Kitobni o'qish: «Сегодня – позавчера. Испытание сталью»
Серия «Военная фантастика»
Выпуск 130
Оформление обложки Владимира Гуркова
Сегодня
Тук-тудук – тудудух! – прогремел полувагон по соседнему пути, пересчитав колпарами все стыки стрелочного перевода. Вот, блин, жара! Солнце нещадно палило. Прокалённый воздух маревом колыхался на месте. Ни дуновения ветерка. А тенёчка тут, на «горке», и не было никогда. Вода в канистре была тёплой и нисколько не помогала. Тут же всё выпитое выступило потом, заливало глаза, разъедая их. Одежда, горячая, пахнущая глажкой утюгом, стала жёсткой от впитанной соли пота. И снять нельзя. Так и жарься в рабочих ботинках, плотных синих рабочих штанах, в оранжевом сигнальном жилете.
Выпил третью кружку, четвёртую вылил в кепку, поболтал – прокалённый хэбэ выцветшей бейсболки не хотел впитывать воду. Да так с водой и напялил на голову.
– Ух, гля, хорошо!
– Да, на пять сек. Потом хуже будет. Ну чё, за водой сходим? – Максим жадно затягивался сигаретой.
– Ну её! С кем другим сходи. Ты же знаешь – я тяговая животина, не беговая.
– Ну, как хочешь. Я один пойду. А то опять Князь в истерику впадёт, заплюёт, если с собой кого возьму. Тады засыпай.
Я пожал плечами. Укладка стрелочного перевода завершалась. Князев, руководитель работ, заканчивал выгрузку щебня – балласта на уложенную стрелку. Все в бригаде, обречённо понурившись, старательно делали вид, что не понимают, что надо дальше делать, как-то по-тараканьи прятались от глаз Князева, по-детски наивно надеясь, что пронесёт. Устали. Очень устали. Ещё сильнее давило осознание того факта, что твоя зарплата никоим образом не зависит от нагрузки. По техпроцессу эту работу должны выполнять 16 человек, нас 9. И думаете зарплату шестнадцати разделят на нас, девятерых? А вот хрен ты угадал! И если прошлындаешь где-нибудь целый день – зарплата опять та же. Откуда возьмётся усердие?
На меня вдруг напало чувство, что всё это уже было. Дежавю. Или как-то так. Я по-французски не очень. Чувство столь яркое и явственное, что я забеспокоился – с чего бы это? Может, я перегрелся, «отлетаю»? Да, стопудово, так и есть. Просто перегрелся, вот меня и «плющит».
Я взял свою лопату, облокотился на неё, закурил.
– Заполняем шпальные ящики! – раздался надтреснутый голос. О, вот и мастер нарисовался. Голосок-то сел.
Всё это уже было! Сейчас он с Морячком сцепится до душевных «посылов». А потом с Гусёнком. Гусёнка менты загребут.
Я бросил лопату, пошёл в закуток башмарей.
– Князь идёт! – громко зашептал я в окно. Вот и Гуси вылетели, испуганно озираясь.
– Всё шутишь? – мрачно спросил Игорь.
– Нет. Жара. Развезёт вас, проблем наживёте. А вас уже ищут. Пойдём.
Обречённо поплелись за мной. Я за ними было пошёл, но мне вдруг резко поплохело. Я сел на корточки, голова закружилась, в ней крутились образы будущего, прошлого. Лица живых, убитых. Я ВСПОМНИЛ ВСЁ!
– Мастак, ты чё? – это Игорь. Увидел – переживает. Я уже не мастер в этой бригаде, но Игорь продолжал звать меня Мастаком.
– Жара, Игорь, поплохело что-то. Щас пройдёт, – ответил я ему. А у самого перед глазами стоял стол в подвале морга, накрытый зелёной клеёнкой.
– Мне надо идти! – Я резко поднялся.
Игорь даже отшатнулся.
– Куда?
– Не знаю пока, – ответил я ему. – Князю скажи, что я уволился.
– Охренел?
– Нет, не охренел.
– Перегрелся? Чёкнулся? – Он схватил меня за желтуху.
Я резко повернулся к нему.
– Ради чего ты живёшь, Игорь?
– Ты чё, Витёк? Ты серьёзно?
– Как никогда, Игорь! Для чего? У тебя есть что-либо, за что ты готов, не раздумывая, жизнь отдать? В полный рост пойти на пулемёт?
– Вот это тебя торкнуло! – усмехнулся он, пытаясь перевести всё в шутку, но глаза остались серьёзными, даже какими-то протрезвевшими.
– А у меня есть ради чего жить, – на полном серьёзе ответил я. – И я больше не буду жить просто так! Гля, надо было оказаться ТАМ, чтобы понять, как дёшево я прожигал жизнь!
– Где – там? – тихо спросил Игорь.
– Там. Слушай, мне больше некогда. Прощай, Игорь!
– Я бы тоже хотел быть «Там», – вдруг сказал он, – чтобы было за что умирать. Чтобы жить захотелось.
Он отвернулся, сел на трубу пневмопочты, закурил, горестно уронив голову с копной соломенных волос.
М-да!
Но! Я уже опаздываю!
Подошёл к своей сумке, с ненавистью сорвал желтуху с себя, бросил под ноги, плюнул, растоптал. Давно мечтал. Водрузил сумку на плёчо, продемонстрировал с недоумением смотрящим на меня мастеру и Князю средний палец руки и пошёл через пути.
Достал телефон, зажёг экран, чтобы увидеть время. Так, у меня шесть часов. Что делать?
Вариант 1: забрать своих домой. Вариант самый простой. А как показывает жизнь – самый простой не значит, что самый лучший. Прорабатывали ЕЁ и меня основательно, а значит и долго. Это не экспромт. А проработанная операция… Тут сразу же опять встал вопрос – почему именно мы? Чем мы другие, ради чего столько усилий? Если ради почек-селезёнок, то есть варианты и попроще, чем я и моя жена. Тот же результат при меньших усилиях. Они же развернули многоступенчатую комбинацию с прикрытием и отсечением хвостов, будто я не путеец, а офицер ФСБ немелкого калибра.
Так, это важно, конечно, но не сейчас. Сейчас – что делать-то?
Так, если я их заберу, то их планы это не отменит. Не могу же я быть с ними ежесекундно? Да и остановит ли их моё присутствие? Да, мой боевой опыт, недавно приобретённый, может их неприятно удивить, но они-то про него не знают? Нет, не знают. Что им стоит в форме ментов вломиться прямо к нам домой? Сами же и откроем двери.
Ха! А что ж они не сделали именно так? Самый простой вариант. Не надо было бы пасти её по городу. Адрес известен. Чё-то они перемудрили. Ну, ладно!
Что-то мысли мои носятся по кругу, а толку не стало.
Вариант 2: сдать их Полкану. Пусть он и разбирается. Хм-м! Точно!
Достал телефон, нашёл запись в памяти его симки, нажал вызов. Трубку взяли сразу же. Я поздоровался, извинился, что отвлекаю, запросил встречи по важному и очень срочному делу.
Полкан молчал.
– Она уже прошла комиссию, и группа зачистки уже в городе, – сказал я.
– Ты где сейчас? – ответил телефон.
– На станции. В парке. По путям иду.
– Подходи к магазину. За тобой приедут.
Подойдя к магазину, я поставил сумку, достал, затем надел майку, налил себе кофейку из термоса. Извращение, конечно, в такую жару пить кофе, но очень уж хотелось. Я же там, у Сталина, год пробыл, почти без кофе. С наслаждением затянулся «Винстоном», да под кофеёк!
Подкатила убитая тёмно-зелёная четвёрка, с Кумом за рулём. Я сел, поручкались, также ни слова не говоря, поехали. Он ничего не спрашивал, а у меня с ним общаться вообще не было желания. Это тут он меня ещё не предал, но я-то помню!
Свернули к лесополосе, остановились, Кум кивнул на деревья. Я прошёл посадку насквозь и встретил Полкана в выцветшем камуфляже с лукошком в руках.
– Что случилось? – буркнул он, не подав руки. А мне и не пристало первому руку тянуть. Устав всё же проник в меня.
– То, что я скажу, будет казаться бредом, но прошу выслушать до конца. Сегодня вечером запланирована операция по изъятию внутренних органов у моей жены…
Мы шли вдоль тополёвой посадки, я рассказывал, Полкан без интереса слушал. Единственное, что он спросил:
– Откуда ты всё это узнал?
– Во сне видел. Вы можете мне не поверить. К вам я обратился только потому, что вы тоже вовлечены в это. Если вы мне не поможете, то я сам…
– Что ты сам? – усмехнулся он. – Ты хоть представляешь, кто это?
– У меня есть выбор? Я вообще не пойму – почему я?!
– И что же ты собрался делать?
– Мне нужен ствол, – ответил я. Я уже понял, что без толку к нему обратился.
– И что же ты с ним делать будешь? Ты ж в руках даже не держал.
– Уж как-нибудь. Память предков поможет.
– Ню-ню. Что ж! Так и быть. Езжай, подбери что хочешь, а там посмотрим. Тебе помогут.
На той же четвёрке, с тем же водилой ехали в город, петляли по улицам и улочкам. Я с жадностью смотрел на знакомо-незнакомый город, так сильно изменившийся за семьдесят лет.
Наконец приехали в гаражный комплекс. Кум, повозившись с замком, отпер давно не крашенные ворота, включил свет, прошёл внутрь. Я следом. Он поднял сиденье старого грязного дивана. Охренеть! Автоматы, пистолеты, патроны, даже гранаты. Две трубы одноразовых гранатомётов.
– К войне готовимся?
Кум хмыкнул. Достал автомат, покрутил в руках. Я же достал ВСС «Винторез» – тут был даже он. Хотя ствол и был мне знаком только по «Сталкеру».
Кум опять хмыкнул. Но, когда я, повозившись, частично разобрал винтовку, собрал обратно, снарядил магазин патронами, вставил, поставил на предохранитель, посмотрел сквозь прицел, лицо Кума вытянулось. Да, ВСС я никогда в руках не держал, но СВТ освоил в совершенстве. А принцип всех стволов – одинаков.
Кум взял пистолет с интегрированным глушителем, бинокль, опустил седушку дивана. Винтовку положили в коробку из-под ЖК-телевизора, погрузили в машину, поехали.
– Где научился? – спросил он.
– В «Сталкере».
– Это что такое?
– Игра такая. Компьютерная.
Кум опять хмыкнул. А что? Почти правда. Если не рассказывать про сорок первый.
Мы сидели у окна второго этажа недостроенного дома. Через дорогу стояла машина псевдогаишников. Тех самых, в кроссовках. С глазами Хитмана. Закатное солнце их пока хорошо освещало, символически окрашивая в красное. Я когда их разглядел в прицел, аж мурашами лошадиными покрылся. Холодно-равнодушные взгляды убийц. Вот, теперь и сидим. Ждём. Непонятно чего. Кум по-прежнему, а вернее, непривычно не разговорчив, молчал. Я тоже не большой любитель трепаться без отдачи.
Посмотрел на время. Осталось полчаса. Плюс-минус.
У Кума завибрировал телефон. Он поднёс трубку к уху, сказал туда: «Понял!», сбросил, поднялся, оставаясь в тени окна. Я тоже встал, также не отсвечивая в проём окна.
– Сработаешь?
– Да.
– Уверен?
– Да.
– Может, я?
– Нет.
– Как знаешь.
Слева появилась машина моей жены. «Гаишник» лениво пошёл навстречу, поднимая жезл. Моя жена остановилась, некоторое время препиралась, но вышла из машины, пошла за «гаишником». Я смотрел на всё это краем глаза. Кум вообще не смотрел в их сторону. Волчары такие, что уже несколько раз бросали взгляды на наш дом, почуяв наши взгляды.
Моя жена шла впереди «гаишника», видимо споря или возмущаясь, размахивала руками. «Гаишник» быстро осмотрелся направо-налево вдоль дороги и занёс полосатый жезл для удара.
Винтовка толкнула меня в плечо, на желтухе «гаишника» появилась дырочка, а с другой стороны выплеснулся фонтан красных брызг. Он споткнулся, стал падать, я перенёс прицел на того, что сидел в машине, но тот уже нырнул вниз, машина тронулась задним ходом. Я лупил и лупил туда, где он должен был быть. После пятого выстрела машина взревела, рванула задним ходом, снесла столб, встала, бетонный столб рухнул на неё сверху, сразу смяв крышу. Искорёженная дверь распахнулась, оттуда вывалилось окровавленное тело. Я влупил по нему ещё раз, так, что мозги выплеснуло на асфальт. Потом добил, так же в голову, первого.
Чувство острой опасности сдёрнуло меня с места. Вправо. Но поздно. Пуля ударила меня в левое плечо, разворачивая. Второй его выстрел выбил кирпичное крошево из стены, а третий его выстрел совпал с моим первым. Пуля ударила меня в грудь, отшвыривая на стену, напротив, как в зеркале, отлетел Кум. В полёте я выстрелил ещё раз. Вторая пуля попала ему в горло.
– Зачем, брат? Зачем?
Но он уже не мог мне ответить – у него началась агония. Как же всё глупо вышло!
Я поднялся, выглянул. Моя жена стояла, оцепенев, около трупа «гаишника». Я достал телефон, вызвал её.
– Витя! Витя! Тут такое!
– Я знаю. Подними голову. Недостроенный дом.
– Вижу!
– Аптечка нужна срочно. Срочно!
Винторез я положил у тела Кума, его пистолет забрал, пошёл ей навстречу.
– Надо срочно уезжать! – сказал я жене.
– Что это всё…?
– Потом! Поехали! Поедем через город.
И что дальше? Ничего дальше не будет и быть не может. Приплыли. Я убил двух неизвестных и офицера милиции. Они меня даже живым брать не будут. Если до захвата кровью не истеку.
Она везла меня домой. И слышать ничего не желала. Дома я ей рассказал всё. Она ничего не говорила, только плакала.
– Иди. Тогда тебя не тронут. Останешься – соучастником станешь. Они будут штурмовать дом. Живым я не дамся.
Она говорила. Плакала и говорила. Она не верила. Да, жизнь не могла быть такой жестокой, но она такой и была.
– Я никуда не пойду. Если они меня приговорили, то не отстанут. Это – первое. А второе – я тебя не оставлю. Я не смогу без тебя. Помнишь – и в горе, и в радости? Пока не разлучит…
– Есть шанс. В связи с последними событиями к тебе будет повышенное внимание, им станет неудобно тебя брать. Иди, у нас сын.
– А ты думал о нём, когда Чечню тут устраивал?
– О нём и думал.
И вдруг с улицы донёсся знакомый голос, усиленный и искажённый мегафоном:
– Сдавайся и отпусти заложника!
– Это же…
– Он самый.
– Какого заложника?
– Тебя. Ты им нужна.
– И ему?
Я пожал плечами. Мир сошёл с ума.
– Почему я?
– Не знаю. Может, он знает?
Она встала.
– Не вставай, они должны были уже снайперов расставить.
– Всё равно, – ответила она. А потом выглянула в окно и крикнула Полкана на переговоры.
Он подошёл к окну, в бронежилете на майку-алкашку и без оружия.
– Отпусти её! – крикнул он.
– Почему именно мы? – крикнул я ему в ответ из-за дивана. Надеюсь, толстый слой диванной набивки удержит пули. – Облегчи душу!
– Ты думаешь, я сейчас всё так вот и расскажу? Это только в кино вот так вот всё рассказывают. Это чтобы зритель понял замысел сценариста. А это не кино, Витя. Это жизнь, а ты – явно заигрался.
Зубы мне заговаривает. Что они там готовят? Газ?
– Живым я не дамся. А не расскажешь, и её шлёпну.
– Врать ты так и не научился, Витя.
– Не будь падлой, ответь – почему мы?
– Так совпало. Так вышло, что…
С грохотом осыпались стёкла в соседних комнатах, по полу покатились, дымя, газовые заряды.
Это конец! Вот так вот глупо и бесполезно! Застрелиться? Нельзя. Я же верующий. В группу захвата стрелять? А они-то при чём? Мужики просто работают. Работа у них такая. Нужная работа. Важная.
А вот ты – предатель!
Пистолет в моей руке не сильно лягнулся, во лбу Полкана появилась дырка, и он пропал.
Грохота выстрелов я уже не слышал. Я смотрел только на НЕЁ. Как она рвется в руках СОБРовца, на её лицо, застывшее в крике. А моё тело рвали автоматные пули. Тук-тудук – тудудух.
И снова, здравствуй, Великое Позавчера!
Часть 1
В гостях у сказки
День открытий
Тук-тудук – тудудух.
Это колпары стучат на стыках. И характерно покачивает. Я в поезде. Я опять жив.
– Ожил? – услышал я голос. Знакомый голос Громозека.
Поворачиваю голову. Один глаз не видит совсем, да и другой подвирает. Точно – Громозека. Лежит на нарах под шерстяным одеялом.
– Ты, ежлан, на кой, ты, на мост побежал?!
Громозека в ярости. Оказалось, он бежал за мной, взрывом его смахнуло с моста, и при падении он повредил спину – ноги отнялись. Беда.
– Остановить хотел, – проблеял я в ответ.
– Нах! Из пулемёта надо было этих уродов.
– Надо было. Не смог.
– Ночью же мог!
– Мог. В горячке боя – мог. А утром – не смог. Это же наши люди. Русские.
– Они не русские. И не люди! Люди в окопах остались. А это – выродки! Падаль! И ты…! – Громозека резко перевернулся на другой бок, лицом к стене, ко мне соответственно – спиной.
Итак, я опять в прошлом. В «учебном» 1942-м. Учавствовал в обороне Воронежа. Во главе эксперементального полка, вооруженного экспериментальными самоходными артиллерийскими установками ГАЗ-71. Теми самыми СУ-76. Их сделали на том же Горьковском автогиганте, на базе тех же Т-70, те же конструкторы Астров и Гинзбург. Только на год раньше. Как там говорил конструктор пушки моей самоходки – «повозки для орудия». Это были именно повозки для орудия.
Задумана была система комплекса бронемашин боевых машин пехоты, но, учитывая положение, маловероятно, что будут делать что-то кроме СУ-76.
А мы теперь, скорее всего, в санитарном поезде. Громозека, вон, обиделся. И есть за что. Человеколюбие у меня проснулось не вовремя. Подвёл человека. И сам лежу обгорелым поленом. Руками-ногами не владею.
На меня опять накатывала чернота безнадёги. Тоска смертная. Мне был дан шанс исправить всё. А я не смог. Ни там, в моём времени, ни здесь. Как бы хуже не стало. В истории моей реальности немец в Москву всё же не входил. А тут я сам участвовал в боях на улицах столицы. Хотя я-то к этому каким боком?
Я читал книги про попаданцев. Там герой сразу и резко меняет ход войны. Враг разбит малой кровью. И весь мир стоит на коленях перед красным знаменем. Прогрессорство их виртуозно и величественно. А я? Толку – ноль. Вроде все сделал так же. Своё происхождение раскрыл, о чём сильно жалею, всё, что знал – рассказал под запись. А перелома в войне как не было, так и нет. Ленинград – блокирован, Воронеж – в осаде, враг рвётся на Кавказ и к Сталинграду. Москва – в руинах.
Ну почему я? Почему? За что мне это? За какой грех мне такая мука? Сдохнуть хочу! Нет у меня больше сил!
Но смерти мне Создатель не даёт. А за попытки «уволиться по собственному желанию» карает жесточайшей болью.
Глубоко вздохнув, стал рассказывать Громозеке, его спине, мои злоключения в моём времени, там, в будущем. Которое уже не наступит. С приходом немца в Москву наши реальности окончательно разошлись.
– Вот так вот, брат. Опять у меня ничего не вышло.
Громозека повернулся ко мне, смотрел прямо на меня.
– Я бы сошёл с ума от подобных вывертов судьбы.
– Я и сошёл, брат. Давно уже. Ложки не существует. И тебя нет. И вагона этого нет. А я лежу где-то, умираю, а мозг мой проектирует в сознание эти картинки. Или лежу в психушке и живу в выдуманном мире. И никто его не видит, кроме меня.
– Вздор! Я точно существую!
– Реально то, что осознаёшь. И не реальное, если его осознаёшь – реальнее реального. В том мире, настоящем, я – Никто и звать меня – Никак. А тут я, как во сне – конструктор, полководец, успешен, любим, знаменит. Так не бывает.
– Так есть.
– Да с чего вдруг-то? Что изменилось? Я – тот же. Мир вокруг не стал сказочнее, люди те же скоты. Что изменилось?
– НКВД.
– А они-то с какого бока? Ну, постоянно вы рядом и что?
– То-то и оно, что мы постоянно рядом. С операционного стола. Там врач какой-то тебя «срисовал», вот с той поры ты под крылышком и ходишь. Нос тебе подтираем.
Ага! Натан! Дружбан! Всё-таки друзей он имеет. И «Степанов» званием и опытом своим «крутоват» для горотдела ГБ. Блин! Вот же я долбоёж! Только сейчас допетрил! Меня ведут «за ручку» с первого дня в этом мире. Этим объясняется «дружелюбность» окружения. Такая концентрация «настоящих» людей! И моя «смазанность маслом». Поэтому всё мне так легко даётся? Что за спиной стоит тень НКВД? Да, это многое проясняет. Но не главный вопрос:
– А почему я?
– Так совпало, – ответил Громозека, совсем, как Полкан. – Как я понял, сначала думали, что ты шпион, потом, что из эмигрантов, а потом всё как-то закрутилось. И ты занял в структуре нишу. Стал прок от тебя ощутимый. Так вот как-то.
Совпало. Занял нишу. М-да. Интересный подход к людям. «Кадры решают всё». Вот уж, ни убавить, ни прибавить. Спасибо тебе, товарищ Кремень!
– Что ж за организация у вас такая – НКВД? Даже мне нашли применение.
– Да вот такая. Только тут я тебе не помощник. Разобраться в особенностях нашей организации тебе помогут другие товарищи. Как только смогут.
– Занятые сильно?
– Не без этого. Сам должен понимать.
– Понимаю. Слушай, а тебе ничего не будет за то, что ты мне рассказал.
– Не-е, не будет. Думали, сам додумаешься, а ты всё никак и никак. А сейчас – совсем приуныл. А на мост ты зря побежал.
– Зря.
Я помолчал, а потом стал изливать ему душу. Точнее, выплёскивать черноту своей тоски. Про то, что не вижу прока от моего присутствия тут, про своё желание умереть.
Тут в вагон ввалились остальные наши попутчики – военврач Шахерезада, Прохор, Брасень, принесли Кадета – это они его выгуливать носили. Шумно радовались, что я пришёл в себя, огорчились, что из всех действий мне было доступно только балабольство. Врач и Прохор разводили руками. Тут и выяснилась цель нашего путешествия. Прохор твердил, что с таким случаем, как у меня, справиться только его мать, сам он не может, вот и было принято решение о моей отправке. И судя по открывшейся недавно информации, я уж и боюсь подумать, кто принимает «по мне» решения. Ну, и в нагрузку со мной, для компании, погрузили врача, Прохора, как единственного проводника к загадочной целительнице, Кадета и Громозеку на излечение, ну и Брасеня на хозчасть. Жаль не успели перехватить Мельника – его уже отправили с другим поездом. Ах, да, на платформе под брезентом стоял «трофейный» заокеанский броневик.
Слава богу, в этот раз я развалился на запчасти без боли. Просто я не чувствовал ничего ниже шеи, и всё.
Утомившись от открывшихся обстоятельств и от всего пережитого, забылся, наконец, сном.
