Kitobni o'qish: «Мотыльки»

Пролог

Миссия по эвакуации продвигалась не слишком успешно, если не сказать скверно. Хотя бойцы для этого делали всё, от них зависящее. Но, если в городах кого-то отыскать ещё удавалось, то с сельской местностью дела обстояли всё хуже и хуже. Понятно, что с самой спасательной миссией власти изрядно затянули, но не мобилизуй они военных вовремя на оборону, мы бы вообще никакой отпор дать не смогли. А так хоть теперь имеем возможность поискать выживших, да вот только, кажется мне, всё это лишь какое-то затишье перед бурей.

Все помнят, когда они пришли, но до сих пор не знают, откуда взялись. По крайней мере, если свыше и есть какая-то информация, нам, рядовому составу, ничего не говорят. Есть ты, есть враг, есть твои подчинённые, за жизнь каждого из которых ты в ответе. Руководящий состав иногда говорит меж собой такие вещи, которые удаётся случайно подслушать краем уха, что мне начинает казаться, мы не спасаем кого-то, а ищем, так сказать, годных к службе – способных воевать и держать оружие, занимаемся вербовкой в свои ряды.

Ресурсов, мол, на всех на напасёшься, еды нет, заводы стоят, на полях преисподняя… Будто бы специально оттягивали спасательные операции, чтобы мы поменьше народу находили. Некоторые попадаются совсем какие-то невменяемые, утратившие рассудок, иные немы, как рыбы, ничего не рассказывают, а только смотрят с такой обречённостью в глазах…

Твари активны по ночам, а потому у многих простых солдат есть свои, довольно бредовые, архаичные и преисполненные предрассудков теории на их счёт. Но если б такие существа реально бы боялись крестов или святой воды – мы бы с ними покончили уже давно, гораздо быстрее. А нам до сих пор не предоставили детального описания анатомии и список уязвимых мест. Никакого детального инструктажа.

Впрочем, согласно данным, существа к нам повылезали довольно разные. Первые вспышки информации вообще вызывали недоумение, словно это какие-то нелепые учения, экстремальные тренировки с намешанной фантастикой или вообще какой-то розыгрыш, а теперь с трудом поддававшиеся описанию чудища для всех стали уже устоявшейся реальностью вокруг. Под Тверью был расстрелян громадный подземный червь с когтистыми отростками, напоминавшими нечто среднее, между хоботками, лапками насекомых и щупальцами. В Волгограде подстрелили четырёхкрылое уродливое нечто, больше всего похожее на монструозного летающего ската, так как у существа не было ярко выраженной головы и шеи. А вот странная вертикальная пасть шла буквально вдоль всего туловища, будто зубья заменяли ему рёбра. Тонкими цепкими лапками, как налетающий шершень, оно выхватывало людей с улиц и бросала туда.

У нас под Магнитогорском вот копошатся «козлоногие», как их между собой иногда называют. Не фавны, не сатиры, не черти с копытами и хвостом, как тех принято представлять. Существа совсем не антропомофорные, леденящие душу своими воплями, не имеющие в себе никакого подобия человека, но и на животных не шибко похожие… Твари они и есть твари…

Многого нам не договаривают. Иногда уверяют, что те или иные державы пали, чьей-то военной мощи не хватило, чтобы дать отпор. Мне с трудом верится, что на всей территории крупной и развитой страны, типа Дании или Южной Кореи, прямо-таки совсем никого не осталось. Но нам бы на своей родине всё наладить, а тут не поймёшь ещё, какие регионы держатся, какие уже практически пали под натиском необъяснимого противника.

Мне, как капитану взвода, вообще «думать не положено», как наш подполковник говорит. Знай, мол, Агапов, свою задачу: тварей убивай, людей спасай. Только и всего… Одни у нас и вправду молятся, считают, что повылезшая мразь – это какие-то демоны ада. Другие почти сходятся с ними, но вместо инфернального происхождения, уверяют, что это порождения мрака выползли из своих нор. Некоторые предполагают, что это представители доисторической фауны, дремавшие в недрах и выбравшиеся на волю. Есть и такие, кто считает, что это вторжение из иных миров, сквозь какие-нибудь дыры или порталы пространства, а кто-то уверяет, что всё не более, чем наших рук дело – плод бессовестных человеческих экспериментов, вышедших из-под контроля.

Я же придерживаюсь точки зрения, что это какие-то пришельцы. Не обязательно разумные расы, прилетевшие на Землю, с которыми можно о чём-то договориться. Это могут быть сосланные «чистильщики», подготавливающие поверхность планеты к заселению иной цивилизацией или для постройки аппаратов по добыче полезных ископаемых. И цель у таких существ – скосить нынешних обитателей, чтобы не мешались вторженцам. А потому ни о каких переговорах и заключении мира не может быть и речи.

Больше всего меня беспокоят какие-то быстро протекающие мутации. Эти создания либо сами радиоактивны, либо выделяют какие-то вещества, что отравляют нашу атмосферу. Иначе как объяснить, что где-то совсем недавно, да вот буквально с месяц назад, мы во время миссии в Атавды, что у одноимённого озера, не нашли там толком даже следов нашествия и борьбы, а люди почти исчезли, побросав дома еду, рюкзаки, одежду, некоторые горшки с кашей так и остались в печах…

Лишь какие-то странные следы перепонок на берегу, да несколько загадочных тел, не то выбравшихся из воды и не смогших заползти обратно, не то вконец изменившихся местных, потому как мёртвые туши походили на какой-то гибрид рыбы и человека. Полупрозрачная, покрытая слизью, кожа, сквозь которую было видно сосуды и мышцы, подобие чешуи сзади на шее, где формировалось подобие жаберных щелей, и на спине, перепонки между пальцами передних и задних конечностей. А уж лица были изуродованы так, что если то и вправду были жители башкирской деревни, то опознать их было бы уже невозможно – веки будто атрофировались и исчезли, губы уплотнились, головы облысели. Во всём выступали явно какие-то рыбьи или даже амфибные черты.

Не знаю уж, во что на самом деле верить. Кругом бок о бок живут представители разных религий – староверы, христиане, приверженцы ислама, иудаизма, даже марийцы, тенгри и культуры верований Чувашии. И пока что не наблюдается, чтобы хоть какая-то вера защищала от нахлынувших на нас чудовищ. Пока спасают только танки и верные пули. Главное, во всём этом хаосе самому оставаться человеком. Ведь наша миссия находить и вызволять людей, доставлять их в безопасные укрытия, но есть ли в действительности по-настоящему такие места, где бы людям ничего не угрожало? Или же это просто дело времени и дни человечества на этой планете уже сочтены?

Тварь за окном

Полночи я не мог уснуть, от скуки поглядывая, как о лампу на крыльце бьются самоубийцы-мотыльки. Странные создания с бессмысленной целью, тщетно пытающиеся чего-то добиться от манящего света, будто молящиеся ему и приносящие себя в жертву безумцы. Их можно понять, мир вокруг стал таким, в котором уже не очень-то хочется жить. Даже у людей мутнеет рассудок и вокруг творится что-то невообразимое.

Старик Шункар из местных тенгрианцев, призывает нас молиться этим чудищам, что похуже волков и диких вепрей теперь повадились ходить в деревню. Папа говорит, что местные башкиры всегда такими были – одни поклонялись рыбам, другие змеям, третьи журавлям. А теперь у нас, говорят, завелось что-то похуже.

Нам, детям, стараются много не рассказывать. Глупые, думают, мы перепугаемся до смерти или не поймём. Дядя всё молится и молится в красном углу, только свечи впустую жжёт днём и ночью. Они с папой начали спориться и ругаться на чём свет стоит. Как мама пропала в лесу, три месяца тому назад, и он у нас поселился, защищать меня и Антоху на пару с отцом, так, казалось, они не разлей вода. Вместе на охоту ходят, по сменам еду нам готовят, всегда было о чём поболтать вечерами за резным столом под рюмку. А сейчас… Даже водка кончилась, как говорят, совсем им худо стало.

Неделю тому назад обсуждали, что когда-то давно, в соседские времена, у пасечника Касима был самогонный аппарат в погребе. Нет, «самогонный куб», так они говорили. И мне сразу представлялся какой-то чудесный артефакт из непонятного внеземного материала, сквозь который льёшь струю воды, как из-под крана, а он снизу уже выдаёт спиртовой раствор, самое классное в котором то, как он горит. Помню, папа иногда, ещё до всех этих событий, наливал на блюдечко и зажигал, разве не чудо? Горящая вода! Огненная вода! Зачем её пить, если можно такие чудеса устраивать!

В любом случае, то, что приходит из леса, уже давно разорило и пасеку, и забрало старого дядю Касима… Да и папа говорит, что всё равно по всей деревне столько сахара нет, чтобы самогон гнать. Не понимаю, причём тут вообще сахар, разве эта огненная вода может быть хоть чуточку сладкой? Но, видимо, я не совсем ещё понимаю, как устроен тот самый волшебный «куб». У нас вот погреб маленький, никакие аппараты не разместить. Но от заканчивающихся припасов даже в нём становится всё просторнее и просторнее.

Никогда бы не подумал, что смогу разлюбить варенье. А теперь, когда обилие заготовленных его банок становятся регулярной добавкой к пище, а если мяса добыть на охоте ни отцу, ни дяде Олегу не удаётся, так и вовсе главным блюдом на столе. Так и едим его ложками. Брусничное, клубничное… Овощей почти нет, да и на огороде урожай ещё не поспел. Антон сказал, мы от диабета скопытимся раньше, чем до нас всякие монстры доберутся, а папа его аж за шею больно схватил, что б тот при мне подобные вещи говорить не смел. Очень страшно было!

А я что? Не понимаю что ли? Из других деревень и города помощи никакой, как все говорят. Только и слышу «Да кто его знает, что там в Магнитогорске! Жив ли кто вообще, может, там всё ещё хуже!» – и от соседей Марьи с Никифором, и от папиных друзей-охотников: дяди Серёжи, дяди Мергена и остальных.

Людей всё меньше и меньше, детей гулять не пускают, играть и гулять не с кем. Да и вообще столько друзей уже эти чудища перетягали… Подумать жутко, аж слёзы наворачиваются. Вальку Бунина в поле настигли, Камиля у речки, Серёжка Тихонов с матерью и отцом по грибы – по ягоды в лесок недалеко сходить собрались, так, вокруг деревни, никуда не забираясь, так и сгинули, нет их больше.

А те, кто прочь из «Сухого Озера» уехать решили, собрав своих да отправляясь отсюда, так об их судьбе мы тоже ничего не знаем, добрались ли куда, и есть ли вообще в мире ещё кто живой. Антоха так и говорит «мы, братец, последний оплот человечества» – и колышки свои точит, вокруг дома, косо со всех сторон обставляя день за днём. Скоро не дом, а какой-то ёжик получится…

Сегодня старший брат меня впервые взял с собой сторожевые костры зажигать. Мол, раз волков и прочее зверьё от деревни огонь отпугивал, значит, и от этих созданий поможет. Костры горят по всему периметру, там где окружная трапа проходит, от нас недалеко такой кусок. Да многие ещё свой участков или дом окружают. Староста Айдар Губей-улы ругается! Наш председатель сельсовета. Кричит на всех, мол, подует ветер, разнесёт огонь, всю деревню спалим, друг друга живьём сожжём за одну ночь. Прям категорически против этих костров.

Унять его вот только «шаман» наш смог, дядька Шункар, высокий такой, худощавый, как смерть с косой, глаза впалые, волосы длинные-длинные седые, назад зачёсанные… Сядет, бывало, на улице, прям на перекрёстке, в позу такую странную шаманскую, и давай распевать: «У воды господь, у леса господь, у человека господь…» и так далее, «Дай нам прожить, спаси-защити», молится своим богам за все наши души, да не так, как дядя Олег совсем.

А сегодня, когда мы с Антохой его в сумерках видели, шагая к кострищам, чтобы возжигать защитное пламя, тоже сидел-восседал, в одних вытянутых серых шортах до колен, в остальном – голый, босой, кожа да кости, прям скелет, смотреть жутко. И свистит что-то там не ритмичное, обрывистое, не так как у нас, бывало, поют или мелодии насвистывают. Причитает про благую мать, чёрную козу лесов, что б отвадила детей своих да защитила нас, слуг её. Не знаю уж, мне кажется, мы с Антохой, папой и дядей Олегом никакие не слуги загадочной Чёрной Козе. Аж представлять её страшно.

Может, потому и уснуть не выходит? А, может, от впечатлений, что на костры позвали. Отец с дядей ушли на охоту, оленей стрелять, а я всё лежу, лампу на углу дома выглядываю, да на рассеиваемый ею мрак за крыльцом сквозь окно, подманивающий доверчивых светлячков к фонарю на верную гибель.

Разжечь самому костёр, разумеется, так вот с ходу не получилось. «Первый блин комом» – как мама любила говорить. Добрая такая была, всегда от строгости отца нас защищала, если напроказничаем с Антоном… Как же вот так, ушла в лес и больше нет мамы… Хочется верить, её какие-нибудь солдаты нашли да в безопасное место забрали. И нас заберут скоро, просто всех чудовищ перестреляют, да проберутся, наконец, к деревне, папа так верит, что помощи надо ждать. Вытащат, мол, кто остался, рано или поздно. Не всю жизнь вареньем питаться же…

Уже начал, наконец, засыпать, проваливаясь с мутный морок от враждебной и чёрной реальности с этой непроглядной сгущавшейся ночью и чёрным лесом, в двух опустевших участках от которого и стоит наш домишко с частоколом, как входная дверь распахнулась и громкий топот ног внутри послышался по половицам.

И я, и брат из комнат головы высунули, а там папа раненного в окровавленный бок дядю Олега тащит. Тот рану держит, всё стонет, бормочет что-то будто бы не на нашем вообще языке, а папа всюду шарит в поисках последних остатков спирта, чтобы рану промыть. Сам прятал от дяди, чтобы тот не допил, а теперь в суматохе и панике, видимо, подзабыл сам, куда именно.

– Под старым бочонком, у которого дно отвалилось, – напомнил я, похоже, напугав папу своим внезапным тоненьким голоском.

– Ты, а ну марш спать давай! Что б носу твоего здесь не видывал! – пригрозил он мне кулаком, а сам-то пошёл, как я сказал, к бочонку, где мёд когда-то лежал, да мы уж много лет, как весь его семьёй выели, а тот для заполнения непригоден стал – дно проломилось.

Вот его вынули, да держали в доме бочонок, как тумбочку. Как предмет мебели, на который сверху можно что-то поставить, когда свечи, когда патроны разложить, когда кружку какую-нибудь… Я в тень комнаты, конечно, отошёл, за шторкой входной спрятался – дверей-то во внутренние спальни у нас никогда не было, но в кровать не полез, как отец велел. Любопытство было сильнее.

Дядя стонал, даже кричал в процессе промывания раны. Ага, уснёшь тут теперь… Страх и волнение заставляли всё тело трястись, кто это его так? А вдруг он умрёт! Слёзы на глаза наворачивались от тяжких мыслей. Не знаю уж, выглядывал ли к ним также втихаря Антон или пытался уснуть, но я вот попросту места себе другого не находил.

– Зачем… лампу врубил… – негодовал дядя Олег, спиной облокачиваясь на край деревянного стола, поглядывая на потолок, задрав голову, – Свечами бы обошёлся…

– Ага, увижу я тут много при свечах! Да жжёшь ты их так, что скоро не останется, сам бы лучше следил за запасами. А генератор я бензином залил до отвала. Электричества теперь надолго хватит! Слил из Нивы, что во дворе Николаича, ему-то уже без надобности… – замолчал папа, сняв шапку с лысеющего лба, чтобы помянуть одного из сгинувших соседей.

Я в их разговор уже не встревал, а лишь наблюдал одним глазом в щель между шторками, старался вести себя тихо и слушал, что там они говорят, хотя одна папина фраза «меньше знаешь – крепче спишь», не помню уж когда и кому сказанная, может, и вправду, как нельзя лучше, описывала происходящую вокруг ситуацию.

Пока ты ни о чём не в курсе, можно только догадываться, фантазировать, уповать на то, что всё не так плохо. А вот если всё плохо, то тогда уж от этого осознания никуда не деться. И оно будет преследовать тебя, как голодный зверь свою израненную добычу. Не даст уснуть, будет терзать и нападать вспышками размышлений об ужасах и обречённости… Бушующими волнами, бьющими по сознанию и рассудку, смывая улыбку и радости, оставляя лишь каменное угрюмое изваяние из крупиц обречённости и печали от грядущей судьбы. По крайней мере, я верил, что вокруг всех ночных монстров отпугивают горящие костры.

– Ты его видел? – схватил дядя Олег отца за запястье, когда тот шёл мимо стола в сторону кухни, всё ещё суетясь с его раной.

– Немножко, во вспышке ружья, – потупил тот взор серо-зелёных глаз, как и у нас с Антоном, мы оба были на него в этом похожи, хотя у Антона были прямые длинные волосы почти до шеи маминого цвета колосящейся ржи, расчёсанные на обе стороны, а у меня, как и у папы, тёмно-каштановые, только с густой чёлкой, когда у него уже был блестящий и даже слегка морщинистый крупный лоб и блестящая почти гладкая макушка, а волосяной покров головы оставался уже на затылке, если не считать густой широкой бороды лопатой.

Дядя Олег тоже был бородат и усат, но она у него росла эдаким полукругом, окаймляя лицо, была не шибко длинной, и цвет был куда светлее, такой нежно-каштановый, почти рыжий. Ржавого цвета, что кудри, что усы, что борода и крупная бордовая родинка на левой щеке обычно с торчащим волоском, который он изредка обрезал.