Kitobni o'qish: «Золото народа»

Shrift:

Знак информационной продукции 12+

Глава 1

Эта командировка на Север, куда Иван приехал по заданию фирмы, начинала его утомлять. Почти месяц прошел, как он уехал из дома, а результатов было немного. Теперь он ждал груз, который должен был баржей прийти с верховьев Лены, но он где-то застрял. Иван уже поднял начальство речного порта, звонил в пароходство. Его утешали, просили подождать, и в итоге – полное бездействие. Не теряя времени, он занялся еще одним делом. За неделю Иван обошел все инстанции. Побывал он в ФСБ, в военкомате, в архиве, но нигде никаких следов, никаких зацепок не нашел. Да, в том районе были десятки сталинских лагерей. Самых разных лагерей. Ну и что? Этот факт теперь был известен. Среди лагерей были даже женские, а один, по рассказам очевидцев, стоял недалеко от этого поселка.

«”Малиновый звон” – вон как здорово звучало его название, – думал Иван, вспоминая о своих похождениях по властным структурам, – а как только представишь, сколько в том лагере людей погибло, жутко становится».

В основном все лагеря стояли вдоль Магаданской трассы. Но в том месте, которое его интересовало, лагеря никогда не было.

Слабым утешением стала встреча с геологами. Поговорить с ними посоветовала директриса местного краеведческого музея Лиля Андреевна. Здесь Иван провел всё утро и не пожалел.

– Геологи наши места знают лучше всех, – как птичка, щебетала немолодая женщина. – Они занимаются составлением геологических карт и поисками полезных ископаемых. А для этого, молодой человек, надо всю площадь планшета заходить маршрутами. Это значит – всё пешком, всё своими ногами. Вот и представьте себе, кто тут может с ними сравниться!

– А охотники, оленеводы?

– Ну что вы! У тех совсем другие задачи. Так далеко они редко заходят. Им там нечего делать. Не забывайте, молодой человек, в нашем районе горы, поэтому не везде ещё пройдешь. А вот геологи порой залезают в такую глухомань или на такие высоты, что даже страшно становится. Но музею их работы только помогают. А вообще когда люди не сидят на одном месте, а находятся в постоянном движении, у них больше шансов встретить что-нибудь интересное. Ну и они, конечно, больше видят, кругозор у них пошире.

Она как-то странно посмотрела на Ивана, и ему показалось, что директриса считает его полным дилетантом в таёжной жизни.

– Путешествия, маршруты – это всё очень интересно и увлекательно, – продолжала хозяйка музея, – однако для их проведения необходима ещё материальная поддержка. Конечно, такие мероприятия лучше проводить как-то организованно. У вас, молодой человек, я думаю, всё ещё впереди. Я уверена – вы всё успеете. У вас всё получится.

Лиля Андреевна улыбнулась, и её улыбка сразу растопила ледок, появившийся в душе Ивана. Ему стало легко.

– Вот эту коллекцию триасовой фауны составил Алексей Владимирович.

Она показала на окаменелые ракушки, лежавшие в застекленном шкафу. Возле каждой из них примостилась аккуратная этикетка, написанная на латыни.

– Тут целый стратотипический разрез. Ну, как это понятней сказать…

На секунду директриса замялась, подбирая слова из сложной геологической терминологии.

– Этот впервые описанный разрез – эталон эрчинской свиты триасового возраста, – уточнила Лиля Андреевна. – То есть на основании этого разреза выделяют похожие образования в других районах. Понимаете?

Иван послушно кивнул, хотя толком не понял, каким образом это делают. А директриса увлечённо рассказывала дальше.

– Кстати, вы представляете, каждой такой ракушке не один миллион лет! Можно сказать, что они были свидетелями зарождения жизни на земле.

Лиля Андреевна перешла к другой витрине. В ней камней уже не было.

– А вот предметы быта оленеводов прошлого столетия, – показала она Ивану. – Их тоже нашли геологи. Ну а про сталинские лагеря – то, о чем вы спрашиваете, – это другой разговор, – резко переменив тему, посмотрела она на него.

– Лагеря – это наша боль, это наши слёзы, – тяжело вздохнув, сказала Лиля Андреевна. – Тысячи человек прошли через них. К счастью, теперь это уже история.

Потом она долго и со знанием дела говорила на эту тему, называла десятки людей, отбывавших заключение в этих местах. Многие из них были известны всей стране. Лиля Андреевна показала даже схему, на которой были показаны места расположения сталинских лагерей. Они были разбросаны по всему листу и волнистой линией тянулись вдоль Магаданской трассы. В одном месте кресты цепочкой уходили на север. Как оказалось, от этого развилка трасса шла на Верхнетурск. В тех местах заключённые разведывали и добывали оловянную руду – вот туда и тянулась эта извилистая линия. Но северную трассу в отличие от Магаданской успели проложить только до Тальникового. Этот поселок особняком стоял в горах, и дальше пошёл зимник, обозначенный на карте пунктиром. Поэтому крестов там было поменьше, но они все равно стояли. Стояли, потому что города и посёлки строились руками заключенных. Они разрабатывали месторождения полезных ископаемых, заготавливали лес – осваивали огромные территории Северо-Востока страны. Восточней этой цепочки крестов – там, где у Ивана был нанесен прямоугольник, ни одного, даже самого маленького крестика он не увидел.

Иван узнал, что планшет, куда входили интересующие его места, снимал его тезка – Иван Васильевич Синицын. В то время он был начальником геолого-съемочной партии, которая проводила там работы. Синицын значился и главным автором отчета, составленного по итогам этих работ. Геологическую съемку проводили лет двадцать назад, и, естественно, многое он позабыл. Да и вообще-то было отчего: после той работы Синицын составил уже не одну карту на другие площади и написал с десяток приличных отчетов. Но всё же главное он помнил. В первую очередь это касалось его непосредственной работы.

Сначала Синицын обстоятельно расспросил Ивана о предмете его интереса в этом труднодоступном районе и, видно, когда удовлетворился ответом, перешел к делу.

– Площадь листа у нас была порядка четырех тысяч квадратных километров и всюду только горы, – протирая очки, спокойно начал Синицын. – Одни горы. Ну, в общем, карту мы сделали нормально. За геологию я ручаюсь.

Он был очень моложавым и крепко сложенным. От него исходила какая-то убеждённость в своей правоте и уверенность в своих силах.

– С соседними листами у нас получилась практически полная увязка, а такое в картосоставительстве не часто бывает. Обычно выходит какая-нибудь нестыковка: то границы не совпадают, то возраст не тот. Словом, сложностей здесь хватает, у нас же, скажу я вам, всё получилось нормально. – Он говорил не спеша, выдерживая паузу, и Иван сразу подумал, что Синицын неплохой докладчик. – А вот с поисками, надо признаться, не все прошло так гладко, – продолжал Иван Васильевич. Он даже поморщился и почесал затылок. – Понимаете, район тяжелый, высокогорье, глубоко врезанные долины. И самое неприятное, что там практически нет руслового материала. В таких условиях нормальные поиски не проведёшь. А мы ведь в основном искали шлихованием. Это метод поисков такой, – посмотрев на него, пояснил Синицын. – В лотке промываешь пробу, и в конце там остаются только тяжелые минералы. Для промывки желательно, чтобы был песочек с камушками и с глинкой. В такой массе лучше сохраняются тяжёлые минералы.

В дверь тихо вошёл невысокий плотный мужчина. Иван Васильевич встал из-за стола и, поздоровавшись, попросил его зайти позднее.

– Кое-как наши промывальщики лоток наскребали, – продолжал Синицын, – выхода тяжелой фракции в шлихе практически никакого. Понимаете, нет его: всё смывается в этих горных реках – не успевает он накапливаться. Условия не те. При опробовании нам бы надо было побольше брать материала: ну хотя бы по два-три лотка. Тогда бы, глядишь, и пробы были более представительными…

– А почему же не брали? – спросил Иван. – Что вам помешало?

На висках у того была седина, а на лбу едва обозначились залысины. Через очки на собеседника смотрели живые чёрные глаза.

– Все же было в ваших руках. Вы специалисты…

– Согласен, молодой человек, согласен. Хватились поздно. Когда в лаборатории стали смотреть шлихи, ту площадь уже отработали. Ну и главное, – опыта, конечно, было маловато – не каждый день в таких экстремальных условиях работаешь. Хотя вроде бы вся территория у нас не подарок: везде горы. Короче, часть опробования мы провели не лучшим образом. Теперь можно прямо сказать – запороли.

Последние слова Синицын произнес резко и, как показалось Ивану, сердито. Он тяжело вздохнул и продолжил уже помягче:

– Но пара проб выскочила с очень приличным содержанием золота – промышленные концентрации. Вот это до сих пор меня и беспокоит. Таких проб больше не было ни в одной точке на всей площади нашего планшета.

На лбу у Синицына выступила испарина. Он покраснел, и Иван увидел, что ему стало не по себе.

– К величайшему сожалению, заверить мы их не смогли, – справившись с собой, продолжал Синицын. – Пошли дожди, все ручьи и реки прямо на наших глазах вспучились. А когда такая большая вода, туда лучше не соваться – гиблое дело. Представляете, что творится, когда широкую реку загоняют в такую узкую горловину?

Он развёл и резко свёл руки, изображая горловину воронки. У него получился хлопок. В тишине небольшого кабинета он прозвучал как выстрел.

– Возле этой щели вода поднимается и потом с ревом устремляется вниз. Смотреть страшно – там всё кипит.

Синицын в такт своим словам покачал головой. Было видно, что воспоминания о прошлом его увлекли, вернули в молодость.

– А еще к тому же, скажу я вам, там водопадов уйма. По ним не подняться, не спуститься. Кстати, на будущий год мы туда уже не попали. А зря! Надо было бы там еще поработать. До сих пор корю себя за то, что дело практически не довел до конца.

– Ну вы же лист засняли, отчет написали. Как я понимаю, своё задание полностью выполнили. Никаких…

– Это ещё не все, – остановил его Синицын, – мы, может, месторождение пропустили, а вы говорите – задание выполнили. Молодой человек, вы представляете себе последствия такой работы? Теперь на ту площадь могут долго не вернуться.

Сняв очки, Синицын посмотрел на Ивана.

– Кстати, я в отчете написал, что район перспективен на золото. Теперь с высоты своего опыта я могу даже сказать, что золотоносность того района может быть связана с кварцевыми жилами. Есть такой тип золотого оруденения. Да, впрочем, что теперь толку, – с сожалением в голосе сказал геолог. – Поздно, молодой человек, поздно. Всё нужно делать вовремя. Учтите это на будущее, может, пригодится. Любое дело надо суметь реализовать и довести до конца. И делать это следует сразу, так как такая возможность может больше не повториться.

– Да, может не повториться, – словно успокаивая его, сказал Иван. – Госпожа удача – дама капризная.

Больше Ивану повезло со старшим геологом Виктором Ивановичем Коротковым. В отличие от поджарого Синицына тот был высоким и с приличной лысиной. Но так же без бороды – без чего Иван до сих пор не представлял геологов. Первый раз на съемку Виктор попал ни куда-нибудь, а в партию самого Синицына, которого в экспедиции считали сильнейшим съемщиком. В то время он только окончил университет и был полон сил и неуёмной энергии. Из маршрутов Виктор почти не вылезал. Утром они уходили со стоянки и до позднего вечера мотались по горам. И так он «отмолотил» весь тот полевой сезон. Потом, когда закончили планшет, Виктор писал отчет и еще довольно долго бок о бок работал с Синицыным. Со временем он сам стал начальником такой же геологической партии.

Коротков вытащил потертую на перегибах карту и стал показывать Ивану. В тех местах он в молодости описывал разрезы, видел горных баранов чубуку или какую-то другую живность. Глядя на карту, он даже вспоминал, где пил чай на привалах. Однако так же, как Синицын, Коротков о лагере не знал. Правда, в разговоре выяснилось, что на небольшой терраске, которая находилась в узкой долине безымянной реки, в конце того сезона Виктор нашёл баню. Как понял Иван, самую настоящую – с хорошим предбанником и приличным навесом. Баня была рублена из круглого ошкуренного леса.

– Да как рублена, просто загляденье! – восторгаясь работой неизвестных плотников, рассказывал Коротков. – Бревно к бревну срублены в лапу, венцы ровные, дверные и оконные оклады, как игрушечные. А пол! Представляете, он, как стол. Доски так подогнаны, что ни одной щёлочки. И все это было рублено топором. Только одним топором! Представляете, какая работа! Замечу – везде растёт одна лиственница, а это вечное дерево, – увлеченно говорил геолог. – Сейчас так не рубят. Разучились наши мужики, а может, просто не достигли того уровня. Хотя и инструменты теперь какие хочешь и пиломатериалы. А та банька вообще-то была не маленькая, – поглаживая свои редкие волосы, вспоминал Коротков. – Человек на десять, думаю, не меньше. Размером побольше, чем этот кабинет. Определенно больше, здесь даже сравнивать нечего.

Иван посмотрел по сторонам, прикидывая площадь помещения, в котором он находился. Вдоль одной стены стояли стеллажи с образцами каких-то камней, на другой – висела геологическая карта и под ней – маленький столик с компьютером. Рядом с ним под окном стоял письменный стол, за которым они и сидели. Получалось, что длина кабинета была метров пять, а ширина около четырех.

– Всё там было сделано по уму, – прервав размышления Ивана, продолжал Виктор Иванович. – Полки двухъярусные. Печка из камней выложена. – По его лицу пробежала какая-то тень, точно он в чем-то засомневался.

– Печка там была железная вообще-то. Видно, бочку камнями обложили. Совершенно верно, железная. Вспоминаю, там, на круглой дверке была ручка наклепана. Она, как скоба. Такие ручки обычно делают на буржуйках. Да, ещё вот: возле бани поленница дров сохранилась. Представляете, целая поленница стояла. Правда, в то время дрова уже прилично заросли, но ещё не сгнили. А в общем, надо сказать, – баня была очень хорошей сохранности. И что интересно – даже крыша не провалилась. Обычно у всех заброшенных домов это самое слабое место. А как крыша упала, так дом, знаете, заливает дождём, и тут ему быстро конец приходит. А ту баньку, по-моему, хоть затапливай и мойся. Помню, у меня тогда даже сложилось такое впечатление, как будто люди все бросили и куда-то убежали. Всякие там ведра, тазики остались. Ржавая пила двуручная на поленнице лежала. Во, самое главное не сказал! – Коротков весь как-то оживился, глаза заблестели. – Они даже топор оставили. Представляете, топор! В тайге вообще-то топор ни на одной старой стоянке не найдешь. Все что угодно забывают, а вот, чтобы топор… Я такого не припомню. Хотел я его тогда забрать, да слишком тяжёлым он оказался. Я его в предбанничек под скамейку спрятал. Туда же и пилу занёс. Как сейчас помню, на топоре было выбито клеймо «Труд вача, 1933 г.»

– Может, это и были остатки лагеря? – не выдержав, спросил Иван. От возбуждения он весь горел. – Мыться же им надо было где-то. Вот и баня. Наверное, там они и жили.

Коротков замотал головой.

– Нет, сомневаюсь. Какие-нибудь староверы, скорей всего, или беглые. Их раньше по всей Сибири хватало. Уходили они и в наши горы. А для лагеря – это слишком далеко. Да и, по-моему, незачем туда было заключенных загонять. Им там руки не к чему приложить…

– А вот Иван Васильевич говорит, что там может быть золото, – неожиданно вставил Иван. – Даже, может быть, целое месторождение.

Во взгляде Короткова можно было прочесть удивление и недоумение. Секунду он помолчал и заговорил:

– Ну знаете, молодой человек, это ещё бабка надвое сказала. Да, попалась в тех местах пара приличных проб с золотом, никто этого не отрицает, но это же ещё не говорит о том, что там месторождение. Таких районов, где встречались пробы с высоким содержанием золота, я вам прямо сейчас могу показать не меньше десятка. Ну и что? Нет там никаких месторождений. Я знаю, с этой идеей Иван Васильевич носится давно. Свербит у него с тех пор, как мы там отработали, а выхода нет.

– Ну а всё-таки, золото там может быть?

– Теоретически оно везде может быть.

Иван не унимался и как мог пытался объяснить присутствие людей на площади, которая его интересовала.

– А может, их там хотели расстрелять? Загнали туда заключённых и всех поставили к стенке. Что с ними чикаться? Других пригонят. Народу…

– Подождите, подождите. Успокойтесь, молодой человек, не горячитесь. Это могли сделать и ближе. Иван, ну подумайте сами, – усмехнулся Виктор Иванович, – столько их туда гнать и всё только для того, чтобы там убить? Нет-нет – это несерьезно. Туда же просто так не заберешься, а еще нужно было продукты и снаряжение занести. Между прочим, в то время всё затаскивали только на себе и на лошадях. Тогда ещё не было вертолётов. А вы вообще представляете себе, что такое лагерь? – спросил Коротков и тут же, не дожидаясь, сам ответил:

– Это целое хозяйство со своей структурой и транспортом. Вы, наверное, никогда в экспедиции не ходили, поэтому не знаете, что это такое. Кстати, жили эти староверы где-то совсем в другом месте, – неожиданно сказал Коротков. На мгновение он замолчал, видно, что-то соображая. – На той террасе, кроме бани, ничего уже не поставишь, а в бане они точно не жили. В этом я абсолютно уверен. Но никаких строений я в том районе больше не видел. Да и никто их там не встречал. А по идее они должны бы были быть.

Виктор Иванович почесал затылок и, встав из-за стола, нервно заходил по кабинету.

– Наверняка должны были быть. Теперь я в этом абсолютно убежден. Где-то же они жили. Ну не приходили же они туда за сотню километров только для того, чтобы в баньке помыться. Странно, почему я раньше об этом не подумал?

На прощание Коротков подарил Ивану ксерокопию своей карты. Это была двухсотка на ту площадь, о которой он рассказывал. Туда Иван вынес точку, где стояла загадочная баня. Она точно легла в центр большого прямоугольника, которым была обозначена интересующая его площадь.

В гостинице Ивана ждала телеграмма.

«Ввиду низкого уровня воды, судоходство по Лене практически остановлено. Идут только срочные грузы с перевалкой на мелкосидящие баржи, – бегло читал Иван. – В текущем месяце метеорологи обещают неутешительный гидрологический прогноз и сильное обмеление реки».

В конце телеграммы Ивана просили извинить за причинённые неудобства. Подписал Воронин.

«Наверное, начальник, – разглядывая телеграмму, подумал Иван. Из-за этой подписи он на время даже забыл о содержании. – Вот какая забота! Даже извиняются. Вот жизнь пошла! Сплошная демократия! Раньше чтобы такое, да ни за что на свете! Захочешь – не добьешься! А теперь вот…»

То ли от удивления, то ли от возмущения он даже тряхнул головой, цокнув языком. Длинные волосы упали на лицо. Он зачесал их назад, стянув в толстый пучок.

– Вот елки-палки, всё против меня, а теперь еще природа вмешалась.

Он бросил телеграмму на стол и заходил по номеру. Иван подошел к окну, посмотрел на грязную улицу с деревянным тротуаром. Люди возвращались с работы. По дороге, подпрыгивая на ямках, проехал УАЗ. За ним висели плотные клубы пыли. Все вокруг сразу стало серым и расплывчатым, как в тумане.

«А может, это и хорошо, – мелькнула у него шальная мысль. – Пока есть время, займусь своими делами. Мне предоставляется возможность найти дедов лагерь. В душе я этого давно хотел. Это же моя мечта».

Глава 2

После смерти деда Борис переселился в его квартиру на набережной. Дед был замкнутым и во многом для него непонятным. Он даже жил один, как старый отшельник. Никого из родных дед особо не жаловал, да и принимал их только по праздникам. А уж о том, чтобы поселился у него внук, которого к нему упорно спроваживали родители, он и слышать не хотел. Родителей можно было понять: все права на квартиру принадлежали деду, и, уйди он в мир иной, квартира досталась бы государству. Но дед словно этого не понимал и, видно, думал жить вечно. Все разговоры о квартире обычно заканчивались скандалом или истерикой старика. После этого он неделями избегал встреч с родными. Поэтому его старались сильно не донимать, однако разговоры возникали сами собой, а после участившихся сердечных приступов проблема дедовой квартиры стала главной.

И вот перед самой смертью деда отец, каким-то непонятным образом, прописал к нему Бориса. По этому поводу он особо не распространялся, но по слухам, дошедшим от соседки, Борис понял, что обошлась бате эта прописка в кругленькую сумму, которую пришлось отвалить в жилищно-эксплуатационном управлении. Зато теперь Борис стал законным обладателем двухкомнатной квартиры в тихом районе города. Этот монументальный дом сталинской постройки стоял как крейсер среди ветхих суденышек. Если так можно было назвать более поздние строения, именуемые в народе «хрущёвками» или «хрущёбами». Как досталась деду эта квартира в обкомовском доме, Борис толком не знал. Да это никогда его и не интересовало. Но сейчас, когда он тут поселился и по достоинству ее оценил, стал задумываться. Поговаривали, что дали её деду за какие-то заслуги. Отец рассказывал, что дед работал в органах, был секретарем парткома на заводе, членом какого-то бюро и ещё чего-то. Словом, был он весь «заслуженный». Борис вспоминал, что кто-то из знакомых его родителей называл деда не иначе как «тайный агент ЧК». За что такая кличка, он не знал, а спрашивать тогда постеснялся. Так и осталось это для него загадкой.

«Тогда же так трудно было с квартирами, – расхаживая по комнате, думал Борис, – а он получил. Интересно все-таки, почему? А может, ему дали как инвалиду войны – он ведь был контужен. А может, всё-таки и правда, за его большие заслуги? Квартира, конечно, шикарная, тут ничего не скажешь. Она и по теперешним временам вполне тянет на элитную».

Когда-то вместе с дедом здесь жили и родители Бориса. Только это длилось совсем недолго. Мать не выдержала скверного характера свекра и, когда ещё беременная ходила с Борисом, забрав нехитрые пожитки, ушла к своим родителям. Площадь там была поменьше, да и жильё поскромнее, но зато никто, как она говорила, не обливал ее грязью, не попрекал куском хлеба. Потом родители получили своё жильё в заводском общежитии, а позднее небольшую квартиру в новом микрорайоне города. В ней они и жили до сих пор.

Окончив институт, Борис пошел на тот же завод, где работали родители. Долго он там не продержался – началась новая жизнь. Сначала Борис подрабатывал торговлей овощами, потом стал заниматься шашлыками. Сам доставал мясо, специи, овощи, сам готовил шашлыки. Как говорили приятели, они были совсем недурными. Шашлычный бизнес оказался довольно прибыльным. Борис зарабатывал приличные деньги, но росли и запросы: хотелось большего, а денег всегда не хватало. Со временем он собирался открыть ещё киоск, на который возлагал большие надежды, рассчитывая подняться в своем бизнесе на ступеньку выше. Вёл Борис свободный образ жизни. Дома часто не ночевал, иногда приходил навеселе и не один. Этими загулами он напрочь достал всё своё семейство. Добавил проблем и головной боли матери, боготворившей своего первенца. Не отделался одной валерьянкой и отец. Видать, только поэтому родители и спровадили его в дедову квартиру. Правда, они говорили, что она ещё и брата, но как только Борис увидел в своем паспорте штамп с пропиской, то про себя решил: «Пусть брат живет с родителями и дожидается своей очереди, а моя уже пришла».

Квартира деда была запущена, основательно захламлена. Но всё с лихвой компенсировала огромная площадь, высокие потолки и удобная планировка. Из просторного холла двойные застекленные двери вели в обе комнаты. Зал дед полностью заставил такой же древней мебелью, каким был сам. На полу лежали горы пожелтевших газет, подшивки старых журналов. Это больше напоминало склад реквизита какого-то захудалого театра, чем квартиру. В комнате поменьше было уютней и чувствовалось, что здесь кто-то жил. Посередине на точеных ножках стоял красивый дубовый стол, а за ним у большого окна – примостился еще один. Наличие двух столов в одной комнате делало её похожей на рабочий кабинет. Видно, за это так и называл её бывший хозяин. Весь правый угол рядом с письменным столом занимал какой-то допотопный диван с высокой спинкой. Напротив стояли большие кабинетные часы с застекленным окошком, в котором виднелся маятник, похожий на педаль велосипеда.

Деда Борис не любил. Он казался ему недружелюбным эгоистом. Весь внешний вид этого старика был какой-то предательски крадущийся. Глядя на него, Борис почему-то всегда думал о его лицемерии и коварстве. Ему казалось, что тот что-то скрывает и чего-то недоговаривает. Встречи с дедом непроизвольно наталкивали его на определенные размышления.

«У таких, как мой дед, на чёрный день обычно что-нибудь припрятано, – думал он, отмеряя шагами квартиру. – Это не люди, это настоящие жлобы, которые будут умирать, но своего не отдадут. Знаю я таких. Вот пример – наш бывший сосед. Тот даже куриные яйца в муку закапывал, а по ночам вставал и пил. Вот… паразит. – Борис невольно выругался. – И этот был таким же. Жлоб номер один: у него и снега зимой не допросишься. Но куда он собирался деть своё богатство? С собой его не заберешь. Явно, где-то дома своё золотишко припрятал».

И Борис вспоминал рассказ отца, глубоко запавший ему в душу. С войны дед пришел, сильно припадая на одну ногу. После госпиталя она стала короче. Возможно, из-за тяжелой военной жизни характер у деда был сварливым. Просто так – ни за что он мог накричать и обругать любого. Поэтому соседи и знакомые держались от него подальше. Редко за бутылкой он встречался с приятелем дядей Васей – бывшим фронтовиком, жившим бобылем на соседней улице. Дед пил мало и обычно быстро пьянел, но при этом было у него одно положительное качество: когда он доходил «до кондиции», всегда ложился спать. Только однажды, выпивая с дядей Васей, он перебрал и нарушил это правило. Все бы тогда, возможно, было бы как обычно, не задень тот его за живое.

– Вот ты, Никитич, обозная крыса, всё контузией прикрываешься, а сам даже пороха не нюхал, – ни с того ни с сего завёлся подвыпивший приятель. Он даже постучал кулаком по столу. – Ты передовую видел только из-за спины наших бойцов, а я свою кровь проливал. Знаю я вашего брата. – Он зло выругался. – Заградотряд…

Договорить он не успел, деда будто подменили. Лицо у него налилось кровью, руки задергались.

– Да я прошёл всю войну, а ты меня в тыловики записал. Не выйдет. Я в атаку с одним штыком ходил. В рукопашную… Вот этими руками фрицев давил.

Он даже захрипел и закашлялся. На глазах выступили слёзы.

– А преступников я, точно, толпами гонял. Вот тут ты прав. Гонял их, как бешеных собак, и сторожил, чтоб не сбежали. Ты думаешь, их можно было отпускать одних с оружием? Нельзя их было отпускать. Нельзя! Отпусти, так они б на тебя его и направили. Или еще хуже – подались бы к немцам. Ни хрена ты, Васька, оказывается, не понимаешь. Ни хрена!

Потом они помирились и принялись за очередную бутылку.

– Да, Вася, от тебя скрывать не буду, – продолжал хорошо выпивший дед, – по молодости охранял я зэков, охранял. Там, где я когда-то был, не дай бог тебе оказаться: ты жизнь проклянешь. Да разве это жизнь – это настоящая каторга. Вокруг тайга и горы – никуда не сбежишь. Понимаешь, никуда. Нет оттуда дороги. Получается, что я тоже вместе с зэками сидел. А за что, Вася, скажи? Только за то, что меня призвали служить в ЧК. Не в пехоту, не в артиллерию, а в ЧК. Понимаешь ты это или нет? Меня призвали.

Неожиданно он сорвался на крик, разыгрывая свою роль в этом застольном спектакле.

– Туда мне Родина приказала идти. Ты понял теперь? Родина. А вообще скажи мне, Васька, охранять же их кто-то должен был? До-о-о-лжен. Вот я и охранял. Ты понимаешь, я службу нёс, да ещё, получается, и срок отсидел. Срок отсидел, ты понимаешь это? А за что меня, Вася, скажи? Ну за что? Тех по закону, а меня-то за что?

Наверное, жалея себя, он даже прослезился. Было видно, что ему не по себе. У него будто враз смешались все чувства. Тут была и жалость к себе, и злость на тех, кто его окружал, кто отправил охранять заключенных.

– Ни баб там не было, ни нормальных людей, – слёзно говорил дед. – Никого там не было: одни зэковские рожи, да и то такие, что в любую минуту убить тебя готовы. Понимаешь, убить меня…

Они снова выпили, и деда совсем развезло. Он ткнулся лицом в тарелку с квашеной капустой и чуть не заснул. Мать хотела его увести, дед заругался.

– Уйди… не тронь говорю. Я сам знаю. Я сам…

И тут он понёс какую-то бессвязную, как отцу тогда показалось, галиматью.

– Я вас всех сейчас из браунинга, как тех зэков. Тоже мне нашлись. Я вам покажу, как мне указывать. Я вам… Я самый богатый. Я богатый. У меня есть золото. Много золота. Оно все моё, понимаете, моё.

Он не на шутку разошелся, словно дирижируя, замахал вилкой. Глаза у него заблестели. Холодным злым взглядом он смотрел на дядю Васю. Казалось, он готов его убить.

– А где твое золото? Что-то я его не вижу, – не выдержал дядя Вася. – Ну где? Покажи.

Батя заморгал, глаза у него испуганно забегали.

– Э-э, умник какой нашелся! Показать ему, видишь ли, надо. Ишь чего захотел! Много вас таких, грамотеев. – Дед помахал ему вилкой, видно, показывая, что он не такой простой, каким тот считает. – Оно у меня в надежном месте спрятано. Тебе его не достать. Ни за что на свете.

Дядя Вася не отставал. То ли он его дразнил, то ли, правда, пытался что-то выведать, да только дед толком ничего не говорил.

– И что, сколько его, Никитич? Много?

– Много, очень много. За один раз всего не поднять. Вот скоко, понял? Оно всё мое. Только моё. А их давно нет. Все сгинули.

Дед поперхнулся и закашлялся. Прокашлявшись, крепко выругался.

– Моё золото, ё…

Тут дед окончательно стих, и отцу он показался совсем маленьким и щуплым.

На следующий день с похмелья он будто был не в своей тарелке. Всё время суетился и, как рассказывал отец, пытался помочь матери. «Ни с того ни с сего он спросил меня о школе и стал предлагать свою помощь. Такого с ним никогда не случалось. Моей учёбой интересовалась только мама, а я для него как будто не существовал. У меня почему-то возникло такое впечатление, что он замаливает грехи и не знает, как это сделать. Но потом я понял, что больше всего его беспокоило другое: не наговорил ли чего лишнего, не выдал ли свою тайну. Вечером он принес бутылку водки и пошёл к дяде Васе. Его долго не было, а когда пришёл, то был навеселе. А через несколько дней дядю Васю нашли на пустыре с простреленной головой. Убийца остался неизвестным. Так вместе с ним ушла в могилу и тайна его смерти.