Kitobni o'qish: «Естествознатель. Книга 4. Зловещие топи»
Глава 1. Будь тверд и мужествен
Если бы у Оделян однажды спросили, какое место на свете она считает самым печальным, та не задумываясь назвала бы Зловещие топи – куцый островок земли посреди унылых вязких болот, где холодная почва в любое время суток источала зловония ядовитых грибов и гнилых водорослей, гадюки извивались между вечно мокрыми низкорослыми кустарниками и мшистыми кочками; где будто рослый бык голосила выпь, а постоянный туман безжалостно истреблял в сердцах людей любые проблески надежды. Этот суровый край черных, словно наполненных чернилами болот, без сомнения, считался погибельным для человека небывалого, но Оделян уже свыклась с его природными особенностями и находила даже некоторую прелесть, наблюдая, например, за неподвижной, как пучок камышей, стройной выпью, терпеливо подкарауливающей добычу. Храбрая девушка наизусть знала здесь все секретные тропки и плотины, могла с закрытыми глазами отыскать дорогу в тягучей трясине; ее крепкую долговязую фигурку, напоминающую неуклюжего длинноногого олененка, частенько можно было увидеть в самых непроходимых и опасных для жизни местах, ибо Оделян, сродни болотному духу, обитала повсюду, куда только не проникал взор. В руке бесстрашной жительницы трясин находилась длинная палка – поистине незаменимый атрибут безопасного перемещения по болотам. В Зловещих топях Оделян негласно считалась полноправной властительницей – девушку слушались все без исключения: заключенные (ибо жутко ее боялись), тюремные надзиратели (уважавшие ее за смелый и решительный нрав) и даже директор исправительной колонии, так как сам, будучи часто в отъездах, полагался на ее непререкаемый авторитет.
Мрачный край гибельных болот официально именовался Доргейм-штрасс, и находился он в нескольких часах полета на единороге от Полидексы. В Беру о Доргейм-штрассе распространялись лишь положительные слухи, а в степном городе, напротив, колония считалась гиблым местом, откуда невозможно было сбежать, да и вообще поговаривали, что каждый день в Доргейме умирает несколько человек кряду. «Отчего же мнения столь разнились?» – спросит какой-нибудь любопытный зевака. Но ответ в целом лежал на поверхности: в то время, как зажиточные беруанцы мечтали сплавить сюда побольше людей, дабы освободить дерево, полидексяне, напротив, суеверно боялись таинственной тюрьмы, ибо та имела несчастье располагаться в самом труднодоступном и опасном участке бескрайних степей.
Отчего же именно в этом месте было так много болот? Наличие грунтовых вод, ответит образованный беруанец. Что ж, пусть так. В любом случае, тюрьма на сваях, окруженная бескрайними топями, была очень эффективной, ибо даже если какой смельчак и решился бы однажды на побег, природа и без вмешательства человека жестоко расправилась бы с нарушителем.
Впрочем, отчаянные мысли о побеге даже не возникали в таком мрачном и гнетущем месте, как Доргейм-штрасс. Унылое, серое, будто художнику не хватило на него ярких красок, раздражающе-скучное, безысходное, как могила, и вечно-холодное, оно словно бы отпечатывалось на истонченных лицах местных обитателей, похожих на серых безликих мышей, и полностью подчиняло себе волю человека, подавляя в его сердце любые желания, в том числе и связанные с побегом. Высокие ели, лишенные ветвей с наветренной стороны, и те, казалось, в негодовании отворачивались от здешнего безотрадного края, где не звучала песня и не было сказано ни одного доброго слова.
Оделян неподвижно сидела на холодной кочке, промерзлой от ночной стужи, и задумчиво глядела вдаль, поверх черной массы воды. Несмотря на кажущуюся невзрачность местности, девушка почти с восхищением обозревала предзакатный пейзаж, который имел некую своеобразную прелесть в Зловещих топях. Красное солнце старательно освещало каждый стройный стебель камыша, покрывало золотом изящные желтые кувшинки, заставляло тусклую болотную незабудку гореть насыщенными синими цветами. Вся обыденная серость смывалась этим нежным золотым светом; но вот скроется солнце – и по земле поползут коварные белые клочки тумана, подобно вражеской армии, намеревавшейся застать неприятеля врасплох.
Оделян никогда не было скучно. Она не являлась заключенной, в отличие от большинства жителей Доргейма, и, стало быть, обладала всеми преимуществами свободного человека. В свое время девушка оказалась на попечении одного доброго человека, господина Мильхольда. Тот приютил у себя сироту, а потом перевез в свое детище – Доргейм-штрасс, где девочка училась наравне с остальными в «школе» (как называл это заведение сам директор), либо же в «тюрьме», или «тюряге» (как, соответственно, окрестили его заключенные). Особое положение, которое занимала девушка, покровительство директора, решительный нрав, отчаянная смелость и недюжинная сила, мало характерная для особ женского пола, сразу сделали Оделян начальствующей персоной. Девушка осознавала важную роль исправительной колонии – сие учебное заведение, по ее мнению, перевоспитывало испорченных беруанцев: подлецов делало порядочными людьми, трусов – храбрыми, глупых – умными. Но это, разумеется, были лишь ее несколько романтические фантазии, ибо реальность оказывалась полностью противоположной. Подлецы везде остаются таковыми, хоть сотню раз поменяй для них окружающую обстановку, да и вообще, любые перемены происходят с человеком лишь по его собственному желанию, путем волевого усилия, так что перевоспитать преступника, если он сам того не хочет – практически невозможное предприятие.
Но Оделян была совершенно уверена, что дисциплина и тяжелый труд смогут со временем изменить и внутреннее содержание человека; поэтому каждый день она посвящала себя непростой задаче: поддерживала в Доргейме порядок и нагружала заключенных работой. К слову, видов последней было бессчетное множество, на любой, так сказать, вкус. Хочешь – можешь по пояс в грязи ковыряться в болотах, извлекая торф. Или таскать на носилках тяжелые камни для новых построек. Если же тебе это не по нутру, что вполне объяснимо, займись выкашиванием полей от осоки, или же срубай деревья. Ветки при этом надо старательно удалять и сжигать, а потом сам ствол пилить, колоть и так далее – до тех пор, пока руки не станут отказывать своему хозяину.
Выше были перечислены лишь физические мероприятия, но Доргейм мог похвастаться еще и интеллектуальными нагрузками, чтобы развитие умов не отставало от развития мышц. Науки здесь преподносились совершенно разнообразные, но в целом все они были направлены на военную тематику, будто в Доргейме, этом забытом всеми крае, постоянно опасались вражеского нападения.
По странной прихоти Оделян называла школу «псарней», а всех учащихся – «своими щенками». Хотя вернее будет сказать, что под ее контролем находилась только одна половина «щенков», а вторая принадлежала Джехару. В Доргейме имелись тюремные надзиратели, но, по сути, заключенные сами выстраивали иерархию своих взаимоотношений. Выше всех находились только Оделян и Джехар. Новички всегда работали на старожил; над первыми нещадно издевались, выбивая из них любые признаки своеволия, а надзиратели смотрели на подобное безобразие спустя рукава – они получали за свой унылый труд столь ничтожно мало, что считали себя вправе делать вид, что работают, подобно тому, как и начальство делало вид, что платит.
Тишину вечера нарушили чьи-то поспешные шаги, сопровождаемые чавканьем жидкой почвы – это был Йоко. У каждого заключенного была своя собачья кличка – опять-таки задумка Оделян; она страстно любила собак и считала, что эти животные являются верными и преданными, стало быть, почему бы из всего множества прозвищ не выбрать для узников Доргейма именно те, какие обычно даются хозяевами своим ушастым питомцам? Разумеется, Оделян считала себя полноправной хозяйкой, однако ее нельзя было сравнить, например, с армутским богачом, содержащим рабов. В отличие от последнего девушка была искренне озабочена судьбой своих «питомцев»; впрочем, порою, перевоспитывая их, она, сама того не желая, могла вести себя весьма жестоко. Йоко же и так был покладистым, учился старательно, хоть и без особого энтузиазма, работу выполнял своевременно, подчинялся старожилам, никогда не лез на рожон и совершенно не уважал Джехара, что, кстати, чрезвычайно льстило самолюбию Оделян. Маленький, с черной колючей челкой, ушастый и щекастый мальчик и вправду чем-то походил на забавного пушистого терьера.
– Госпожа Лян? – почтительно выговорил Йоко, тяжело дыша и чуть ли не высовывая язык. Гонец очень торопился отыскать хозяйку; очевидно, произошло что-то действительно любопытное. Девушка быстро встала и рассеянно покосилась на подопечного.
– Я видел, как подлетает карета…
– Не говори глупостей, Йоко, сегодня не должны были привозить новеньких, ты ведь знаешь распорядок Доргейма.
Мальчик вздохнул и с робкой надеждой взглянул на главную.
– Я подумал… Вдруг богатая семья захочет усыновить кого-то из нас по окончанию срока заключения? Директор упоминал о таких случаях.
Оделян язвительно фыркнула.
– Такого быть просто не может. Кому мы нужны?
– Но происходят же иногда в жизни чудеса, – с какой-то своевольной ноткой в голосе возразил низкорослый мальчик.
– Нет, – резко отрезала Оделян. – А ты, кажется, уже достаточно большой, чтобы верить в подобные вещи.
Йоко тяжело вздохнул и опустил голову. Мальчик не желал в открытую перечить хозяйке, однако ему хотелось бы ответить, что он в таком случае никогда не станет большим, ибо те не только самовольно ограждают себя от всего удивительного, но еще и со стороны выглядят страшными занудами.
Между тем Оделян нахмурилась. Она не ожидала, что сегодня кого-то привезут. Вообще, девушка старалась всегда находиться поблизости, когда заявлялись новые гости Зловещих топей. Это было важно по нескольким причинам: во-первых, ей нужно было решить, будут ли новички в ее подчинении, либо же отойдут Джехару. С другой стороны, ей любопытно было посмотреть на убитые лица беруанцев (ибо в Доргейм в последнее время доставляли столичных преступников) – растерянных, расстроенных мальчиков, весьма обеспокоенных будущей судьбой. А у Оделян были причины не любить беруанцев.
Торопясь, она побежала по извилистым тропкам, изредка помогая себе длинной палкой. Кудрявые черные волосы шлейфом развевались за ее спиной, и казалось, что это не человек бежит стремглав вперед, а болотный дух парит над топями, не касаясь земли. За ней устремился Йоко, однако хилому мальчику было не догнать сильную, длинноногую Оделян.
Перед глазами девушки мелькали знакомые места – вот моховое болотце, поросшее лютиком, а по правую сторону вполне безобидная цветущая полянка, чаруса, только вот девушке было отлично известно, что ступать на нее смерти подобно. А потом первый мост через Гнилой раздол, второй – через большой черный водоем без названия, где много кувшинок, затем третий мост, и вот она оказалась уже на большой поляне, окруженной частоколом. Дома здесь чуть возвышались на сваях, чтобы не затопило во время дождей. Поляна была условно разделена на три части – с южной и северной стороны казармы, а в центре – сама школа, большая, вырастающая прямо из земли, покрытая низкорослой зеленью, плесенью и своим видом напоминающая гигантскую мшистую кочку, вокруг которой роем кружила голодная мошкара.
Перед корявым диковинным входом в эту не то землянку, не то пещеру действительно стояла новенькая карета с вновь прибывшими. Повозка уже потихоньку начала увязать в тягучей почве. Оделян настороженно замерла, притаившись за деревом. Порой она могла удачно сливаться с местным пейзажем, подобно выпи, так, что никто не смог бы ее разглядеть.
Привезли троих. Разумеется, ни о каких богатых семьях, желающих облагодетельствовать юных преступников, речь не шла. Так что Йоко в очередной раз показал свою чрезмерную наивность. Но кем же являлись эти новички? Судя по всему, обычные бедняги, от которых захотели избавиться беруанцы. Хулиганы, воры или просто неудачники, попавшие в беду. Первый был в чудаковатой смраденьской шапке, вязаном шарфе и каких-то безразмерных сапогах. Оделян хохотнула в кулачок. Все это жалкое имущество отнимут в два счета. Лицо… Хитрое, смышленое, лоб большой, нос толстый и чуть загибающийся книзу, как старческая клюка, глазки смотрят вызывающе – он явно бравировал. Отличный щеночек. Сутки в казармах, и он как новенький – исполнительный и послушный.
Второй был лысым и безобразным; редчайшая порода голых собак – ксолоитцкуинтли. Пожалуй, сей уродливый экземпляр пойдет к Джехару.
Третий? Оделян прищурилась, чтобы лучше видеть. А потом презрительно усмехнулась. Красавчик. Хозяйка Доргейма таких особенно не любила. Блестящие черные волосы, точно у породистого пса, горделивая посадка головы (ни дать ни взять – вылитый сеттер), самовлюбленный взгляд, надменные голубые глаза, на красиво очерченных губах играет едва заметная бунтарская ухмылка.
Оделян задумалась. Отдать его Джехару или заняться самой? Девушка не любила возиться с красавцами; во-первых, те обычно совершенно не поддавались обучению. Во-вторых, изнеженные вниманием со стороны женского пола, они сложнее признавали в Оделян свою госпожу. В-третьих, девушка сама не желала рисковать, ибо боялась влюбиться и тем самым испортить все дело, а для нее эмоции всегда являлись чем-то второстепенным. Впрочем, первая же ночь все определит и разъяснит; сколько уже было таких миловидных гордецов, которых ломала хорошо зарекомендовавшая себя система, сложившаяся в Доргейме. Оделян не хотела решать немедля; надо было переждать, чтобы оценить поведение благообразного новичка.
Между тем начался шмон. Заключенных завели в холодную землянку, принуждая раздеваться догола (кстати, когда у одного из вновь прибывших попытались забрать шапку, он захныкал, униженно умоляя оставить ее, но надзиратель безжалостно отнял последнее имущество мальчика и кинул в уже разгоревшийся костер, вызвав тем самым целый град слез), а потом безжалостно заставили новичков окунаться в каком-то ледяном илистом пруду, по поверхности которого скользили водомерки.
Артур (а это был именно он – голубоглазый обладатель смоляных волос) выполнял требования надзирателей почти механически; мыслями юноша все еще находился в Беру с друзьями. Жаль было расставаться с вещами: брюками – подарок Индоласа, кротиными сапогами – забота Тина, удобной сумой через плечо – самодельное изделие Дианы. Каждая вещь напоминала о дарителе, а теперь все оказалось в огне, как, впрочем, и его прошлая жизнь. Однако клипсянин, обычно своевольный, в этот раз не артачился, ибо осознавал всю тщетность сопротивления. Да и потом, его слишком измотал сегодняшний день, суд и длительный перелет в Полидексу, чтобы еще выказывать свой нрав.
Первые впечатления глубже всего западают в душу, а Доргейм просто не мог оставить иных чувств, кроме безысходности. Весь этот мрачный остров посреди болот был пропитан подневольным трудом, недовольством, обидой и даже сам воздух – да-да, влажный и тягучий воздух с тяжелыми ароматами вереска и сырости! – вызывал физическое отвращение. Вид Зловещих топей чрезвычайно расстроил юношу; он догадывался, пока, правда, довольно смутно, что вырваться отсюда – затея не из легких. Сперва надлежало разобраться, что к чему, досконально все изучить, и лишь потом продумывать побег, как посоветовал ему Даниел. Ах, ну почему вокруг столько болот! Почему так уныло и протяжно стонут птицы!..
Его тяжкие размышления прервал надзиратель, грубо сунувший ему в руку новую одежду. Темно-зеленые полосатые безразмерные штаны, жилетка с начесом, черная рубаха с длинными рукавами, серые носки и прохудившиеся сапоги из грубой кожи составляли теперь его нехитрый гардероб. Что ж, в этой одежде ему легче будет затеряться в местных краях. Впрочем, он обманывал самого себя. Отсюда не выбраться.
– Пошевеливайся, – приказал надзиратель и подтолкнул его к выходу из землянки. Клипсянина поселили в северные казармы, которые так и назывались – Северный дол. Это было огромное вытянутое помещение на сваях, напоминавшее гигантский корабль, за давностью лет поросший мхом. На каменном фундаменте кто-то коряво вырезал пессимистичную надпись: «Харошиво дна!» Остряк заменил в слове «дня» одну букву, и получилось пожелание, вполне достойное этого мрачного места. Камеры, отделенные прочной решеткой из бамбука, располагались таким образом, чтобы ребята не имели возможности общаться и переговариваться друг с другом. В каждой находилось по шесть человек – в целом, не так уж и много. Когда привели заселять Артура, в камере никого не оказалось. Вероятно, остальные находились на принудительных работах, либо же на каких других малопривлекательных мероприятиях. Надзиратель скупым жестом указал Артуру на его койку и издевательски проговорил:
– Располагайся. Чувствуй себя как дома.
– Непременно. Значит, мне принесут кофе прямо сюда?
Мужчина удивленно покосился на юношу. Он был обладателем большой головы, однако размер черепной коробки, как известно, вовсе не означает наличия в ней соответствующего интеллекта.
– Как это понимать? – тупо переспросил он.
Артур невинно пожал плечами.
– Вы же сказали чувствовать себя как дома. А дома я никогда не ложусь спать на голодный желудок.
Надзиратель какое-то время помолчал, обдумывая услышанное. А затем громогласно расхохотался и ушел, оставив обескураженного заключенного без малейшей надежды на ужин. Артур с заметным отвращением покосился на свою койку – она находилась внизу, почти вровень с землей, над ней – еще одна, от которой так скверно пахло, будто под жидким темно-зеленым матрасом сдохла крыса. На наволочке и простыне зеленела плесень. И зачем только новичков заставляли мыться, когда по прошествии ночи, проведенной в этом жутком бараке, они по запаху будут неотличимы от местных матрасов?
Юноша задумчиво прошелся взад-вперед по своей новой спальне. Решетка из бамбука, довольно прочная – никак не вылезти. По стенам были развешаны еловые ветви, предназначенные, по всей видимости, для освежения воздуха. В углу стоял большой чугунный горшок с гнилостными запахами испражнений, о предназначении которого было не столь сложно догадаться. Из каменного пола вырастали, подобно гигантским серым грибам, три стула и стол, а под ними деловито семенили тараканы. Небольшое круглое оконце оказалось едва прикрытым куском материи непонятного цвета, сквозь него тянуло сыростью. Ах да, еще одна немаловажная деталь: все воздушное пространство вокруг было заполнено изголодавшимися комарами, которые донимали даже в помещении. Одним словом, славное местечко.
Через какое-то время привели еще одного новичка, представившегося Жабой, с которым Артур познакомился в Беру после суда. Его, как выяснилось, тоже решили поселить здесь. Утрата собственного имущества как-то поубавила спесь этого молодого человека, который не далее, как сегодня утром вовсю щеголял тюремными словечками и сыпал остротами, а теперь же выглядел излишне напуганным. С совершенно убитым выражением лица он плюхнулся на койку и отвернулся к стене, всем своим видом показывая, что не намерен ни с кем общаться, даже если болотная вода выйдет из своих берегов. Однако парень поменял решение, когда в камеру заявились остальные заключенные.
Сначала послышался топот ног, позевывания, тихая брань. Их было четверо, один – явно вожак, остальные послушно следовали за ним. Они прошли внутрь, дождались, когда за их спинами захлопнется бамбуковая решетка и щелкнет засов, а затем с жадным любопытством уставились на новичков. По своему дикому и необузданному виду они напоминали изголодавшихся волков – так мало в них читалось человеческого.
Один парень, которого звали Чанг, мрачно осклабился.
– Компания живых мертвецов пополнилась еще двумя? Как это кстати.
Чанг был рослым черноволосым юношей с весьма непривлекательным, желтушного цвета лицом, чем-то смахивающим на морду бульмастифа. Он был циником по жизни, даже еще до колонии, и для него не существовало решительно ничего святого. Он мог запросто наплевать на дружбу и подставить своих товарищей, а все события рассматривал исключительно в черном цвете, но как бы с некоторой насмешкой, ни во что не верил и ничего не ценил. Ему нравилось говорить откровенно, рубить, так сказать, сплеча; он любил выдать какую-нибудь жестокую мысль, непременно чтобы задеть чувства другого.
– Просто новые работники, не стоит драматизировать, – нахмурился самый рослый среди них парень, которого звали Джехар. Это и был вожак. – Кстати, посмотрим, насколько они хороши в деле. Ты, – главный указал рукой на Артура, – отнеси наш горшок с парашей. Не забудь его тщательно вымыть, в противном случае этой ночью мы будем наслаждаться чарующими ароматами. А ты, низкорослик, – кивок в сторону Жабы, – помоги ему. Даю вам десять минут. Время пошло.
С этими словами Джехар взял со своей кровати песочные часы и демонстративно перевернул их, очевидно показывая тем самым, что надо поторопиться. Своевольный клипсянин, впрочем, не двинулся с места. Он внимательно рассматривал вожака. Что-то любопытное было в его внешности, но Артур пока не мог с точностью распознать, что именно его столь заинтересовало. Джехар был высоким, здоровенным малым, с широкими плечами и могучим торсом. На соревнованиях по подтягиванию на ветках и других столичных атлетических мероприятиях он бы наверняка занимал первые места, но здесь, в стенах Доргейма, его внушительная комплекция явно служила иным целям. Вожак был загорелым, черноволосым и напоминал с виду армута, однако глаза его, по прихоти природы, оказались совсем не армутскими, а большими, выпуклыми, прозрачно-голубыми, как колодезная вода.
– Нагляделся? – с заметной издевкой поинтересовался у Артура Джехар, но тот лишь невозмутимо покачал головой.
– Если уж я так тебе понравился, то почисть еще мой матрас. Он воняет, как болотная тина.
– Не хочу тебя огорчать, но ты не настолько мне понравился, – с тихим смешком ответил дерзкий клипсянин. Глаза Джехара заинтересованно блеснули в полумраке камеры. И тут вдруг Артур понял, что именно его удивило в этом человеке. Парень был метисом, так же, как и он сам. Более того, казалось, будто он даже чем-то на него походил, за тем лишь исключением, что черты лица вожака были более грубыми и нескладными. Так, губы его напоминали толстые армутские кулебяки, которые нерадивая хозяйка поторопилась засунуть в печь, брови практически сходились на переносице, добавляя лицу Джехара угрюмости, на скуле ужасающе бледнел косой шрам. Главный на первый взгляд казался смелым, решительным и волевым человеком. Наверное, некоторые особы женского пола сочли бы Джехара мужественным и даже красивым; впрочем, девушек в Доргейме было в разы меньше парней, к огромному сожалению последних.
Покуда происходил этот диалог, Жаба, под удовлетворенные смешки остальных, стремительно вскочил на ноги и послушно кинулся к горшку с чужими испражнениями. Очевидно, он мечтал сразу зарекомендовать себя как исполнительного, а может, просто не желал, чтобы его били. Впрочем, он все же переусердствовал: либо горшок оказался тяжелее, либо юноша слишком рьяно схватился за чугунные ручки, но добрая треть омерзительной жидкости выплеснулась, чуть не окатив вонючими брызгами всех остальных.
– Двинь ему, Азор, за корявость, – зло пробормотал Спайки, местный забияка и драчун. Кстати, он на вид являлся чистокровным беруанцем, равно как и его приятель – об этом говорила белизна кожи и россыпь характерных бледно-розовых веснушек на щеках. Спайки был блондином, а Азор – брюнетом, и оба они, как бы странно это ни выглядело, смахивали на высоких, подтянутых гончих, так что собачьи клички им не только подходили, но были, вероятно, даже уместнее обычных человеческих имен. У Азора, впрочем, было более приятное и располагающее к себе лицо. А если быть точнее, он один из всей компании казался по-настоящему добрым и порядочным человеком: мимолетная рассеянная улыбка на выразительных губах как бы предназначалась всем вокруг – и другу, и врагу, мечтательные зеленые глаза, будто покрытые влажной пеленой, смотрели трогательно и умильно, голос у Азора был тихим и приятным, и он, в отличие от своих товарищей, никогда не сквернословил, что, несомненно, говорило в его пользу. Неудивительно, что он всегда быстро завоевывал расположение новичков.
В ответ на задиристую реплику Спайки благообразный юноша лишь покачал головой, словно осуждая поведение приятеля:
– Ты всегда так жесток к новичкам, Спайк. Умерь свою злость хоть в этот раз.
– Да, да, прошу, не обижайте меня, я буду очень стараться! Я даже выучил тюремный жаргон по специальному словарю! – с живостью воскликнул Жаба, тут же невольно поддавшись чарам Азора. С почти собачьей преданностью он смотрел на своего защитника, надеясь, что тот оградит его от всяких бед. Брюнет послал новичку необычайно добрую и приятную улыбку.
– Не переживай, приятель. Никто тебя не обидит, а особенно я. Когда отнесешь горшок, приведи в порядок помещение, там в углу стоит метла.
– Конечно, разумеется! А можно я также приведу в порядок вашу койку? – заискивающе поинтересовался он, но Азор лишь с сожалением вздохнул.
– Не стоит, парень, ты и так устал от перелета. Отдохни, ведь завтра у тебя будет много работы.
Жаба с готовностью кивнул, даже несколько раз, а Чанг, все это время молча наблюдавший за разыгрывавшейся сценой, язвительно фыркнул и холодно вымолвил, обращаясь как бы к новичку и в то же время к Азору:
– Не только слабак, но и дурак, раз прибегаешь к помощи шакала.
Жаба молчал, решительно ничего не поняв из этой реплики, а благообразный брюнет с изумлением вскинул брови и возразил:
– Ты никого не любишь, Чанг. Ты как одичалый озлобленный волк, кидаешься на всех без разбора. Не слушай его, новичок, он просто переутомился.
– Хватит пререкаться! – рыкнул на них Джехар. – Отношения будете выяснять в другом месте.
Азор обезоруживающе улыбнулся.
– Прости, приятель. Не я первый затеял эту ссору. Кстати, что касается дисциплины… Одди считает, что у тебя, Джехар, несомненно, имеются лидерские зачатки. Я же с ней полностью согласен… – со значением проговорил он, растягивая каждое слово, а вожак вздрогнул, словно имя девушки затронуло в его душе какую-то чувствительную струну. Джехар помолчал, с видимым напряжением обдумывая реплику товарища, а затем вновь перевел свое внимание на новичков. Он позвонил в колокольчик, и вскоре дверь открылась, выпуская наружу дрожащего Жабу в обнимку с чугунным горшком. Еще некоторое время в узком коридоре был слышен гнусавый голос мальчишки:
– Не подскажете, куда я могу это вынести? Будьте так добры… Не подскажете, господа?
– Мусор, – не выдержав, с отвращением сплюнул Джехар, прислушиваясь. – С таким даже я вряд ли смогу сделать что-то путное. Пусть Одди с ним возится, раз ей так хочется.
Затем он перевел взгляд своих холодных голубых глаз на Артура.
– Новички работают и слушают старших. Это первое правило Доргейма. За непослушание мы наказываем.
– Если послушание здесь в порядке вещей, зачем же ты назвал беднягу «мусором»? – с насмешкой поддел его клипсянин. Вожак небрежно пожал плечами.
– Я назвал его так вовсе не потому, что он с готовностью кинулся выполнять приказ. А потому, что у него трусливая натура, это видно даже невооруженным глазом. Но сейчас вопрос состоит в другом – а ты кто такой? Откуда взялся?
– Из Беру, – сухо ответил главному Артур.
– По твоей франтоватой роже и так видно, что ты столичный! – захохотал вдруг задиристый Спайки, обнажая крупные, как у лошади, зубы.
– Тогда я не совсем понимаю вопроса.
– Я имел в виду, с какой ты ветки?
Артур усмехнулся.
– Какая разница?
– А ему просто стыдно говорить! – противным голосом вставил Спайки. – Наверняка с самой нижней.
– Опять ты всех задираешь, Спайк, – снова вмешался Азор. – Просто наш новичок, в отличие от второго, еще не разобрался, что к чему, ведь правда?
Однако мрачный взгляд строптивца, вызывающий и упрямый, явно показывал, что Артур как раз во всем разобрался, в отличие от остальных.
В свою очередь Джехар, кажется, вспомнил о своем первенстве среди других и вновь обратился к дерзкому новичку:
– Ну так что, будешь вычищать мою шконку?
– Нет, – упрямо отозвался клипсянин.
– Хорошо, – кивнул Джехар, как бы принимая такой ответ. – Тогда слушай второе правило Доргейма: настучишь начальнику – не доживешь до рассвета.
Произнеся эти мало ободряющие слова, он подошел к своей койке, прямо в сапогах залез на нее и тут же захрапел в голос, как ни в чем не бывало. Кстати, его кровать располагалась прямо над Артуром, так что засохшая грязь с его сапог комками сваливалась юноше прямо в постель, которая, впрочем, уже вряд ли могла стать грязнее.
Остальные ребята немедленно последовали примеру вожака.
– Если хочешь чего-то добиться в этом паскудном месте, слушай Джехара, он всему голова, – напоследок покровительственно проговорил Азор, как бы показывая новичку, что он со своей стороны всегда готов дать нужный совет. Что ж, рекомендация была принята к сведению, однако Артур вовсе не планировал чего-то добиваться в Доргейме. Он страстно хотел сбежать.
Свернувшись клубочком на своем грязном матрасе, юноша в изнеможении прикрыл глаза. Он думал, что лишь немного отдохнет, а потом примется бдительно следить за происходящим, но случилось прямо противоположное – смертельно уставший от всех бед, свалившихся на его голову, новоиспеченный преступник провалился в глубокий затяжной сон, походивший более на потерю сознания. Клипсянин не слышал, как тихонько вернулся его товарищ по несчастью, судорожно обнимая обеими руками пустой горшок, как охранник задул в коридоре свечи, как комары рьяно накинулись на желанную добычу, а на улице в грязных болотах протяжно заголосили дряхлые жабы. Это была его первая ночь в столь далеком от друзей и Дианы месте, да и вообще от всего, что составляло его прошлую жизнь.
Глубокий сон прервался неожиданно и весьма неприятно, хоть в целом подобный ход развития событий вполне можно было предугадать заранее. Юноша обнаружил себя лежащим на полу, кто-то грубо засунул ему в рот грязную тряпку, чтобы заглушить крики, а затем посыпались беспорядочные удары, которые человек только что проснувшийся вряд ли сможет отразить. Впрочем, то ли все произошло довольно быстро, то ли сам Артур быстро отключился, но тьма вновь начала преобладать.
Вот утро началось совсем отвратно. В шесть утра всех заключенных погнали на водные процедуры и завтрак, но так как Артур лежал на полу без движения, к нему подошел тюремный надзиратель.
