было выбора» или «Все так делают». Ну а оказавшись в Чистилище, души пытаются понять, почему же их самоназначенной праведности не хватило на иную судьбу.

Сабир Марсад прекрасно понимал, что это в высшей степени ненаучные мысли, поэтому и держал их при себе, не делился таким ни с братом, ни с невестой. Возможно, они и поддержали бы его – им ведь тоже приходилось выживать в Секторе Фобос. Но рисковать Сабир не хотел: с тех пор, как стало известно про астрофобию, многие начинали коситься друг на друга с подозрением при первой же странности. В мире странностей, вот ведь ирония…

Зато думать Сабир был волен о чем угодно, даже о том, что наверняка насмешило бы его до начала этого путешествия. О начале он вообще старался не вспоминать, слишком тяжело становилось от мысли, что не нужно было соглашаться на эту проклятую миссию – и что он не мог не согласиться, даже если бы знал, какой ад его ожидает.

Сейчас можно было отвлечься от собственной судьбы. Сабир стоял перед обзорным иллюминатором в техническом отделе и наблюдал за потоком астероидов, пролетающим впереди величественной рекой. В Секторе Фобос они были особенно прекрасны: между каменными глыбами то и дело мелькали разноцветные вспышки света, определить происхождение которых пока не удавалось. Когда их становилось больше, казалось, что в стороне раскинулась грандиозная лента северного сияния, привет с далекой и, пожалуй, навсегда потерянной Земли…

Как и любая красота в Секторе Фобос, поток был смертельно опасен, однако он относился к предсказуемой опасности. Станции достаточно было замедлиться перед ним, не остановиться даже, просто переждать. Такие потоки не были постоянными, они иногда попадались на пути, их можно было пропустить и двигаться дальше. Ну а в долгие часы ожидания – смотреть на них, брать у этого мира лучшее, что он способен дать, и стараться не верить в то, что сияющие астероиды – на самом деле души тех, кто наивно прибыл сюда первым.

– Эх, перехватить бы хоть один, – с тоской заметил Демир.

Он тоже остался в техническом отделе. Они оба знали, что лучший обзор сейчас на смотровых площадках. Проблема в том, что знали об этом не только они, там сейчас наверняка не протолкнуться, а давка, духота и неизменно связанная с этим агрессия окружающих восхищению красотой не способствуют. Сабиру даже больше нравилось смотреть через иллюминатор, а не через стеклянный купол, он держался за иллюзию, будто что-то способно защитить его от Сектора Фобос.

Его коллега воспринимал все иначе. Демир Хафиз был из добровольцев, из тех, кто рвался попасть в Сектор, даже зная, что это проклятая дыра, пожирающая души. Хотя вряд ли Дем воспринимал это так. Он предпочитал более восхищенные формулировки – вроде «неведомых территорий» и «новых горизонтов». Сабир считал это банальным до тошноты, но помалкивал, его мистический взгляд на мир тоже никому не близок.

– Молись, чтобы хоть один из них не перехватил нас, – проворчал Сабир.

– Знаешь, что сейчас делает твой внутренний ученый? – поинтересовался Дем. – Порицает тебя! За трусость.

– Благодарит за возможность выжить.

– Да тут риск минимальный! Их движение давно просчитано, станция в безопасности. Так почему бы не попробовать перехватить их дроном?

– Дрона потеряем.

– Ради такой цели можно рискнуть! – не унимался Дем.

– По-моему, они и так ближе, чем надо… Они должны быть так близко?

Дем всегда был эмоциональней, чем Сабир. Когда затевался спор, пусть даже ничтожный, он обязательно смотрел на собеседника, он и сейчас отвлекся от иллюминатора. А вот Сабир продолжил наблюдать за тем, что происходило снаружи, поэтому он первым заметил, как сияние полыхнуло ближе, да и рассмотреть внушительные каменные глыбы, кажется, стало легче.

Но Сабир в расчетах маршрута астероидов не участвовал, он не знал, на какое расстояние они могут подлететь до того, как станут угрозой. А вот Дем как раз таким занимался, он резко повернулся к иллюминатору, разве что не подскочив на ходу.

Он не ответил, но нахмурился, и уже это было плохо. Дальше стало только хуже, ведь Сектор Фобос явил очередную странность, будто желая доказать лично Сабиру: да, это действительно преисподняя, не Чистилище даже, и надеяться больше не на что.

Астероиды изменили направление полета. Они не могли – конечно, не могли, это ведь просто булыжники, по сути, увлекаемые вперед не собственной волей, а силой, воздействующей на них! Именно поэтому потоки считались одной из меньших угроз, с ними проявляли осторожность, но их давно уже не боялись по-настоящему.

Сегодня все сложилось иначе. Если бы развернулся весь поток, это было бы дико, однако хоть сколько-то объяснимо. Сектор Фобос же решил, что ему претит предсказуемость. От общего потока отделилась небольшая и все равно впечатляющая группа астероидов, направившаяся прямо на станцию.

Они напоминали Сабиру живых существ, как и многое на этой территории. Весь поток – это стая зверей, мигрирующая непонятно куда и зачем. А эта группа – хищники, которым внезапно захотелось крови, и они как раз увидели подходящую добычу…

– Так не может быть… – пораженно прошептал Дем. – Так не должно быть, они не могут отклониться, это неправильно!

Он был парализован открывшимся перед ним зрелищем, потому что он оставался человеком науки и знал, что наука такое объяснить не могла. А вот Сабиру как раз помогала недавно обретенная вера в мистику. Он не отрицал, что научное объяснение все равно найдется, просто позже. А сейчас он, в отличие от Дема, понимал, что нужно не спорить с реальностью, нужно поверить в демонов и спасаться от них.

Поэтому он перехватил напарника за руку и потащил за собой – подальше от иллюминатора, поближе к защищенным, хорошо укрепленным тоннелям технического отдела. Идеально было бы вернуться в жилую зону, предупредить всех… Лейса и Шукрию предупредить! Но Сабир уже знал, что не успеет.

Чуть легче стало, когда взвыла тревога. Да, она должна была испугать, ведь она подтверждала, что опасность вполне реальна. Но она же успокоила, потому что она была призвана отпугнуть людей подальше от уязвимых иллюминаторов и уж тем более наблюдательных площадок. Она давала шанс, что спасутся все – и его родные спасутся!

Сабир бежал в полумрак коридоров, но думал он сейчас не о них. Воображение рисовало то, что происходило снаружи. Гигантская металлическая туша станции казалась неуязвимой, только когда плыла через пустоту в одиночестве. Однако теперь появились хищники, и многое изменилось. Они сейчас набросятся, вгрызутся в открытый бок, раздробят стекло, порвут металл, уничтожат… всё уничтожат!

Сабир надеялся ошибиться до последнего, убеждал себя, что поддался суевериям, заигрался с верой в потустороннее. Станция справится, должна, все будет хорошо, они ведь уже научились выживать в Секторе Фобос!

Но, похоже, именно это Сектор Фобос им не простил. Он будто почувствовал, что они начали привыкать к нему, и ударил в полную силу. Где-то бесконечно далеко и одновременно пугающе близко громыхнули взрывы. Сирена взвыла так, что предупреждением это быть точно не могло. Станция дернулась, резко, сильно, как игрушка, которую забавы ради встряхнул гигант. Удержаться на ногах было почти нереально, а Сабир и Дем в этот момент еще и бежали… Ничем хорошим это закончиться не могло.

Сабир не видел, что стало с его напарником, не до того было. Он почувствовал, как невидимая сила подхватила его, сжала удушающей хваткой, сделала так, чтобы мир вокруг него закружился. Сабир пытался изменить хоть что-то, но не мог, от него уже ничего не зависело, он даже не понимал, где верх, где низ, откуда веет жаром, что можно сделать… Потом была металлическая стена тоннеля, приблизившаяся слишком быстро, будто из пустоты вынырнувшая, удар, вспышка боли – и тишина.

Он не думал, что очнется. Да он вообще ни о чем подумать не успел, даже о том, что исчезнет! И все же на этот раз Сектор Фобос сжалился над ним, не добил, отпустил. Когда сознание начало проясняться, Сабир почти сразу вспомнил, что произошло. Хотел тут же вскочить на ноги, бежать, помочь, но тело оказалось резко против. Какой уж там бег, если даже глаза открыть не получается: веки опухли, скорее всего, без сотрясения мозга не обошлось.

Но он все равно был жив и даже не ранен серьезно – по крайней мере, контроль над телом он сохранил, да и боль пульсировала лишь в голове. Сабир заставил себя не спешить, даже если спешить очень уж хотелось. Беспокойство гнало вперед, первыми пришли мысли о Лейсе: этот придурок малолетний мог и не спастись, он всегда был неорганизованным! Сабир понимал, что помогать ему, возможно, уже поздно, и все равно должен был хотя бы попытаться.

Второй в памяти мелькнула Шукрия, однако за нее Сабир по-настоящему не беспокоился. Она наверняка выжила, она умная и осторожная. Она не отмахнулась бы от сигнала тревоги, она за пять минут нашла бы себе лучшее убежище из возможных! Поэтому сначала нужно было отыскать Лейса, потом только выяснить, что случилось с Шукрией.

А до всего этого – как-то отскрести себя от пола, что тоже было непросто.

– Эй, – прозвучал совсем близко знакомый голос. – Ты как? Живой?

Сабир все-таки заставил себя открыть глаза, хотя головная боль от этого усилилась. Хорошо еще, что свет в коридоре стал совсем тусклым, иначе можно было снова потерять сознание. Уже этот тусклый свет говорил о многом: похоже, станция получила серьезные повреждения, и теперь центральный компьютер бросил основные ресурсы на поддержание жизнеобеспечения, а не комфорта.

Зрение постепенно адаптировалось к сумраку, и Сабир смог рассмотреть, что рядом с ним по-прежнему находится один лишь Дем. Напарнику досталось меньше: ссадина на лбу, кровь заливает лицо, но на этом – все, взгляд спокойный, движения уверенные. Судя по всему, Дем пришел в себя уже давно, ему не требовалась долгая пауза, чтобы просто не развалиться на части.

– Паршиво, – тихо отозвался Сабир. Губы болели: то ли потрескались от жара, то ли были рассечены во время падения. – А со станцией что?

– Тоже паршиво. Рация работает, так что я успел связаться с нашими. Есть одна хорошая новость и много плохих.

– Начни с хорошей.

– Ну да, так быстрее будет. Хорошая новость в том, что погибших очень мало. Только те, кто совсем уж неудачно упал или задохнулся в дыму – были пожары, их потушили. Мы пока не всех посчитали, но уже можно сказать, что случаев массовой гибели нет.

Это не означало, что Лейс и Шукрия выжили – но Сабир предпочел думать, что означает.

– Давай плохие, – позволил он.

– Было прямое попадание… Значительная часть тех глыб, которые мы с тобой видели, врезалась прямиком в станцию. Система защиты раздробила их, что-то отклонила, но не всё.

– И?

– Есть повреждения… Серьезные. Система жизнеобеспечения задействовала резерв, но пока держит. А вот двигатели… Есть подозрение, что нашим двигателям по большей части каюк. Если не случится чудо, может оказаться, что мы застряли здесь… надолго.

Перед словом «надолго» Дем сделал слишком очевидную паузу, которая сводила все его попытки приукрасить ситуацию к нулю. Ложь была настолько явной, что ученый, предельно честный в другое время, не смог произнести ее уверенно. Он и сам понял свою ошибку, смущенно отвернулся, однако объясняться не стал. Он ведь не с ребенком разговаривал, Сабир готов был принять правду.

Конечно же, Дем имел в виду не «надолго».

Если не случится чудо, они застряли в Секторе Фобос навсегда.

* * *

Даже у заключенных, приговоренных к смертной казни, есть определенные права. Ну такие, сувенирные скорее – но тем не менее. Например, право составить меню последнего ужина. Не из чего угодно, а на определенную сумму, и никто не гарантирует, что тебе туда не плюнут или чего похуже, однако для правозащитников такие моменты не уточняются. Или право выбрать одежду, в которой ты будешь казнен. Или возможность записать последнее видеообращение, своего рода исповедь перед всем миром с поправкой на то, что всему миру эти душевные излияния не покажут, порадуются им только психологи-криминалисты.

Я не возмущаюсь, если что. Я считаю, что тех, кто наработал на смертную казнь, в принципе можно хранить в темной коробке вплоть до последней инъекции или заряда в затылок, как предполагалось в моем случае. Потому что за хорошие дела и искреннее добро такое наказание обычно не присуждают, и заключенные-смертники – это не обиженные миром изгои, а ублюдки, каких мало. Но обществу нравится изображать святош и, делая мелкие поблажки моральным уродам, ощущать собственную неописуемую доброту.

Я от всех этих забав сразу отказался. Не от чувства вины, его как не было, так и нет, хотя насчет себя я иллюзий не питаю. Просто ничего из этого набора не могло меня развлечь. Однако если бы мне предложили такое теперь, один пункт я бы все-таки отметил: возможность выбрать надгробную надпись. Думаю, мне подошло бы что-нибудь вроде «Единственный в мире великий злодей, который ушатал сам себя во имя добра». А, как звучит? В меру пафосно для могильной таблички, в меру честно для очищения души.

Поверить не могу, что я действительно это сделал. Ну, ничего, времени на самобичевание и осознание глубины той ямы кретинизма, в которую я себя загнал, у меня хватало. После многоуровневой медицинской комы только и можно, что думать. Помнится, смотрел я какой-то старый фильм, в котором герой после двадцатилетней комы бодро вскочил с койки и попрыгал кузнечиком в сторону рассвета да по ромашковому полю.

А так делать нельзя. Даже если ты в коме провел не годы, а месяцы или недели. Любая попытка попрыгать после такого приведет лишь к тому, что внутренние органы слипнутся в неопрятный комок, который захочет покинуть тело скорее рано, чем поздно, и интрига лишь в том, какой путь он для этого выберет.

Я в медицинской коме оказываюсь не первый раз, знаю, что это такое – и что нужно делать. Преимущественно ничего. В первые часы после пробуждения сознания телу нужен абсолютный покой, чтобы мозг снова обрел над ним полную власть. Поэтому я не дергался, да еще и предусмотрительно оставил глаза закрытыми. Со стороны наверняка казалось, что я сплю, и ко мне не приставали с дурацкими вопросами. Я же в это время анализировал собственное положение.

Новость номер один: хорошая. Медицинская кома помогла, насколько я могу судить на начальном этапе, тело восстановилось полностью. А это оставалось под вопросом до последнего, я-то прекрасно помню, до какого состояния себя довел! И, что еще приятней, мозг работает как раньше. Чтобы убедиться в этом, я мысленно начертил формулу «рипера», потом просчитал, сколько противопехотных бомб потребуется, чтобы убить всех солдат на «Виа Феррате», провел полное вскрытие среднестатистического кочевника… Не то чтобы я собираюсь это делать – в ближайшее время или вообще. Мне просто важно знать, что я могу. Память тоже не подводила, хотя ее я касался с привычной осторожностью, в этом лабиринте не туда свернешь – ощущения похуже будут, чем от воспаления мозга. Например, смотреть, как сектант корчится в предсмертных муках, весело и даже познавательно. А говорить с Кристиной больно… все еще больно. Но я как личность уцелел, и на том спасибо.

Новость номер два: хорошая. Мое внутреннее оборудование не тронули. Не представляю, сколько им вообще об этом известно – все зависит от того, какое обследование провели, пока я был в коме. Но даже если рассматривать худший вариант, это не так уж важно. Что с того, что они знают? Повлиять на внутренние хранилища оружия можно только моим же нейрочипом, а он на месте. Работает нормально, вскрыть даже не пытались, да и не смогли бы. Короче, когда пройдет болезненная слабость и я смогу восстановить потерянную мышечную массу, у меня есть все шансы стать прежним.

Новость номер три: плохая. Все эти крайне приятные перемены были бы невозможны, если бы меня уволокли в какой-нибудь темный угол и просто позволили отоспаться там. Похоже, меня полноценно лечили, а сделать это можно только в центральном медицинском отсеке. И, судя по гулу окружающего меня оборудования, там я и нахожусь. То, что я не связан, не имеет никакого значения: они-то знают, что я в ближайшие дни буду не особо прыгуч, они реальность не по фильмам, а по учебникам познают. Удрать будет чуть сложнее, чем мне хотелось бы.

Новость номер четыре: плохая. И она, как ни странно, тоже связана с тем, что я здоров и прекрасно себя чувствую. Получается, кочевники никак мне не отомстили, а они от такого не отказываются. Любопытно, что это означает. Сатурио еще жив? Или им не хотелось лишать себя удовольствия пытать меня, когда я все чувствую, а не валяюсь тут коматозным бревном? Очень может быть, кочевники – своего рода романтики смерти.

Новость номер пять: плохая. Конечно же, ведь плохих новостей в моей жизни всегда было больше. Я потерял свое прикрытие, которое значительно упрощало мне жизнь на станции. Не знаю, частично или полностью, но я его лишился. Даже не потому, что валялся тут в собственном обличье, это как раз ничего не значит. Просто все это время моя маска не мелькала на виду, даже самые тупые из кочевников соотнесут одно с другим.

Ну да и ладно. Все, о чем я думал в эти часы, вообще не влияло на мое настроение. Это были просто обстоятельства, с которыми мне предстояло работать. Не худшие, кстати. Когда я вел охоту, лучшую охрану смог позволить себе ныне покойный и, вероятнее всего, кремированный губернатор. После того, как все закончилось, я оказался на полностью роботизированной барже с прессованными отходами, где в моем распоряжении было три пищевых пайка, крем от солнечных ожогов и аптечка парапланериста-любителя, а бонусом – ожог шестидесяти процентов тела и перелом четырех костей. Жизнь учит изобретательности.

Терзаться тем, что я спас всю станцию, я вообще не собирался – как и гордиться этим. Как по мне, экзистенциальные кризисы уровня «так плохой я или хороший» уместны в образовательных программах для детей до шести. В осознанном возрасте ты не плохой и не хороший. Ты просто делаешь то, что нужно, а потом несешь ответственность за свой выбор.

К моменту, когда мое тело снова было готово к движению, я определился со своим местом в реальности. Настала пора проверить, насколько эта реальность способна меня принять.

Я открыл глаза. Встать пока не пытался, у меня и так был неплохой обзор благодаря приподнятой медицинской кровати. Открытий оказалось чуть больше, чем я ожидал…

Первым из них стала Мира. Она оставалась рядом со мной и, судя по тому, как она тут обустроилась, делала это уже давно. Если бы это был стандартный визит на пять минут, она бы просто зашла, поговорила со мной, как с бодрствующим, полила слезами мою героическую грудь, ну или что там делают благодарные девицы, и с чистой совестью умотала по своим делам. Она же без сомнений захватила половину тесной медицинской каюты: приволокла откуда-то большое кресло, столик, установила компьютер, позволявший ей наставлять своих подчиненных на путь истинный прямо отсюда. Не думаю, что это из любви ко мне… Да понятно, что нет. Просто Мира была в состоянии оценить, как много на этой станции набралось желающих разобрать меня на запчасти.

Этого я ожидал – выжить я мог только с внешней помощью, и на момент, когда я отключился, все было очень сложно. А союзников у меня вообще полторы штуки – Мира целиком и половинка адмирала, которой принципы претят полностью перейти на мою сторону. Да, Мира должна была наблюдать за мной, и поразило меня не это… Меня поразило то, что рядом с Мирой стоял я.

Судя по всему, я как раз у собственной постели не дежурил. Я ненадолго зашел, передал Мире какой-то планшет. Пока она изучала схему, открытую на нем, я даже пошутил – не смешно, но вполне связно! Больше, чем можно ожидать от того, внутри кого пусто. Потом Мира заверила подпись, я забрал планшет и покинул палату.

Когда за мной закрылась дверь, Мира заперла ее и повернулась к кровати.

– Я знаю, что ты проснулся, – сообщила она. – Я слышу, как ты дышишь. В момент, когда ты увидел его, дыхание чуть заметно сбилось.

И мы оба знали, что самый обычный человек такого не заметил бы. Но ведь у Миры по-прежнему была ее тайна, и она будто намекала мне, почему помогает. Она не бросилась ко мне с объятиями, но я этого и не ожидал. Теперь, когда таиться не было смысла, я устроился на кровати поудобней, заодно и проверил, как после долгой комы двигается тело. Нормально… могло быть и хуже.

– Здесь есть камеры? – спросил я.

– Были, я убрала. Мне иногда нужно отсюда выходить, и, если бы я оставила тут камеры, Барретты не упустили бы возможность отрезать тебе ногу. Убивать тебя им запрещено, про ноги разговора не было.

– Сатурио жив?

– Да. Иначе Отто не пошел бы на сделку… да и я бы тебе не помогла.

Тут она права. М-да, надо будет подумать, как его починить… Если он протянул так долго, шансы очень велики.

Кстати, об этом…

– Сколько я здесь?

– Двадцать восемь земных суток, – сообщила Мира. – Врачи сказали, тебе этого хватило.

– Правильно сказали. Почему ты не представила меня своему приятелю?

– При виде которого у тебя перехватило дыхание? Мне показалось, вы и так знакомы.

Похоже, за время моего лечения Мира успела подточить зубки… Интересно. Причин может быть две: она считает, что я ей должен, и тогда у нас проблема. Или на станции уже успело произойти нечто такое, что до Миры дошло: выживут только сильные и уверенные, нужно соответствовать.

Ставлю на второе. Мира недостаточно глупа для слепой наглости, а в Секторе Фобос спокойно и не бывает.

– Кое-кто на корабле допускает, что теперь, когда тебе даровано помилование, ты будешь играть по правилам хотя бы частично, – продолжила она. – Я-то знаю, что ты захочешь смыться, когда окончательно встанешь на ноги. Поэтому я решила, что нужно сохранить твое прикрытие. Благодаря тому, что оно мелькало на виду, пока ты спал, оно станет только лучше.

– Правильно решила. Как ты это сделала?

– Да просто, на самом деле. Это же не резиновая маска прошлого, это, по сути, несколько кибернетических протезов, соединенных в костюм. Я поместила внутрь электронику от сервисного дрона, написала пару простеньких программ, ну и сделала так, чтобы у получившейся куклы не было потребности в сложных действиях. Разницу с тем, как ты вел себя изначально, можно было бы заметить, но никто по-настоящему не присматривается.

– Спасибо.

Вот теперь Мира застыла, посмотрела на меня недоверчиво, так, будто я только что чихнул и по медицинскому недосмотру вывернулся наизнанку.

– Что? – нахмурилась она.

– Спасибо, – невозмутимо повторил я.

– Вот так… просто?

– У меня достаточно высокая самооценка, чтобы благодарить людей, которые этого заслуживают. А теперь давай обсудим… Так, нет, не обсудим. Сейчас опять начнется шоу.

Мира не стала спрашивать, что я имею в виду, она услышала все, что нужно, пораньше меня. В коридоре зазвучал топот – никто не шумел намеренно, просто приближение примерно десятка человек не скроешь. И я не думаю, что толпа оказалась здесь в день моего пробуждения случайно. Так что или меня решили поприветствовать по какому-нибудь древнему обычаю, или что-то опять пошло не по плану.

Будет наверняка второе, Сектор Фобос же. Хотя я бы посмотрел на первое – кочевникам пошли бы русские кокошники.

Мира напряглась, пытаясь понять, что делать, я – нет, я просто закинул руки за голову, устраиваясь на кровати поудобней. Вставать и драться я даже не собирался. Начать хотя бы с того, что я голый – та распашонка, которую натягивают на коматозников, не в счет, она настолько бестолковая, что могли бы обойтись и без нее. Да и потом, тело двигается плохо и неуклюже, драка в таких обстоятельствах превратится в сценку «Голый и смешной». Нет уж, спасибо, если меня вдруг решили убить, хоть умру с достоинством.

Дверь была заперта, но я сразу понял, что это не будет иметь значения, и не ошибся. Естественно, у начальника полиции был доступ повыше, чем у заместительницы начальника технического отдела. Да, в мою палату хлынули Барретты – куда больше, чем я хотел бы видеть сразу после пробуждения. Хотя бы потому, что я их вообще видеть не хотел.

Похоже, притащилась вся семейка минус Амина и Сатурио. Наверняка я сказать не мог, все бы в палату не поместились. Вошел Отто, с ним влилась троица его детишек, но в коридоре маячили дополнительные лысые головы.

И все они были чертовски злы. Не головы, Барретты целиком. Отто скрывал это почти идеально, только по глазам было видно, что он в ярости. Кочевники же скрывать даже не пытались, они скалили на меня клыки совсем по-звериному.

Ну, прилетели. И с чего вдруг? Я знаю, за что они меня ненавидят, так ведь за двадцать восемь дней могли бы подостыть! Это не избавило бы их от желания убить меня, но заставило бы действовать изящней. Пока же, насколько я мог судить, от стаскивания меня с кровати и хаотичного разделения на ошметки Барреттов останавливала только Мира, ставшая прямо перед моей кроватью.

Что за оборванный канат хлестнул их белесые задницы? Сатурио, что ли, преставился? Как не вовремя… Да и почти жаль.

– Что здесь происходит? – поинтересовалась Мира.

Она справлялась с ситуацией лучше, чем я ожидал. Она прекрасно понимала, что представляет собой группа разъяренных кочевников, но не похоже, что она боялась. Хоть кого-то Сектор Фобос изменил к лучшему!

Я в разговор не вмешивался, но смотрел на кочевников вполне уверенно. Это раздражало их куда больше, чем любые слова. Младшая девица, Бруция, рванулась было ко мне, но Отто жестом велел ей и остальным ждать.

– Мы забираем его для немедленной казни, – заявил патриарх Барреттов. – Выбор способа умерщвления на наше усмотрение.

Знаю я их усмотрение… Вивисекция, как вариант – с прожариванием моих органов на гриле под моим же наблюдением.

– На основании? – уточнила Мира так холодно, что я едва не поаплодировал ей. – Ему даровано помилование. Означает ли это, что вы собираетесь убить полноправного обитателя станции?

– Помилование отозвано. Он будет наказан за свои преступления. Правила «Виа Ферраты» допускают отказ от суда при таком серьезном приговоре.

– А еще они подразумевают, что начальник полиции не может отозвать помилование. Только командир станции.

– Все верно. Именно это и произошло.

Внезапно. Не думаю, что Отто стал бы врать о таком – не его стиль, слишком мелочно. А он еще и не ограничился словами, он передал Мире компьютер, на котором даже я мог разглядеть приказ, заверенный цифровой подписью адмирала Согард.

И это был непостижимо бредовый приказ. Даже не из-за того, что меня полагалось убить, а я такое ни в одной формулировке оценить не могу. Просто в этой писульке говорилось, что я пришел в себя, изучил состояние Сатурио Барретта и наотрез отказался его спасать, сославшись на личную неприязнь.

Вот и как это понимать? Да я откашляться толком не успел, не то что настроить против себя самых могущественных созданий на станции! А еще, как бы иронично это ни звучало, личной неприязни к Сатурио я не испытываю, его родня нравится мне куда меньше.

Однако подпись смотрелась подлинной… Что это вообще значит? Адмирал прекрасно знала, что Сатурио важен для Барреттов. Они провели эти двадцать восемь дней с надеждой, что я смогу все исправить, вернуть им любимого сына и брата. Но вот я просыпаюсь, говорю такое, и я уже не просто враг, я тварь, которую надлежит уничтожить максимально мучительно. Елена Согард не отвернулась от меня, она меня подставила.

А не должна была. Не потому, что я ей нравлюсь – на этой стации я нравлюсь только себе. Просто это совершенно не ее стиль поведения. Насколько я помню, она даже своим личным врагам мстила хладнокровно, она все продумывала. Я же ей не сделал ничего плохого, я ей помог. Так зачем натравливать на меня стаю дегенератов, которые сначала отрывают чужую голову, а потом думают своей?

У меня были все шансы умереть, вот так тупо – после почти невероятного спасения, не получив ответ. Однако ж повезло: единственный человек, который мог мне этот ответ дать, умудрился протиснуться через толпу очень злых кочевников прямиком в мою палату. Для этого, правда, пришлось вышвырнуть вон Бруцию, ну так оно и к лучшему.

Вряд ли Елена пришла одна, ей по должности не положено. Но ее сопровождающие ждали в коридоре, а адмирал не побоялась остаться наедине с серийным убийцей, хоть и не очень активным, и кочевниками, активными сверх меры.

– Я не совсем понимаю, что здесь происходит, – равнодушно произнесла она. – Но, уверена, вы мне сейчас расскажете.

Она не стала объяснять, как оказалась здесь, да еще и вовремя, однако догадаться было несложно. Скорее всего, ей сообщили уже о том, что я очнулся, когда Мира заперла дверь. Ну а когда в медицинский отсек пожаловала свора недружелюбных Барреттов, врачи наверняка позвонили еще раз с просьбой поторопиться.

– Ничего особенного, – так же спокойно отозвался Отто, он тоже не вчера родился. – Просто выполняем ваш приказ.

– Какой приказ?

Ситуация становилась все интересней. Если бы Елена действительно послала Барретту приказ меньше часа назад, она бы сразу поняла, о чем речь. Но она действительно не знала! А подпись чертовски похожа на настоящую. Вопрос дня: что именно я проспал?

Отто тоже почуял неладное, объясняться он не стал, просто передал Елене тот же документ, который недавно показывал Мире. Надо отдать должное адмиралу, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Хотя то, что она наблюдала перед собой, было тяжелейшим преступлением – если приказ действительно прислала не она. Кто-то добрался до ее подписи, подделал все так идеально, что даже у начальника полиции не возникло сомнений в подлинности письма. Это сулило серьезные проблемы вдобавок к тем, которые щедро отсыпал нам всем Сектор Фобос.

– Произошла ошибка, капитан, – только и сказала Елена. – Я поручу техническому отделу этим заняться. Что же до приказа… В нем изложена неверная информация. Я не беседовала с Павлом до нынешнего визита. Он не обсуждал со мной судьбу Сатурио. Нет никаких оснований для отзыва помилования – которое, должна напомнить, никогда не было связано с судьбой Сатурио. Но раз уж до этого дошло… Павел, как вы считаете, сможете ли вы помочь Сатурио Барретту?